Текст книги "Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 73 страниц)
Как у них в последнее время и случалось, по большей части.
Льюис стал чаще выбираться за пределы комнаты и теперь коротал время в библиотеке. Присутствие среди посторонних людей его нервировало, но он сжимал ладонь в кулак, впечатывая ногти в кожу, и заставлял себя продолжать сидеть на месте. Занимался аутотренингом, старался поверить, что ничего плохого не случится. В конце концов, все, присутствующие здесь люди, такие же ученики, как и он. За исключением библиотекарей, само собой. Но вряд ли они представляют опасность.
Частота посещений кабинета Сесиль снизилась. Инициатором этого стал, как ни странно, сам Льюис, а психолог не стала возражать, поддержав его решение.
Личный дневник превратился в зону бесконечного молчания. Льюис на протяжении полутора месяцев ничего туда не записывал. Периодически его посещали мысли, казавшиеся достойными записи, но они так же стремительно испарялись из головы, как и возникали.
Ежедневник лежал в шкафчике, на столе его Льюис больше не оставлял. Не хотел, чтобы Рекс вновь попытался возродить их традицию общения по переписке, оставив на страницах небольшую заметку, требующую ответа.
Поведение Рекса ставило Льюиса в тупик, заставляло недоумевать и – моментами – откровенно злиться.
Если это была шутка, то она неприлично затянулась и потеряла налёт очарования, коим обладала прежде.
Если не шутка…
Вот в реальность такого поворота верилось с трудом. Льюис не воспринимал всерьёз слова Рекса и старался избегать откровенных разговоров о чувствах, что периодически наклёвывались.
Он подсознательно ожидал удара или заявления, что слова о зародившейся симпатии – это просто издёвка, результат спора, ещё какая-нибудь мерзость. Что угодно, только не реальное признание.
Льюис знал, что его невозможно полюбить.
Почему?
Потому что.
Кому он нужен такой замороченный, обременённый ворохом кошмарных воспоминаний, фобий, ненавистью к человечеству и ещё огромным количеством не самых лучших качеств характера, какие только можно придумать?
Квинтэссенция всего того, что отталкивает в людях, собранная в одном человеке. Привязаться эмоционально к данной личности способен только законченный мазохист, а Рекс под это описание не подходит.
Особенно забавным Льюис находил эти скомканные признания на фоне того, что наблюдал собственными глазами. Он был каким угодно, но только не слепым и глухим, а потому прекрасно видел, что происходит в клубе театралов.
Он мог оценить внешние данные Альберта, его очаровательную – пусть признавать это было довольно неприятно – улыбку, искренний смех, приятную внешность, в которой все черты сочетались в высшей степени гармонично. Ничего лишнего – хоть сейчас на обложку молодёжного журнала в качестве очередного кумира, по которому в дальнейшем начнут сохнуть миллионы девчонок по всему миру.
Рекс тоже мог их оценить, а, учитывая частоту его общения с Альбертом, делал это постоянно.
Сложно было поверить, что, наблюдая ежедневно по несколько часов рядом с собой бисквитное пирожное, он бы всенепременно потянулся к чёрствой корке хлеба, покрытой плесенью. Мало найдется в мире пищевых извращенцев, готовых променять аппетитную сладость на практически несъедобную вещь. А именно таким куском прошлогоднего хлеба, поточенного грибком, Льюис себя в мыслях и называл, несмотря на то, что зеркало периодически пыталось доказать ему обратное.
Он, несомненно, не был эталоном мужской красоты, некоторые черты его лица можно было назвать излишне резкими, а рот – чрезмерно большим, ну, или просто крупным. Природа не поскупилась, протянув линию разделения губ сильнее, чем того требовали стандарты красоты, тем самым основательно всё испортив. Иногда, глядя на себя в зеркало, или случайно ловя отражение в оконном стекле, Льюис с печальной улыбкой и показной иронией называл себя лягушкой.
Идеальная характеристика для столь большеротого создания.
Лучше просто не придумать.
Глядя правде в глаза, стоило признать, что нет на земле ни одного человека, который бы однозначно нравился всем и в глазах вообще всех, без исключения, был красивым. Но Льюис не нравился самому себе. А уж шрамы, оставшиеся вечным напоминанием, и вовсе ненавидел. Он хотел бы сорвать – содрать ожесточённо – со спины изуродованную лезвием кожу, но это не представлялось возможным. На протяжении нескольких лет Льюису приходилось мириться с тем, что он имел.
Тяжело вздохнув, он захлопнул книгу, в суть которой пытался вникнуть почти час, но так и не достиг поставленной цели.
Сдав учебные пособия, Льюис посмотрел на часы, висевшие напротив стойки библиотекаря.
При правильном распределении времени он успевал нанести визит Сесиль, поговорить с ней, попытаться отвлечься от размышлений о театралах.
В последнее время он уделял им слишком много внимания, и его данное открытие угнетало.
Льюис понимал, что, а точнее кто, послужил причиной для столь пристального наблюдения за театралами.
Но в том-то и состояла его главная печаль – откровенничать получалось с собой, а не с другими людьми. Будь они хоть трижды профессионалами своего делами с многочисленными дипломами, развешанными на стенах и кричащими об успехах на поприще психологии, он не стал бы делиться с ними переживаниями. Обозначать подобную запись в дневнике было нелепо и смешно.
Льюис привык к тому, что его ежедневник – источник концентрированной ненависти. Там нет места для любовных переживаний и километров соплей, намотанных на кулак. Писать в дневники о любви предписывалось девушкам, он себя к таковым никогда не причислял. В последнее время ему сама идея с дневником стала казаться нелепой – пережитком прошлого, от которого следует избавляться.
Возвращаясь мыслями к вечеру, ознаменованному сожжением первого дневника, Льюис резюмировал, что отторжение к идее зародилось именно в тот момент, когда догорела последняя страница, оставив на память о себе горстку серого пепла.
«Так тому и быть», – думал он, проходя по коридору и притормаживая, завидев нечто, для себя интересное.
Дверь, ведущая на балкон, была открыта, как и тогда, во время празднования Хэллоуина. Некоторое время Льюис сомневался, стоит ли туда заходить. Взвешивал все доводы «за» и «против». Рационализм боролся с любопытством, а желание получить подтверждение подозрениям граничило с отторжением к потенциально неприятной правде.
Любопытство одержало в противостоянии победу, вырвавшись вперёд с сокрушительным счётом, не оставив рационализму ни единого шанса.
Льюис преодолел расстояние, отделявшее его от привычного наблюдательного поста. На балконе привычно пахло пылью. Только прикоснись, не рассчитав силу, и обязательно взметнётся целое облако.
Над сценой горел яркий свет, всё остальное помещение утопало в полутьме, позволяя стороннему наблюдателю скрываться здесь от посторонних глаз. Льюис чувствовал себя в безопасности, стоя рядом с пологом. Он перебирал нити золотистой кисточки и прислушивался к голосам, доносившимся со сцены.
Альберт и Рекс увлечённо спорили о судьбе новой постановки. Их спор был больше показательным, нежели настоящим, когда эмоции зашкаливают.
Эштон сидел на краю сцены, обмахиваясь сценарием, актёры дурачились.
Глядя на них, Льюис с тоской думал, что ему никогда не стать таким, как они. Таким… естественным, свободным от ограничения эмоций, от страхов, от боязни показаться в чужих глазах излишне активным.
Он чувствовал себя невидимкой большую часть времени. Он и сейчас придерживался этого амплуа, в то время как одноклассники хотели светить ярко, сиять ослепляюще, и не боялись заявлять об этих желаниях на весь мир, громко и уверенно.
Отключив звук на телефоне, чтобы случайно не выдать своего присутствия, Льюис внимательно наблюдал за соседом по комнате и его приятелями.
Десяти минут ему за глаза хватило, чтобы осознать свою ущербность, полное отсутствие навыков интеграции в общество и глупость чужих предложений, вынесенных на рассмотрение.
Наверное, нет на свете человека, ни разу в жизни не слышавшего утверждения о силе искусства, способной превратить даже самого закомплексованного неудачника в прекрасную птицу, подарив ему крылья, именуемые уверенностью. Льюис слышал неоднократно, но примерять данное высказывание к себе отказывался. Чувствовал, что его стараниями теория получит опровержение. Ему на сцену хода нет, потому что коэффициент его полезного действия приблизится к нулю. Он и сам не раскрепостится, окончательно превратившись в улитку, прячущуюся в раковину и лишь изредка шевелящую рожками, и другим планы нарушит своими нелепыми попытками – примерить чужую роль.
Есть люди, рождённые блистать.
Есть люди, чьё призвание – находиться в тени.
Он относился ко второй категории.
Комната встретила Льюиса тишиной – неудивительно, раз уж сосед пропадал на репетиции, а посторонние сюда не совались ни под каким предлогом. Даже к Рексу. Если ему требовалось с кем-то поговорить, он сам отправлялся на встречу или ограничивался общением в программах обмена мгновенными сообщениями.
Телефон Льюиса молчал большую часть времени, звонить и писать ему могла только Адель, зато гаджет, лежавший на столе со стороны Рекса, не затыкался ни на минуту, постоянно оповещая о новых посланиях.
Ладно, заявление о бесконечных сообщениях, несомненно, являлось преувеличением, но то, что общался Рекс с другими людьми гораздо чаще Льюиса, оставалось неоспоримым фактом.
Отправителем мог быть, кто угодно. Хоть Альберт, вызывающий партнёра по сцене на очередную репетицию, хоть ученик параллели, решивший поиграть в волейбол или крикет, но не нашедший подходящую компанию. Рекс редко отказывался от предложений, как следствие, его график был забит множеством событий.
На столь пробивного, активного и лёгкого на подъём человека стоило равняться. Льюис это понимал и с удовольствием реализовывал бы задуманное, но он понимал так же и то, что все попытки окончатся провалом.
Что позволено Юпитеру, является недосягаемой величиной для быка.
До конца жизни быть ему запуганным одиночкой, дрожащим от одного только вида собственной тени.
От мысли о постороннем присутствии поблизости – подавно.
Пристроив сумку со школьными принадлежностями на кровати, Льюис подошёл к столу и нахмурился, выражая недовольство.
Рекс вновь нарушил границы личного пространства, точнее, территории, закреплённой за каждым из обитателей данной комнаты. Столешница была усеяна исписанными вдоль и поперёк листами.
Льюис подцепил несколько, желая ознакомиться с их содержанием. Судя по всему, это был черновой вариант сценария очередной постановки. Основной сюжет набросал в общих чертах бессменный драматург «Чёрной орхидеи», занимавший эту должность без малого четыре года, а Рекс вносил свои правки. Работал над дополнениями – его реплики и замечания были выделены красными чернилами, в то время как Эштон предпочитал чёрные. А потом его позвали на репетицию, и он сорвался с места, не убрав за собой.
Окажись эти листы частью научного проекта или любовно выпестованным эссе к очередному занятию по английской литературе, Льюис не стал бы ничего с ними делать, проглотив замечания относительно разделения территории, но всё, связанное с театральными подмостками и – ничего удивительного, правда? – Альбертом, Льюиса иррационально раздражало.
Стоило перестать отнекиваться и откровенно признать, что дело вовсе не в Альберте, а в его взаимодействии с Рексом, и в ревности, поднимавшейся в душе Льюиса. С каждый разом она становилась всё сильнее, и он совершенно не представлял, что с ней делать, как контролировать, как избавиться.
Он не имел никаких прав на Рекса. Не мог указывать тому, с кем общаться, а кого избегать.
Он вообще не был значимой личностью в его жизни, если только объектом развлечения. Смутить проще простого, поставить в тупик – ещё проще. Нужно немного.
Открыть рот и прошептать повторно знакомую фразу:
Ты мне очень-очень нравишься, Луи…
Льюис понятия не имел, откуда Рекс выхватил это обращение, но уже на протяжении полутора месяцев из его уст доносилось оно.
«Детка» отпала сама собой, а вместе с ней ехидство и попытки зацепить, вызывая на словесную дуэль.
«Луи» звучало гораздо мягче, нежнее и роднее.
Льюис привык, что так его называет Адель и в первый миг, услышав данную вариацию своего имени в исполнении Рекса, хотел огрызнуться, но потом понял, что ему нравится. Очень-очень нравится, как и он сам нравился Рексу, если судить по высказыванию.
Но там, чтобы поверить, нужно было быть наивным, сентиментальным идиотом.
Тут утверждение являлось стопроцентной правдой.
Льюис пытался сравнивать новые ощущения с тем, что доводилось испытывать прежде, когда он ухватился за своеобразный спасательный круг в лице бывшего выпускника, проявлявшего к нему интерес. Соглашаясь попробовать начать с ним отношения, Льюис ни на что не рассчитывал, он делал это больше от безысходности, вспоминая пространные замечания о силе любви, способной вытащить из ямы любой глубины и пройти любые испытания. Он надеялся, что и в его случае этот метод сработает. Очень надеялся, но просчитался.
Любви, как таковой не получилось.
Сказки тоже.
Всё было совсем не так, как рисовало воображение. Была физиология и ничего больше. Учитывая особенности восприятия действительности Льюисом, можно было сделать определённые выводы.
Превратить его в идеального любовника не получилось.
Он задыхался, но вовсе не от страсти, а от ужаса.
Он кричал, но не от восторга, а от осознания, что к нему вновь возвращаются яркие воспоминания.
Он не сдержался и ударил воздыхателя, стоило тому только попытаться ограничить свободу действий.
Тот ушёл, стирая рукавом кровавые сопли, и больше не вернулся.
Рекс…
А что Рекс? Приди Льюису в голову безумная идея всё-таки поддаться его очарованию, всё развивалось бы по уже знакомому – печальному – сценарию. Плачевный итог, они разбегаются в разные стороны.
Льюис кусает губы, обнимает себя и закрывает глаза, позволяя слезам стекать по щекам.
Рекс вытирает кровь, смотрит с недоумением и заявляет, что сосед его – сумасшедший.
Этот вариант представлялся Льюису единственным возможным, и он не хотел стать реальным участником таких событий.
Он осознавал, что тогда сумел отпустить без сожаления по причине отсутствия чувств. Здесь они были замешаны в огромном количестве, накрывали его с головой, заставляли тянуться к Рексу, совершать нелепые поступки в попытке привлечь его внимание. Добившись поставленной цели, отступать на десяток шагов назад и уходить в глухую несознанку, чтобы не обременять другого человека своими ощущениями.
Вот и сейчас Льюис понимал, что совершает глупость, но удержаться не смог. Он убеждал себя, что хочет просто-напросто проучить Рекса, но в закоулках сознания проскальзывала иная трактовка совершаемых действий, и она находилась ближе к истине.
Льюис собирал разбросанные листы сценария, мстительно думая над тем, как красиво они могли бы полететь из окна общежития, оседая на землю.
Дождь размоет краску и чернила, все труды будут похоронены.
Дело пары секунд – распахнуть настежь окна, наделать самолётиков и начать запускать их один за другим.
Он этого не сделал.
Собрав части разбросанного по столешнице сценария в единую стопку, он засунул исписанные листы в сумку со школьными принадлежностями, забрал её с собой и направился в кабинет Сесиль. С тех пор, как он перестал ждать от этих сеансов реальных результатов, посчитав их исключительно способом убийства времени, стало гораздо проще переступать порог и начинать беседу.
Периодами на Льюиса накатывала сентиментальность, и он представлял очередной разговор с Сесиль в немного непривычном ключе. Он думал о любви, о ней же хотел поговорить. Без персоналий, в общем, абстрактно.
Сложно было не догадаться, что Сесиль как раз на личности и начнёт переходить. Спросит о причинах, подтолкнувших к началу такого разговора, попросит конкретики, постарается узнать, на кого направлены его чувства. Возможно, распишет перед ним картину совместимости и посоветует выбрать иной объект. Или хуже того – бросится звонить Адель, вопрошая, знает ли та о предпочтениях сына.
Нет-нет, ничего такого, просто хотелось быть уверенной.
Лишённый возможности поговорить о наиболее актуальных для него вопросах, Льюис постарался отыскать в многообразии тем ту, что, по идее, должна была волновать его, да и всех остальных выпускников, в первую очередь.
В кабинете Сесиль он пил чай с ароматом персика и практически без остановки говорил о поступлении, перебирал варианты профессий и университетов, готовых предложить нужное направление образования. Высказывал опасения, связанные со сменой коллектива, очередными тонкостями проживания на одной территории с незнакомыми прежде людьми, вопросами адаптации.
Сесиль смотрела на него с удивлением, и он понял это только в тот момент, когда она, оправившись от потрясения, позволила себе прервать монолог посетителя. На него снизошло осознание, что почти весь час в кабинете раздавался его голос, а Сесиль молчала.
Это было необычно и непривычно.
Для них обоих.
– В твоей жизни произошло нечто важное? – осторожно спросила Сесиль.
Льюис кивнул согласно.
– Я просто всерьёз задумался о будущем, и о том, как сложится моя жизнь в дальнейшем, – произнёс, удивляясь, почему над головой до сих пор не вспыхнула яркая неоновая надпись «лжец», сопровождаемая стрелочкой, указывающей прямо в макушку.
Возвращаясь в комнату после разговора с Сесиль, Льюис гадал: увидит соседа, или репетиция продолжается, и Рекс ещё не вернулся? Можно было, конечно, заглянуть в актовый зал, но он не стал этого делать. Хватило первой попытки и замеченных прежде дружеских объятий, коими Рекс обменялся с Альбертом.
Остановившись напротив двери в спальню, Льюис сделал глубокий вдох, досчитал до десяти и шагнул внутрь.
Рекс находился там в гордом одиночестве. Обещание, данное прежде, оставалось в силе. Он никого к себе не приводил и ни разу не побеспокоил Льюиса, желая получить разрешение на приём гостей. Входил в положение, что называется.
– Привет.
– Виделись уже, – произнёс Льюис, закрывая дверь и прислоняясь к ней спиной. – И с утра, и на уроках, и в столовой.
– Ну да. – Рекс усмехнулся. – Но с чего-то же начинать разговор нужно.
– С проблемы, которая заставила ко мне обратиться.
– А просто так, без особых на то причин, с тобой нельзя заговорить?
– Можно. Только зачем?
Рекс тяжело вздохнул, без слов выражая отношение к сложившейся ситуации. В этом выдохе прочитывалось что-то вроде «безнадёжен».
Что ж, Льюис был с ним солидарен.
Он оттолкнулся ладонью от двери, разулся и прошествовал к кровати, продолжая крепко сжимать ручки сумки. Интуиция настойчиво подсказывала, что разговор, затеянный Рексом, напрямую связан с бумагами, украденными Льюисом.
Он себя вором признавать отказывался, придерживаясь мнения, что позаимствовал их. На время. В профилактических целях.
– Послушай, возможно, мой вопрос покажется тебе странным, но, признаться, больше обратиться не к кому. Я сегодня немного замотался и, уходя на репетицию, оставил на столе один из вариантов сценария. У Эштона, конечно, есть ещё, если черновик пропал, то восстановить реально, не проблема. Просто у Эштона он в первоначальном виде, а тот, что был здесь, содержал определённые правки. Там немного оставалось, большую часть я уже доработал, но…
– Это те замаранные листочки, валявшиеся на столе? – поинтересовался Льюис, хотя и без того знал, что да, именно они.
– Точно.
– Ясно.
– Льюис?
– Что? – он снял пиджак и повесил вещь на спинку стула.
Впервые за время разговора соизволил обернуться и посмотреть на Рекса. Тот старался контролировать себя и не демонстрировать недовольство, так и рвавшееся наружу.
Понял, что не обошлось без постороннего вмешательства?
Само собой.
Тут любой бы понял, кто не лишён способности создавать логические цепочки.
– Куда ты его подевал?
Льюис улыбнулся снисходительно, но промолчал.
– Я, кажется, задал тебе вопрос.
– А я, кажется… Да нет, стопроцентно не хочу на него отвечать.
Льюис потянул узел на шейном платке, развязывая. Швырнул часть форменного наряда на сидение стула.
– Вообще-то чужой труд принято уважать.
– Вообще-то я говорил, что эта комната разделена на две части, – произнёс Льюис, сверкнув глазами. – Можешь делать, что угодно на своей территории, но на мою половину соваться не стоит, потому что в противном случае, всё, попавшее ко мне оттуда, полетит в мусорный бак. Ничего личного, Рекс. Просто законы общежития. Нашего общежития.
– Хочешь сказать, что отправил результат моих стараний в мусорку? – спросил Рекс.
– Да, – с лёгкостью солгал Льюис.
– Иди, – прошипел Рекс, мигом растеряв всю показную доброжелательность. – Ищи.
– И не подумаю, – Льюис вновь дёрнул плечом, демонстрируя пренебрежение к таким заявлениям.
В представлении, события, происходящие после подобного диалога, должны были разворачиваться в ином направлении. Раздавался грохот от соприкосновения двери с косяком, а Рекс на реактивной скорости вылетал из комнаты, желая самостоятельно достать из мусорного бака неоценённый соседом шедевр. Когда он вернётся, сценарий будет лежать на столе, дожидаясь законного владельца. Льюис ничего не скажет, не станет отпускать ядовитых замечаний относительно необходимости хранить вещи там, где им самое место, а не разбрасывать их, где попало.
Он снова спрячется за личиной невидимки и будет в сотый раз перечитывать балладу о незавидной судьбе леди Шалотт, ставшую наставлением, напоминанием о том, чем заканчиваются такие истории.
– Я почти год терплю твои выходки и слова против не сказал, но стоило один раз совершить ошибку, и на меня сразу же спускают всех собак. Тебе так сильно мешал этот сценарий? Под его тяжестью стол ломался, что ли? Или лично твоя жизнь?
– Правила есть правила, – произнёс Льюис, сложив руки на груди. – Я говорил тебе об этом, предупреждал заранее. Ты сам виноват в том, что случилось.
– Да ебал я эти правила! – раздражённо выдал Рекс, пиная со всей силы корзину, предназначенную для бумажного мусора. – Любой другой человек, оказавшийся на моём месте, не стал бы принимать правила твоей игры, а навязал свои. Он бы врезал тебе в первый день знакомства, сразу после разбитой губы. Наверное, мне тоже следовало так поступить. То, что я не отвечал прежде на твои выпады, не говорит о том, что я не умею драться. Я умею, просто не считаю правильным – избивать нежную барышню, которую ты старательно из себя строишь.
– Спасибо.
– А самое смешное заключается в том, что я знаю причину, по которой ты это сделал.
– Неужели?
– Очередной виток необоснованной ревности, возникшей на пустом месте и, как результат, стремление насолить и мне, и Эштону, и, естественно, Альберту.
– Творческие личности склонны к преувеличению, а их неуёмная фантазия…
– Говори, что хочешь, но меня ты не переубедишь.
– И пытаться не буду.
– Детка, от того, что ты признаешь правдивость моих слов, мир обрушится?
Льюис посмотрел на Рекса.
Обрушится ли мир? Зависит от того, чей именно. Его – несомненно. Под аккомпанемент чужого хохота, эхом разносящегося над руинами.
Раздумывая над незавидной судьбой того мира, Льюис не заметил, когда Рекс оказался так близко к нему. Видимо, Рексу надоело тратить слова, и он решил пустить в ход иные методы. Его пальцы крепко ухватились за ткань рукава.
Льюис дёрнулся и почувствовал себя так, словно оказался в тисках – его запястья крепко перехватили. Он попытался ударить Рекса по ноге, но промахнулся, потерял равновесие и полетел назад, надеясь, что в процессе полёта не приложится головой, окончательно облегчая Рексу задачу.
Придумать более провокационной позы было просто невозможно.
Льюис приземлился на спину, Рекс нависал над ним, продолжая удерживать руки, почти как в ту ночь, когда стал свидетелем чужих криков и в своей стандартной, нагловатой манере решил поинтересоваться, чем они спровоцированы.
– Пусти, – прошипел Льюис.
– А иначе что?
– Просто пусти.
– Снова полезешь меня бить?
– Нет.
– Ну ладно… Только одну руку.
Рекс усмехнулся, но обещание исполнил.
Льюис схватился за сумку, достал оттуда сценарий и швырнул его Рексу в лицо.
Белые листы бумаги, испещрённые строчками чёрных и красных букв, взметнулись в воздух, подобно многочисленным голубям на венецианской площади, и теперь оседали на покрывало и на пол.
– Забирай. И проваливай, – процедил сквозь зубы Льюис.
Рекс, явно не ожидавший подобного, выглядел растерянным, но быстро справился с удивлением.
Отпускать Льюиса он не собирался. Во всяком случае, не сейчас.
Он не пытался заговорить с Льюисом, понимая, что это будет напрасной тратой времени, не пытался снова потребовать от него признания, не заводил разговоров о ревности. Он просто наблюдал за тем, как Льюис реагировал на происходящее.
Отмечал, как лихорадочно вздымалась и опускалась грудь, а на виске билась жилка. Дыхание было частым и шумным, напряжённым.
Рекс потянулся и свободной рукой сорвал белую ленточку, позволяя волосам рассыпаться по подушке.
– Так хочется меня унизить? – спросил Льюис.
– Нет. Поцеловать, – сказал Рекс.
– Кто-то говорил, что я не в его вкусе, и у меня не было причин усомниться в правдивости высказывания.
– В моём. Больше, чем кто-либо.
Льюис повернул голову, собираясь вновь сверкнуть глазами и сказать какую-нибудь гадость, но не успел.
Оставив ленточку лежать на подушке, Рекс сжал пальцами ему подбородок, не позволяя отвернуться, склонился невыносимо близко и, не тратя времени на пристальные взгляды, прикоснулся губами к губам Льюиса.
Ему достаточно было одного взгляда на них, чтобы перестать здраво соображать. И продолжалось это уже несколько месяцев, а возможность исполнить давнюю мечту появилась только сейчас.
Льюис вцепился Рексу в волосы так, словно собирался выдрать клок их, потянул отчаянно, пытаясь уйти от взаимодействия.
Рекс не обращал внимания на эту боль, продолжая ласкать мягкие, податливые губы, что оставались безответными и практически не реагировали на прикосновение.
Они бы с удовольствием, но Льюис продолжал упорствовать, нарочно их сжимал, не желая сдаваться из принципа. Его ладонь разжалась, соскальзывая с волос, прошлась по шее, незащищённой воротничком форменной рубашки или шейным платком. Ногти полоснули по коже.
Рекс зашипел, перехватил и вторую руку, прижимая её к постели. Ему хотелось прикоснуться, погладить, убрать за ухо прядь тёмных волос, а вместо этого приходилось удерживать руки, чтобы не получить очередной болезненный удар или очередную кровоточащую царапину.
– Мне казалось, что у тебя гаптофобия. Но у тебя не она, – произнёс. – Тогда что?
– Не твоё дело, – по привычке отозвался Льюис.
– Моё.
– Не…
– Моё, – повторил Рекс увереннее, чем прежде, вновь целуя Льюиса.
Он не рисковал углублять поцелуй, не проталкивал в рот язык, предпочитая лишь время от времени слегка проводить его кончиком по плотно сжатым губам.
Правильно делал, потому что в следующий момент Льюис сжал зубы на его губе. Рекс, несмотря на то, что боль почувствовал ярко и остро, прерываться и визжать не стал. Вместо этого хмыкнул и ответил Льюису тем же, ощутив на языке привкус не только своей, но и чужой крови, смешивая их и слизывая одним движением.
Ему хотелось Льюиса целовать. Ещё, ещё, ещё и гораздо больше, чаще, вообще ни на секунду не прерываясь.
Ему хотелось, чтобы тот дарил ответную ласку, а не только кусался, желая пустить как можно большее количество крови.
Приходилось мириться с иным раскладом.
– Почему ты такой дикий? – выдохнул Рекс. – Луи?
Это обращение, использованное вместо кошмарной «детки», вновь прошлось по обнажённым нервам.
За возможность послушать, как Рекс произносил данную вариацию имени, можно было отдать всё и даже больше.
Не только за это, а вообще за всё, что он делал.
Горячее, немного щекочущее дыхание, обращение по имени, прикосновение губ к мочке уха, поцелуи по линии подбородка, яркая отметина, появившаяся над ключицей…
Льюис не отвечал, зато тело его, не привыкшее к подобному обращению, запоминало всё и реагировало вполне естественным образом, проявляющимся в невероятно сильном, почти болезненном возбуждении, от которого перед глазами всё плыло.
Тело жаждало прикосновений, оно мечтало о ласке, тянулось за ней.
Мозг не желал расслабляться, создавая неразрешимые противоречия.
– Я тебе этого не расскажу, – выдохнул Льюис.
– Почему?
– Живи своей жизнью, в которой нет проблем. Не надо лезть туда, где всё очень плохо. В теории это всё очень романтично, но на практике тот ещё ад, и долго герой не выдержит, собственноручно скормив осточертевшую принцессу дракону.
Рекс собирался опротестовать заявление соседа, но не успел.
Телефон, лежавший на кровати, напомнил о себе. Не сообщением. Звонком.
========== Глава 6. Тот, кто выполняет обещания. ==========
Кажется, он просто не мог упасть ниже.
Телефонный звонок, врывающийся в мир одной отдельно взятой комнаты общежития, нарушил тишину. Орала музыка настолько громко, что не замечать её или проигнорировать было нереально.
Рексу пришлось ответить, и он направился к своей кровати. Посмотрев на дисплей, округлил глаза, а потом скрылся в коридоре, позволив Льюису расслабиться, выйти из состояния искусственно спровоцированного коматоза, попутно перебрав в голове многочисленные теории о личности звонившего. Неужели звонок оказался настолько секретным, что требовал уединения? Обычно Рекс не стеснялся присутствия Льюиса поблизости, а тот демонстративно отворачивался, давая понять, что не из тех особ, коим свойственно совать нос в чужие дела и телефоны.
Чтобы привести мысли в порядок, Льюису потребовалось несколько минут. Привести – громко сказано. Попытаться только, проиграть в этом противостоянии с обстоятельствами и закрыть глаза, сильно-сильно зажмурившись, чтобы не думать о недавнем происшествии, и о собственном нелепом поведении. Для многих оно действительно было именно таким.
Казалось бы, всё развивается правильно и закономерно. Их друг к другу откровенно тянет, и то, что между ними происходит – вполне логичный результат.
Однако…
Добро пожаловать в жизнь Льюиса Мэрта!
Здесь нет ничего простого. Всё осложнено до максимальных показателей, и самые обычные происшествия превращаются в сюрреалистические картины. Он только что доказал правдивость данного высказывания.
Повернувшись на бок, Льюис взял с подушки ленточку, покрутил её в руках.
Смятые листы сценария, разбросанные по комнате, частично съехавшее на пол одеяло, развязанная ленточка, синяки, начинающие проступать на светлой чувствительной к прикосновениям коже, саднящая губа и слабый привкус соли и железа, если провести по пострадавшему месту языком, позволяли фрагментам этого вечера ярко вспыхивать перед глазами. Попутно наталкивали на размышления о том, насколько далеко мог зайти Рекс, не останови его некто, решивший поговорить в столь позднее время.
