Текст книги "Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)"

– Это, пожалуй, традиция. Каждый год в этот день я мечтаю оказаться жителем Германии и официально праздновать то, что значится в календаре у немцев. Формулировка как-то больше импонирует, – произнёс Роуз.

– День психически больных людей вместо дня влюблённых? – уточнил Кэндис.

– Ага. Согласись, отлично звучит.

– Вдохновляет, – усмехнулся Кэндис. – В любом случае, в этом году всё не так плохо. Тебе, по крайней мере, сомнительные презенты не преподносят.

– Не зарекайся. Вечер ещё не наступил, так что всё может быть. Впрочем, надеюсь, что не будет.

Разложив вещи, Роуз обернулся, перехватил взгляд Гаррета и, не удержавшись, показал ему неприличный жест – до одури похоже на знак победы, но стоит лишь повернуть ладонь, и значение меняется до неузнаваемости.

Это уже можно было засчитать в качестве знака внимания. В сочетании с их именами смотрелось органичнее, чем стандартные послания на розовых открытках и цветы, к этим кусочкам картона прилагающиеся.

Кэндис отвернулся к окну. Наступление этого праздника нисколько не радовало, как и осознание: день придётся провести совсем не так, как хотелось бы. У тех, кто влюблён в ученика параллели или одноклассника есть все шансы, если не заявить открыто о себе и своих чувствах, то хотя бы анонимно проявить внимание к наиболее приглянувшемуся человеку, отправить ему поздравление и, наблюдая из укрытия, несколько секунд наслаждаться улыбкой, расцветающей на губах.

Кэндис не отправлял поздравительные открытки, проходил с равнодушным видом мимо цветов. Лишь замер на лестнице, ухватившись за ограждение и внимательно глядя на дверь директорского кабинета. Телефон молчал, на утреннее сообщение Мартин не ответил, да и вообще, словно сквозь землю провалился. Звонить ему Кэндис не стал, забрасывать ещё десятком сообщений посчитал нелогичным, потому его день влюблённых оказался окрашен не розовым цветом, а серым.

Пепел, растёртый на влажных пальцах.

Практически чёрный.

После занятий Кэндис не пошёл сразу в общежитие, а решил побродить немного по территории школы. Внимание привлекала не беседка, куда часто уходили, желая уединения, другие ученики. Его тянуло к конюшням. Занятия там сегодня не проходили, потому и учеников не было, только персонал. Поприветствовав их, Кэндис шагнул внутрь одного из помещений, где пахло сеном и немного, совсем чуть-чуть, опилками.

Кэндис неторопливо проходил мимо стойл. Он не был большим поклонником конного спорта, несмотря на то, что, в своё время его пытались приучить к истинно аристократическим развлечениям. В этот список входили скачки и обязательная игра в гольф по воскресеньям.

Отец нередко собирался с приятелями, уезжая к ним, либо приглашая их к себе домой. Несколько партий, ужин и обсуждение светских сплетен. И кто сказал, что мужчины не сплетничают? Некоторые из них, кажется, способны в этом деле заткнуть за пояс многих женщин. Только дай волю, и тут же начнут языками чесать.

Не проявляя интереса к верховой езде, Кэндис любил наблюдать за лошадьми. Это занятие его успокаивало.

Появление уже знакомого призрачного юноши стало для Кэндиса полной неожиданностью. Последний раз они виделись на Хэллоуин, и Кэндис думал, что в дальнейшем встретиться с Алистером ему не суждено. Теперь вынужден был резюмировать: ошибся. Алистер затаился на время, но не исчез навсегда.

Выбор места немного удивлял. Из рассказа Мартина Кэндис помнил, что стало причиной смерти бастарда лорда Стэнли. После такого, став призраком, проще простого было возненавидеть и конюшни и самих лошадей. Алистер, однако, демонстрировал иное отношение к благородным животным. Заботливо поглаживал, пропускал сквозь пальцы гриву. Заметив Кэндиса, обернулся, улыбнулся и поманил ближе.

Хотелось сорваться с места и убежать отсюда, но Кэндис сделал шаг вперёд. Ещё один и ещё, практически вплотную подходя к двери стойла, как того желал собеседник. Алистер стремительно метнулся к ней. Кэндис едва не шарахнулся в сторону, но всё же устоял на месте, наблюдая, как личное привидение семьи Уилзи устраивает подбородок на сцепленных в замок ладонях. Пристально смотрит в глаза.

Несколько секунд молчания и обмена взглядами.

Кэндис не ощущал чужих прикосновений даже в тот момент, когда Алистер его обнял. Зато слова, произнесённые на ухо, были прекрасно различимы. Тот же голос, как на старой плёнке, что-то схожее с шелестом и шуршанием, своеобразные интонации, старый классический английский, своеобразная манера произношения. Сразу понятно, что говорит не сверстник, а тот, кто гораздо старше. И – неожиданно – норфолкский диалект, особое произношение гласных, прилично отличающееся от привычного звучания.

Бойся тех, кто предаёт.

Бойся тех, кто любит.

Бойся тех, кто предаёт, любя.

Эти люди опаснее всего.

То ли прошёл насквозь и исчез, то ли спрятался в укромном уголке, не желая попадаться на глаза окружающим, но в поле зрения он больше не попадался. Оглядевшись по сторонам, Кэндис никого, отдалённо похожего на юного мистера Стэнли не увидел. Лошади оставались спокойными и, вопреки заверениям о том, что им свойственно чувствовать присутствие гостей из потустороннего мира, на Алистера истерически не реагировали, воспринимая его появление, как само собой разумеющееся.

Трейси после неудачной игры, а точнее несоблюдения техники безопасности, отлёживался в лазарете, потому Кэндис находился в комнате в гордом одиночестве.

Швырнув сумку на пол, он снял ботинки, развязал шейный платок, бросил его к сумке и только тогда соизволил обратить взор в сторону кровати. На подушке лежала коробка, завёрнутая в подарочную упаковку и перетянутая красной лентой. Взяв со стола нож для бумаг, Кэндис вспорол ленту и подцепил край скотча, прорезая его. Аккуратно снял блестящую бумагу и поднял крышку.

Цветок.

Не роза, вопреки традициям, а орхидея. Не чёрная, само собой, но весьма схожая по цвету с той, что красовалась на эмблеме школы и считалась символом семьи Уилзи. Тёмно-бордовый оттенок на краях лепестков, более светлый к середине.

Вроде бы ничего особенного.

Вроде бы более чем стандартно, но…

У всех – розы и шоколад.

У них – шоколад и орхидеи.

И послание в маленьком конверте, который Кэндис распечатал без промедления. Перечитал несколько раз, желая убедиться, что это ему не привиделось, а происходит в реальности.

Не привиделось. Происходило.

Он провёл пальцем по хрупкому притягательно-красивому лепестку.

Поднёс к лицу, пытаясь уловить хотя бы пару-тройку нот запаха. Орхидея практически не пахла, нелепо было сравнивать её с королевой роз, источающей сладкий аромат. Но Кэндис не променял бы один этот цветок на огромный – роскошный – букет роз. Признаться, он вообще был равнодушен к цветам, но орхидея не была просто цветком. Она значила в его жизни многое. Очень и очень многое.

Налюбовавшись, Кэндис потянулся к шоколадке, распечатывая и вгрызаясь в неё, едва не застонав при этом от удовольствия.

Любимое горькое лакомство с нотами перца чили.

В этом плане он был консервативен. С годами его пристрастия не изменились. Впрочем, не только пищевые.

Спрятав послание в карман, Кэндис посмотрел на часы.

До ужина оставалось не так уж много времени. Согласно составленному заранее плану, Кэндису следовало появиться в столовой, засветившись на людях, чтобы не вызывать подозрений у остальных учеников, а потом… Потом совершить своеобразное преступление, противоречащее уставу академии, несомненно, его нарушающее, но одобренное директором.

Поедешь со мной, Кэнди?

Финальный вопрос, стоявший в письме. После – только инициалы. Те самые. «M.W».

Кэндис подошёл к окну, отдёрнул занавеску и посмотрел вниз, словно почувствовал, что именно нужно сделать.

Схватив телефон, он собирался позвонить, но Мартин сделал это первым. Вместо приветствия прозвучало совсем другое слово.

– Поедешь?

Не ультиматум, но надежда на согласие.

Кэндис приложил ладонь к стеклу, сожалея, что не имеет возможности спуститься вниз, обнять так, как совсем недавно обнимал его самого Алистер.

Сомнений не было. Ни секунды.

– С тобой – куда угодно, Мар-тин.

– И даже на край света?

– Куда угодно, – повторил Кэндис. – Ты же знаешь.

========== Глава 6. Тот, кто искренне любит. ==========

Мысль о словах Алистера не давала ему покоя.

Во время ужина Кэндис практически ничего не ел, полностью сосредоточившись на размышлениях и пытаясь понять, о чём или о ком предупреждал его призрак. Сомнений в правдивости сказанного не возникало, и Кэндис старательно примерял полученную информацию к своей жизни, стараясь окончательно разобраться с тем, кого именно стоит опасаться. И от кого ждать предательства.

Эти слова заставляли задуматься и, возможно, отказаться от предложения Мартина, но Кэндис всё равно рискнул.

Он не знал, попросит ли Мартин остаться на ночь, но всё равно решил проявить немного инициативы. В дорожную сумку отправились вещи первой необходимости: форма академии, от которой сейчас Кэндис отказался, сложенная аккуратной стопкой, расчёска, зубная щётка.

Ничего необычного, в общем-то.

Его приглашали на свидание, и он подумал, что не может прийти на встречу с Мартином в униформе. То есть может, но это будет неправильно.

Он долго размышлял над тем, что надеть, в итоге остановился на классических тёмных брюках, рубашке и белом пуловере. Куртка у него тоже была белая, удлинённая. Вроде бы получается строго и выдержанно в классическом стиле, но эффект производит иной, помогает создать образ, отличный от повседневного.

Из общежития Кэндис выскользнул незамеченным, набросил на голову капюшон, сунул одну руку в карман, второй сильнее сжал ручки дорожной сумки, переброшенной через плечо, и быстрым шагом направился в сторону главных ворот, надеясь, что в дальнейшем удача продолжит ему улыбаться. А не оскалится злобно, продемонстрировав в мгновение ока удлинившиеся окровавленные клыки, обещающие перегрызть горло. Пока что всё складывалось неплохо.

Прохладный металл нагревался под пальцами. Кэндис сжимал в ладони ключ от комнаты. Надеялся, что в этот вечер толпа посетителей у его двери не соберётся, и сам он никому не понадобится, потому что в противном случае объясняться будет весьма и весьма сложно, а ещё – неловко. Можно, конечно, встать в позу, примерить равнодушное выражение лица и с повышенным количеством наглости заявить, что его ночные вылазки никого не касаются, но…

А хотя, какие «но»?

Его дело. Куда хочет, туда и ходит.

Не только он это делает, другие периодически тоже попадаются, Роуз в прошлом году вообще всю ночь неизвестно где шарахался, а потом выяснилось, что пьянствовал в компании одноклассников. И никто его к ответу не призвал. Хотя развитие история получила незавидное, нечего сказать.

Потому, в любом случае, будет лучше, если его ночная вылазка останется тайной, и о ней посторонние никогда не узнают.

Подумав немного, Кэндис отключил телефон. Просто так, для подстраховки. Оптимальная, универсальная можно сказать отговорка, помогающая избавиться от назойливых собеседников.

Да, снова глубокая разрядка.

Да, звонить было бесполезно.

Мартин дожидался его в условленном месте; обернулся, услышав шаги, раздающиеся в ночной тишине, и улыбнулся. Кэндис стянул капюшон, пригладил волосы, чтобы не торчали в разные стороны.

– Привет. Надеюсь, я не слишком задержался?

– Я бы подождал, но тебя никак нельзя упрекнуть в отсутствии пунктуальности. Более того, ты пришёл не с опозданием, а раньше назначенного часа.

– Это плохо?

– Нет, – Мартин покачал головой. – У нас обширная программа. Есть, на что потратить дополнительное время.

– Вот и я думаю, что ничего плохого в этом нет, – уверенно заявил Кэндис, поставив сумку с вещами на капот и останавливаясь напротив Мартина.

Несмотря на то, что история их стремительно набирала обороты, Кэндис по-прежнему ощущал отголоски застенчивости, призывающие его быть немного сдержаннее. Что-то вроде наставлений и правил поведения. Пару раз он пытался следовать этим советам, но довольно быстро от них отказался, потому что…

Да много причин набиралось, на самом деле, но самая главная заключалась в том, что со стороны эти попытки продемонстрировать хладнокровие смотрелись слишком наигранно, фальшиво. И это ему не нравилось, зато искренность доставляла.

Он наклонился, осторожно прикасаясь к губам, тут же отстраняясь и вновь повторяя манёвр. Не целуя, а больше дразня, в ожидании, когда инициатива перейдёт к Мартину.

Долго ждать ему не пришлось.

Ладони скользнули под куртку, обнимая и притягивая ближе. Так привычно и так невообразимо приятно.

Целовался Кэндис жадно.

Аналогия «как в последний раз» сама собой напрашивалась. Прикосновение губ, которое невозможно забыть и вычеркнуть из памяти. Поцелуй, в сравнении с которым меркнут все остальные, что были до и будут после.

Так жарко, что сразу же приходит на ум прозвище Кэндиса, когда-то активно используемое, а ныне утраченное и позабытое, придуманное ради шутки Розарио Астерфильдом – Инферно.

Мартин понимал, что нужно прекратить это, отстраниться, чтобы лишний раз не создавать компрометирующие ситуации, но голос разума стремительно тонул в эмоциональном потоке.

Мартину хотелось позабыть о тех условностях и рамках, что существовали между ними, но осторожность никогда не была лишней и забывать о ней не следовало.

Попасть в поле зрения кого-то из учеников или персонала было бы смерти подобно. Если второе более или менее решалось, то первое походило на добровольный суицид.

Может, доказательств у свидетеля и не будет, но слухи по школе поползут, и вскоре она будет напоминать улей, в котором о покое имеют смутное представление.

Пришлось наступить на горло своим желаниям и отстраниться.

Тыльная сторона ладони прошлась по скуле, поглаживая.

Кэндис открыл глаза. Медленно – неосознанно, больше по привычке – облизал губы.

Мартин никак не мог отделаться от мыслей о послании Альфреда Брайта, но пока эту тему в разговоре не поднимал и не нападал на Кэндиса с обвинениями за старательно утаиваемую информацию.

Оправдывал сам.

Приходил к выводу, что раз Кэндис ничего не сказал, значит, у него есть на то причины.

В конце концов, у них вся ночь была впереди, и всё следующее утро, и…

Почему не вся жизнь?

В самом деле. Почему?

Принимая во внимание количество актуальных тем, вынесенных на обсуждение, ночь должна была быть бесконечной. Мартин так много собирался сказать, столько вопросов задать, выслушав ответы на них, но продолжал хранить молчание, отложив разговор по душам до лучших времён и более укромных мест.

– У меня есть для тебя кое-что особенное, – Мартин постарался отогнать меланхолию и добавить в речь немного беззаботности. – Думаю, смогу тебя порадовать. Надеюсь, что смогу.

– Много сюрпризов?

– Достаточно.

– Может быть, намекнёшь?

– Тогда эффект будет не столь ошеломляющим.

– Интригуешь?

– Всего лишь подогреваю интерес, – улыбнулся Мартин.

– Хм. Когда ты так говоришь, я начинаю теряться в догадках.

– Рано или поздно на все вопросы появятся ответы. А сейчас нам стоит поторопиться и начать путешествие, не откладывая старт задуманного мероприятия в долгий ящик, потому что в противном случае мы никуда не уедем и ничего не успеем.

– Всё распланировано по часам?

– По минутам.

А то и по секундам.

Сколько их там осталось до нашего окончательного расставания?

Знаешь? Скорее всего, нет. Зато знаю я.

Один миллион, тридцать тысяч и ещё восемь сотен секунд.

Теперь миллион, тридцать тысяч и семьсот девяносто девять.

Восемь, семь, шесть…

Песчинки, утекающие сквозь пальцы.

Обратный отсчёт начался, и нет возможности остановить стремительный бег времени.

Так почему бы не воспользоваться ситуацией и не взять от жизни всё? Почему теперь они должны думать об этих самых ограничениях, наложенных общественными нормами поведения?

У них не так много времени.

У них его, если разобраться, вообще нет.

Перед ними открывался город тысячи огней.

Город, что принадлежал в этот вечер и в эту ночь только им двоим.

Ночной Лондон мало походил на самого себя в дневное время, наталкивая на мысли о наличии брата близнеца, появившегося из параллельной реальности.

В это время чопорная столица сбрасывала привычную маску и больше не напоминала престарелого джентльмена в строгом костюме, чётко следующего многовековым традициям и ни на шаг не отступающего от установленных правил. Привычная характеристика не желала соединяться с тем, что открывалось взору теперь.

Блестящий, активный, завораживающий, немного мистический, при этом потрясающе яркий, но никак не тихий, сонный и серый.

Кэндису неоднократно доводилось прогуливаться по ночному городу прежде, во времена соседства не с новой семьёй отца, а с Реджиной и её меняющимися, как стёкла в калейдоскопе, любовниками разной степени разнузданности и уродливости. Тогда эти прогулки были спасением и способом уйти от ощущения обречённости, накрывающего со страшной силой.

Сбежать по лестнице вниз, потянуть дверь и раствориться во мраке, зная, что отсутствия не заметят.

Останавливать не кинутся.

Капюшон, натянут до самых глаз, ладони, сжаты в кулаки, настороженность как самое главное чувство.

Шатаясь по улицам, не следовало терять бдительность. Опасность подстерегала на каждом шагу, нарваться на неприятности было проще простого.

Естественно, что выходя из дома с таким настроем, Кэндис обращал внимание на что угодно, но только не на красоту родного города. Сейчас он мог позволить себе расслабиться и наслаждаться видами, открывающимися перед ним.

Добро пожаловать в сказочное королевство, залитое огромным количеством света! Проходите и располагайтесь.

Вам здесь рады.

Разумеется, Кэндису никто таких слов не говорил, но они и не требовались. Всё проходило на эмоциональном уровне, и город больше не казался враждебно настроенным. Невозможное ощущение, непривычное, необычное, но реальное настолько, что отрицать его существование попросту нелепо. Уютное и потрясающе тёплое.

Кажется, Кэндис вообще впервые Лондон оценил и сумел разглядеть с иного ракурса, удивляясь, как смотрел прежде, если умудрялся не замечать такой красоты. Знакомый и вместе с тем незнакомый, как бы странно это не прозвучало, город. Всё равно, что попасть куда-то, где никогда не был и, следовательно, никого-ничего не знаешь. Место, где полностью отсутствует шанс столкнуться с давними знакомыми. А, значит, нет и риска. Место, где можно просто жить и наслаждаться каждой минутой в полной мере, не оглядываясь на мнение окружающих.

Пить кофе на набережной, обсуждая самые разнообразные темы, смеяться, не боясь реагировать искренне на ту или иную реплику, лететь навстречу рассвету, крепко зажмуриться, подставив лицо ветру, ощущать его хлёсткие прикосновения, и чувствовать себя по-настоящему живым.

Крепко сжимать в ладонях хрупкие стебли орхидей. Любоваться цветами, имеющими самую разнообразную окраску, начиная от тех, чьи лепестки окрашены белым, похожим на снег цветом, заканчивая теми самыми, чёрными, играющими на контрасте. А между ними – иные расцветки, из которой невозможно выбрать только одну, потому что прекрасны все они.

Каждая по-своему.

Нос в пыльце и прикосновение пальцев, стирающих светло-жёлтые пылинки.

Я люблю тебя, Кэнди. До умопомрачения люблю.

Эхом в лабиринтах сознания всего одно слово, и нет ничего более важного.

Он долгое время придерживался мнения о собственной невезучести. Думал, что ни единому желанию не суждено исполниться. Жизнь только подтверждала выдвинутую теорию, а ныне решила её опротестовать, подарив ответные чувства, взаимную любовь, о которой Кэндис мечтал столько лет, при этом оставаясь реалистом и ни питая большого количества иллюзий.

Чувства, что захватили с головой и не стали самым большим разочарованием. Возможность почувствовать себя по-настоящему счастливым.

Но, увы, ненадолго.

Видимо, он не заслужил, недостаточно страдал. Нужно ещё, ещё и ещё, чтобы окончательно сломался, и не нашлось подходящей терапии для восстановления.

Короткая полоса счастья – глоток спасительного воздуха перед наступлением окончательного забвения.

Петля из каната, обмотанная вокруг горла, продолжала затягиваться, и Кэндис понимал, что надолго его не хватит. Ещё немного, и он задохнётся. Задохнётся в тот самый момент, когда окажется вдали от человека, которого продолжает любить едва ли не с тех самых пор, как увидел впервые.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросил Мартин, останавливаясь, замирая на одном месте и глядя предельно серьёзно.

Не обвинял, но Кэндису в этих словах слышался укор. Он не понимал, почему так. До тех пор, пока не прозвучала эта короткая фраза, атмосфера царила куда более праздничная, практически беззаботная. Стоило произнести несколько слов, и всё вокруг потемнело.

Они были прежними.

Лондон был прежним. Всё те же яркие огни, создающие ощущение, что сейчас, когда дело близится к полуночи, на улицах светлее, чем днём. Но Кэндису казалось, что все лампочки разом потухли, и город погружается во тьму.

Вопрос из разряда самых мерзких, что только можно придумать. Словно нож, приставленный к горлу. Достаточно задать всего один, чтобы логическая цепочка продолжилась сама собой, и наберётся вариантов огромное количество.

«Ты ничего не скажешь? Как долго собираешься меня обманывать? За кого принимаешь, если считаешь недостойным откровения? Быть может, хватит игр? Быть может, стоит открыть рот и произнести то, что должен?»

Он бы признался и рассказал обо всём без сомнения и излишнего кокетства, если бы понимал, чего хочет Мартин.

– Можно подсказку?

– Можно. Например, ты мог бы поведать о том, что через несколько дней уезжаешь, – вздохнул Мартин. – О том, что этот год закончишь не в «Орхидее», я не увижу тебя в мантии выпускника, не надену за сценой шапочку с кистью и не вручу тебе необходимые документы. Это сделает кто-то другой. Через двенадцать дней ты уезжаешь в Манчестер, и почему-то до сих пор мне об этом не сказал. Я бы узнал в любом случае, но…

– Мартин?

– Да?

– Знаешь, почему я промолчал?

– Нет. Разумеется, не знаю. Будь я осведомлён о причинах твоего молчания, не стал бы задавать этот вопрос.

– Потому что я сегодня впервые об этом услышал. От тебя, – произнёс Кэндис.

– То есть…

– Похоже, Альфред снова всё решил за меня.

Пальцы сжались сильнее, сминая нежные лепестки и ломая хрупкие стебли.

Новость, сравнимая по произведённому эффекту с ударом под дых, не дилетантским ни разу, а профессиональным, выверенным до мельчайших деталей.

И нанёс его не Мартин.

Снова дорогой папочка отличился. Видно ему сильно не терпится сплавить сына далеко-далеко, чтобы не мешался под ногами и не напоминал о своём существовании. Не спорил, не провоцировал скандалы, не раздражал тем, что имеет собственное мнение, да ещё и отстаивать его пытается.

Какая дерзость непростительная.

Ничего. Уедет, поживёт в других условиях, сравнит. Как благодать воспринимать начнёт хорошее к себе отношение.

Всё познаётся в сравнении, и он получит шанс посмотреть на ситуацию с разных сторон.

Эти мысли в представлении Кэндиса являлись отборнейшим абсурдом, но иногда он приходил к выводам, которые сам считал полной клиникой. Суть их заключалась в утверждении, гласившем, что лучше бы Альфред не изощрялся, отправив его обратно к Реджине.

Но и тут не обошлось без проблем.

Кэндис знал, что Реджина его не примет. Посмотрит на него, на чемоданы, стоящие у порога, окатит ледяным презрением и захлопнет дверь перед носом.

Хорошо, если без дополнительных комментариев, не тратя время на воспоминания о былых обидах и его злодеяниях, существующих исключительно в её голове. Она может, ей это ничего не стоит.

Из обличительной речи он узнает многое о себе.

Впервые за долгое время Реджина полностью поддержит мнение бывшего супруга в вопросах, касающихся будущего единственного сына. Пообещает ему жизнь содержанки, потасканной, униженной, воющей под дверью и умоляющей пустить.

Сделает это с такой уверенностью, словно обладает даром великого прорицателя, а потому уверена в правдивости сказанного. Точно знает, что именно так всё и будет.

Не стоит и пытаться наладить с матерью контакт.

Кэндис ей не нужен. Если спросить, она подтвердит.

А тому, кому нужен, его не отдадут. Тут и гадать не стоит, потому что всё, как на ладони. Очевидное умозаключение.

Дыши, Кэндис. Просто дыши.

*