Текст книги "Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 73 страниц)
Он собирался сделать то, после чего родители его – очевидно – возненавидят, а Бартоны запишут в категорию врага номер один. Не просто собирался. Знал наверняка, что сделает это, и ни перед чем не остановится.
Вопреки ожиданиям проспал Рендалл не пару часов, а гораздо больше. Проснувшись, первым делом потянулся к телефону и щелкнул боковой клавишей. Шесть часов вечера – для летнего дня не такое уж великое время. Ясно, как и в утренние часы, а солнце светит намного спокойнее.
Рендалл перевернулся на спину и некоторое время лежал, полностью предаваясь неге. Он по-прежнему не испытывал сожаления о пропущенном пикнике, где им с Кейтлин вновь предписывалось играть роль любящей пары, что души друг в друге не чает – две половинки одного целого, как принято говорить, вворачивая в речь избитые метафоры и набившие оскомину фразы.
Впрочем, счастье полным не было.
В течение этого времени Терренс ему ни разу не позвонил и не написал. В свете недавних событий становилось не то что не по себе, а реально страшно.
Рендалл не был адептом бесконечного обмена сообщениями в режиме нон-стоп и не стремился занять чужое личное пространство собой, поглотив его целиком. Однако сейчас он испытывал нечто, близкое к панике.
Только этого и не хватало.
Прихватив телефон, он спустился вниз. Дом по-прежнему пустовал, и в этот час ощущение того, что он холодный и мрачный, несмотря на тёплые оттенки, использованные в оформлении, подчёркнутые многочисленными попытками хозяев создать уют, усилилось до максимальных показателей. Было заметно, что тут далеко не всё спроектировано и создано при помощи приглашённых дизайнеров, но тем не менее, души в доме не было, только глянцевая картинка. Сцена кукольного театра, по которой в произвольном порядке передвигались марионетки.
Подумав о марионетках, Рендалл фыркнул и обнял себя руками, потирая предплечья. Будто спасался от холода. Мысли его унеслись немного в ином направлении, но всё же были связаны с искусством мира игрушек. Хотя, те вещи, о которых он думал, на роль игрушек как раз не тянули – они были предметом гордости, достойным, по мнению их владелицы, появления в крупнейших выставочных залах. В других случаях, не в данной, конкретной ситуации.
Кейт коллекционировала фарфоровых кукол, но почему-то выбор её падал не на утончённых красавиц, столь дорогих сердцу истинных коллекционеров, а на экземпляры с обязательными несовершенствами внешности, а иногда и с уродствами. То, что другие со спокойной душой отправляли на помойку, Кейт подбирала и выставляла на всеобщее обозрение, отгородив от окружающего мира только тонкой стеклянной перегородкой.
Отбитые части тел, отсутствие глаз, трещина, пересекающая щёку. Кейт часто смотрела на своих любимиц и иногда даже разговаривала с ними.
Рендалл, однажды застав её за этим занятием, оторопел, но не стал окликать девушку, привлекая внимание к своей персоне.
Кейт прохаживалась вдоль ряда кукол, прикасалась пальцами к трещинам, проходившим по некогда идеальному материалу, ласково поглаживала изуродованные лица, в которых недоставало внушительного кусочка фарфора, расправляла складки платьев и шёпотом что-то произносила.
– Кейтлин? – осторожно позвал Рендалл, заметив, как она замерла на месте.
Девушка повернулась к нему со своей вечной искусственной улыбкой, которая Рендалла немного пугала.
Кейт во многом представлялась ему отражением, а то и вовсе реальным воплощением своих любимиц. Такое же застывшее выражение лица, изредка раскрашиваемое эмоциями, немного механические движения, кукольный макияж и такие же наряды.
Первое время он постоянно ловил себя на мысли, что хочет потрогать руки Кейт в локтях, а ноги – в коленях, чтобы убедиться наверняка – нет никаких шарниров и холодного пластика, только тёплая кожа, настоящее тело.
– Здравствуй, Рендалл, – мило отозвалась она.
– Можно задать вопрос?
– Конечно.
– Почему ты собираешь таких кукол?
Ему хотелось действовать деликатно, не копируя манёвры слона, оказавшегося в посудной лавке, но так вышло, что Рендалл просто не сумел подобрать иных фраз для общения. Вот и пришлось задавать вопрос в том виде, в каком он был сформулирован на начальной стадии.
Кейт не торопилась с ответом. Она потянулась к полке, доставая одну из наиболее пострадавших кукол, ту самую, у которой отсутствовала половина лица и кисть правой руки, прижала к груди, как маленького ребёнка.
На пол что-то упало – звук от соприкосновения был не слишком громким, но Рендалл услышал. Перевёл взгляд, замечая нечто прямоугольной формы, но Кейт быстро наступила на эту вещь и сделала невинное лицо.
Тогда Рендалл не успел рассмотреть, что именно Кейтлин прятала в складках кукольной юбки, но после вчерашнего рассказа Терренса не сомневался ни на секунду, что это было лезвие.
– Потому, – произнесла уверенно, – что мне за них обидно. Мне за них больно. Пока они были красивыми и цельными, они нравились всем и каждому. Как только у них появились несовершенства внешности, их моментально окрестили уродинами и выбросили на помойку. Почти как в человеческом обществе. Люди всегда любят только тех, кто совершенен. Если не любят, то не кривятся в презрительных гримасах, а улыбаются. Тем, кто им не нравится, приходится сложнее. Люди ненавидят тех, кто хоть немного от них отличается.
Во время разговора Рендалл подумал, что она говорила об абстрактных людях. Ныне приходил к выводу, что под определением «те, кто отличаются» Кейт подразумевала себя, говорила об отношении посторонних именно к ней.
В определённой мере, Рендаллу было её жаль, хотя он понимал, что может подавиться этой жалостью. В его сочувствии и сопереживании никто не нуждается. А если определённый человек и жаждет этого, то… Кто угодно, но только не Кейт.
Она хотела, чтобы её любили, а не жалели, и любить должен не кто-то неизвестный, а один конкретный человек, отвернувшийся от неё достаточно давно, а на прощание заявивший о ненависти и отторжении.
Разумеется, её задели и этот поступок, и слова. Ведь для Кейт Терренс был смыслом жизни. Она хотела ответной реакции, а он насмехался над ней, оскорблял и отправлял предложенные чувства – больные и изломанные, поданные через искажённую призму психики Кейтлин – в мусорную корзину. Туда, где уже лежали смятые записки, разорванные на множество мелких частей, сломанные лезвия и плюшевый медведь, в дальнейшем облитый бензином и преданный Терренсом огню.
То, что он считал мимолётным развлечением, необременительной интрижкой, о которой реально позабыть через несколько встреч, Кейт возвела в абсолют, превратив для себя в идеал отношений.
Когда ей открылась правда, смириться с полученными знаниями не удалось. Она не хотела отпускать Терренса, однако он не собирался мириться с навязанными правилами и посылал Кейт ко всем чертям.
Так уж вышло, что чувства оказались невзаимными.
Ничего не поделаешь.
Подобное случается в жизни нередко, да только реакция на отказ следует иная. Со временем почти все способны смириться с отказом, Кейт не смогла…
Рендалл несколько минут смотрел в сторону горизонта, прикидывая, стоит ли появляться на пикнике теперь. Желания там светиться, по-прежнему, не наблюдалось. Поколебавшись немного, он решил позвонить Терренсу, однако необходимость в совершении данного поступка отпала сама собой. Подойдя к окну, Рендалл увидел, как ворота открываются перед знакомым автомобилем.
Терренс редко садился за руль красного кабриолета, считая машину эффектной, но вместе с тем – довольно вульгарной. Импульсивно, поддавшись мимолётной прихоти, как часто случалось в его жизни, попросил у родителей на день рождения такую модель, и ему не отказали в исполнении мечты. Покатавшись на ней несколько недель, Терренс стал всё чаще оставлять автомобиль в гараже, делая выбор в пользу других моделей, и сожалел, что не отдал предпочтение более практичному цвету, вроде стандартного серебристого или благородного чёрного.
Однако сейчас был один из тех случаев, когда Терренсу хотелось выглядеть в глазах окружающих людей вызывающе, и машина восхитительно дополнила образ.
Сняв солнцезащитные очки, Терренс сжал их в руке и, достав из кармана смартфон, принялся набирать сообщение. Судя по тому, что тишина, окружавшая Рендалла, оставалась нерушимой, переписывался Терренс с кем-то другим, вероятнее всего, с младшим братом.
Может быть, и с Энтони, которому на пикнике, устроенном для родственников и самых близких друзей Бартонов, места не нашлось. Их позвали на свадьбу, но обошли стороной, формируя список приглашённых на предварительные развлечения.
Вся эта возня со скачками и пикником, которому больше подходило определение грандиозного фуршета, служила своеобразной заменой традиционным мальчишнику и девичнику, от коих и Бартоны, и Стимптоны отказались.
Мысленно Рендалл неоднократно приходил к выводу, что с большим энтузиазмом встретил бы идею с соблюдением традиций. Только вместо стриптизёрши, ерзающей на коленях жениха, у них был бы вечер из серии «клуб джентльменов предаётся светским развлечениям»: компания приятелей из числа бывших одноклассников, а не едва знакомых людей, вино в изысканных бокалах и игра в покер до половины ночи, а то и до утра.
Терпкий привкус винограда, азарт и сигаретный дым.
В этой компании нашёлся бы только один человек с сигаретами. Он, скорее всего, и сорвал бы банк в игре. Терренсу просто нереально везло во всякого рода играх. Удача оставалась на его стороне, независимо от того, что было на повестке дня: карты, шахматы или простенький бакгамон.
Энтони кривился бы от табачного запаха, но не высказывал претензий. Трой оставался бы невозмутимым на протяжении всей игры, лишь изредка позволяя себе повысить голос в попытке отцепиться от ехидных замечаний потенциального победителя. А Мартин хмурился, пытаясь сосредоточиться, но тем самым только выдавая свою нервозность и подсказывая, какими методами его реально обойти. Он был неплохим тактиком, но слишком открытым для окружающих, зачастую в противостоянии именно эта черта его и губила.
Рендалл слышал, как открылась входная дверь, обернулся.
Терренс, не снимая оксфордов, прошествовал в гостиную. Ему тут бывать доводилось чаще, чем Рендаллу. Он не чувствовал скованности, каждое движение было выверенным и отточенным до автоматизма, хотя в представлении окружающих смотрелось шикарно, а не наигранно. Терренс не жаждал восхищения от наблюдателей и вообще никого не замечал. Он просто был таким вот… идеальным.
Положив очки на стол, туда же швырнул перчатки, предназначенные для вождения – не митенки, которые он терпеть не мог, а закрытые, просто укороченные слегка. И только после совершения этого небольшого ритуала, посмотрел в сторону окна.
Сначала удивлённо, а потом с улыбкой, почему-то показавшейся Рендаллу грустной. Впрочем, она в сочетании с личностью Терренса была чем-то вроде визитной карточки, отличительной черты. Он как-то проболтался, что раньше Элизабет именно за эту улыбку называла его «Пьеро», проводя параллель с персонажем итальянского театра, потом прозвище как-то само собой отпало, не став вторым именем на долгое время.
Телефон оповестил о приёме нового сообщения, и Терренс поморщился, словно его отвлекли от важного дела ради какой-то малозначимой чуши. Не сомневаясь в правильности совершаемых поступков, он выключил телефон и медленно подошёл к Рендаллу, замирая в нерешительности напротив, позволяя тому оценить масштабы недавнего бедствия и вынести окончательный вердикт.
– Почему ты не на пикнике? – спросил, спустя пару минут молчаливого обмена взглядами.
– А ты?
– Хотелось проконсультироваться относительно кое-каких деталей с семейным адвокатом, не откладывая в долгий ящик, – признался Терренс. – Меня интересовал договор, заключённый между Говардом Бартоном и твоим отцом. Как и ожидалось, признать его недействительным невозможно. Всё составлено идеально – ни к одной букве не придерёшься, ну, и подпись твоего отца настоящая, по собственному желанию поставленная. Если и пытаться вернуть компанию, то только перекупив, а Говард под влиянием дочери это предложение отклонил.
– Она всё за него решает? – усмехнулся Рендалл, проводя ладонью по волосам. – Странно, учитывая некоторые обстоятельства.
– Слепая родительская любовь. Ничего иного на ум не приходит. Мне сложно представить, какие события должны произойти в жизни Бартонов, чтобы они обратили внимание на врачебное заключение и прислушались к словам специалиста, не покупая молчание, а принимая рациональные решения, способные оградить их от катастрофы.
– Лучше и, правда, не представлять.
– Оставим эту тему. Как ты?
– Утром было хуже. Собственно, именно по этой причине я и не составил компанию остальным гостям и хозяевам праздника. Болела голова, носом шла кровь. Недолго и немного, но Селина посчитала это едва ли не смертельной опасностью и предложила остаться здесь. Я не стал отказываться.
– Сейчас всё в порядке?
– Вполне. После того, как проспал несколько часов, предварительно приняв лекарство, самочувствие заметно улучшилось. И вообще-то, на фоне вчерашних событий, мне стоило бы не отвечать на твои вопросы, а задавать свои, – заметил Рендалл, проводя ладонью по щеке Терренса, позволяя перехватить её, прижать и не позволить отстраниться.
– Как видишь, я тебя не обманывал. В целом, мне удалось избежать катастрофы, а синяки сойдут уже через неделю. Моему противнику в разы хуже.
– Не сомневаюсь. Знаешь, это прозвучит странно, но иногда с трудом верю в твоё родство с Уилзи. Не будь схожей внешности, у вас бы вообще ничего общего не осталось. Они все такие мягкие, возвышенные и неконфликтные. Некоторые даже слишком, – произнёс Рендалл, намекая на Мартина. – А ты…
– А я сюда, скажу по секрету, наведался прямиком из ада, в надежде получить в свою коллекцию очередную, крайне нужную мне душу, но для маскировки решил притвориться одним из детей Альберта и Нэнси. Чтобы никто ничего не заподозрил. Обожаю поедать души и сердца хороших мальчиков и девочек, будто булочки с джемом за завтраком, запивая предложенное блюдо их же кровью и страданиями, – хмыкнул Терренс и на мгновение кончиком языка коснулся верхней губы, словно слизывал ту самую каплю крови, оставшуюся после очередного приёма любимых блюд. – Сиенна советовала держаться от меня подальше, и была права, несмотря на то, что слова её касались совершенно иных ситуаций. Однако милый и послушный сын пренебрёг советом мудрой матери. Но ты ведь знал об этом, когда решился на отношения со мной. И тебя это не остановило, не так ли?
– Скорее, подстегнуло.
– Было страшно и больно?
– Нет. Было хорошо. Слишком хорошо, чтобы однажды мне удалось от тебя отказаться, не пожалев о принятом решении.
– А как же слова Сиенны?
– Она всё-таки ошибалась.
– Неужели?
– Да.
Произнеся это, Рендалл первым подался вперёд, целуя Терренса безо всяких ограничений, коими себя сковывал на протяжении длительного периода жизни.
Было что-то иррациональное в том, как Сиенна в парке кричала, иногда срываясь на визг, чтобы Рендалл немедленно отошёл от бродяжки, у которого на руках находились переносчики чумы, когда Терренс был в пыли, грязи и крови.
А потом столь же старательно ему улыбалась и едва ли не лебезила, сканируя взглядом приметный тёмно-красный кабриолет, стоявший у ворот их дома. В комнату не пустила, конечно, вновь опасаясь осуждения со стороны гостя недостаточного количества картин, предметов роскоши и стоимости паркета, но зато сама прониклась чужими финансовыми возможностями.
Вряд ли она поняла, что эти два образа, родом из разных лет, принадлежат одному человеку, в детстве обожавшему устраивать скандалы на пустом месте и драться без причины, а позже ставшему гораздо сильнее походить на человека своего положения – одного из наследников весьма прославленной семьи.
Вряд ли она могла предположить, что разбитый нос и разорванная книжка положат начало отношениям, спустя двенадцать лет после случайного столкновения, и бродяжка из парка станет наваждением её единственного сына, заставившим потерять голову окончательно и бесповоротно.
Ещё больше иррационального Рендалл находил в своём поведении. Сейчас. Мысли о Терренсе казались ему неправильными в момент, когда рядом сидела Кейтлин, пытавшаяся добиться от него ответных реплик, а уж поцелуи с ним на территории дома Бартонов, за несколько часов до начала брачной церемонии, были и вовсе верхом безумия. Но Рендалл не мог заставить себя остановиться. Пытался первые две или три секунды, а потом отказался от этой затеи.
Терренс не отличался повышенной нежностью, но и чрезвычайно грубым тоже не был. В этом плане он тоже с лёгкостью подходил под обозначенное выше определение – идеальный.
Ложью было бы сказать, что поведение Рендалла стало для него полностью ожидаемым и нисколько не удивило. Подсознательно такого результата Терренс жаждал, добивался, но не испытывал уверенности в удачной реализации задуманного, однако теперь он получал сполна того, что желал, и это делало его по-настоящему счастливым.
Кажется, Рендалл всегда был таким. Ледяное спокойствие внешне, для окружающих, и яркая страсть, предназначенная для определённого человека. Терренс не знал, как было с другими, но хотел верить: тем людям не досталось и сотой доли того, что довелось получить ему.
Почувствовав, что его ладонь отпустили и больше не удерживают, Рендалл Терренса обнял. Сначала одной рукой, потом обеими. Позволил обнять в ответ, не отрываясь от процесса, только глухо простонав в тот момент, когда ладони скользнули по его бёдрам вверх и замерли на поясе брюк. Ненадолго, мимолётно, чтобы затем задрать ткань рубашки и забраться под неё, прикасаясь кончиками пальцев к обнажённой коже. В этих касаниях не было ничего необычного, но Рендаллу они казались пылающими, как и прикосновение губ, выжигающее на его губах единственное имя, которое ему хотелось произносить в подобных ситуациях и сейчас, и потом, и… всегда.
Он не протестовал. Напротив, с восторгом поддерживал начинания и энтузиазм. Ему нравилось, когда Терренс к нему прикасался вот так, почти невинно, на первый взгляд, но в этих мимолётных жестах был иной подтекст – запредельное желание, зашкаливающее, доходящее до верхнего предела и вырывающееся за установленные рамки. Просто контроль собственных эмоций на высшем уровне – тренировка выдержки для обоих участников процесса.
Терренс скомкал в руке ткань рубашки, приподнимая, и тут же позволил ей вновь мягко опуститься вниз. Не торопился раздевать, стаскивая одежду, а то и вовсе разрывая её, устраивая фейерверк из пуговиц, разлетающихся в разные стороны, подобно разноцветным огонькам. Он действовал медленно, заново открывал для себя эти прикосновения и поцелуи, не вырванные силой или подаренные из жалости, снисхождения и прочих чувств, не вызывавших особого восторга, а самые, что ни на есть желанные.
Для них обоих.
Весьма показательно и, в какой-то степени, забавно было бы сейчас, получив ответ, внезапно, как произошло в случае с кузиной Энтони, осознать, что заявленные чувства давно перегорели, и он больше не ощущает ничего, кроме слабых отголосков разочарования от ситуации и равнодушия по отношению к Рендаллу.
Некая гнилая ирония со стороны жизни.
Но он ничего подобного не испытывал – даже прислушиваться к себе не приходилось, потому что внутренний голос его не был слабым и прерывистым. Тот громко кричал во всю мощь лёгких, ликовал от восторга, от переизбытка эмоций, от осознания, что Рендалл находится рядом и не повторяет заученные слова о любви к невесте. Вместо этого целует Терренса, так как не целовал никогда прежде, с таким пылом, открытостью и страстью – немного грубовато, несдержанно, но жарко и сладко, изредка прикусывая губы, не прихватывая их до крови, а только поддразнивая. То позволяя Терренсу одерживать победу в этом до дрожи приятном противостоянии, то перехватывая инициативу и без особых усилий подчиняя себе. Своим желаниям, своим действиям.
И вот сейчас уже всё остальное окончательно потеряло значение. Они не думали о том, где находятся, кто может ворваться в самый неподходящий момент, о приближающемся времени показательной казни… Ничто из этого списка их не интересовало.
Терренс уложил Рендалла на диван прямо здесь, в гостиной. Не разрывая поцелуя, не желая отвлекаться ни на мгновение. Ладонь прошлась вдоль ряда пуговиц, расстёгивая их одну за другой, чтобы получить доступ к горячей коже, скользнула по плоскому, подтянутому животу.
Рендалл пытался стянуть с Терренса пиджак, но пальцы не слушались, они как будто кому-то другому принадлежали. Терренс способствовал тому, чтобы Рендалл не имел возможности сосредоточиться.
Колено между бёдер – легкое движение, а за ним ещё серия их. Пристальный взгляд, влажное прикосновение языка к губам – вот уже Рендалл запрокидывает голову и хрипло стонет, со всей силы проводя ногтями по ткани, послужившей преградой и спасением для кожи от появления ярких, а в крайне запущенном случае – кровоточащих полос.
Впрочем, у царапин тоже были свои преимущества – он слизал бы каждую выступившую каплю крови, поцеловал бы каждый участок пострадавшей кожи, извиняясь за несдержанность и неумение контролировать себя, тем самым продлевая тактильный контакт.
– Хочу… Как же я хочу тебя, – шептал Рендалл, запуская пальцы в тёмные пряди и сжимая сильнее.
Терренс расстёгивал его брюки, попутно прикасаясь губами к животу, неспешно, медленно – слишком медленно – убивая остатки терпения, заставляя прощаться с принципами и просить, умолять.
Он обожал, когда Рендалл говорил о своих желаниях, и чем откровеннее они были, тем лучше.
В этих признаниях имелось своё очарование.
Они были тем, что пробуждало страсть.
Тем, что заставляло её ярко вспыхнуть и не давало погаснуть.
Невинность не показная и наигранная, от которой тащит за сотни миль неестественностью и театральщиной, а вполне себе природная, сочетающаяся с весьма и весьма завидным темпераментом. Поразительная противоречивость, которая любого способна загнать в тупик.
Знакомьтесь. Рендалл Стимптон.
На людях – ледяная аристократия, практически не имеющая эмоций, в постели – невероятно раскрепощённый и раскованный юноша, не знающий стеснительности и комплексов.
При таком раскладе прозвище «мой хороший мальчик» звучало довольно иронично. Терренс и сам понимал, но не мог отказаться от этой привычки, хотя признавал, что всё как раз наоборот. Для остальных людей Рендалл был хорошим мальчиком, даже слишком хорошим, едва ли не ботаником, правильным до мозга костей, а для него… Для него – просто настоящим.
Его Рендаллом. Особенным.
Одежда упала на пол, будто облетающие лепестки с цветка, вода лилась сверху, нисколько не остужая разгорячённую кожу, лишь сильнее распаляя желание, напоминая о дне, когда они впервые поцеловались, и Рендалл, попавший под дождь, выглядел почти так, как сейчас, под душем.
Капли воды на слипшихся ресницах, влажные, слегка потемневшие от влаги пряди волос, припухшие от поцелуев губы.
Терренс целовал короткие, но поразительно пушистые ресницы, ощущая вкус пресной воды, касался ладонью линии подбородка, поглаживая. Вторая его ладонь скользнула по спине, пальцы прошлись вдоль позвоночника, повторяя привычную траекторию и замирая на пояснице.
Рендалл посмотрел на него, прихватил зубами нижнюю губу и вскоре засмеялся над этой показной нерешительностью. После всего, что они делали друг с другом в прошлом году, она смотрелась, как минимум, странно.
В глазах его были смешинки.
В глазах его было много-много всего, самого разного.
Бирюзовая радужка, от одного вида которой Терренса тоже неслабо вело, потемнела, превращаясь из спокойной поверхности озера в бескрайнее штормовое море.
Терренс не задавал вопросов, но Рендалл и без лишних слов его понимал.
– Всё, что угодно. Тебе можно всё, что угодно, – произнёс на грани слышимости и вскоре вновь сжал ладони, впиваясь ногтями в плечи, теперь уже не через ткань, а напрямую, царапая кожу и оставляя алые полосы.
Выдохнул горячо, прильнул к Терренсу, а потом попытался вырваться из удерживающих рук, повернуться спиной.
Терренс не позволил, удержал на месте, чтобы затем оттолкнуть к стене, упереться в неё ладонью, лишить возможности совершать манёвры и убегать, но Рендалл, откровенно говоря, этого делать и не собирался.
Ненадолго, всего лишь несколько томительных минут, прежде чем в очередной раз сменить локацию, на этот раз, последнюю в списке обозначенных пунктов.
Они упали на разворошённую, да так и не застеленную повторно кровать.
Вода, капающая с волос, оставляла на прохладной и немного жёсткой ткани влажные следы.
Рендалл вновь чувствовал те самые оттенки лаванды и апельсина, подчёркнутые мятой, и этот аромат казался ему ярким, невероятным – первой ассоциацией с состоянием счастья, заполнившим всё пространство этой комнаты. Она больше не казалась ему неживой. Когда рядом находился Терренс, всё приобретало иные качества, воспринималось совсем не так, как обычно.
Кажется, именно эту способность – приписывать обычным вещам характеристики, им несвойственные и незаметные в любое другое время, когда рядом нет определённого человека, называли влюблённостью.
Терренс практически полностью лишил Рендалла свободы действий, проявляя завидную инициативу и стараясь утолить тот голод, что сконцентрировался в нём за год вынужденного пребывания на расстоянии. Этот голод буквально пожирал Терренса изнутри, и лишь теперь, когда в руках последнего находилась так любимая им сладость, а не чёртовы заменители сахара, от которых не было никакого толку, только невероятная тошнота, он понимал, что голодная тварь, рвущая его на клочки, начинает постепенно насыщаться. Она довольно урчала, перестав полосовать его изнутри ядовитыми когтями и заживляя нанесённые прежде раны. С каждым новым прикосновением они становились всё менее болезненными и затягивались, не оставляя шрамов.
Терренс не был сдержанным, а Рендалл не просил остановиться, как в былое время, когда опасался появления следов на шее, не поддающихся оправданию со стороны родителей. Напротив, сегодня он не возражал против такого, всячески поддерживая начинания, получая от них удовольствие и не желая от него отказываться.
– Как… Как ты хочешь? – шептал он прерывисто, облизывая сухие губы кончиком языка.
Терренс в очередной раз прикусывал подрагивающую жилку на шее, там, где сейчас безумно частил пульс. Проводил по внутренней стороне бёдер пальцами, а после толкался ими внутрь разгорячённого тела, податливого, как воск, побывавший в опасной близости с огнём.
– Только так, как сейчас, – выдыхал Терренс. – Только так, чтобы видеть твоё лицо.
Он знал, что оно того стоило.
Он знал, что как только увидит потемневшую едва ли не до черноты радужку с тонким бирюзовым ободком по самому краю, сойдёт с ума окончательно.
Сейчас это было единственное, о чём он мог думать. Данная мысль затмевала все остальные, не оставляя места для чего-то иного, независимо от того, насколько важными они казались прежде.
Рендалл прикусил край серебристой упаковки, позволив стремительно её разорвать. Выплюнул этот кусок фольги и вновь притянул Терренса к себе, обнимая одной рукой за шею. Вторая скользнула по торсу, царапая и живот – не только спине приходилось страдать.
Боль в обмен на боль, как иронично замечал Терренс. Та, что от проникновения после минимальной растяжки, пусть даже он сейчас старался быть нежным и не торопиться особо, против той, что причиняют короткие, но при этом довольно острые ногти.
Терренс любил такую боль – несильную, смазанные её отголоски – потому не протестовал, лишь наклонился близко-близко, вовлекая Рендалла в очередной поцелуй.
В сотый, тысячный, а, может быть, миллионный раз.
Он давно перестал считать их количество, не занимаясь аналитикой, а просто наслаждаясь происходящим.
Терренс накрыл ладонь Рендалла своей ладонью, переплетая пальцы и сжимая, боясь отпустить хотя бы на мгновение.
Время остановилось.
Время замерло.
Ну или максимально замедлило свой ход.
Во всяком случае, так казалось им обоим. Как всегда и бывало, они не обращали внимания на то, что происходило вокруг.
Как только двери закрывались за их спиной, позволяя отгородиться от окружающего мира, всё остальное теряло значение, оставались лишь они. И те искры, что проскальзывали между ними ярким звездопадом. Кровь бежала по венам быстрее, и сердце частило сильнее, чем обычно, дыхание сбивалось и единственное, чего хотелось – прикоснуться, оказаться в объятиях и больше не отпускать.
Рендалл безумно хотел Терренса, а Терренс хотел его.
Рендалл любил Терренса. И здесь ему тоже отвечали взаимностью.
Весь вихрь чувств – коктейль, пьянящий, созданный вдохновенно и не отпускающий ни на шаг – захватил их, будто пару сухих листьев, подобранных с земли, и швырнул в самое пекло, в огонь, заставляя сгорать и не оставляя шансов на спасение.
Заставил позабыть об осторожности, а после предъявил немалый счёт.
Но ведь давно известно: за счастье нужно платить.
Не так ли?
========== Глава 8. Тот, кто ставит все точки над «i». ==========
Визит Кейтлин стал для Терренса полной неожиданностью. И неприятным сюрпризом, само собой. Казалось бы, на фоне вчерашнего выяснения отношений многое могло показаться чушью, но нашёлся единственный вариант, способный превзойти негатив от общения с отцом Рендалла.
В ушах до сих пор звучал скрип открывающейся двери и голос Сиенны:
– Рендалл, я…
Дальше этого она не пошла. Застыла на месте и приоткрыла от удивления рот, не в силах произнести хоть слово.
Заходя в комнату сына, она явно не ожидала увидеть его в компании другого человека. Но компания – вполне объяснимо. В конце концов, эти двое так старательно и достоверно играли в друзей перед окружающими, что можно было принять факт общения, как данность.
Однако друзьям – в большинстве своём, если не браться за обсуждение отдельно взятых случаев – не свойственно заниматься сексом. Тем более, если эти друзья одного пола, а не разного.
Сиенна чувствовала себя воздушным шариком, из которого стремительно выпустили воздух. Она ничего не говорила и не делала. Ожила лишь в тот момент, когда рядом с ней оказался супруг.
В отличие от Сиенны, Артур нужные слова нашёл сразу. На вопли не сорвался, просто отчеканил, что ждёт обоих в гостиной через пару минут, а если не дождётся, то вернётся, схватит Рендалла за волосы и самостоятельно стащит по лестнице. А, может быть, просто столкнёт, позволив пересчитать в полёте каждую ступеньку.
Мистер Уилзи-младший? Ах, средний? Да хоть какой, без разницы, в общем-то, – может спуститься самостоятельно, и обстоятельства сложатся наилучшим образом, если он не будет тратить время на попытки объяснить что-то, а сразу уберётся на все четыре стороны.
