Текст книги "Открытие мира (Весь роман в одной книге) (СИ)"

Автор книги: Василий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 123 страниц)

Глава XXIX
РАДОСТИ ГЛУХОЙ ПОРЫ

Все, что было потом в эту ночь, что увидел и пережил Шурка, он никогда больше не видел и не переживал в своей жизни.

Он примостился с Яшкой возле жаровни, сжался, притаился, чтобы не мешать Леньке, который, стоя с острогой наготове, облитый багровым смоляным огнем, сиплым шепотом приказал не зевать, следить за теплиной и молчать. Шурка и без того не дышал, не мог открыть рта, онемев от восторга.

Вода была не черная и не мертвая. Вода была светлая, густая, полная жизни. Шурка глядел, не мигая, в красное движущееся окошко, и перед его трепетным взором проплывало внизу Капарулино таинственное песчаное царство с дремлющими зеленовато – золотистыми ершами, серебряными плотичками, с разноцветными глыбами валунов, темными, шевелящимися зарослями тины и коричневыми разбухшими корягами. Волга спала и дышала во сне. Белые пузыри воздуха поднимались со дна, от ключей, которые били вверх струйками – столбиками, как бы подпирая стеклянную крышу подводного царства. Темно – зеленая, опустившаяся от холода на дно трава извивалась по течению шелковыми кудрями, прядками и длинными девичьими косами, а молодая синяя осока упрямо росла вскинутыми острыми саблями – пилами, вся в мелком жемчужном бисере воздушных пузырьков, как в росе.

Попадались бревна, застрявшие у берега. Бакенщик при виде их рычал. Но Шурку это мало беспокоило. Он разглядывал другое. В чистой большой осенней воде, не по поверхности ее и не по дну, а где‑то по самой середке плыли веточки, ольховые шишки, листья, какие‑то рогатые зернышки. Завозня осторожно обгоняла все это, оставляя позади, и перед Шуркой открывались новые Капарулины владения, красивее и таинственнее прежних.

Он забыл про острогу, забыл, зачем сидит на корточках в лодке, почему горит костер на железной решетке. Ему стало казаться, что река неподвижна, а сам он плывет вместе с веточками и ольховыми шишками в прозрачной зыбкой глуби, пускает в воде белые пузыри, гладит Катькины косички, разговаривает с рыбами. Потом на его глазах валуны, песок и трава стали превращаться в дворцы с фонтанами и садами, про которые он читал в книгах. Повсюду тускло блестели золото, серебро и драгоценные камни. Глазастые ерши в колючих панцирях, как воины в латах, сторожили несметные богатства. Где‑то вдалеке, на хрустальном троне, мелькнула серая запутанная борода самого водяного царя Капарули…

Шурка опомнился, когда Ленька, сдерживая кашель, прохрипел деду:

– Тише!

Лодка остановилась, дворцы и сады пропали. Шурка заметил под жаровней, в воде, у фиолетового, схожего с короной камня, здоровеннейшего окуня. Полосатый, с прозеленью, горбатый, медленно раздувая жабры и поводя хвостом, окунь спокойно стоял головой против течения. Пять темных полос так и просились, чтобы острога проткнула их зубьями. Окунище косил рыжим глазом на черное мшалое днище завозни, на красноватый свет и собирался, кажется, покинуть облюбованное на ночь местечко.

Шурка беспомощно оглянулся.

Бакенщик, сливаясь с темью, понуро сидел на корме и ничего не видел. Зато Ленька, озаренный костром, уже наклонился к воде, подняв острогу.

– Бей! – в одном страстном вздохе взмолились Шурка и Яшка.

Острога Леньки вонзилась, чмокнув, в воду. Завозню качнуло, и окунь, трепыхаясь, очутился в лодке у Шуркиных рук вместе с мокрым, холодным шестом остроги.

Шурка поспешно, неловко снял добычу с зубьев. Окунь был с ладошку, совсем не такой большой, каким он казался в воде.

– Это другой… тот, здоровяк, ушел, – горестно шепнул Петух, принимая от приятеля рыбину и взвешивая ее по привычке в руке. – Фунтов на десять ушел… Эх!

– Молчите, ежели ничего не понимаете, – оборвал Ленька. Острога снова скользнула в воду, и толстая плотица, застряв между зубьями, сама шлепнулась на дно лодки.

Теперь Шурка ничего не видел в окошко, кроме рыбы. Порядочные окунишки ползали по тине, но Ленька почему‑то их не трогал. Лодка проходила, не останавливаясь, мимо плотвы ельцов и сорог, которые стаями отдыхали в траве.

У Яшки и Шурки чесались руки. ребята дрожащими пальцами показывали Леньке на добычу, но главный рыбак только головой мотал и шипел, как угли в воде, требуя тишины, а сам в азарте кашлял в кулак и, конечно, пугал чуткую рыбу. Вон длинная, острая тень метнулась от осоки вглубь. Песчаная муть дымной полосой потянулась следом.

– Щука… – прохрипел Ленька. – За версту, собака, чует острогу!

На быстрине в мелких камнях они приметили налимов. Два ушли, а третий, бледно – зеленый, в крупных пятнах, белобрюхий, попался‑таки на острогу. Налим был мягкий и скользкий, в слизи. Яшка, снимая, чуть не упустил налима обратно в реку.

Костер, забытый ребятами, потухал, а страсти рыбацкие разгорались. Уже не раз Шурка и Яшка без слов, жадными, нетерпеливыми знаками просили Леньку дать им на минуточку острогу. Но хозяин безжалостно не понимал их, пока невидимый Капаруля не сказал с кормы:

– Хватит тебе. Дай другим побаловаться.

Дед на секунду появился на свет, подбросил дров на решетку и пропал в темноте, повторив:

– Хватит!

Господи, смотри‑ка, кто заботится о голенастых дьяволятах!

Ну, спасибо, Капаруля – водяной! Дай тебе бог не помирать сто лет с гаком, ловить трехпудовых щук и давать наотмашь сдачу пьяницам в белых пиджаках, водоливам и горластым приказчикам.

Ленька не сразу послушался деда, промазал по хорошему подлещику, спугнул судака и, устав от волнения и неудач, присел на борт. Утирая рукавом разгоряченное, потное лицо, он выругался по – мужицки.

Тотчас из темноты высунулась коряга и схватила Леньку за ухо.

– Не учись плохому, учись хорошему, – сурово донеслось с кормы. – Мужики матерятся с горя. А ты с чего, обезьяна?

Ленька обронил острогу. Ее живехонько подхватил Яшка. А Шурка проворонил, уставясь испуганно на Капарулину лапу – корягу, как она возит внука за ухо.

Когда зрелище кончилось, было уже поздно. Яшка, расставив широко и твердо босые окоченелые ступни, торчал на носу завозни и целился шестом в воду.

Ах, как ненавидел Шурка в эту минуту Петуха! Не будь они в лодке на ловле, он вцепился бы Петуху в противный гребень. От всего обиженного сердца он мысленно пожелал закадычному другу промаха.

Желание его исполнилось. Яшка четыре раза подряд промахнулся, потом забил дрянненького голавлишку, на которого смотреть было неохота, и опять дал маху, да еще по золотому, красноглазому линю, высунувшему мохнатый хвост из травы. Ленька, потирая украдкой ухо, отобрал сердито острогу и молча передал ее Шурке.

Удача! Окошко как раз вырвало из тьмы и накрыло светлой шапкой огромного леща, лежавшего в яме, что оброненный ребром медный поднос. Шурка с подкатившимся к горлу сердцем еще только собирался целиться, как острога сама упала в воду, точно переломилась в ней и воткнулась… в гладкий песок.

Растопырив плавники, как крылья, вильнув хвостом, лещ сонно отошел в сторону, забился башкой в тину.

– Наводи зубья под водой. Не торопись, – проворчал сзади Капаруля.

Шурке некогда было удивляться, что подслеповатый водяной, оказывается, все отлично видит с кормы. Ленька и Яшка барабанили ему в спину, теребили за штаны, подавали шепотом советы и отнимали острогу.

– Дай я двину!

– Бей пониже башки! Скорее!.. Уйдет!

– Кишка, промажешь! Куда целишься?.. Ну‑ка, пусти!

– В хребтину ударяй. Крепче!

Лягнув советчиков и просителей, Шурка оперся грудью о гнилой, пропахший смолой и рыбой край завозни и трясущейся, неловкой, какой‑то чужой рукой стал наводить острогу на леща, как учил бакенщик. Острога не подчинялась ему, лезла куда‑то прочь, кривясь в неровном, колеблющемся свете теплины.

Он все‑таки наметился пониже короткой, полукруглой головы леща, в широкий черный хребет, в самое верхнее, неподвижное, тонкое перо и ткнул шестом.

Лещ нехотя поплыл от берега, пропал в глубине. Слышно было, как Капаруля плюнул в воду.

Ну и досталось же Шурке от ребят! Они чуть не столкнули незадачливого рыбака в воду вслед за лещом.

А бакенщик, помолчав, неожиданно утешил!

– Бывает с непривыку. Вода обманывает. Двинул веслом лодку, зевнул.

– Рыбы в Волге много… Забьешь другую… еще крупнее, наваристее.

И верно, немного прошло времени, как Шурка вытащил небывалого ерша, в четверть величиной, с темно – синими, навыкате глазищами, рябого, истекавшего кровью. Он не позволил никому снять, сам с наслаждением и жестокостью сорвал рыбину с зубьев и перекололся колючками.

А волшебное окошко, то задергиваясь дымом, как занавеской, то распахиваясь просторно и светло, роняя в воду искры, двигалось впереди лодки, неустанно показывая новую добычу.

В осоке притаилась великолепная щука. Она лежала на дне, как палка, поджидая плотву на ужин.

«Мы сами тебя на ужину сгребем!» – весело подумал Шурка, ударил и еле выворотил из песка замытое сосновое полено.

Ленька и Яшка прыснули смехом. Шурка клялся и божился, что видел щуку, – на полене щука и сидела.

– Поехали в заводину, – предложил Ленька. – Там рыбищи невпроворот, что в густой ухе.

Не вынимая утиного весла из воды, Капаруля беспрекословно, легко повернул неуклюжую завозню.

В заводи как бы не было совсем воды – такой прозрачной и неподвижной казалась она. Здесь не плыли веточки и рогатые зерна, тина плотно, не шевелясь лежала моховой луговиной, а пузыри еще чаще, чем в Волге, поднимались от ключей – большие, блестящие, как зеркальные шары, – и не сразу лопались на поверхности, некоторое время плавали белыми кувшинками.

– На Волге и грязь чистая, – сказал Капаруля, оглядывая заводь.

Рыбы в траве действительно было вдоволь. Ее били по очереди. Крупной не попадалось, и азарт стал проходить. Все чаще затухал огонь, тускнел круг под жаровней, и тогда ночь отодвигалась от лодки, чернела и мертвела вокруг вода, а тьма не казалась такой кромешной. Холодно, ярко горели далекие бакены. В лодке становилось сыро и зябко. В ногах, на дне завозни, трепыхалась, замирая, пойманная рыба. Окоченев, затихали и ребята.

Собирались домой, когда внезапно Капаруля повернул лодку от берега в глубь заводи и потянулся за второй, позабытой острогой. Ребята встрепенулись, свесили головы над водой, но ничего не видели, кроме затонувшего бревна.

Капаруля неслышным прыжком очутился на носу лодки. Вороньи зубищи большой остроги блеснули над жаровней и как бы оскалились. И у самого Капарули разверзлась косматая борода и хищно блеснули редкие острые щучьи клыки.

Скривившись на правый бок, перестав щуриться, он не спускал загоревшихся глаз с заводи. Там, в зеленоватой глубине, у затопленных кустов, в вязком иле по – прежнему смутно темнело затонувшее толстое короткое бревно.

«Ну, заспался наш водяной… колоды от рыбины не может отличить», – подумал Шурка, а сердце тревожно екнуло, и мурашки поползли между лопатками по спине.

Острога беззвучно ушла под воду, в сторону от бревна. Она опускалась все ниже и ниже, потом тихо повернулась и нависла огромными вилами над бревном, над его головастым концом. Капаруля приподнялся на здоровой ноге. Держа обеими лапами – корягами острогу, прислоненную к плечу, он не ударил, а вбил со страшной силой шест в дно заводи, как вбивают в землю колья.

Шест рвануло из рук. Завозня хлебнула бортом. Ребята шарахнулись в испуге к корме. Капаруля, навалясь на острогу, успел еще раз придавить бревно ко дну и выпустил шест.

Буравя, мутя воду, шест пропал в глуби, всплыл на середине заводи торчком и, разрезая с громким плеском темную гладь, полетел на выход, в реку. Точно кто‑то бежал под водой и нес шест на плече.

Капаруля кинулся на корму.

– Гони! – взревел он. – Не пущай!

Ленька, побледнев, торопливо вставлял в уключины постоянные весла, снятые перед началом ловли.

– Живей, разиня! – бесился дед, направляя лодку наперерез шесту. – Помогай, вы, голенастые!.. Уйдет – шкуру спущу!

Ребята, толкаясь, раскачивая завозню, бросились к Леньке, схватились за весла. Они не понимали толком, что произошло, какое чудище, ворочаясь, уводило с шумом острогу. Но что это было не бревно, они теперь догадывались и боялись, как бы завозня не перевернулась.

– Бей веслами!.. Шугай! Не пущай его из заводины! – ревел и ругался Капаруля. – Лупи багром!

Лодка, гремя уключинами, обдавая ребят холодными брызгами, помчалась толчками, как бы прыжками. Вода всхрапывала на носу, под жаровней.

Они успели загородить горловину заводи. Били веслами и багром по воде, подняли крик. Капаруля ревел настоящим водяным, и шест, косо воткнутый в воду, отошел к берегу.

– Теперя он наш, – сказал бакенщик, успокаиваясь. – Теперя он никуда не денется. Баста!

– Кто? – с дрожью спросил Яшка.

– Сом… – прохрипел Ленька.

– Экий лешак… лешак и есть, шуму‑то сколько наделал… перепугал, – бормотал Капаруля, зорко следя за шестом. – Ну, скоро успокоится… Мы его живо багром утихомирим. Отгулял!

Но еще порядком повозились они в заводи, пока Капаруля добил сома и, поддев багром, выволок вместе с острогой на берег.

В жаровню подкинули дров, подтянули лодку, и ребята досыта нагляделись на волжское диво. Сом был бревно бревном, черный, тупорылый, с усами. Он смахивал на налима, но был страшен своей величиной, особенно мертво разинутой, огромной, как кошелка, пастью. Толстый, оперенный снизу хвост слабо вздрагивал на песке.

Шурку поразили и напугали глаза сома, маленькие, блестяще – темные, злые. С какой бы стороны ни подходил он осторожно к сому, тот пристально – злобно глядел на Шурку неподвижно – змеиными зрачками.

– Он ребят хватает, – сообщил Шурка, отодвигаясь подальше от сома и поеживаясь.

– Эге, – тихо отозвался Яшка. – А где же зубы? Не видно.

– В самой глотке… почище, чем у волка, – просипел чуть слышно Ленька.

– Конечно, в глотке, где же им быть? Разве не видишь, эвон выглядывают! – шепнул Шурка. – Как будешь купаться, в глубину заплывешь, на глаза ему попадешься – и каюк. Проглотит!

– Не слыхал, – сказал громко Капаруля, вмешиваясь в ребячью испуганную шепотню. – Жрет, что свинья, всякую дрянь – это верно. Лягушек, к примеру, разную падаль, дохлятину… А чтобы человека – не слыхал. Брехня… Где ему! У него и зубов настоящих нет. Гляди!

Капаруля бесстрашно сунул свою корягу в пасть – кошелку сома, раздвинув пасть в пол – аршина.

– Беззубый, вроде меня, – усмехнулся он.

Шурка вспомнил щучьи клыки Капарули и отступил от сома еще дальше.

Бакенщик заметно стал разговорчивее и как‑то еще проворнее, ловчее. Теперь он все делал с видимой охотой. Аккуратно прятал рыбу в садок и не ругался, ковыляя, прибирал багор, острогу и успевал с удовольствием разговаривать с ребятами.

– Давно за ним слежу. За сомом. Почитай, года три, как приметил. Войны, кажись, не было, третий год и есть, – говорил Капаруля, закуривая цигарку. – Облюбовал, вишь ты, заводину, пес жирный. Глыбко, тихо, жратвы хоть отбавляй… Вот его и разнесло кошевиной. Кабы жисть‑то была что Волга, и я бы растолстел, как сом… Ну, ставил жерлицу – не берет. Сеть – путанку кидал – не лезет, черт усатый! Никак его не возьмешь, а хочется до страсти. Ровно он смеется надо мной, пузатый дьявол! Ворочается по ночам, точно водяной.

– А ты встречался с водяным, дед? – спросил Ленька.

– Не доводилось.

– А есть он здесь… водяной? – заикнулся Шурка.

– Нет, – отрезал дед строго. – Погань в Волге не водится. Благородная река… Вода, говорю, чистая, скусная. Ему несподручно, водяному. Он больше по омутам прячется, в болотах… Гнили много, стоячее место – там его и ищи.

– А знаешь, Капаруля, тебя самого зовут водяным, ей – богу! – сказал Ленька и залился смехом.

– Кто зовет? – нахмурился дед.

– Все. Говорят, будто ты за сто целковых продал водяному душу.

– На свой аршин меряют. Грошовые людишки, – пробормотал бакенщик. – Сто целковых! Моя душа дороже… Еще нету, Лешка, таких денег в кармане, за которые бы я себя продал, – гордо добавил он. – А ты и поверил! Ты, поди, за гривенник плясать пойдешь!

– Капаруля, не замай. Поколочу!

– А ты глупостей не болтай. Так вот… Выедешь, бывало, на утре баканы тушить, а он, сомина, двинет хвостом – волна чисто от парохода… Ну, теперича доворочался. Шабаш! Нарвался‑таки на меня. А я – не промах, это верно! – хвастливо сказал дед. – Чужого не возьму и своего не отдам… Одного я побаивался – как бы лодку не утопил али не ушел в реку из заводины, как станешь ловить… Да от Капарули, брат, не уйдешь! Шалишь! Капаруля порядки на Волге знает… Сурьезная река, ребята. Берегись! Баловства не любит… Но, скажу, справедливая, почище людей. В бурю разгуляется, гляди, баржи в щепы бьет, а Капарулины баканы не трогает. По – ни – ма – ет. Вот оно как!.. Без Волги бы мы с тобой, Лешка, пропали. В навигацию – жалованье, зимой – рыба… Опять же просторно, воздух пользительный… тишь… безлюдье. Оно и ладно. Подальше от людей – греха меньше. Люблю… Ну, ломаются которые сволочи, дерутся. А мне наплевать. Мясо живое, зарастет. Потечет кровь и перестанет… Нет, не обижает Волга. Чего нет, того нет, врать не буду. Кормит… Больше сыта не съешь. Хватает… Спасибо!

Он повернулся к реке, к огням бакенов и поклонился в темноту и тишину. Он поклонился не так, как кланялся господам с пароходов, приказчикам и водоливам с плотов и баржей. Он не снял картуза, не глядел одним глазом исподлобья, не молчал. Он кивнул реке головой, как доброму, хорошему знакомому, сказав благодарно: «Спасибо!»

Горячая дрожь пронзила Шурку. Огни бакенов, на которые он смотрел, точно освещали ему темную, как река, непонятную душу бакенщика.

– Ну, Лешка, – весело обратился Капаруля к внуку, – держись, паршивец! На зиму, куда ни шло, полушубок выудим на серебряный крючок. Поддеть бы еще такую рыбешку, и чесанки с калошами в заглот у нас возьмут… Пуда на два сом, не меньше… На, докури, бог с тобой, безотцовщина, – сунул он окурок Леньке и продолжал возбужденно бормотать: – Отвезу на станцию, в буфет. Купят… Как не купить! Плесо‑то у сома один жир, скуснее свинины. С руками оторвет буфетчик. Торговать ноне нечем, а барышей всякому хочется… Сейчас и отвезу.

Он заторопился, перевалил сома через борт в лодку, приказал всем лезть на корму, зажег фонарь, а жаровню потушил и, пообещав высадить Шурку и Яшку с рыбой у Гремца, чтобы домой было идти ближе, сам взялся за весла.

Вода заурчала под завозней. Бакенщик погнался вниз по течению, словно за вторым сомом.

Но вскоре взмахи весел стали реже, урчанье воды прекратилось.

– Погожу до утра, – сказал Капаруля как бы про себя. – Успею… Ни свет ни заря припрешься, токо буфетчика взбулгачишь. Еще осердится, цену сбавит. Зна – аю я его, жулика… Лешка, ну – кась, садись на весла, а я покурю, – распорядился он.

– Вот всегда так! Протухнет сом, тогда и повезешь, как ономнясь судаков возил… Эх, обленился ты, Капаруля, тошно смотреть!

– Цыц! – буркнул бакенщик. – Али волосня длинна? Я те поубавлю!

Яшка и Шурка вызвались грести, но Ленька, сердито сопя, отклонил предложение.

Когда подплывали к Гремцу, всем померещилось, будто на берегу, вблизи ручья, кто‑то играет тихонько на балалайке. Ленька опустил весла. Дед нехотя привстал и вслушался. По ночной воде явственно донеслось торопливое треньканье пилы.

Капаруля выбранился сквозь зубы:

– Нету покоя ни днем, ни ночью… Правь к берегу. Тьфу!

Опять нельзя было узнать Капарулю. Прихватив багор, фонарь, он соскочил на песок раньше, чем причалила завозня. Ребята кинулись за ним следом.

По дороге в кустах они увидели знакомую, с белой метиной под челкой, лошадь, запряженную в телегу.

– Так и знал! Ванька, нечистый дух… кому же больше, как не ему, Каину, – пробормотал Капаруля, обходя лошадь.

У ручья на отмели белел березовый кряж. Ваня Дух возился над ним с ручной пилой. Два отхваченных накосо кругляша и топор валялись у его ног.

– Ты что тут делаешь? – мрачно спросил Капаруля, став рядом и поднимая фонарь.

В тускло – рыжем свете ребята увидел», как Ваня Дух обронил пилу. Он узнал бакенщика и вскочил.

– Тимофей Гаврилыч?! Вот бог принес! На помине, как сноп с овина! – ужасно обрадовался Ваня Дух и засуетился. – А я думаю: спит Тимофей Гаврилыч… Утром к тебе собирался… поблагодарить.

Он торопливо протянул Капаруле здоровую руку. Пустой левый рукав, как всегда, был засунут в карман кацавейки, точно хозяин ощупывал там деньги.

Капаруля не принял протянутой руки, не поздоровался, раздраженно переспросил:

– Делаешь что?

– Рыбу ловлю, – отрывисто рассмеялся Ваня Дух. – Вона какой сом подвернулся. Сажень дров будет! У меня в кузне углей нету.

– Сом, он в завозне. А за этого сома, Иван Тихонов, отвечать придется.

– С полным удовольствием. За мной не пропадет. Отблагодарю… утречком, Тимофей Гаврилыч.

У Капарули качнулся фонарь. Стало тихо. Ребята слышали, как шипел керосин в жестяной лампе.

– Так ты что же, сволочь… думаешь, я чужим лесом торгую? – глухо спросил бакенщик.

Поставил фонарь на землю и гордо выпрямился.

– Кидай бревно! – рявкнул он, замахиваясь багром. – Сей минутой кидай бревно!

– А ты что мне за указ! – проговорил, закипая, Ваня Дух и потянулся здоровой рукой за топором.

– Дедко, поедем домой! Капаруля, домой! – закричал Ленька.

– Я тебе покажу указ! – Дед багром вышиб топор у Тихонова.

– А – а! Меня? Инвалида?! – взвыл тот и снова кинулся к топору.

– Домой… Капаруля, домо – ой! – заплакал Ленька. Шурка видел, как бакенщик сшиб багром Тихонова с ног и поднял топор. Он повертел его в руках, точно раздумывая, что с ним делать. Размахнулся и швырнул топор в воду.

– Во – ри – ще! – плюнул Капаруля. – Какое бревно спортил… Ах ты!..

В бешенстве Капаруля занес багор над головой Вани Духа. Тот бросился к кустам, но дед загородил дорогу. Не спуская глаз с багра, Тихонов попятился в воду.

– Домой!.. Домо – ой! – ревел Ленька.

Закусив бороду, тяжело дыша, щурясь, Капаруля все выше поднимал багор, нацеливаясь, как острогой, в маковку Вани Духа.

У Яшки со страха лопнула, должно быть, пуговица на штанах, он прихватил штаны рукой. Шурка зажмурился.

– Берись за комель… живо! – услышал он вдруг приказание Капарули.

– За – че – ем?? – жалобно откликнулся Тихонов.

– Я те стукну по пустой башке, тогда узнаешь зачем. Поворачивайся у меня! Ну – у?!

Ленька перестал плакать и поднял с земли фонарь. Шурка таращился во все глаза. У Яшки сваливались штаны, он этого не замечал.

Ваня Дух торопливо ухватился трясущейся рукой за толстый конец бревна. Капаруля багром поддел бревно с другого.

– Заело… не идет, Тимофей Гаврилыч! – прогнусавил Тихонов, поняв наконец, что от него требуют.

– Пойдет! Напирай сильней… Голенастые, кому говорю? Выпор – рю!

Ребята бросились подсоблять. Яшка запутался в штанах и отстал. Заскрипел мокрый песок, бревно медленно поползло в воду. Капаруля с силой оттолкнул бревно от берега.

Помолчав, не глядя на Ваню Духа, сказал:

– Проваливай!

Тихонов схватил пилу и замялся.

– Чурбашки тут… два, – жалко проговорил он. – Все не даром мучился… Опять же топора лишился… А, Тимофей Гаврилыч?

– Бери, – брезгливо разрешил Капаруля и захромал к завозне. – Чтобы ноги твоей больше не было на Волге. Еще раз поймаю – в волость сведу! – пригрозил он.

– Ребятушки… подсобите! – шепнул Ваня Дух.

Яшка управился со штанами и помог вместе с Шуркой донести кругляши до телеги. Потом они вернулись к завозне и слышали, как ударил с бранью Тихонов кобылу, как заскрипела телега.

– Погоди, кривобокая образина… голытьба проклятая, я тебе припомню! – донесся злобный, лающий голос Вани Духа.

Капаруля не отозвался. Ленька, кашляя, приплясывая, теребил деда за пиджак и восторженно сипел:

– Ка – ак ты его двинул багром, так он и свалился… Ух, здорово! Чурбаном покатился… Ну и силен ты, Капаруля! А я и не знал! Вот бы тебе так приказчиков двинуть, которые дерутся, а?

– Глупыш! – сказал Капаруля. – Это не меня бьют – шкуру. А она казенная, не жалко… Не стоит связываться: нажалятся начальству. Прогонят… Чем я тебя буду кормить? Где будем жить?.. Говорю, не меня бьют – казенную шкуру. Попробовали бы меня тронуть, душу, я бы им показал!

Он дико – гордо, бешено взглянул на внука, на Шурку и Яшку.

– Кабы я один жил, – глухо сказал он. – Мне каторга не страшна… Кабы моя воля, я бы их всех, подлецов брюхатых… в Волге перетопил.

Помолчав, плюнул и презрительно добавил:

– Да и рук марать неохота. Поденка… и так сдохнет.

Он ушел на корму, и огонек цигарки кровяным глазом уставился в темноту.

Никакой тайны, оказывается, у Капарули не было. Но все равно Шурка с гордостью и восторгом глядел на корму, где торчал Капаруля с красной цигаркой в бороде.

Ребята поделили рыбу, нанизали ее на веревочки, без которых ни один мальчишка не ходит на Волгу. Связки вышли тяжеленные. А Ленька еще прибавил от своего пая – связки прямо вытянули руки. Ребята еще раз с фонарем внимательно оглядели сома. Он лежал на дне завозни темным бревном. Шурка небрежно потрогал это мягкое, скользкое бревно мамкиным сапогом.

Капаруля докурил цигарку и, отталкивая веслом лодку от берега, наклонился к Шурке и Яшке и сызнова оборотился в водяного:

– Тронете бакан у меня… понапрасну перевоз станете кричать– утоплю, голенастые дьяволята! Ребята рассмеялись.

Они медленно поднялись в гору, к селу, и оглянулись. Темная река глядела на них трехглазо: красно – белыми неподвижными огнями бакенов и золотой удаляющейся звездочкой.