Текст книги "Новейший философский словарь. Постмодернизм."

Автор книги: Александр Грицанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 129 страниц)

КОММЕНТАРИЙ

понятие, классическая трактовка которого (в качестве процедуры интерпретации (см.)по отношению к тексту (см.),результатом которой является другой текст) переосмыслена философией 20 в. в контексте постмодернистского переосмысления природы дискурса (см.).

К. трактуется постмодернизмом как принудительная интерпретационная процедура, принудительно пресекающая извне свободное семантическое самодвижение текста. В такой версии К. предстает как типичная процедура интерпретации – в отличие от “экспери– ментации” (см.),предполагающей прослеживание всех спонтанных смысло– проявлений текста.

Детальное исследование феномена К. было осуществлено М. Фуко (см.)в работе “Порядок дискурса” (см.)в контексте содержательного сопоставления традиционных и современных форм осуществления дискурсивных практик. Согласно его оценке, именно К. выступает в системе классической западной культуры тем механизмом, посредством которого доминирующая традиция удерживает креативный потенциал дискурса (см.)в тех пределах, которые очерчены пределами метафизически ориентированного мышления.

По мысли Фуко, К. выступает феноменом, который позволяет создать видимость выхода за границы комментируемого текста, обеспечивая при этом реальную невозможность пересечения этих границ. Согласно Фуко, “комментарий предотвращает случайность дискурса тем, что принимает ее в расчет: он позволяет высказать нечто иное, чем сам комментируемый текст, но лишь при условии, что будет сказан и в некотором роде осуществлен сам этот текст” Тем самым дискурс замыкается на себя, пресекая самую возможность семантической новизны в подлинном смысле этого слова: “открытая множественность, непредвиденная случайность оказываются благодаря принципу комментария перенесенными с того, что с риском для себя могло бы быть сказанным, на число, форму, вид и обстоятельства повторения” (Фуко).

Важнейшей функцией К. таким образом является обеспечение воспроизводства смысла в исходных (определенных доминирующими мировоззренческими основаниями) границах. Необходимым инструментом для достижения этой цели выступает, с точки зрения Фуко, нивелировка какой бы то ни было случайности в разворачивании дискурсивных актов. Согласно Фуко, в культуре классического типа “комментарий ограничивал случайность дискурса такой игрой идентичностей, формой которой... были повторение и тождественность” В таком контексте понятие “новации” применительно к феномену смысла оказывается фальсифицированным, ибо, согласно правилам К. в интерпретации Фуко, “новое не в том, что сказано, а в событии его возвращения”

Фуко вопрошал: “Настолько ли фатально, что мы не знаем иного способа речи, нежели комментарий ? Последний... вопрошает дискурс о том, что говорится или о чем хотели бы сказать; он старается породить это второе дно речи, где она обретает идентичность с самой собой, которую он и расценивает как наиболее близкую к истине; речь идет о том, что, объявляя то, что было сказано, пересказать то, чего никогда не было произнесено. В этой деятельности комментирования, старающейся перевести сжатое, древнее и молчаливое в самом себе рассуждение в другое, более многословное и архаичное и, одновременно, более современное, скрывается странное отношение к языку: комментировать значит признавать, по определению, избыток означаемых над означающими, неизбежно несформулированный остаток мысли, который язык оставляет во тьме, остаток, составляющий саму суть, выталкивающую наружу свой секрет. Но комментировать также предполагает, что это невысказанное спит в речи и что благодаря избыточности, присущей означаемому, можно, вопрошая, заставить говорить содержание, которое отчетливо не было означено. Эта двойная избыточность, открывая возможность комментария, обрекает нас на бесконечную, ничем не ограниченную задачу: всегда есть дремлющие означаемые, которым нужно дать слово; что же касается означающих – они всегда предлагают изобилие, вопроша-

ющее против нашей воли о том, что оно хочет сказать”

Согласно Фуко, ограничительные функции, во многом аналогичные “принципу К.”, исполнял в рамках классической традиции и “принцип автора”, ограничивая своими рамками “ту же случайность игрой идентичности, формой которой являются индивидуальность и я” По оценке Фуко, возможен также и принципиально иной тип детерминации дискурса (контроля над дискурсивными практиками), объективированный в феномене “дисциплины” (см. Дисциплины принцип).

А. А. Грицанов

КОННОТАЦИЯ

(позднелат. connotatio _y от лат. соп — вместе и noto – отмечаю, обозначаю) – логико-философ– ский термин, выражающий отношение между смыслом (коннотат) и именем или комплексом имен. Коннотат характеризует денотат, т. е. предметное значение, устанавливаемое в процессе обозначения объекта в имени. К., которая не сопровождается денотацией, устанавливает идеальный объект, который хотя и не имеет преднаходимого в реальности эквивалента, но имя которого не лишено смысла. Например, сложное имя “современный король Франции” обладает смыслом, однако в настоящее время не имеет денотата.

Термин “К.” употребляется также в языкознании, но приобретает там иное значение: как дополнительное, сопутствующее значение языковой единицы, служащее для выражения экспрессивно-эмо– циональных аспектов высказываний. В семиотике К. – особый непрямой модус значения, уровень “вторичных означаемых”, надстраивающийся над прямым денотативным значением слова. Влияние на конституирование побочных смыслов слова оказывают самые разнообразные факторы: жанровые конвенции (так слово “пламя” в качестве литературного клише для выражения любовной страсти косвенным образом содержит в себе значения “язык трагедии”, “классическое чувство” и т. д.), стереотипы восприятия (изображение макарон может обозначать не только пищевой продукт, но и нести побочный смысл “итальянскости”), стилистические особенности и т. д.

К. стала объектом систематического анализа в “коннотативной семиологии” Л. Ельмслева. Р Барт (см.),развивая исследования К., указывает на следующие ее характеристики:

а) коннотативные значения способны надстраиваться как над языковыми денотативными значениями, так и над невербальными знаками, над утилитарными назначениями материальных предметов;

б) коннотативные значения латентны, относительны и подвижны.

Важнейшей характеристикой коннота– тивного значения Барт считал его идеологическую нагруженность, его способность в качестве формы идеологического воздействия замещать “основное” значение слова.

А. А. Горных, М. Р. Дисько

КОНСТРУКЦИЯ

понятие философии постмодернизма, сменившее в контексте презумпции “смерти Автора” (см.)понятие “произведение” В рамках подхода, базирующегося на термине “К.”, продукт словесного творчества мыслится не как константная автохтонная целостность, но как подвижная мозаичная картина из принципиально вторичных дискретных элементов, перманентно изменяющих свое месторасположение относительно друг друга.

Концепция “смерти Автора” строится на отказе от иллюзии оригинальности, т. е. онтологической соотнесенности первозданного авторства и первозданной событийности: любой художественный материал уже каким-то образом освоен, а сам художник – культурно “пред-задан” Для европейской традиции с ее интенцией на новизну и авторский вклад в культуру это означает трагическую констатацию “все уже было” (см. Deja-vu).В такой системе отсчета произведение как оригинальный продукт творчества немыслимо оно неизбежно будет являть собой лишь подвижный мозаичный набор узнаваемых парафраз и цитат. Исходя же из этого, становятся возможными различные версии прочтения произведения в зависимости от глубины представленности содержания каждой фрагментарной цитаты в восприятии читателя, слушателя, зрителя.

В контексте концепции интертекстуальности (см.)понятие “К.” обретает специфическую конкретность: понятая процессуально, она есть не что иное, как подвижная игра цитат (например, роман Ж. Ривэ “Барышня из А.”, варьирующий в своем содержании 750 цитат, почерпнутых из текстов 408 авторов). Реально К. оформляется как подвижная плюралистическая система интертекстуальных проекций смысла, порождающая многочисленные ассоциации у читателя, готового к восприятию текста не как одномерного “словаря”, а как нелинейной “энциклопедии” (Эко), разделы которой перекликаются друг с другом, выводя далеко за пределы явленного текста (см. Интертекстуальность).

Структурная вариабельность К. влечет за собой вариабельность семантическую: по Р Барту (см.),“задача видится не в том, чтобы зарегистрировать некую устойчивую структуру, а скорее в том, чтобы произвести подвижную структурацию текста”, “прослеживать пути смыслообразования” Ж. Деррида (см.)также фиксирует “открывающиеся возможности полисемии”: “рассеивание... способно продуцировать неконечное число семантических эффектов” высвобождая семантическую креативность текста, его “желание сказать”

Самоорганизация текста порождает конкретные версии смыслопорождения, которые возникают в результате согласования единиц текста: “текст... распространяется... в результате комбинирования и систематической организации элементов” (Барт). Процедура создания текста выступает в этой системе отсчета как инспирирование различных вариаций этого комбинирования: по Барту, скриптор (см.)может “только смешивать разные виды письма, сталкивая их друг с другом”, и итогом его работы является не что иное, как определенная конфигурация готовых элементов ” К., согласно Барту, тем самым занимает место оригинального произведения: “текст может быть собой только в своих несходствах”

Конкретные версии конфигурирования подвижной К. выступают в качестве принципиально не константных и нон– финальных: согласно Деррида, письменность (см.)как продуцирование смысла есть одновременно выход за грань этого продуцирований, его отрицание, “письменность в самой себе несет свой процесс стирания и аннулирования” В этом контексте читатель (см.)конституируется как фигура “не потребителя, а производителя текста” (Р Барт).

По мысли Деррида, однолинейный текст, точечная позиция, операция, подписанная одним единственным автором, по определению, не креативны. Р Барт непосредственно использует такие термины, как “нелинейное письмо”, “многомерное письмо”, “многоли– нейность означающих” и т. п. Согласно его модели, “текст представляет собой не линейную цепочку слов, выражающих единственный, как бы теологический смысл (“сообщение” Автора-Бога), но многомерное пространство” Метафорой текста, понятого в качестве К., становится в постмодернизме не дерево (см.),но сеть: произведение “отсылает к образу естественно разрастающегося, развивающегося организма... Метафора же Текста – сеть” (Р Барт).

Переориентация культуры постмодерна с идеи “произведения” на идею “К.” фактически означает исследовательский вектор на постижение самодвижения художественного произведения в пространстве культурных смыслов.

А. А. Грицанов

КОНТАМИНАЦИЯ

(от лат. contaminatio смешение), в лингвистике —

1) возникновение нового слова либо выражения в результате “смешения” частей двух или более слов и выражений; 2) слово или выражение, явившееся продуктом таковой процедуры.

Так, понятие постмодернистской философии “хаосмос” (см.) явилось К. таких терминов, как хаос (см.), “космос” (см.), “осмос” (см.).

КОНТЕКСТ

(лат. contextus – соединение, тесная связь) феномен, порождаемый вне-текстовым эффектом системности текстового массива; состоит в возникновении дополнительных значений и смыслов текста, обусловленного тем, что текст как семантическая цельность превосходит “смысловую сумму” составляющих его языковых единиц. Структурируя веер возможных аспектов грамматического значения слов или предложений, К. задает определенность смысла языковых выражений в границах данного текста. Вне К. языковая единица теряет дополнительные значения, диктуемые общим смыслом текста, утрачивая ситуативную семантическую конкретность и эмоциональную отнесенность. В социальных науках (вне подходности гуманитарных дисциплин) К. являет собой совокупность подразумеваемых/найденных смыслов, которые вкладываются в универсальный/канонический текст при его интерпретации (см.)в иных условиях, чем те, в которых он был произведен.

Центральный статус понятие “К. обретает в постструктурализме (см.)и постмодернизме. Трактовка текста как децентрированного и интерпретация его структуры в качестве подвижно организованной ризомы (см.)создают возможность самых разнообразных программ его деконструкции (см.).Бытие текста в статусе нарратива (см.)превращает возможность наличия у него бесконечного числа К. в действительность в ходе процедур “означивания” (см.).

Сопряженность смыслов и значений текста не столько с характеристиками его организации и с внешним по отношению к читателю личностным миром Автора (см. “Смерть Автора”),сколько с самим читателем (см. Чтение),предельно расширяет само понятие “К.” В К. вовлекаются системы ценностных предпочтений читателя, а также его культурный опыт – как традиционный, так и фиксируемый посредством различных симулякров (см.).

См. также: Ацентризм, Читатель.

А.А. Грицанов, Н. Л. Кацук

КОНЦЕПТ

(лат. conceptus понятие) – содержание понятия, его смысловая наполненность в отвлечении от конкретно-языковой формы его выражения. В научном знании определенным образом упорядоченный и иерар– хизированный минимум К. образует концептуальную схему, а нахождение требуемых К. и установление их связи между собой образует суть концептуализации. К. функционируют внутри сформированной концептуальной схемы в режиме понимания-объяснения. Каждый К. занимает свое четко обозначенное и обоснованное место на том или ином уровне концептуальной схемы. К. одного уровня могут и должны конкретизироваться на других уровнях, меняя тем самым те элементы схемы, с которыми они начинают соотноситься. К. в рамках одной концептуальной схемы не обязательно должны непосредственно соотноситься между собой (но обязательно в рамках целостности, в которую они входят). К. редко непосредственно соотносятся с соответствующей данной схеме предметной областью. Скорее наоборот, они есть средства, организующие в своей некоторой целостности способы видения (“задания”, конструирования, конститу– ирования) реальности. В этом смысле они обладают определенной онтологической “наполненностью” что отличает их от конструктов, представляющих собой чисто познавательные инструменты, позволяющие переходить от одного уровня теоретической работы к другому (со сменой языков описания), и в этом своем качестве могущие не иметь никакого онтологического “наполнения” Через схемы концептуализации и операционализации К. подлежат в науке “развертке” в систему конструктов, обеспечивающих (в идеале) их выведение на эмпирический уровень исследования. Собственное же обоснование К. получают в более широких по отношению к ним метауровневых знани– евых системах, презентируя их тем самым в рамках конкретной теории.

В постклассической методологии науки К. стали рассматриваться не только со стороны своей функциональной нагруженности внутри научного знания (жестче – научной теории), но как системообразующие элементы концепций как особых форм организации дисциплинарного (научного, теологического, философского) знания вообще. В этом контексте в качестве своеобразного генератора продуцирования К. стала трактоваться философия.

Это представление было радикально переосмыслено в философии постструктурализма (см.),в частности в но– мадологии (см.),созданной Ж. Делё– зом (см.)и Ф. Гваттари (см.).В ней К. вообще перестает трактоваться как вспомогательный инструмент познания и приобретает статус “начала философии” Тем самым философия не столько определяется посредством К. сколько именно состоит “в творчестве К.”, что намечает ее различие с наукой, не имеющей собственных К. и ведающей лишь “проспектами” и “функтива– ми” а также с искусством, производящим “перцепты” и “аффекты”

Философия как творчество К. не может редуцироваться ни к:

1) созерцанию (так как созерцания производны по отношению к творчеству К.);

2) рефлексии, которая присуща не только философии;

3) коммуникации (так как последняя производит только консенсус, а не К.).

Созерцание, рефлексия, коммуникация – суть машины, образующие универсалии в различных дисциплинах. К., с точки зрения постмодернизма Делёза и Гваттари, характеризуются рядом свойств:

1. Сотворенность К. Он творится философом и несет его авторскую подпись (аристотелевская субстанция, декартовское cogito , кантовское a priori и т. д.). К. соотносятся с персонажами и воплощаются в них (Сократ как К.-персонаж для платонизма, ницшеанские Заратустра и Дионис и т. д.).

2. К. тотализирует свои элементы, но в то же время представляет собой “фрагментную множественность составляющих” каждая из которых может рассматриваться как самостоятельный К. имеющий свою историю. К. таким образом, обладает эндоконсистенцией – целостной неразличимостью гетерогенных составляющих, и экзоконсистенцией соотнесенностью с другими К., располагающимися в одном плане с ним в “зонах соседства” Это требует “наведения мостов” соотнесения К. друг с другом.

3. Соотнесенность К. с проблемой или пересечением множества проблем, на которые он призван отвечать, и где он в своем становлении, собственно, и соотносится с другими К.

4. Процессуальность. К. есть упорядочение, распределение (но не иерархическое) его составляющих “по зонам соседства” в которых они становятся неразличимыми. К. – “абсолютная поверхность или объем”, где его составляющие выступают как “интенсивные ординаты”, а сам К. “пробегает” эти составляющие “с бесконечной скоростью” в “недистантном порядке” К., таким образом, – это точка пересечения (“совпадения”, “скопления”, “сгущения”) своих составляющих. Он не редуцируется к ним, но постоянно, без дистанции, соприсутствует в своих составляющих и снова и снова их пробегает.

5. К. нетелесен и недискурсивен, хотя он и осуществляется в телах, он не тождествен им. К. есть чистое сингулярное и автореферентное Событие (“а не сущность или вещь”), которое не имеет пространственно-временных координат, но только свои “интенсивные ординаты” составляющие как свои единственно возможные объекты.

К., будучи “творим” одновременно полагает “себя и свой объект”, но не выстраивает по отношению к нему (в отличие от науки) ряда пропозиций. К. располагаются в “дофилософском” “плане имманенции”, который представляет собой некий “образ мысли” (мысль мысли, мысль о мысли), “горизонт событий” “резервуар” для К., некую “пустыню”, по которой кочуют “племена-К.” План имманенции изначально ризоморфен, вмещает в себя все, он есть некая Всецелостность. Движения К. в плане имманенции образуют его “переменную кривизну” и складки (см.).В то время как план имманенции “воссоздает хаос” и его элементы суть “диаграмматические” черты этого хаоса, его абсолютные “направления” и “интуиции” составляющие К. суть интенсивные черты хаоса и его измерения. В этом смысле задача философии, которую она решает посредством К., “придать (хаосу) консистенцию, ничего не потеряв из (его) бесконечности”

План имманенции “окружают иллюзии”:

1) “иллюзия трансцендентности” когда в имманентности находится место для трансцендентности (К. в этом случае становятся Фигурами);

2) “иллюзия универсалий” когда имманентность становится имманентной чему-либо: “Объекту созерцания” “Субъекту рефлексии” или “Другому как субъекту коммуникации” (тогда К. смешиваются с планом и редуцируются к универсалиям, которые на самом деле ничего не объясняют, но сами нуждаются в объяснении;

3) “иллюзия вечности”, когда “забывают, что К. должны быть сотворены”;

4) “иллюзия дискурсивности” когда смешивают К. с пропозициями и, как следствие, философию и науку, ставящую своей целью ограничение хаоса, его определение.

Таким образом, К. располагается в плане имманенции и понимается как “нераз– делимость конечного числа разнородных составляющих, пробегаемых некоторой точкой в состоянии абсолютного парения с бесконечной скоростью”

См. также: Номадологии, “Что такое философия” (Делёз, Гваттари).

В.Л. Абушенко, Н. Л. Кацук

КОРЕНЬ

– метафора постмодернизма, фиксирующая в целях ее последующей деконструкции (см.)классическую философскую презумпцию ценностного восприятия глубины как символа местопребывания сущности и сопряженного с ней источника явления. Идея К. неразрывно связана с трактовкой познания как проникновения сквозь поверхность явлений бытия к его глубинной сущности.

По формулировке Ж. Делёза (см.)и Ф. Гваттари (см.),в рамках классической культуры “образом мира является дерево (см.– А. Г.)”,а образом, в свою очередь, собственно дерева К.: “корень – образ мира-дерева”

Согласно Делёзу и Гваттари, в неоплатонизме истоке европейской метафизики внечувственное “начало” мирового процесса фиксируется именно в смыслообразе К.: если мировой процесс Плотин уподобляет “жизни огромного древа, обнимающего собою все”, то начало потоков эманации “пребывает везде неизменным и нерассеянным по всему древу и как бы расположенным в корне” Согласно Плотину, этот К. бытия “с одной стороны, дает древу всеобъемлющую многообразную жизнь, с другой же стороны, остается самим собой, будучи не многообразным, а началом многообразия”

По оценке Делёза и Гваттари, метафора “К.” оказывается сквозной для эволюции европейской культуры на всей ее протяженности: “вся древовидная культура покоится на них (корнях и корешках. – Л. Г.), от биологии до лингвистики” Согласно их мнению, “даже такая передовая дисциплина, как лингвистика, оберегает фундаментальный образ дерева корня, который удерживает ее в лоне классической рефлексии (Хомский и синтагматическое дерево, начинающееся в некой точке S и затем развивающееся дихотомически ) ’ ’

В контексте постмодернистской деконструкции идея К. повергается последовательной и радикальной критике по следующим критериям:

1. Отказ от идеи К. являет собой отказ от идеи глубины – как в метафизическом, так и в топологическом измерениях. К. выступает символом стремления классической философии проникнуть “в глубь” явления, предполагая наличие “в его глубине” его истинного смысла и тайны. По формулировке же М. Фуко (см.),“за вещами находится... не столько их сущностная и вневременная тайна, но тайна, заключающаяся в том, что у них нет сути” Место метафоры “К.” занимает в постмодернистских аналитиках метафора “клубня”, организованного принципиально иначе, нежели корневая структура. По Делёзу и Гваттари, “в ризоме нет точек или позиций, подобных тем, которые имеются в структуре... в корне. Только линии” Таковые “линии” “линии ускользания” (неизбывно подвижные, согласно Делёзу и Гваттари) образуют своего рода сеть, пространственно локализованную на поверхности предмета. По мнению Делёза и Гваттари, “множества определяются... посредством абстрактной линии, линии ускользания, или детерриториализации, следуя которой они существенно изменяются, вступая в отношения с другими. План консистенции (решетка) – это поверхность любого множества” “незамкнутые кольца” Идея “глубины” замещается в эпоху постмодерна идеей “плоскости” (см.),а динамика последней интерпретируется как “складывание” (см. Плоскость, Складка, “Ускользания линии”, Поверхность, Плато).

2. Значение смыслообраза “К. сопряжено в классической культуре и философии с семантикой “стержня” как “генетической оси”, репрезентирующей собой существование генетического истока того или иного явления. В противоположность этому постмодернизм резко выступает против подобного гене– тизма: по формулировке Делёза и Гваттари, “генетическая ось – как объективное стержневое единство, из которого выходят последующие стадии; глубинная структура подобна, скорее, базовой последовательности, разложимой на непосредственные составляющие, тогда как конечное единство осуществляется в другом измерении – преобразовательном и субъективном” По их мнению, “понятие единства.появляется тогда, когда в множестве происходит процесс субъективации или власть захватывает означающее; то же самое относится и к единству-стержню”

3. Метафора “К.” выступает в классическом миропонимании также как интенция на поиск универсализма бытия: по Делёзу и Гваттари, “о генетической оси или о глубинной структуре (корне. А. А.) мы говорим, что они, прежде всего, являются принципами кальки (см.– А. Г.), воспроизводимой до бесконечности” В оценке Делёза и Гваттари, классическая мысл^ в принципе “никогда не знала множественности: ей нужно прочное коренное единство” По наблюдению Делёза и Гваттари, “даже Книга как... реальность оказывается стержневой со своей осью и листьями вокруг нее. ...Книга как духовная реальность в образе Дерева и Корня вновь подтверждает закон Единого”

Фундаментальным принципом постмодернистского истолкования мира выступает программа познавательного обретения множественности: как писали Делёз и Гваттари, “поистине, мало сказать Да здравствует множественное , ибо призыв этот трудно выполнить. Никаких типографских, лексических или синтаксических ухищрений не будет достаточно, чтобы он был услышан и понят. Множественное нужно еще создать ,не добавляя к нему внешние качества, а, напротив, всего лишь на уровне тех качеств, которыми оно располагает, по– прежнему п-1 (единица является частью множества, будучи всегда вычитаемой из него). Вычесть единственное из множества, чтобы его установить; писать в п-1. Такая система может бьщ> названа ризомой. Ризома (см. А. Г.) как скрытый стебель радикально отличается от корней и корешков. Ризомы это луковицы, клубни”

4. Идея К. в философской классике сопряжена с метафорическим концептом дуального ветвления, конституирующего принцип бинаризма (см.).По оценке Делёза и Гваттари, конституируемое классическим мышлением “единство” всегда “способно раздвоиться согласно духовному порядку”: “единство– стержень... устанавливает совокупность двузначных отношений между элементами или точками объекта, или к Единому, которое делится согласно закону бинарной логики дифференциации в субъекте” Классическая культура, согласно Делёзу и Гваттари, никогда не выходит “за рамки... репрезентативной модели дерева, или корня стержневого или мочковатого (например, дерево Хомского, связанное с базовой последовательностью и репрезентирующее процесс своего становления согласно бинарной логике)” Европейская ориентация на “триаду” (например, у Г Гегеля: “тезис антитезис – синтез” – А. Г.), в сущности, отнюдь не меняет этого обстоятельства: по оценке Делёза и Гваттари, “что касается объекта, то и здесь, разумеется, можно перейти от Единого непосредственно к тройственному и т. д., но только при условии прочного коренного единства – стержня, который поддерживает вторичные корни. Это немногим лучше. Двусторонние отношения между последовательно расположенными кругами просто заменили бинарную логику дихотомии. Стержневой корень не многим более множествен, чем дихотомический. Один развивается в объекте – другой в субъекте” Таким образом, фундаментальная для классики парадигма мышления утверждает “закон Единого, которое раздваивается, затем и учетверяется. Бинарная логика – это духовная реальность дерева-корня” Классическим примером воплощения характерного для европейской ментальности бинаризма является, по оценке Делёза и Гваттари, “лингвистическое дерево” Н. Хомского, которое “начинается в точке S и развивается дихотомически” Ъ этом отношении, согласно Делёзу и Гваттари, “грамматическая правильность Хомского категориальный символ S, который подчинил себе все фразы, прежде всего является маркером власти, а уж затем – синтаксическим маркером”

Даже альтернативно сложившаяся в европейской культуре модель организации бытия в виде “системы-корешка, или мочковатого корня” не выводят западный стиль мышления за пределы логики бинарных оппозиций. С точки зрения Делёза и Гваттари, несмотря на то, что в данной модели “главный корень недоразвит или разрушен почти до основания”, тем не менее, “на нем– то и пробует привиться множественность и кое-какие вторичные корни, которые быстро развиваются” – “иначе говоря, пучкообразная (мочковатая) система фактически не порывает с дуализмом, с комплементарностью субъекта и объекта, природной реальности и духовной: единство продолжает быть удерживаемым в объекте”

Согласно же парадигме постмодернизма, ни бинарное ветвление стержневого К., ни двойное “скрещивание корней” мочковатого “корешка” не должны выступать образцом для философского моделирования процессуальности. По мысли Делёза и Гваттари, “когда множественное действительно исследуется как субстантивное, множественность, оно больше не связано с Единым как субъектом и объектом, природной и духовной реальностью – как образом мира в целом. Множества ризоматичны, и они разоблачают древовидные псевдомножества. Нет ни единства, которое следует за стержнем в объекте, ни того, что делится внутри субъекта” Номадо– логия (см.) конституирует атрибутивно гетерогенный тип целостности, каковой “является именно таким пересечением нескольких измерений в множестве, которое обязательно меняется по мере того, как увеличивается количество его связей”: “любая точка ризомы может быть и должна быть связана со всякой другой. В отличие от дерева или корня, которые фиксируют точку, порядок в целом” В этом контексте Делёз и Гваттари отмечают “мудрость растений: даже если сами они корневые , всегда есть нечто вовне, с чем можно образовать ризому с ветром, с животным, с человеком... Хмель как триумфальный прорыв растения в нас ...”

5. Понятийный образ К. философского классицизма фиксирует одномерный, линейный характер протекания процессов движения бытия, характеризующихся отсутствием вариативности эволюционных тенденций. По оценке Делёза и Гваттари, этого не сумели изменить даже усилия, осуществленные в рамках модернизма (см.): “слова Джойса, собственно говоря, со множественными корнями , не нарушают действительно линеарное единство слова и языка, устанавливая циклическое единство фразы, текста, знания. Афоризмы Ницше не опровергают линеарное единство знания, отсылая к циклическому единству вечного возвращения, оставшемуся в мысли неузнанным” Парадигмальная установка на отказ от линейного видения процессов формулируется Делёзом и Гваттари так: “Создавайте ризому, а не корни!.. Не будьте ни единым, ни множественным, станьте множеством! Рисуйте линии, а не точки!.. Не лелейте в себе Генерала (см. – А. Г.)”.

Пафосный отказ от стратегии К. мыслится постмодернистской философией как важнейший: по Делёзу и Гваттари, главное в том, чтобы “никогда не пускать корней, хоть и трудно избежать такого соблазна”; “мы не должны больше думать... о корнях или о корешках, с нас довольно. ...Нет ничего прекрасного, влюбленного, политического, кроме подземных стеблей и наземных корней, наружной оболочки и ризомы”