Текст книги "Новейший философский словарь. Постмодернизм."

Автор книги: Александр Грицанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 129 страниц)

ИРОНИЯ

(от греч. eironeia притворство) – стилистический прием, основанный на радикальном несоответствии видимого и скрытого смысла высказывания или текста (см.). Выступая в качестве скрытой насмешки, И. отличается от неявно идентифицируемых сатиры и пародии.

Рассматриваясь в культуре постмодерна в статусе фундаментальной фигуры мысли, И. обозначает одну из версий креативного конструирования бытия в условиях культурно-символической вторичности любых процедур означивания (см.). По мысли У Эко (см.), “ответ постмодернизма модернизму состоит в признании прошлого: раз его нельзя разрушить, ведь тогда мы доходим до полного молчания, его нужно пересмотреть иронично, без наивности” Если пафосным требованием модернизма было “называть вещи своими именами” (Л. Арагон), то постмодернизм фундирован программной И., восходящей еще к античности: “называть вещи противоположными именами”. Так, Эко сравнил культурные проекты постмодерна с ситуацией объяснения в любви рафинированного интеллектуала просвещенной даме: “он знает, что не может сказать: Я безумно тебя люблю , потому что он знает, что она знает (и она знает, что он знает), что это уже написал Лиала. И все же выход есть. Он может сказать: Как сказал бы Лиала , я безумно тебя люблю . Вот так, обойдя ложную невинность и четко сказав, что невинного разговора уже больше не получится, он в то же время сказал даме все, что хотел, что любит ее и что любит во времена утраченной невинности. Если дама поддержит игру, она поймет это как признание в любви... Оба принимают вызов прошлого, уже кем-то сказанного, чего уже нельзя уничтожить. Оба будут сознательно и с удовольствием играть в иронию. Но оба смогут еще раз поговорить о любви”

Символ постмодернистской И. являют собой кавычки, задающие многослойную глубину прочтения текста, выступающего как феномен интертекстуальности (см.).Беспредельные возможности языковых игр в культурном поле постмодерна обусловлены веером возможных версий интерпретации (см.)текста: ставятся кавычки реально или подразумеваются автором, распознает или не распознает читатель цитируемый источник, поймет ли он И. автора, как выстроит свое соответствующее отношение к прочитанному.

Исходным условием возможности творчества в современной культурной ситуации выступает, согласно постмодернизму, именно И. проявляющаяся в много– слойности символического кодирования текста: “метарассказ” у Ф. Джеймисона (см.),“двойное кодирование” у Ч. Джен– кса, “Ирония, метаречевая игра, пересказ в квадрате” у Эко. Одновременно последний допускает возможность рассмотреть – сквозь мозаику культурных значений, утративших в своей множественности исходную претензию на представление несомненной и единственности сущности – объект как таковой, лишенный “вороха костюмных идентификаций” Условием возможности этого выступает свобода интерпретации и конструирования нарративов (см.).Именно И. согласно Ж.-Ф. Лиотару (см.),является основанием духовной свободы в качестве средства преодоления диктата “метанарраций” (см.).

УР Рорти (см.) И.выступает программой “переописания либерализма как надежды”, отражая предположение, что культура в целом может быть “поэтизирована” больше, чем в идеологии Просвещения, что она может быть “рационализирована” или “сциентизирова– на” Игра, по Рорти, являясь одним из механизмов осуществления И. является той формой отношения к миру, которая позволяет избежать абсолютизации единственного варианта возможного опыта и задает реальное пространство свободы. Подлинным “иронистом” выступает для Рорти тот, кто осознает относительность своего языка и своего дискурса (см.)и потому открыт для коммуникации в другом языке и для равноправного взаимодействия с другим дискурсом. Лишь это, согласно убеждению Рорти, только и дает цивилизации надежду на преодоление жестокости и прорыва к подлинной свободе.

См. также: “Случайность, ирония и солидарность” (Рорти).

А. А. Грицанов

ИСТИНА

– понятие, акцентированно выведенное философией постмодерна (см.)из круга основных философских вопросов. Согласно постмодернизму, единственной и предельной предметностью является наделенный множественностью смыслов текст (см.),рассматриваемый в качестве самодостаточной реальности вне любого соотнесения с внеязыковой реальностью “означаемого” (см. Означаемое, Означивание, Трансцендентальное означаемое, “Пустой знак”).

Осмысливая процессы человеческого познания, М. Фуко (см.)обозначил статус И. в качестве своего рода “эффекта” (“эффект И.”), который возникает в результате соответствующего волевого усилия (через процедуру фальсификации): “воля к истине... имеет тенденцию оказывать на другие дискурсы своего рода давление и что-то вроде принудительного действия” Традиционную проблему И. в философском постмодернизме предлагается, таким образом, заместить вопросом “о формах дискурсивных практик, артикулирующих знание” (Фуко).

В контексте радикального отказа от классической презумпции бинарной оппозиции субъекта и объекта (см. Бина– ризм),постмодернизм осуществляет отказ от “зеркальной теории познания” [см. “Философия и зеркало природы” (Рорти)].По мысли Ф. Джеймисона (см.),традиционно “представление понимается как воспроизведение объективности, находящейся вне субъекта” в силу чего для философии классического типа “главными ценностными категориями...

являются адекватность, правильность и сама Истина” Тем самым философский постмодернизм кардинально меняет существующие оценки познавательного процесса как такового. По оценке английского постпозитивиста С. Э. Тулми– на, “решающий сдвиг, отделяющий постмодернистские науки современности от их непосредственных предшественников – модернистских наук, происходит в идеях о природе объективности” заключающейся в переориентации с фигуры “бесстрастной точки зрения индифферентного наблюдателя” к фигуре “взаимодействия участника”

Традиционная теория познания была фундирована именно понятием “И.” истолкованным не только в когнитивном, но и в ценностном аспекте. Постмодернистская же модель воспринимает И. подчеркнуто социально-операционально. Так Фуко трактовал И. как “совокупность правил, в соответствии с которыми истинное отделяют от ложного и связывают с истинным специфические эффекты власти” В основании всех постмодернистских аналитик И. располагается тезис, сформулированный Фуко так: “истина принадлежит этому миру , в нем она производится при помощи многочисленных принуждений, и в нем она имеет в своем распоряжении регулярные эффекты власти”

См. также: Воля к истине, Забота об истине, Игры истины, Логоцентризм, Онто-тео-телео-фалло-фоно-логоцент– ризм.

А. А. Грицанов

“ИСТОРИЯ СЕКСУАЛЬНОСТИ”

неоконченный многотомный труд М. Фуко (см.).Вышли в свет при жизни создателя том 1 “Воля к знанию” ( ^#1976), том 2 “Использование удовольствий” (1984), том 3 “Забота о себе” (1984).

План шеститомной “И. С. изначально намеченный Фуко, предполагал помимо “Воли к знанию” публикацию еще пяти томов, а.также книги, не входящей в эту серию: “Власть и Правда” Осуществиться проекту было не суждено. Почему? Об этом Фуко часто говорил в последние годы своей жизни: в интервью и беседах, в лекциях – в Коллеж де Франс и в университетах разных стран, в самом Введении к “Использованию удовольствий”

Согласно Фуко, первоначальный замысел “И. С.” складывался на пересечении нескольких линий. Прежде всего, это критика общепринятого представления о том, что секс на христианском Западе долгое время рассматривался как нечто греховное, подавлялся, не имел “права голоса” и стал “выходить на свободу” лишь с конца 19 в. главным образом благодаря психоанализу. Фуко же прослеживает зарождение и трансформацию феномена “признания” начиная с исповеди и покаяния в христианстве и кончая развитыми формами признания, которые сложились в рамках судебной, психиатрической, медицинской, педагогической и других практик. Место психоанализа, согласно Фуко, в этом ряду. В той мере, в какой признание служит специальным устройством, призванным, кроме прочего, вызывать и подпитывать постоянное говорение о сексе, в той же степени оно поддерживает постоянное к нему внимание и интерес. Линия рассмотрения признания как особой техники “производства дискурсов” о сексе и линия “археологии психоанализа” сходятся, по Фуко, в этой точке, точно так же, как сами признание и психоанализ пересекаются в точке, где, собственно, и складывается “диспозитив сексуальности” Понятие “диспозитив” (см.),как пояснял сам Фуко, означает “стратегии силовых отношений, которые и поддерживают различные типы знаний, и поддерживаются ими”

История диспозитива сексуальности как линия интеллектуальной критики нацелена, с точки зрения Фуко, не столько против психоанализа и психоаналитиков, сколько против всевозможных “движений за сексуальное освобождение” (за освобождение женщин, движение гомосексуалистов, движение фрейдо-марксистов и многие другие). Весьма двусмысленно, по Фуко, искать освобождения в том, что связано с сексуальностью, – стоит только отдать себе отчет в том, что “сам этот объект сексуальность — на самом деле служит инструментом, и давно сформировавшимся, который составлял тысячелетний диспозитив подчинения” Вместо того, чтобы быть подавляемой, “сексуальность” как инструмент контроля и подчинения, “производится” соответствующим диспозитивом, и потому бороться за ее “освобождение” означает просто– напросто участвовать в игре образующих этот диспозитив сил.

С темой секса и дискурса о сексе, таким образом, оказалась сопряжена тема власти. “Здесь мы касаемся более общей проблемы, говорит Фуко в интервью “Запад и истина секса” от

5 ноября 1976, до выхода “Воли к знанию” – проблемы, которую следовало бы рассматривать как контрапункт к этой истории сексуальности, – проблемы власти. Говоря о власти, мы спонтанно представляем ее себе как закон и запрет, как запрещение и подавление, и оказываемся весьма безоружными, когда речь идет о том, чтобы проследить ее в ее позитивных механизмах и эффектах. Некая юридическая модель довлеет над анализами власти, предоставляя абсолютную привилегию форме закона. Следовало бы написать историю сексуальности, которая упорядочивалась бы не идеей влас– ти-подчинения, власти-цензуры, но идеей власти-побуждения, власти-знания; следовало бы попытаться выявить такой режим принуждения, удовольствия и дискурса, который был бы не запрещающим, но конститутивным для такой сложной области, каковой и является сексуальность”

Такая “аналитика власти” согласно Фуко, должна включать, во-первых, противопоставление “технического и позитивного” понимания власти – “юридическому и негативному”, а во-вторых различение двух форм власти: той, что связана преимущественно с государством и его аппаратами (система правосудия, армия и т. д.), и той, что – располагаясь на ином уровне и представляя собой особого рода сеть властных отношений, которые реализуют себя по самым разным каналам, оказывается относительно независимой*от государственной власти. (В одной из бесед в 1975 Фуко отмечает, что наличие этих двух форм власти обнаружилось при анализе им феноменов фашизма и сталинизма.)

За этими темами и направлениями анализа стоит, как о том не раз говорит сам Фуко, вопрос, который по сути задает горизонт для всего остального. Это вопрос об отношении секса и истины. По Фуко: “Вопрос, который традиционно задается, звучит так: почему это Запад так долго выставлял секс виновным? Я бы хотел поставить совершенно другой вопрос: почему это Запад непрестанно спрашивал себя об истине секса и требовал, чтобы каждый для себя ее формулировал? Почему это он с таким упорством хотел, чтобы наше отношение к самим себе проходило через эту истину? ”

Этот вопрос, по убеждению Фуко, лейтмотивом проходит через всю “Волю к знанию”: “Какая-то скользкая дорожка привела нас за несколько веков к тому, чтобы вопрос о том, что мы такое суть, адресовать сексу” Путь, которым предполагал идти Фуко в своем поиске ответа на этот вопрос, должен был пролегать через анализ “христианской проблемы плоти” и “всех механизмов, которые индуцировали дискурс истины о сексе и организовали вокруг него смешанный режим удовольствия и власти” Второй том “И. С.” первоначально должен был называться “Плоть и тело” именно так, поскольку сами понятия “сексуальность” и “секс” появляются как на том настаивает Фуко – весьма поздно: соответственно в 18—19 вв. Фуко осмысливает обширную христианскую литературу, в частности, руководства по исповеди для исповедников. Поначалу его интересует период с 10 по 18 в. затем его внимание все больше перемещается к первым векам христианства. Он рассматривает процедуры исповедания души и процедуры признания, которые в рамках таинства покаяния в раннем христианстве назывались* “актом истины” Этому были посвящены лекции Фуко в 1979—1980 в Коллеж де Франс. Вопрос мыслителя формулируется теперь так: “Каким образом сложился такой тип правления людьми, когда надлежит не просто повиноваться, но обнаруживать высказывая это – то, что ты есть?”

Мысль Фуко отныне все более и более перемещается от “аналитики власти” к “генеалогии субъекта” и к формам субъективации. “Правление” берется теперь “в широком смысле: как техники и процедуры, предназначенные направлять поведение людей. Правление детьми, правление душами или совестью, правление домом, государством или самим собой”

После этого проект “И. С. претерпевает радикальные изменения. Второй том, который назывался “Признания плоти” но все еще отвечал прежнему замыслу речь в нем шла о генеалогии вожделения и “человека желания” о практике исповеди и духовного руководства (как она сложилась после Три– дентского собора) был впоследствии уничтожен. На рубеже 1970 —1980-х у Фуко возник другой проект. В русле этого проекта Фуко пишет сначала книгу, которая имеет прежнее название – “Признания плоти”, однако оказывается совершенно иной, новой по содержанию: в ней анализируется понятие Я, а также рассматриваются на материале раннего христианства разного рода “техники себя” т. е. техники, через которые субъект конституирует себя в качестве такового.

Позже Фуко было написано “Использование удовольствий” где хронологические рамки анализа были сдвинуты к поздней античности. “Я спросил себя, чем была технология себя до христианства – откуда, собственно, и происходит христианская технология себя и какого рода сексуальная мораль преобладала в античной культуре” Предполагалась еще и третья книга, не попавшая, однако, в состав серии: “Забота о себе”, которая должна была разрабатывать идею Я уже безотносительно к проблематике плоти и сексуальности; предполагалось, в частности, включить в нее комментарии к платоновскому “Алкивиаду” где, как говорит Фуко, «впервые встречается размышление о понятии “забота о самом себе”». Но и это еще не все. Окончательная версия снова перетасовывает содержание и названия книг. “Использование удовольствий” охватывает теперь период классической античности, “Забота о себе”, включенная в состав серии, рассматривает ту же проблематику, но по отношению к греческим и римским авторам первых двух веков нашей эры, и, наконец, “Признания плоти” имеют дело с “опытом плоти первых веков христианства и той ролью, которую здесь сыграли герменевтика и очистительная дешифровка желания” (авторская вклейка в третьем томе “Истории сексуальности”). Последний том этого, последнего варианта до сих пор не опубликован, хотя он был написан раньше двух других.

Будучи уже тяжело больным, Фуко успел выполнить окончательную правку и отредактировать только два тома. Он собирался закончить доработку третьего тома вскоре – “месяца через два” – после выхода в свет первых двух. Однако к моменту их публикации (июнь 1984) Фуко оказался в больнице и 25 июня его не стало. Третий том попал, таким образом, под запрет на публикацию всего того, что не было самим Фуко (или с его разрешения) опубликовано при жизни, – так философ распорядился в своем завещании.

По замыслу Фуко, внутри этого нового пространства мысли “опыт” понимается теперь как историческое образование, которое конституируется на пересечении существующих в каждой культуре “областей знания, типов нормативности и форм субъективности” Это слова из Введения к “Использованию удовольствий” А в соответствующем фрагменте из первого варианта Введения Фуко говорит, что видел свою задачу в том, чтобы проанализировать сексуальность “как исторически своеобразную форму опыта”, что предполагало необходимость понять, каким образом в западных обществах конституировался этот “сложный опыт, где связываются некоторое поле познания (с различными понятиями, теориями, дисциплинами), некоторая совокупность правил (различающих разрешенное и запрещенное, естественное и монстрообразное, нормальное и патологическое, пристойное и то, что таковым не является, и так далее), модус отношения индивида к самому себе (через который он может признать себя в качестве сексуального субъекта среди прочих)”

Тезис об историчности форм опыта выступил тем центром, вокруг которого стягиваются важнейшие темы и мысли “позднего” Фуко. Это открыло возможность для формулирования совершенно новой философской проблемы: критического анализа “онтологии настоящего” Это был тот топос, где оказывались возможными свобода и свободное действие; но это точно так же являлось возможностью для Фуко определить свое место относительно философской традиции.

Выражением “онтология настоящего” Фуко стал пользоваться в самые последние годы жизни. Он и раньше говорил о необходимости “диагностировать настоящее” о задаче “анализировать наше собственное настоящее” но прежде это не было центральной точкой его самоосознания как философа. «Существуют, говорил Фуко в беседе в 1983 “По поводу генеалогии этики”, три возможные области генеалогий. Во-первых, историческая онтология нас самих в наших отношениях к истине, истине, которая позволяет нам конституировать себя в качестве субъектов познания; далее, историческая онтология нас самих в наших отношениях к полю власти, где мы конституируем себя в качестве субъектов действия на других; наконец, историческая онтология наших отношений к морали, которая позволяет нам конституировать себя в качестве этических субъектов. Возможны, стало быть, три оси для генеалогии. Все три присутствовали, пусть и несколько неясным образом, в “Истории безумия” Я рассмотрел ось истины в “Рождении клиники” и в “Археологии знания” Я развернул ось власти в “Надзирать и наказывать” а моральную ось – в “Истории сексуальности”». Так сам Фуко резюмировал основные идеи и проблемы своей сложной творческой эволюции.

Фуко зафиксировал три знаменующие собой современную культуру и взаимосвязанные тенденции.

Во-первых , это формирование нового языка (равно как и нового отношения к языку), связанного с радикальным отказом от однозначной сопряженности языковой реальности с определенным и стабильным тезаурусом культурной традиции, задающей языковым феноменам внеязыковую размерность, причем имплицитность данной процедуры, как правило, приводит к тому, что содержание культурной традиции получает возможность претендовать на статус “естественного” условия дискурса.

Современная культура может быть выражена, по мнению Фуко, только в ином языке, не связанном с традицией (и не связанным традицией): “этот непреклонный, этот неминуемый язык, тот язык, чьими существенными элементами будут разрыв, крутизна, растерзанный профиль, оказывается кругообразным языком тем, что отсылает к самому себе и замыкается на постановке под вопрос своих пределов” Подобная трансформация языка не может не повлечь за собой и трансформацию стиля философствования, феноменологически проявляющуюся в “охватившем нашу философию” “замешательстве слова”, но реально связанную с глубинными сдвигами в самом типе мышления, знаменующими “не столько потерю языка, на что, казалось бы, указывает конец диалектики, сколько именно погружение философского опыта в язык и открытие того, что в нем, в языке, и в том движении, что совершает язык, когда говорит то, что не может быть сказано, – именно там совершается опыт предела как он есть, как должна его отныне мыслить философия”

По Фуко, “язык... говорит как бы сам собой – без говорящего субъекта и без собеседника”; “язык раскрывает свое бытие в преодолении своих границ... язык говорит то, что не может быть сказано” Носитель такого языка являет собой “Я” совсем иное, нежели субъект классической философии: “может быть, язык определяет то пространство опыта, где субъект, который говорит, вместо того, чтобы выражать себя, себя выставляет, идет навстречу своей собственной конечности и в каждом слове посылает себя к своей собственной смерти” (один из многочисленных аспектов характерной для постмодернизма презумпции “смерти субъекта”).

Это напрямую выводит ко второй отмеченной Фуко тенденции современной культуры: тенденции, которую Фуко обозначает как “привязанность к смерти Бога”. По Фуко, “язык, если он неуступчив, высказывает отнюдь не природную тайну человека, отнюдь не антропологическую его истину, он может сказать, что человек остался без Бога” Трансгрессией открывается “опыт невозможного”, который не связан и не ограничен внешним и возможным бытием: “убить Бога, чтобы освободить существование от существования, которое его ограничивает, но также, чтобы подвести его к тем пределам, которые стирают это беспредельное существование” Таким образом, “смерть Бога обращает нас не к ограниченному и позитивному миру, она обращает нас к тому миру, что распускает себя в опыте предела, делает себя и разделывается с собой в акте эксцесса, излишества, злоупотребления, преодолевающих этот предел, проступающих через него, нарушающих его в акте трансгрессии”

С точки зрения Фуко, важнейшим (“ третьим ”) моментом является то обстоятельство, что тем объектом и тем инструментом, посредством которых феномен трансгрессии реализует себя в современной культуре, является сексуальность.

Осуществленное Фуко исследование сексуальности было, в частности, основано на понимании последней через метафору-образ “хюбрис”: “необузданность (l’hubris. – А. Г.) здесь предстает как нечто фундаментальное” В противовес традиционно сложившимся парадигмам (классическим образцом которых выступает, например, психоанализ), человеческая сексуальность рассматривается Фуко не с точки зрения ее исторически складывавшихся ограничений извне (со стороны соответствующих социальных институтов и моральных кодексов), но через призму идеи самоорганизации, центрируя внимание на античном типе сексуальной культуры, практикующем “некоторый стиль морали, который есть овладение собой” Сексуальность воспринимается и оценивается такой культурой именно как “необузданность” и, стало быть, по мысли Фуко, должна проблематизироваться “с точки зрения трудности ее контроля”

Именно в силу такой исходной установки в рамках подобных культур (а, по мнению Фуко, к такому типу принадлежит и современная сексуальная культура – в отличие от жестко регламентированной средневековой) “необходимо создавать себе правила поведения, благодаря которым можно обеспечить... владение собой”, или иными словами – формировать “практики существования” или “техники себя”. Это позволяет индивиду придать своей сексуальности культурные формы (“эстетики существования”) и конституировать себя в качестве социально адаптированного и гармоничного субъекта. Подобные “самотехники” не имеют, по оценке Фуко, ничего общего с дедуктивным подчинением наличному ценностно-норма– тивному канону как явной системе предписаний (в первую очередь, в форме запретов): “владение собой... принимает... различные формы, и нет... одной какой-то области, которая объединила бы их” Соответственно, и “принцип стилизации поведения” не является универсально ригористичным, но имеет смысл и актуальность, согласно Фуко, лишь для тех, “кто хочет придать своему существованию возможно более прекрасную и завершенную форму”

В оценке Фуко, сексуальность в современной культуре отнюдь не может рассматриваться как пребывающая в своей “природной истине”, напротив, “благодаря мощи дискурсов... она “денатурализована”, выброшена в пустое пространство” С точки зрения Фуко, “вот уже почти два века не язык эротизируется: наоборот, сексуальность – со времен Сада и смерти Бога – поглощается языком... ставится им на место той пустоты, где он учреждает свою суверенность и где непрестанно он устанавливает Законом те пределы, которые преодолевает в трансгрессии”

Сегодня статус сексуальности, по Фуко, может быть определен не в контексте понятия “свобода” а именно через понятие “предел” предел сознания, предел закона и предел языка. И, обретая свое бытие “на пределе” бытия, сексуальность вплотную подходит к трансгрессивному переходу за этот предел: “открытий сексуальности, неба безграничной ирреальности... систематические формы запрета, которыми она была захвачена... – все это... категорически указывает на невозможность заставить говорить этот фундаментальный для нас эротический опыт на тысячелетнем языке диалектики”

Аналогично, с точки зрения Фуко, крайне значим анализ сексуальности “как исторически своеобразной формы опыта” выяснение ее генезиса как сложного опыта, “где связываются некоторое поле познания (с различными понятиями, теориями, дисциплинами), некоторая совокупность правил (различающих разрешенное и запрещенное, естественное и монстрообразное, нормальное и патологическое, пристойное и то, что таковым не является, и так далее), модус отношения индивида к самому себе (через который он может признать себя в качестве сексуального субъекта – среди прочих)”

Тема сексуальности выступила сквозной линией “И. С.” Сексуальность, по Фуко, сама по себе не существует и не противостоит как “биологическое” культурному; это – опыт, возможность которого задается обществом в том числе и через институт семьи. Согласно Фуко, сексуальность – дифференцируя себя с содержательными обстоятельствами – выступала как сфера “разыгрывания” отношения к себе. В контексте того обстоятельства, что в античной культуре, например, мужчина рассматривался как активный, спонтанный элемент силы, а женщина – как рецептивное начало, отношение свободного человека к себе осуществлялось как само-детермина– ция и сопрягалось с сексуальностью в трех аспектах:

а) как “диететика” наслаждений человек управляет собой, чтобы быть в состоянии активно управлять собственным телом;

б) как “экономика” дома человек управляет собой, дабы быть в состоянии управлять женой, могущей обрести необходимую рецептивность;

в) как “удвоенная” форма эротизма юношей – человек управляет собой, чтобы юноша учился быть активным, был способен управлять собой, уметь противостоять власти других.

По мысли Фуко, в данной ситуации “отношение к себе” оказалось “удвоенным” в пределах сексуальности в режиме “складки” (см.), не сохранившись как удаленная и оберегаемая зона свободного человека, независимая от любой “институциональной и социальной системы” Оно, как полагает Фуко, будет в целом пониматься и реконструироваться в терминах властных отношений и отношений знания (в режиме “диспозити– ва”). Особенностью современного опыта, восходящего к 17 в. является то, что при видимости молчания в нем происходит интенсивное умножение дискурсов, отслеживающих содержание этого опыта во всех его тонкостях, “дискурсов– удовольствий” формируемых властью. Это приводит, согласно Фуко, к образованию основных персонажей современного общества:

истеричной женщины, мастурбирующего ребенка, супругов-производителей,

– взрослого извращенца.

Опыт сексуальности, по мысли Фуко, не противостоит опыту брака, а непосредственно производится из последнего.

В первом томе “И. С. “Воле к знанию” Фуко противопоставил классическому представлению о власти (наличие властвующего и подчиненного; негативный характер подчинение, запрещение, принуждение; привилегия государства) – собственную “генеалогию власти” Она описала современную власть – скрытую, распыленную и даже противоречивую, которая реализуется неразрывно со знанием, организует социальное пространство по принципу “всеподнадзорности” каждый потенциально/реально под наблюдением, должен постоянно следить за собой (социальная “оптика”). Таким образом, власть дисциплинирует и нормирует индивидуальное поведение (социальные “физика” и “физиология”).

Как утверждал Фуко, “исторический анализ этой злостной воли к знанию обнаруживает, что всякое знание основывается на несправедливости (что нет права, даже в акте познания, на истину или обоснование истины) и что сам инстинкт к знанию зловреден (иногда губителен для счастья человечества). Даже в той широко распространенной форме, которую она принимает сегодня, воля к знанию неспособна постичь универсальную истину человеку не дано уверенно и безмятежно господствовать над природой. Напротив, она непрестанно увеличивает риск, порождает опасности повсюду... ее рост не связан с установлением и упрочением свободного субъекта; скорее она все больше порабощает его своим инстинктивным насилием”

Фуко говорил, что индивидуальное не является независимым, но формируется в человеке властью, дабы изучать и контролировать его. Специфические практики власти конституируют тело человека (посредством наказания, описаний удовольствий). Даже сознание человека выстраивается “научными дискурсами” одновременно прививающими признание власти в любом качестве. Власть таким образом порождает самого познающего, сами способы познания и само познаваемое. Власть и это главное – порождает то, что индивид противопоставляет власти.

В “Использовании удовольствий” и “Заботе о себе” Фуко акцентирует внимание на историческом генезисе субъекта. Выделяются основные эпохи формирования субъекта: сократо-платонов– ская, эллинистическая, христианская, новоевропейская. В античности “забота о себе” – основа человеческого опыта вообще. Выделяются конкретные правила и техники такой заботы (“искусства существования”), посредством которых человек сам себя формирует. По мысли Фуко, у древних греков искусства являли собой определенные формы знания управления собой, управления собственным имуществом и участия в управлении полисом хронологически согласуемые, изоморфные и неразрывные практики одного и того же типа. В свою очередь, упражнения, позволяющие управлять собой, расщеплялись, дифференцировались от власти как отношения и знания как кодекса добродетели или стратифицированной формы. Отношение к себе, согласно Фуко, обрело в то время независимый статус как “принцип внутреннего регулирования” по отношению к составляющим власти: отношение к себе осмысливалось как само-господство, т. е. власть, ко/орую человек был принужден выносить на себе, конституировалась внутри власти, которую он осуществлял над другими.