Текст книги "Новейший философский словарь. Постмодернизм."
Автор книги: Александр Грицанов
Жанр:
Словари
сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 129 страниц)
МОЖЕЙКО Марина Александровна (р. 1958)
белорусский философ и культуролог. Кандидат философских наук (1983), доктор философских наук (2000). Профессор (2000). В 1982 – 2004 преподаватель, доцент, зав. кафедрой БГУ С 2004 зав. кафедрой БУК.
Соавтор и научный редактор “Новейшего философского словаря” (1999, 2001, 2003), “Всемирной энциклопедии. Философия” (2001), “Всемирной энциклопедии. Философия XX век” (2002), энциклопедии “История философии” (2002).
М. научный редактор, составитель и автор более 200 аналитических статей энциклопедии “Постмодернизм” (2001).
М. автор книг “Становление теории нелинейных динамик в современной культуре: Сравнительный анализ синергетической и постмодернистской парадигм” (1999 и 2004), учебного пособия “Современная западная философия” (2000, соавтор и научный редактор), а также более 750 научных статей по проблемам классической, иеклассической и постнеклассической философии, культурологии, религиоведения.
Е. Н. Вежновец
Н
“НАДЗИРАТЬ И НАКАЗЫВАТЬ. Рождение тюрьмы”
(“Surveiller et punir”) – книга М.Фуко (см.),вышедшая из печати в 1975.
Эту работу Фуко начинает с описания публичной казни некоего Дамьена, покушавшегося на Людовика XV (1757), а также воспроизводя распорядок дня для Парижского дома малолетних заключенных (1838). Фуко приходит к выводу о том, что в течение менее чем века (середина 18 первая треть 19 в.) произошло “исчезновение публичных казней с применением пыток”: “за несколько десятилетий исчезло казнимое, пытаемое, расчленяемое тело, символически клеймимое в лицо или плечо, выставляемое на публичное обозрение живым или мертвым. Исчезло тело как главная мишень судебно-уголовной репрессии” В итоге, по мысли Фуко, “наказание постепенно становится наиболее скрытой частью уголовной процедуры”* “из наказания исключается театрализация страдания” Наказание переходит из области “едва ли не повседневного восприятия” в сферу “абстрактного сознания”: правосудие больше не берет на себя публично ответственность за насилие, связанное с его отправлением. По Фуко, “техника исправления вытесняет в наказании собственно искупление содеянного зла и освобождает судей от презренного карательного ремесла” Происходит ослабление власти над телом человека; “тело служит теперь своего рода орудием или посредником: если на него воздействуют тюремным заключением или принудительным трудом, то едгшственно для того, чтобы лишить индивида свободы, которая считается его правом и собственностью. [...] На смену палачу, этому прямому анатому страдания, приходит целая армия специалистов: надзиратели, врачи, тюремные священники, психиатры, психологи, воспитатели”
На что же направлена в настоящее время (и по сей день) система исполнения наказаний? вопрошает Фуко и сам отвечает, цитируя Мабли: “Наказание, скажем так, должно поражать скорее душу, чем тело” “Преступление и проступок” как объект судебно-уголовной практики глубоко изменилось: судят юридические объекты, определенные в Кодексе, но, согласно Фуко, “судят также страсти, инстинкты, аномалии, физические недостатки, неприспособленность, последствия воздействия среды или наследственности; наказывают акты агрессии, но через них и агрессивность; ...убийства, но также влечения и желания” Общество таким образом начало судить уже не преступления, а “душу” преступников, в структуру судопроизводства и вынесения судебного приговора “внедрился целый комплекс оценочных, диагностических, прогностических и нормативных суждений о преступном индивиде” С точки зрения Фуко, “душа в ее исторической реальности... порождается процедурами наказания, надзора и принуждения”
Как подчеркивает Фуко, под возросшей мягкостью наказания можно уловить смещение точки его приложения, а вследствие этого – “целое поле новых объектов, новый режим истины и множество ролей, дотоле небывалых в отправлении уголовного правосудия. Знание, методы, “научные” дискурсы формируются и постепенно переплетаются с практикой власти наказывать"
Цель данной работы, по формулиров– ке самого Фуко, “сравнительная история современной души и новой власти судить, генеалогия нынешнего научно-судебного единства, в котором власть наказывать находит себе основания, обоснование и правила, благодаря которым она расширяет свои воздействия и маскирует свое чрезмерное своеобразие” В этом контексте Фуко формулирует четыре “основных правила” своего исследования:
1. Наказание необходимо рассматривать как сложную общественную функцию.
2. Карательные методы суть техники, обладающие собственной спецификой в более общем поле прочих методов отправления власти; наказание таким образом выступает определенной политической тактикой.
3. История уголовного права и история гуманитарных наук имеют общую “ эпистемолого-юридическую ” матрицу; технология власти должна быть положена в основу как гуманизации уголовного права, так и познания человека.
4. Появление “души” в сфере уголовного правосудия, сопряженное с внедрением в судебную практику корпуса “научного” знания, есть следствия преобразования способа захвата тела как такового отношениями власти.
Как отмечает Фуко, в современных обществах карательные системы должны быть вписаны в определенную “политическую экономию” тела. Тело захватывается отношениями власти и господства главным образом как производительная сила, но оно становится полезной силой только в том случае, если является одновременно телом производительным и телом подчиненным. По Фуко, “возможно “знание” тела, отличающееся от знания его функционирования, и возможно овладение его силами, представляющее собой нечто большее, нежели способность их покорить: знание и овладение, образующие то, что можно назвать политической технологией тела”
Призывая анализировать “микрофизику власти” Фуко постулирует, что власть – это стратегия, а не достояние, это “механизмы, маневры, тактики, техники, действия” Это “сеть неизменно напряженных, активных отношений” а не “привилегия, которой можно обладать” Это “совокупное воздействие стратегических позиций” господствующего класса. Отношения власти у Фуко “не локализуются в отношениях между государством и гражданами”, для них характерна “непрерывность” они “выражаются в бесчисленных точках столкновения и очагах нестабильности, каждый из которых несет в себе опасность... временного изменения соотношения сил” При этом особо важно, по мысли Фуко, то, что: а) власть производит знание; б) власть и знание непосредственно предполагают друг друга; в) нет ни отношения власти без соответствующего образования области знания, ни знания, которое не предполагает и вместе с тем не образует отношений власти.
С точки зрения Фуко, “познающий субъект, познаваемые объекты и модальности познания представляют собой проявления этих фундаментальных импликаций отношения “власть – знание” и их исторических трансформаций... Полезное для власти или противящееся ей знание производится не деятельностью познающего субъекта, но властью-знанием, процессами и борьбой, пронизывающими и образующими это отношение, которое определяет формы и возможные области знания”
Результатом такого подхода выступает, по мысли Фуко, отказ (применительно к проблематизациям власти) от оппозиции “насилие идеология” от метафоры собственности, от модели познания, где главную роль исполняет “заинтересованный” или “незаинтересованный”, “корыстный” либо “бескорыстный” субъект. “Реальная и нетелесная” душа, порожденная карательными практиками современного общества, суть “механизм, посредством которого отношения власти порождают возможное знание, а знание распространяет и укрепляет воздействия власти”
Как подчеркивает Фуко, из этой “реальности-денотата” были определенным образом отстроены соответствующие “области анализа (такие, как психика, субъективность, личность, сознание и т. п.)”; основываясь на ней, были возведены “научные методы и дискурсы” предъявлены “моральные требования гуманизма” При этом, согласно Фуко, “человек” не был замещен “душой”: “душа есть следствие и инструмент политической анатомии; душа – тюрьма тела” Исследуя процедуры пыток, длительное время характерные для следственных действий и публичных казней, Фуко отмечает, что пытка “обнаруживала истину и демонстрировала действие власти, обеспечивала связь письменного с устным, тайного с публичным, процедуры расследования с операцией признания”. Как утверждает Фуко, отношение “истина власть” остается “в центре всех карательных механизмов и сохраняется даже в современной уго– ловно-судебной практике но совсем в другой форме и с совершенно иными последствиями”
Комментируя стремление идеологов просвещения посредством осуждения особой жестокости публичных казней очертить “законную границу власти карать” Фуко подчеркивает: “Человек... становится также человеком-мерой: не вещей, но власти” Как “замечательное стратегическое совпадение” обозначается в книге то обстоятельство, что “прежде чем сформулировать принципы нового наказания, реформаторы ставили в упрек традиционному правосудию именно чрезмерность наказаний, но чрезмерность, которая связана больше с отсутствием правил, чем со злоупотреблением властью наказывать” Целью судебно-правовой реформы в этот период выступала, согласно Фуко, новая “экономия власти” наказывать, ее лучшее распределение, “чтобы она не была ни чрезмерно сконцентрирована в нескольких привилегированных точках, ни слишком разделена между противостоящими друг другу инстанциями, но распределялась по однородным кругам, могла действовать повсюду и непрерывно, вплоть до мельчайшей частицы социального тела” Необходимо было “увеличить эффективность власти при снижении ее экономической и политической себестоимости”
В целом, с точки зрения Фуко, содержанием судебно-уголовной реформы Нового времени явилось следующее: “сделать наказание и уголовное преследование противозаконностей упорядоченной регулярной функцией, сопротя– женной с обществом; не наказывать меньше, но наказывать лучше; может быть, наказывать менее строго, но для того чтобы наказывать более равно, универсально и неизбежно; глубже внедрить власть наказывать в тело общества” Реформа уголовного права, констатируется в книге, “возникла на стыке борьбы со сверхвластью суверена и с инфравластью противозаконностей, право на которые завоевано или терпится” Тем самым система уголовных наказаний стала рассматриваться как “механизм, призванный дифференцированно управлять противозаконностями, а не уничтожить их все” Должна была сложиться ситуации, когда враг всего общества – преступник – участвует в применяемом к нему наказании. Уголовное наказание оказывалось в этом смысле “общественной функцией, сопротяженной со всем телом общества и с каждым его элементом”
Фуко формулирует несколько главных правил, на которых отныне основывалась “семиотическая техника власти наказывать”:
1) правило минимального количества: с идеей преступления связывалась идея скорее невыгоды, нежели выгоды;
2) правило достаточной идеальности: сердцевину наказания должно составлять не столько действительное ощущение боли, сколько идея боли – боль от идеи боли;
3) правило побочных эффектов: наказание должно оказывать наибольшее воздействие на тех, кто еще не совершил проступка;
4) правило абсолютной достоверности: мысль о всяком преступлении и ожидаемой от него выгоде должна быть необходимо и неразрывно связана с мыслью о наказании и его результате – законы должны быть абсолютно ясными и доступными каждому;
5) правило общей истины: верификация преступлений должна подчиняться критериям, общим для всякой истины; отсюда, в частности, идея “презумпции невиновности” научное доказательство, свидетельства органов чувств и здравый смысл в комплексе должны формировать “глубинное убеждение” судьи;
6) правило оптимальной спецификации: необходима исчерпывающе ясная кодификация преступлений и наказаний при конечной ее цели в виде индивидуализации (особо жесткое наказание рецидивистов, как осуществивших намерения очевидно преступной собственной воли).
Фуко обратил особое внимание на следующее: в начале 19 в. “в течение очень краткого времени тюремное заключение стало основной формой наказания... различные формы тюремного заключения занимают почти все поле возможных наказаний между смертной казнью и штрафами” Воспоследовавшая в процессе судебно-правовой реформы детализация жизни и быта заключенных в тюрьме означала технику исправления, направленную на формирование покорного субъекта, подчиненного власти, которая “постоянно отправляется вокруг него и над ним и которой он должен позволить автоматически действовать в себе самом” (Речь, по мысли Фуко, уже не шла о восстановлении оступившегося “юридического субъекта общественного договора”.) Из трех способов организации “власти наказывать” – а) церемониал власти суверена с публичными пытками и казнями, б) определение и восстановление “оступившихся” субъектов как субъектов права посредством использования систем кодированных представлений ив) институт тюрьмы – возобладал последний. (По оценке Фуко: было отдано предпочтение не “пытаемому телу”, не “душе и ее манипулируемым представлениям” но “муштруемому телу”.) Начали доминировать техники принуждения индивидов, методы телесной муштры, оставляющей в поведении следы в виде привычек.
Фуко задает вопрос: “Как принудительная, телесная, обособленная и тайная модель власти наказывать сменила репрезентативную, сценическую, означающую, публичную, коллективную модель? Почему физическое отправление наказания (не пытка) заменило – вместе с тюрьмой, служащей его институциональной опорой, социальную игру знаков наказания и распространяющее их многословное празднество?” По мысли Фуко, в классический век произошло “открытие тела как объекта и мишени власти” Но уже в 17 —18 вв. общими формулами господства стали “дисциплины” методы, делающие возможными детальнейший контроль над действиями тела, постоянное подчинение его сил, навязывание последним отношений послушания – полезности. Дисциплина (естественно Фуко имеет в виду и производственную дисциплину. – А. Г.) продуцирует “послушные” тела: она увеличивает силы тела (с точки зрения экономической полезности) и уменьшает те же силы (с точки зрения политического послушания). Как пишет Фуко, “въедливое изучение детали и одновременно политический учет мелочей, служащих для контроля над людьми и их использования, проходят через весь классический век, несут с собой целую совокупность техник, целый корпус методов и знания, описаний, рецептов и данных. И из этих пустяков, несомненно, родился человек современного гуманизма”
Согласно Фуко, дисциплина связана с “распределением индивидов в пространстве” Используются следующие методы: а) отгораживание, при этом “клеточное” (“каждому индивиду отводится свое место, каждому месту – свой индивид”); 6) функциональное размещение; в) организация пространства по рядам и т. д.
Дисциплина устанавливает “контроль над деятельностью” посредством: а) распределения рабочего времени; б) детализации действий во времени; в) корреляции тела и жеста – например, оптимальная поза ученика за партой; г) уяснения связи между телом и объектом действий – например, оружейные приемы; д) исчерпывающего использования рабочего времени и т. д. По Фуко, “посредством этой техники подчинения начинает образовываться новый объект... Становясь мишенью новых механизмов власти, тело подлежит новым формам познания. Это скорее тело упражнения, чем умозрительной физики”
В рамках разработки указанных контролирующих и дисциплинирующих упражнений происходило освоение властью процедур суммирования и капитализации времени. Как пишет Фуко, обнаруживаются: “линейное время, моменты которого присоединяются друг к другу и которое направлено к устойчивой конечной точке (время “эволюции”)”; “социальное время серийного, направленного и кумулятивного типа: открытие эволюции как “прогресса” Макро– и микрофизика власти сделали возможным... органическое вхождение временного, единого, непрерывного, кумулятивного измерения в отправление контроля и практики подчинений”
Один из центральных выводов текста данной книги Фуко следующий: “Власть в иерархизированном надзоре дисциплин – не вещь, которой можно обладать, она не передается как свойство; она действует как механизм... Благодаря методам надзора “физика” власти – господство над телом – осуществляется по законам оптики и механики, по правилам игры пространств, линий... и не прибегает, по крайней мере в принципе, к чрезмерности, силе или насилию”
Искусство “наказывать” в режиме дисциплинарной власти, по мысли Фуко, не направлено на репрессию. Оно: 1) соотносит действия и успехи индивида с неким целым; 2) отличает индивидов друг от друга; 3) выстраивает их в иерархическом порядке; 4) устанавливает таким образом степень соответствия тому, что должно достигнуть; 5) определяет внешнюю границу ненормального; нормализует; через дисциплины проявляется власть Нормы. Она, по Фуко, присоединилась к ранее существовавшим властям: Закона, Слова и Текста, Традиции.
Важнейшей формой осуществления дисциплин выступает экзамен сочетание “надзирающей иерархии и нормализующей санкции” Он, в частности, “вводит индивидуальность в документальное поле”; “превращает каждого индивида в конкретный “случай””* “находится в центре процедур, образующих индивида как проявление и объект власти, как проявление и объект знания”
Фуко формулирует важный момент: в дисциплинарном режиме “индивидуализация” является нисходящей: чем более анонимной и функциональной становится власть, тем больше индивидуализируются те, над кем она отправляется. В системе дисциплины ребенок индивидуализируется больше, чем взрослый, больной – больше, чем здоровый, сумасшедший и преступник – больше, чем нормальный и законопослушный. Если надо индивидуализировать здорового, нормального и законопослушного взрослого, всегда спрашивают: много ли осталось в нем от ребенка, какое тайное безумие несет в себе, какое серьезное преступление мечтал совершить.
Как утверждает Фуко, “все науки, формы анализа и практики, имеющие в своем названии корень “психо-”, происходят из этого исторического переворачивания процедур индивидуализации. Момент перехода от историко-ритуальных механизмов формирования индивидуальности к научно-дисциплинарным механизмам, когда нормальное взяло верх над наследственным, а измерение – над статусом (заменив тем самым индивидуальность человека, которого помнят, индивидуальностью человека исчисляемого), момент, когда стали возможны науки о человеке, есть момент, когда были осуществлены новая технология власти и новая политическая анатомия тела”
Вездесущность власти, согласно Фуко, проистекает не из того, что она охватывает все и вся, а фундирована тем, что она исходит отовсюду. Фуко отмечал: “Мне кажется, что под властью нужно понимать прежде всего множественность отношений силы, имманентных области, в которой они осуществляются и являющихся составной частью ее устройства...”
Много позже Фуко предложил отличать три аспекта власти: власть как стратегические игры между свободными людьми; власть как состояния господства – подчинения; власть как техники властвования, пронизывающие два указанных.
Как подчеркнул Делёз, книга “Надзирать и наказывать” выдвигает “две проблемы, которые не могла сформулировать “Археология знания”, так как она основывалась на знании и на примате высказывания в знании. С одной стороны, существует ли вообще в социальном поле какое-либо общее основание, независимое от форм? С другой стороны, насколько взаимодействие, подгонка двух форм, и их взаимное проникновение гарантированы в каждом конкретном случае?”
По мысли Делёза, схема размышлений Фуко такова: форма заявляет о себе в двух направлениях: она образует или организует разные виды материи; она формирует функции или ставит перед ними цели. К оформленным видам материи относятся не только тюрьма, но и больница, школа и т. д. Наказание является формализованной функцией, равно как лечение и воспитание. Фуко определяет паноптизм (другими словами “всеподнадзорность” А. Г.) либо конкретно как световую организацию, характеризующую тюрьму, либо абстрактно, как некую машину, которая способна пронизывать вообще все высказываемые функции. Абстрактной формулой паноптизма будет уже не “видеть, не будучи видимым”, а навязывать какой-либо тип поведения любому человеческому множеству. (Саму идею Фуко унаследовал от Джереми Бентама, который в конце 18 в. разработал архитектурное решение тюрьмы “Паноптикон” в ней внутри расположенных по кругу камер имеется центральная башня, откуда ведется постоянное наблюдение. В подобных условиях никто из заключенных не мог быть уверен, что он не находится под неусыпным контролем. В результате сидельцы начали сами постоянно контролировать собственное поведение. Принцип этот впоследствии был распространен на школы, казармы, больницы. Были разработаны правила составления персональных досье, системы аттестации человека на предмет его поведения, а также рвения в исполнении предъявляемых ему требований. Становился нормой “мониторинг” перманентный надзор над учащимися и больными, в желаемом же пределе – над всем обществом.) По мысли Фуко, “мониторинг” был вызван ростом населения развитых стран Европы, потребностью надежного управления и контроля в сферах здравоохранения, социальной гигиены, жилищных условий, долголетия, деторождения и секса.
Множество при этом должно быть уменьшено, помещено в ограниченное пространство; навязывание определенного типа поведения осуществляется путем перераспределения в пространстве, расположения и классификации во времени, компоновки в пространстве– времени. Такое неформальное измерение Фуко обозначает термином “диаграмма” “функционирование, абстрагированное от любого препятствия или трения... от всякого конкретного использования” Диаграмма это уже не архив, это карта, картография, равнообъемная любому социальному полю; это некая абстрактная машина. Любая диаграмма интерсоциальна и находится в становлении, она производит новый тип реальности, новую модель истины. Она не является ни субъектом истории, ни чем-то находящимся над историей. Она удваивает историю становлением.
Согласно Делёзу, “диаграмма” у Фуко суть выражение соотношений сил, образующих власть согласно ранее проанализированным признакам; “паноптический аппарат ...это способ заставить функционировать отношения власти в рамках функции и функцию через отношения власти” Диаграмма действует как имманентная и неунифицирующая причина: абстрактная машина выступает в роли причины внутренней организации конкретных взаимодействий, осуществляющих с ее помощью эти соотношения... в самой ткани формируемых ими схем взаимодействия.
По Делёзу, данный текст Фуко это книга, где тот явным образом преодолевает очевидный дуализм предшествовавших книг: если знание состоит в переплетении зримого и высказываемого, то власть выступает как его предполагаемая причина, и наоборот. По мысли Фуко, “не существует отношения власти без коррелятивного формирования поля знания, как знания, которое не предполагало бы и не конституировало бы одновременно отношений власти... Не существует такой модели истины, которая, не отсылала бы к какому-нибудь типу власти; нет ни знания, ни даже науки, которые не выражают или не вмешивают в свою практику какую-либо осуществляющую свои функции власть” Неформальная диаграмма выступает как абстрактная машина. Делёз особо подчеркивает: “машины бывают социальными прежде, чем стать техническими. Или, точнее, прежде, чем появляется технология материальная, существует некая человеческая технология” Инструменты и материальные машины должны быть отобраны диаграммой и приняты в схемы взаимодействия: например, “развитие от палки– копалки к мотыге, а затем к плугу не выстраивается линейным образом, а “отсылает” к соответствующим коллективным машинам, видоизменяющимся в зависимости от плотности населения и времени распашки пара” Винтовка как инструмент, по Фуко, существует только в рамках “совокупности устройств, принципом которых является уже не подвижная или неподвижная масса, а геометрия отделяемых и составляемых сегментов” Технология представляет собой явление прежде всего социальное, и только потом техническое. Тюрьма может существовать в самодержавных обществах как явление маргинальное (письма с королевской печатью о заточешщ без суда и следствия); как аппарат она начинает существовать лишь с того момента, когда новая диаграмма, диаграмма дисциплинарная, дает ей возможность переступить “технологический порог”
Как отмечает Делёз, резюмируя ход рассуждений Фуко, “это общеметодический вопрос: вместо того, чтобы идти от видимого внешнего к какому-либо существенному “ядру внутреннего” следует предотвратить иллюзорность внутреннего, чтобы вернуть слова и вещи к конститутивности внешнего” Рассуждая о содержании понятия “власть” у Фуко, Делёз подчеркивал, что всякие взаимоотношения сил являются “властными взаимоотношениями” Власть не является формой (например, формой-государством), всякая сила уже является отношением, т. е. властью: у силы нет ни другого объекта, ни другого субъекта, кроме силы. Насилие представляет собой один из сопутствующих моментов или одно из следствий силы, но никак не одну из ее составляющих. Насилие разрушает или деформирует определенные тела или объекты; у силы нет других объектов, кроме других сил, нет иного бытия, кроме взаимоотношений: “это действие, направленное на действие, на возможные или актуальные действия в настоящем или в будущем” это совокупность действий, направленных на возможные действия” Согласно Фуко, 1) власть не является чем-то сугубо репрессивным (она “побуждает, вызывает, производит”– 2) она осуществляется в действии прежде, чем ею овладевают (ею владеют лишь в детерминируемой форме, как, например, класс, и в детерминирующей форме, как, например, Государство); 3) она проходит через тех, кто находится под властью не в меньшей степени, чем через властвующих (она проходит через все силы, участвующие во взаимоотношениях). По Фуко, главный вопрос в том, как осуществляется власть.
В данной работе Фуко рассмотрел связь истории современной духовности, с одной стороны, и развития системы правового принуждения с другой. Тюрьма, согласно Фуко, есть не просто “наказывающее исправительное учреждение”, а уголовное право не сводимо к “своду законов о преступлении и наказании” Это своеобычные модели, с опорой на которые отстраиваются системы власти в армии, школах, больницах, на фабриках и в рамках других социальных институтов. Так отрабатывается своего рода “микрофизика власти” К человеку применяется системная совокупность дисциплинирующих “технических” социальных приемов. Из “воспитывающих” процедур надзора и кары, наказания и принуждения рождается особая социально-историческая действительность.
Если во всех своих предыдущих текстах Фуко фокусировался на “сказанных вещах”, на дискурсе как обособленной и автономной реальности, то теперь дискурс рассматривается им как неизменно востребованный властью и получающий свое место внутри той или иной отличной от него самого практики (судебной, педагогической, медицинской и т. д.). Мыслителю пришлось отвечать (после одной из своих лекций в Токийском университете в 1978 г.) на реплику одного из слушателей, заметившего, что объектом анализа у Фуко становится теперь не только сказанное, но также и сделанное в какой-то момент истории. Фуко подчеркнул, что он начинал как историк науки и одним из первых вставших перед ним вопросов, был вопрос: может ли существовать такая история науки, которая рассматривала бы “возникновение, развитие и организацию науки не столько исходя из ее внутренних рациональных структур, сколько отправляясь от внешних элементов, послуживших ей опорой” Так, в “Истории безумия” наряду с “внутренним анализом научных дискурсов” анализом того, как развивалась психиатрия, какие она затрагивала темы и какие изучала объекты, какими понятиями пользовалась и т. д., есть и анализ внешних условий: ...я попытался, говорит Фуко, ухватить историческую почву, на которой все это произошло, а именно: практики заточения, изменение социальных и экономических условий в
17 в. Анализ же в “Словах и вещах” – это по преимуществу анализ сказанных вещей, правил образования сказанных вещей” Анализ внешних условий существования, функционирования и развития дискурсов оказался при этом как бы за скобками. (Это отмечали и критики Фуко.) “Но я и сам это осознавал, говорит он, – просто объяснения, которые в то время предлагались, к которым меня склоняли (и упрекали меня, если я их не использовал), эти объяснения меня не удовлетворяли” Не “производственные отношения” или “идеологию господствующего класса”, но “отношения власти внутри общества” Фуко предлагает теперь рассматривать в качестве “точки внешнего укоренения организации и развития знания”
В горизонте мысли Фуко периода создания данного произведения кристаллизуется тема власти. И это не был умозрительный поиск нового объяснительного принципа, но осмысление нового периода в жизни Фуко, периода, который, по его собственным словам, открылся “потрясением 1968 г.” Фуко тогда заведовал кафедрой философии Тунисского университета и стал очевидцем сильных студенческих волнений, которые в Тунисе начались раньше, чем во Франции и вообще в Европе, и завершились арестами, процессами и суровыми приговорами. Фуко, пользуясь своим положением, оказывал студентам прямую помощь (материальную, организационную) и в конечном счете был объявлен персоной “non grata” в этом государстве. С этого момента Фуко поместил себя в центр всего, что происходило в политической и социальной жизни, он был всюду, где случались столкновения с властью и силами порядка, причем не только во Франции.
Осенью 1968 г., после “майской революции” и в качестве подлинно философского ответа на нее, был создан новый экспериментальный университет в Венсене. Фуко принял предложение возглавить кафедру философии, которую он же и должен был сформировать. Одновременно Фуко создал первую во Франции кафедру психоанализа, куда он пригласил в основном психоаналитиков лака– новского направления.
В 1975 г. Фуко принял участие в весьма смелой акции протеста против смертного приговора одиннадцати испанцам, которые боролись с режимом Франко. Текст петиции был подписан виднейшими представителями французской интеллигенции (среди которых были Ж.-П. Сартр, Л. Арагон и многие другие), опубликован в прессе, но, кроме того, зачитан в самом Мадриде во время пресс-конференции. Пресс– конференцию разогнали, сочувствующих приговоренным выдворили из Испании, приговор был приведен в исполнение. У акции этой, однако, были последствия. По всей Европе прокатилась волна демонстраций в поддержку испанской оппозиции; в итоге коренным образом изменилась и официальная позиция Франции.