Текст книги "Новейший философский словарь. Постмодернизм."

Автор книги: Александр Грицанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 90 (всего у книги 129 страниц)

Средства массовой информации осуществляют, таким образом, не социализацию, но, напротив, “имплозию социального в массах”, которая представляет собой не что иное, как расширение до макроскопического уровня имплозии смысла, осуществляющейся на микроскопическом уровне, уровне знака. Последнюю Бодрийяр предлагает анализировать, отталкиваясь от формулы М. Мак-Люэна “medium is message” “средство есть сообщение”

В данном тезисе утверждается, что все смысловые содержания определяются характеристиками самого средства сообщения. Но еще важнее, по Бодрийяру, то, что за этой нейтрализацией всех содержаний осуществляется работа только что упомянутого “медиума” посредством его формы, трансформирующая реальное. Опосредованный характер реальности, заявленной в сообщении, превращает ее в “как бы реальность”: она воспринимается в качестве реальности не на основании собственного опыта индивидуума, а просто в силу факта потребления им сообщения.

С точки зрения Бодрийяра, формула Мак-Люэна говорит не только о неразличимости средства и содержания сообщения, но и о слиянии медиума и реального, при котором само выделение медиума и прослеживание его работы уже невозможно. Ведь именно содержание сообщения придает медиуму его специфический статус посредника в коммуникации; без отсылки к содержанию сам медиум оказывается чем-то принципиально неопределенным. Формула “средство есть сообщение” означает не только конец сообщения, но и конец медиума как посредника со служебной функцией. Больше нет медиума в буквальном смысле слова, поскольку он рассеян и преломлен в реальном, и нельзя говорить даже о том, что он искажает реальность. По Бодрийяру, мы уже имеем дело с реальностью– средством, являющейся операциональной по своему существу.

Медиум в своей активной роли подобен информационным моделям, находящимся в довольно свободном отношении к вещественному миру и позволяющим “экспериментировать” с реальностью. Он обозначается Бодрийяром как “модель”: “только модель, действие которой является непосредственным, порождает сразу сообщение, медиум и “реальное”. Причем функционирование моделей включает не только порождение реального, но и представление его в качестве обладающего самостоятельным существованием – как реальности. Благодаря этому самовластие моделей скрывается в тени служебности: модель предстает как средство отображения реальности и передачи смысла.

Бодрийяр еще раз подчеркивает значимость собственного раннего вывода: для общественной фазы “воспроизводительного труда” характерно установление совершенного режима господства. В таковых условиях даже нет нужды в силовых воздействиях для полного подчинения социума вполне достаточно операционализацйи “чувства реальности” (“Принцип реальности” у Бодрийяра имеет “целесообразную” структуру: подразумевается своеобычная “объективная телеологичность” действия, обусловленная или специфическим местом того или иного вида деятельности в рамках дифференцированной общественной системы, или “естественными” свойствами индивидуума и потребляемых им вещей. – А. Г., Н. К., В. Ф.).

Речь, по Бодрийяру, идет о том, что все смысловые содержания абсорбированы в одну-единственную доминирующую форму средства. Независимо от содержаний, только средство создает событие. “Вне нейтрализации всех содержаний можно было вдохновить работать средство в его обычной форме и преобразовывать реальное, используя удар средства как формы. Аннулированы все содержания, осталась еще, возможно, единственная потребительская стоимость, революционная, ниспровергающая, средства как такового. Однако... не происходит только лишь имплозия средства в сообщение, но, в том же самом движении, происходит и имплозия средства в реальное, имплозия средства и реальности в некий род ги– перреальной туманности, в которой больше неразличимы определение и собственное действие средства. [...] Формула Мак-Люэна “средство есть сообщение”, являющаяся ключевой формулой эры симуляции (средство есть сообщение – передатчик есть приемник замкнутость всех полюсов конец перспективного и паноптического пространства, таковы альфа и омега нашей современности), эта формула должна быть нацелена на тот предел, где, после того, как все содержания и сообщения улетучились в средство, уже и само средство улетучивается как таковое” То есть формула “средство есть сообщение” означает не только кончину сообщения, но также и кончину средства. Такая имплозия содержания, поглощение смысла могут показаться катастрофичными и безнадежными. Однако, полагает Бодрийяр, только с идеалистической точки зрения, которая господствует в нашем понимании информации.

Как пишет исследователь, “мы все пребываем в яростном идеализме смысла и коммуникации, в идеализме коммуникации посредством смысла, и в этой перспективе нас как раз и подстерегает катастрофа смысла” Эту катастрофу, однако, следует понимать как уничтожение лишь в “линейном кумулятивном видении, производительной конечности, которую навязывает нам система. Сам термин этимологически означает всего– навсего “искривление” “сворачивание цикла”, которое приводит к тому, что можно было бы назвать “горизонтом события” к горизонту смысла, к непреодолимому: по ту сторону нет ничего, что имело бы для нас смысл, – однако достаточно выйти из этого ультиматума смысла, чтобы сама катастрофа уже больше не являлась последней отсрочкой, в качестве которой она функционирует в нашем воображаемом настоящем. За горизонтом смысла ослеплен– ность, являющаяся результатом нейтрализации и имплозии смысла. За горизонтом социального – массы, представляющие собой результат нейтрализации и имплозии социального”

Существенной, по мнению Бодрийяра, является необходимость дать оценку двойному вызову вызову, брошенному смыслу массами и их молчанием, и вызову, брошенному смыслу медиа и их ослепленностью. На чьей стороне находятся массмедиа? На стороне власти, помогая ей манипулировать массами, или _#на стороне масс, способствуя устранению смысла, содействуя творимому над смыслом насилию? Медиа издеваются над смыслом и контр-смыс– лом, манипулируя одновременно во всех возможных смыслах, продвигая внутреннюю симуляцию системы и симуляцию, разрушающую систему.

Ситуацию, в которой оказывается современный человек, Бодрийяр сравнивает с той, в которой оказывается ребенок в мире взрослых. От него одновременно требуют быть и субъектом (самостоятельным, ответственным, свободным, сознательным), и объектом (покорным, послушным, пассивным). Что делает ребенок? Он вырабатывает свою защитную тактику. На требование подчиниться он отвечает непокорностью, своеволием, т. е. проявляет все возможные признаки субъекта. На требование самостоятельности, активности и т. п. он отвечает полным безразличием, пассивностью, покорностью, т. е. всем тем, что присуще объекту. Какая из этих стратегий имеет большую ценность? Ни та, ни другая, полагает Бодрийяр.

По его мнению, хотя в настоящий момент практика сопротивления по модели субъекта полагается более почетной, позитивной, не следует игнорировать и ценность обратного, объектного сопротивления. “В отношении системы, чьим аргументом является притеснение и подавление, стратегическое сопротивление представляет собой освободительные притязания субъекта. Но это отражает, скорее, предшествующую фазу системы, и даже если мы все еще находимся с ней в состоянии афронта, то это уже не является стратегической областью: актуальным аргументом системы является максимализация слова, максимализация производства смысла. А значит, и стратегическое сопротивление это отказ от смысла и от слова или гиперкон– формистская симуляция самих механизмов системы, представляющая собой форму отказа и неприятия. Она присуща массам – она равным образом отсылает назад к системе ее собственную логику, удваивая ее, и, словно в зеркале, смысл, не поглощая его. Заблуждаться в отношении стратегии грешно. Все движения, играющие только лишь на освобождении, эмансипации, воскрешении субъекта истории, группы, слова, на сознательности (точнее бессознательности) субъектов и масс, не видят того, что они находятся в русле смысла системы, чьим императивом сегодня является как раз перепроизводство и регенерация смысла и слова”

В третий блок глав работы вошли: “История клона” “Голограммы” “Крах”, “Симуляция и научная фантастика” “Животные, территория и метаморфоза” “Остатки” “Труп в спирали” “Последнее танго ценности” “О нигилизме” В них Бодрийяр попытался взглянуть на современную культуру и наиболее значительные исторические и культурные события последнего времени сквозь призму теории симулякров. Главы “Отходы” и “О нигилизме” наиболее репрезентативны.

Неверно, – полагает Бодрийяр, будто бы, когда мы извлекаем все. не остается ничего. Не может быть, чтобы не было никаких отходов. Эти отходы не располагают, однако, ни автономной реальностью, ни собственным местом: “они являются тем, чье разделение, ограничение, исключение означает... чего же больше? Именно через извлечение отходов обосновывается и вступает в силу реальность... чего же больше?” Странно, по мысли социолога, другое: этому термину не находится бинарной оппозиции. Отходы и что? Такой термин существует – только он, по мнению Бодрийяра, анонимен, нестабилен, не имеет определения. Позитивный сам по себе, только через нега– цию он становится реальным. “Невозможность определить, что же является отходами другого, характеризует фазу симуляции и агонии различающихся систем, фазу, в которой все становится отходами и остаточным. И наоборот, исчезновение роковой структуральной черты, отделяющей отходы от “???” и позволяющей отныне любому термину быть отходами другого, характеризует фазу обратимости, в которой, предположительно, нет больше отходов” Другим аспектом, столь же необычным, что и отсутствие оппозиции, является, согласно Бодрийяру, то, что отходы вызывают смех. “Любая дискуссия на эту тему провоцирует те же словесные игры, ту же двусмысленность и скабрезность, что и дискуссии о сексе и смерти. Секс и смерть являются двумя великими темами, за которыми признается способность провоцировать двусмысленность и смех. Но отходы являются третьей, а возможно, и единственной, две другие сводятся к ней как к самому образу обратимости. Отходы непристойны, поскольку они обратимы и заменяются внутри себя. Они непристойны и вызывают смех, как только может вызывать смех, глубокий смех, неразличимость мужского и женского, неразличимость жизни и смерти”

При этом понятие “отходы” по мнению Бодрийяра, куда более серьезно, чем может показаться изначально. “Из отходов, из остающихся нам энергий, из восстановления и консервации отходов сегодня создается критическая проблема человечества. Она неразрешима как таковая. Любая новая энергия, высвобожденная или растраченная, оставляет новые отходы. Любое желание, любая либидональная энергия производит новое отторгание. [...] Едва будет израсходован последний литр энергии (последним из экологов), едва только будет изучен последний дикарь (последним из этнологов), едва последний товар будет произведен (последней “рабочей силой”), едва последний фантазм будет высвечен (последним аналитиком), едва все будет высвобождено и потреблено “с последней энергией” мы обнаружим, что это гигантская спираль энергии и производства, отторгания и бессознательного, благодаря которой нам удалось замкнуть все в энтропическое и катастрофическое равновесие, что все это в действительности не что иное, как метафизика отходов, и она разразится вдруг во всех своих эффектах”

В последней главе книги Бодрийяр размышляет о том, что представляет собой сегодня нигилизм. Причем нигилизм этот, по его мысли, не простой: в отличие от нигилизма прошлого, он не отрицает и не разрушает. “Сегодняшний нигилизм, – полагает ой, – это нигилизм прозрачности , и он является в некотором роде более радикальным, более критическим, нежели его предшествующие исторические формы, поскольку эта прозрачность, эта поверхностность является, неразрешимым образом, прозрачностью системы, и прозрачностью любой теории, которая претендует на то, чтобы ее анализировать. Когда Бог умер, еще оставался Ницше, чтобы сказать об этом, – великий нигилист перед Вечностью и трупом Вечности. Но перед симулируемой прозрачностью всех вещей, перед симулякром идеалистической или материалистической завершенности мира в гиперреальности (Бог не умер, он стал гиперреальным), нет более теоретического и критического Бога, чтобы узнавать своих”

Нигилизм полностью реализовался не в разрушении, а в симуляции и разуверении. Бодрийяр выделяет в предшествующем нигилизме две формы. Первая это романтизм и Просвещение, она соответствует разрушению порядка очевидностей. Вторая это сюрреализм, дадаизм, абсурд, политический нигилизм, она соответствует разрушению порядка смысла. То, что мы имеем сегодня, – это третья форма нигилизма, совершенно отличная от прежних. “Сегодня – прецессия нейтрального, форм нейтрального и индифферентности. Я оставляю за всеми право поразмыслить, есть ли здесь романтизм, эстетика нейтрального. Сам я в это не верю все, что остается, это завороженность для пустынных и безразличных форм, для самого действия системы, которая нас аннулирует. Но завороженность (в противовес соблазну, привязанному к явлениям, и диалектическому разуму, привязанному к смыслу) представляет собой превосходную нигилистическую страсть, это есть страсть, присущая способу исчезновения. Мы заворожены всеми формами исчезновения, нашего исчезновения. Меланхоличны и заворожены, таково наше положение в эпоху невольной прозрачности”

Бодрийяр причисляет себя к нигилистам, если быть таковыми означает “предпочесть точку инерции и анализ необратимости системы вплоть до точки невозвратности; если быть таковыми означает находиться во власти способа исчезновения, а не способа производства; если быть таковыми означает переносить на нетерпимый предел гегемониче– ских систем радикальную черту насмешки и насилия, тот вызов, на который система вынуждена ответить своей собственной смертью” По его убеждению, “теоретическое насилие, а не истина вот что нам остается” Но на этот нигилизм система отвечает своим собственным нигилизмом – нигилизмом нейтрализации. Как пишет Бодрийяр, “система тоже нигилистична, в том смысле, что она обладает мощью превращать все, в том числе и то, что ее отрицает, в индифферентность”

Согласно Бодрийяру, “нет больше надежды для смысла. И, видимо, так оно и есть: смысл смертен. Но все то, чему он навязывал свое эфемерное царство, то, что он полагал уничтожить, чтобы создать царство Просвещения, очевидностей, – все это бессмертно, неуязвимо для самого нигилизма смысла или бессмыслицы. И вот где начинается соблазн”

Таким образом, по Бодрийяру, абсолютные ценности вовсе не исчезли, но стали операциональными, так что их теперь в избытке, на любой вкус. Воцарилась абсолютная прозрачность, имеющая, однако, сугубо симулятивный характер. Судьбою этого перенасыщенного мира являются инерция и индифферентность. Здесь патетику старого нигилизма сменяет угасание аффекта в меланхолии, сообразное с улетучиванием смысла в операциональных системах. Но даже подобная нигилистическая позиция, по Бодрийяру, чересчур теоретична, а значит, анахронична и должна упразднить себя.

В целом же введение в оборот философией постмодерна термина “симуляция” зафиксировало феномен тотальной се– миотизации бытия вплоть до обретения знаковой сферой статуса единственной и самодостаточной реальности. В данном аспекте Бодрийяр развил заложенную еще модернизмом идею “крушения реальности” В свое время блестящий драматург Эжен Ионеску зафиксировал соответствующий процесс применительно к вербальной сфере: “слова превращаются в звучащую оболочку, лишенную смысла: ...и весь мир предстал передо мною в необычном свете, возможно, в истинном своем свете, как лежащий за пределами истолкований и произвольной причинности”

“Замена реального знаками реального”, по Бодрийяру, становится лозунгом современной культуры, эволюционирующей от парадигмы “отражения реальности” до маскировки ее отсутствия, и идущей дальше, достигая современного состояния, когда означающее “вообще не соотносится с какой бы то ни было реальностью” В сущности, бодрийяров– ская симуляция основана на культивации и экстраполяции на все сферы социальной жизни презумпции “пустого знака”, т. е. исходит из фундаментального “отрицания знака как ценности, из знака как реверсии и умерщвления всякой соотнесенности”

Бодрийяр осуществляет анализ процесса симуляции, понятой как “порождение, при помощи моделей, реального без истока и реальности: гиперреального” В рамках симуляции реальное как конструируемый продукт “не обязано более быть рациональным, поскольку оно больше не соизмеряется с некой идеальной негативной инстанцией. Оно только операционально. Фактически, это уже больше и не реальное, поскольку его больше не обволакивает никакое воображаемое. Это гиперреальное, синтетический продукт, излучаемый комбинаторными моделями в безвоздушное пространство”

“Гиперреальность”, также выступающая одним из базовых концептов миропонимания Бодрийяра, характеризует ситуацию, когда феномены истины, адекватности, реальности перестают восприниматься в качестве онтологически фундированных и воспринимаются в качестве феноменов символического порядка. В подобно организованном пространстве феномен реальности обретает характеристики гиперреальности, в рамках которой оригинал и копия (подделка) сосуществуют в одном культурном контексте. Таким путем постмодернизм выводит человека из-под диктата одной определенной культуры: транскультурный мир располагается не в зоне директории по отношению к наличным культурам, но одновременно внутри их всех. Транскультура отнюдь не определяется как сумма содержаний наличных культур, но предлагает процессуаль– ность их игровых модификаций.

Современное общество конституируется как общество тотальной зрелищности – как так называемая витро-куль– тура (вспомним идею Ницше об “исторической болезни” европейской цивилизации, собирающей в своих музеях осколки прошлых культур). Согласно Бодрийяру, закончилась не только история, но и сама реальность, уступив место симулятивной “гиперреальности” симулякров. В культуре постмодерна статус знака и статус объекта оказываются неразличимы. Бодрийяр фиксирует эту ситуацию посредством метафоры “злой демон образов”

Фактически гиперреальность в трактовке Бодрийяра может быть оценена как реакция культуры на собственную тотальную симуляционность: американские восковые панорамы исторических событий в натуральную величину, Диснейленд и т. п. Последний, по его мнению, зона безусловной пассивности: познание его “действительности” возможно лишь благодаря имитациям “действительности” которая сама по себе носит симуляционный характер. В пространстве гиперреальности желания оказываются продуктом манипуляций, вкус и стиль – результатом своего рода идеологической экспансии социальности в индивидуальное сознание. (По оценке У Эко, атрибутивной характеристикой гиперреальности является то, что она заставляет поверить: именно такой и должна быть подлинная реальность.)

Рассматривая современность как эру тотальной симуляции, Бодрийяр трактует в этом ключе широкий спектр социальных феноменов, демонстрируя их симуляционный характер в современных условиях. Если власть выступает как симуляция власти, то и сопротивление ей не может не быть столь же симу– лятивным; информация не производит смысл, а “разыгрывает” его, подменяя коммуникацию симуляцией общения (“пожирает коммуникацию”). Симуляция у Бодрийяра, таким образом, располагается “по ту сторону истинного и ложного, по ту сторону эквивалентного, по ту сторону рациональных отличий, на которых функционирует любое социальное” Реальность в целом подменяется симуляцией как гиперреальностью: “более реальное, чем само реальное вот таким образом оно упраздняется” Не замечая свершившегося, культура, однако, продолжает “симуляцию реального”; в качестве симптомов этого Бодрийяр констатирует “непомерное раздувание... знаков реальности. Непомерное раздувание вторичных истины, объективности и аутентичности...

Бешеное производство реального и референтного...: такова симуляция в касающейся нас фазе”

А. А. Грицанов, Н. Л. Кацук, В. В. Фуре

СИМУЛЯЦИЯ

понятие постмодернистской философии, фиксирующее феномен тотальной семиотизации бытия вплоть до обретения знаковой сферой статуса единственной и самодостаточной реальности. В данном аспекте постмодернизм развивает заложенную еще модернизмом (см.)идею “крушения реальности”, – уже Э. Ионеску фиксирует соответствующий феномен применительно к вербальной сфере: “слова превращаются в звучащую обблочку, лишенную смысла: ...и весь мир предстал передо мною в необычном свете, возможно, в истинном своем свете, как лежащий за пределами истолкований и произвольной причинности”

Понятие “С.” выступает базовым термином в философии Ж. Бодрийяра (см.)– см. “Симулякры и симуляция” (Бодрийяр)– согласно которой “замена реального знаками реального” становится лозунгом современной культуры, эволюционирующей от парадигмы “отражения реальности” до маскировки ее отсутствия. В дальнейшем же, в границах культуры постмодерна, достигается состояние, когда, по Бодрийяру, означающее [см.]“вообще не соотносится с какой бы то ни было реальностью” (см. “Пустой знак”).Концепт “С.”, согласно Бодрийяру, исходит из фундаментального “отрицания знака как ценности, из знака как реверсии и умерщвления всякой соотнесенности” Бодрийяр предпринимает анализ процесса С., понятой как “порождение, при помощи моделей, реального без истока и реальности: гиперреального” (см. Гиперреальность.– А. Г.).

По мысли Бодрийяра, в рамках С. реальное как конструируемый продукт “не обязано более быть рациональным, поскольку оно больше не соизмеряется с некой идеальной негативной инстанцией. Оно только операционально. Фактически, это уже больше и не реальное, поскольку его больше не обволакивает никакое воображаемое. Это гиперреальное, синтетический продукт, излучаемый комбинаторными моделями в безвоздушное пространство” Рассматривая современность как эру тотальной С., Бодрийяр трактует подобным образом широкий спектр социальных феноменов: если власть выступает как С. власти, то и сопротивление ей не может не быть столь же симулятивным; информация не производит смысл, а “разыгрывает” его, “пожирая коммуникацию” С. общения.

С., у Бодрийяра, таким образом, располагается “по ту сторону истинного и ложного, по ту сторону эквивалентного, по ту сторону рациональных отличий, на которых функционирует любое социальное” Реальность в целом, по Бодрийяру, подменяется С. как гиперреальностью: “более реальное, чем само реальное вот таким образом оно упраздняется” Не замечая свершившегося, культура, по убеждению Бодрийяра, продолжает “симуляцию реального”: он констатирует “непомерное раздувание... знаков реальности. Непомерное раздувание вторичных истины, объективности и аутентичности... Бешеное производство реального и референтного...: такова симуляция в касающейся нас фазе”

В целом Бодрийяр постулирует своего рода победу спекулятивного образа реальности в процессе С. над реальностью как таковой. По его мысли (“Злой демон образов”), образ “навязывает реальности свою имманентную эфемерную логику, эту аморальную логику по ту сторону добра и зла, истины и лжи, логику уничтожения собственного референта, логику поглощения значения”, он “выступает проводником не знания и не благих намерений, а наоборот, размывания, уничтожения значения (события, истории, памяти и так далее)”

По убеждению Бодрийяра, доминирование С. в современной культуре особо ярко демонстрирует кино, которое “плагиаторствует у самого себя, вновь и вновь тиражируется, переделывает свою классику, реактивирует свои мифы, переделывает немое кино таким образом, что оно становится более совершенным^ нежели изначальное немое кино и т. п.: все это закономерно, кино заворожено самим собой как утраченным объектом, в точности так, как оно (и мы тоже) заворожено реальным как исчезнувшим референтом”

Аналогично оценивает современную культурную ситуацию и Р Барт (см.).По его мнению, человек как носитель языков культуры погружен в знаковую, текстуальную среду, которая и есть тот единственный мир, который ему дан. Как пишет Барт, если древние греки “взволнованно и неустанно вслушивались в шелест травы, в журчание источников, в шум ветра, одним словом в трепет Природы, пытаясь различить разлитую в ней мысль” то “так и я, вслушиваясь в гул языка, вопрошаю трепещущий в нем смысл – ведь для меня, современного человека, этот язык и составляет Природу” В этом отношении, по Барту, практически нет разницы, интерпретировать ли человека как стоящего “перед лицом мира” или как стоящего “перед лицом книги” Соответственно, согласно Барту, феномен “объективности” оказывается в этом контексте “просто одной из форм воображаемого”

В рамках “симуляционного” подхода культурная организация бытия фактически совпадает с универсалией текста: так, Ф. Джеймисон (см.)говорит о “фундаментальной мутации самого предметного мира – ставшего сегодня набором текстов” Постмодернистские аналитики фундированы радикальной трансмутацией традиционного понимания культуры в качестве “зеркала мира” [см. “Философия и зеркало природы” (Рорти)].Речь идет сейчас скорее о правомерности трактовки философской и культурной рефлексии посредством образа “зеркала зеркал”

Следовательно, по справедливой формулировке Барта, сознание никоим образом не является “неким первородным отпечатком мира, а самым настоящим строительством такого мира” Согласно же мнению Ж.-Ф. Лиотара (см.),парадигма постмодернизма зиждется на радикальном отказе от идеи первозданнос– ти, автономной спонтанности, несконст– руированности культурного объекта.

См. также: Симулякр, “Симулякры и симуляция” (Бодрийяр).

А. А. Грицанов