сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 132 страниц)
========== Глава 1. Зимний приют ==========
Раз, два, три, четыре, пять
Вместе будем мы считать.
Кто пойдет за Семь Преград:
Скоморох или пират?
Раз – лишился глаз.
Два – прочь голова.
Три – слезу утри.
Кто пойдет за Семь Преград?
Убийца, шут и конокрад?
Дурак, певец, сестра и брат?
Кладоискатель или клад?
Четыре – прочь от мира,
Пять – бегом бежать,
Шесть – дорога есть,
Но семь – могила всем.
Кто пойдет за Семь Преград?
Верный слову или гад?
Серый волк, орел, медведь?
Кто-то должен помереть.
Кто их будет хоронить?
Ты ответь – тебе водить.
Детская считалочка.
Мелония, 1629 год Четвертой Эпохи Этлана Срединного
Между остриев горных пиков, похожих издали на кривые обломанные зубы и покрытых толстыми ледяными шапками, в бурлящем котле из низких облаков, что вечно кипели над горами, просыпаясь то снежной порошей, то ледяными дождями, родился ветер. Ему привольно было носиться здесь: в вечном холоде никогда не прекращающейся зимы, дергая туда-сюда недовольно ворчащие бока туч, сметая длинные белые шали со склонов и растягивая их между гор в низком зеленоватом небе середины зимы. Он рычал и бился в узких ущельях, где никогда не ступала нога человека, завывал и кричал на разные голоса в гулких перевалах и трещинах горной породы. Казалось, его голос столь громок, а руки сильны, что ему ничего не стоит поколебать вековечное спокойствие льдов, сорвать лавину и потащить ее вниз в реве недовольной земли и каменных глыб, наталкивающихся друг на друга и стены каньонов, давящих все под собой, все нарастая и нарастая.
В неистовом веселье ветер с рычанием несся вниз, к подножию гор, поросших темным хвойным лесом. Колючие ёлки раскачивались под его прикосновениями, мотая мохнатыми головами и сбрасывая на землю толстые снежные шапки, что намело за последние дни. Ветер несся меж их смолистых стволов, срывая крохотные чешуйки коры и сшибая шишки, ломая сухие ветви, клоня к земле молодые кроны. Словно гигантской щеткой поднял он с ледяного наста пригоршни колючих снежинок, взметая их вверх, к солнцу, раскидывая алмазным крошевом в прозрачно-зеленом морозном дыхании зимы. А потом со всей силой швырнул прямо в лицо Раде, отчего она поморщилась и негромко заворчала под нос ругательства. И без того холод стоял такой, что зубы во рту ныли, а еще и сугроб за шиворотом прибавился, и теперь впору было выть.
Впрочем, она уже почти что закончила сбор сухого валежника для отопления помещения, а потому и торчать на этом ветродуе долго ей было без надобности. Торопливо навалив на руки еще несколько толстых сухих сучьев, она вприпрыжку поковыляла по сугробам к открытому люку в земле, не глядя, свалила всю кучу вниз, в черный зев открывшейся землянки, спустилась следом и плотно закрыла за собой люк.
Здесь было теплее, чем наверху, но не настолько, чтобы зубы прекратили стучать, словно голодные дятлы в сушняке. Чтобы не свернуть себе шею в темноте, перед выходом наверх Рада повесила в помещении масляный фонарь, и теперь он вырывал у теней небольшой круг желтого света. Видно было хлам возле стен: потрескавшиеся коробки, клети, какие-то гнилые доски, веревки и мешки с непонятным содержимым. В дальнем конце помещения возле лаза в другую комнату была навалена громадная куча сена, почти что стог, прелого и примятого. Запах здесь стоял и вовсе странный: сладко-острый, с примесью опасности логова хищника, стряпни, что готовила Улыбашка, пыли и плесени, которыми поросли стены, полы и весь этот хлам на полу. Поморщившись, Рада кое-как подобрала толстые сучья, подцепила одним пальцем фонарь и, нагнувшись в три погибели, полезла в узкий лаз, что вел в следующее помещение.
Одним богам было известно, зачем Редлог, мародер и контрабандист, которого они наконец-то нашли, устроил себе убежище в этой глуши. Как непонятно было и то, с какой стати он нагреб сюда всю эту рухлядь. Рада только удивленно брови вскидывала, видя торчащие из «мешков с добром», как он называл свои богатства, старые прохудившиеся сапоги, проржавевшую сбрую, потрескавшиеся вожжи, которые, судя по их виду, кто-то грыз, куски трухлявой ткани, разваливающейся на нитки прямо в руках, и даже речной песок, которого было аж три мешка. «Добро» Редлога занимало все свободные помещения, а здесь их было очень много – коридоры, словно кротовьи норы, тянулись во все стороны под зимним лесом. У стен высились пирамиды из фарфоровых горшков и ваз, стояли стопками серебряные и медные тарелки, валялись скатки канатов, мешки с шерстью и пряжей, мешки с одеждой и специями, мешки с давно протухшей мукой, кишевшие жучками. Были здесь золотые карнизы, скрученные в скатки шелковые ковры и тканые гобелены, стояла обитая кожей и замшей мебель, причем между креслами, которым самое место было в королевском дворце, виднелись и гнилые табуретки на частично выпадающих ножках, которые даже бедняк постеснялся бы втащить на кухню. В одном углу Рада обнаружила отодранный целиком от стены вместе с крепежной смесью кусок фарфоровой плитки с изображением толстой русалки, расчесывающей свои волосы. А Улыбашка клялась и божилась, что в одном из дальних помещений в старом мешке, набитом сухарями, которые обычно брали с собой вместо пайка солдаты, уходя в длительные походы, свил себе гнездо енот. Енота Рада не видела, но ей было достаточно и того, что она наблюдала вокруг себя. Кажется, можно было несколько лет обходить эти комнаты и разглядывать, без конца рассматривать то барахло, что стащил сюда со всего мира Редлог.
Были и поистине ценные вещи. Ящики с золотом – монетами, слитками, перстнями и прочими украшениями, - стояли вперемешку с золочеными подносами, отодранной от стен позолоченной лепниной. Коллекции редких драгоценных камней соседствовали с личными перстнями-печатками, вырезанными из камня, каждый из которых стоил целое состояние и принадлежал, скорее всего, дворянам. Правда, ни одну из эмблем Рада так и не узнала. Усыпанное изумрудами, рубинами и алмазами оружие со всех концов света небрежно было свалено в кучи у стен среди какого-то изношенного тряпья, а в одной из комнат стояла статуя, целиком вырезанная из нефрита, - обнаженная девушка в человеческий рост с птичьими крыльями за спиной, поддерживающая волосы, чтобы те не падали ей на плечи. Рада долго пристально рассматривала эту статую, гадая, не может ли эта девушка быть частью какой-то скульптурной группы: на боку у нее четко просматривался ровный спил, словно ее отделили от основной части монумента и унесли.
Шагу нельзя было ступить в этом странном логове, чтобы не наткнуться на что-нибудь, не опрокинуть какой-нибудь очередной медный горшок с птичьими костями, или не поскользнуться на шелковых отрезах, небрежно разбросанных по полам. Она и ее спутники передвигались в облачке грохота, ойканья, тихой ругани, а следом за ними метался Редлог, заламывая руки и кляня их на всевозможные лады, причитая, что они портят ему интерьер и перемешивают его четко расставленную коллекцию. Рада подозревала, что он даже и помнить не помнил о том, что у него здесь сложено, и что это далеко не единственный схрон, в котором странный мародер прятал свое добро, но вслух этого не говорила, чтобы не злить хозяина.
Редлог был со странностями, и это было еще мягко сказано. Рада привыкла к тому, что у каждого из ее спутников за душой скрывалось множество тайн, которые те не торопились вытаскивать на свет. Эльф Алеор, как выяснилось недавно, родной брат Рады, носил в себе проклятую кровь великого короля древности Ирантира, которая периодически вылезала на свет кровожадным монстром, и остановить ее им стоило огромных трудов. Лицо гномихи Улыбашки было обезображено громадным шрамом, а характер у нее был что еж: сверху острые иглы, снизу мягкое пузико и довольное топотание. Каменорукий ильтонец Кай был революционером, Черным Жрецом, пошедшим против Церкви Молодых Богов и организовавшим несколько школ для обучения людей общению с Тенями, за что обычно Церковь жестоко карала даже по одному только подозрению в подобной деятельности. А Лиара… Ее искорка совершила невозможное, дотянувшись до силы, которая вращала миры, и впустив ее в собственное сердце. Но на фоне даже таких людей Редлог все равно выделялся, словно баклан среди воробьев.
Едва не свалив стоящую прямо поперек прохода пирамиду керамических горшков, Рада протиснулась внутрь второго помещения, ярко освещенного и хорошо натопленного, и со вздохом опустила на пол сухие дрова. Эта комната оказалась больше предыдущей и не настолько захламлена, но и тут было на что посмотреть. Судя по всему, ее Редлог выбрал под место своего постоянного обитания, а потому некоторым образом украсил, придав ей более обжитой вид. Под потолком висело два гамака, один поменьше, другой побольше, к стенам, прибитые гвоздями прямо сквозь раму, были прикреплены пейзажи, изображающие извержения вулканов и только их. Над одной из картин горделиво торчал прибитый к какому-то корню гвоздем сапог с отошедшей подошвой, выглядящий так, словно скалился на Раду. С другой стороны комнаты со стен свисали рыболовецкие сети, от которых сильно несло тиной и чем-то гнилым. В центре комнаты был устроен большой очаг, дрова для которого она и принесла. Возле него стояло высокое кресло с оббитой потершейся тканью спинкой, в котором обычно предпочитал сидеть хозяин всего этого добра, протянув длинные ноги к пламени. В углу помещения высилась громадная куча сена, на которой спал его приятель – бурый медведь, к присутствию которого здесь Рада все никак не могла привыкнуть.
Ее спутники разместились у очага на толстом ковре, который ворча и морщась, все-таки выделил им Редлог. Возле пламени, облокотившись о спинку кресла, в которое хозяин строго-настрого запретил кому-либо садиться, устроился Алеор. Его гладкие черные волосы спадали на плечи, в тонких пальцах была зажата трубка, над которой вился, танцуя и закручиваясь, серый дымок, а в голубых глазах застыла искорка смеха. В последние дни он только и делал, что улыбался, будто все происходящее его смешило. Раде же от этого всего выть хотелось. Одет Алеор был во все черное, и на фоне его сумрачной фигуры ярко выделялась вырезанная из кости доска для игры в старинную эльфийскую игру литцу, стоящая на ковре недалеко от него. Фигурки на ней уже начали свое движение, часть из них успела покинуть поле и теперь горбилась среди густого ворса ковра. А напротив эльфа, на другой стороне доски, разместился Первый Жрец Черной Руки Каярди, или просто Кай, как звали его друзья.
Кай был высок, гораздо выше Алеора, и когда он стоял в полный рост, голова его касалась потолков помещения. Черты его лица чем-то напоминали эльфийские, во всяком случае, в них присутствовала мягкая мужественная красота, уверенная и надежная, под стать его характеру. Волнистые каштановые волосы Кая сейчас были собраны в хвост на затылке, открывая взору сильную челюсть и девственно чистую кожу, которой никогда не касалась бритва. На вошедшую Раду поднялись два прозрачно-зеленых глаза, цвета пронизанной солнцем толщи воды в лесном заросшем озере. Точно такого же цвета были и руки Кая – самое странное, что Раде приходилось видеть в жизни. Ильтонцев недаром называли каменорукими: нефритовые плечи в два раза шире человеческих поблескивали в приглушенном свете ламп, руки состояли из четырех стыковавшихся друг с другом каменных глыб, которые вращались вокруг своей оси в любую сторону. Пятой глыбой была кисть с грубо вырезанными пальцами-башенками, каждый сустав которых тоже вращался. Ильтонцев вырезали из камня во время Первой Войны, создали из неподатливой породы, чтобы те вели битву плечом к плечу с обескровленными людскими войсками, но доделать не успели. Прошло семь тысяч лет, и народ этот давно уже считался самым мирным во всем Этлане Срединном, чему Кай был замечательным примером.
Рада в который раз уже подивилась на эти руки. Сейчас Кай снял свою толстую телогрейку, и тело его закрывала рубаха без рукавов, из-под края которой виднелось сочленение кожи и нефрита его плеч. Выглядит, будто карнавальный костюм, подумалось Раде. И правда, Кай словно натянул на свои руки другие, вырезанные из толстой бумаги и раскрашенные, только так лишь казалось со стороны. Он аккуратно поднял руку, бесшумно двигающуюся, и отблески огня подсветили нефрит, загадочно мерцавший изнутри. Толстые неповоротливые на вид пальцы бережно обхватили крохотную фигурку на игральной доске – клешня краба, что пытается взять травинку, - а потом аккуратно переставили ее на несколько клеток вперед. Сидящий напротив Кая Алеор нахмурился и запыхтел трубкой. Насколько Рада успела понять, игроком ильтонец был отличным.
- Что-то ты мало принесла, - заворчала Улыбашка, разглядывая сваленные перед ней на пол дрова. – Мы это спалим в два счета, и потом снова идти.
- Вот и иди, - отозвалась Рада, стряхивая с плеч наметенный на дубленку снег. – А я больше туда ни ногой.
Улыбашка бросила на нее угрожающий взгляд, который незнакомого человека запросто заставил бы отступить или даже выхватить оружие, но ничего не сказала. Лицо маленькой коренастой гномихи пополам себя шире с темными волосами и недобрым взглядом черных, как у ворона глаз, пересекал громадный шрам, оттягивая левый угол рта вверх в вечном оскале, в то время, как вторая половина лица сохраняла полную подвижность. Оттого вид у Улыбашки всегда был грознее некуда, и при взгляде на нее даже бывалые охотники за головами хмурились и напрягались, в любой миг готовые отразить удар. И при этом характер у гномихи был теплее некуда, не считая ее вечного ворчания, ругани и жалоб. Она обожала стряпать и кормить всех своей стряпней, причем отменной, хорошо шила, была хозяйственной, запасливой и аккуратной. К Раде с Лиарой она относилась почти что с материнской нежностью, хоть самой Раде доставалось от нее гораздо больше, чем искорке, но за дело, как та вынуждена была признать.
- Холодно, Рада? – вскинула глаза сидевшая недалеко от гномихи искорка. Взгляд у нее был встревоженный, пальцы на тонких золотых струнах арфы замерли. – Замерзла? У нас есть горячий чай, я сейчас налью тебе.
В который раз уже, глядя в эти серые глаза, Рада задохнулась от нежности, понимая, что ничего не может выговорить, и лишь кивнула ей, неловко принимаясь расстегивать пуговицы дубленки на груди. Даже сейчас, по прошествии долгих месяцев с того момента, как они познакомились, Рада все никак не могла понять, как же это получилось. Какие боги привели Лиару ей навстречу? За что ей была послана эта Милость?
Глаза ее искорки были серыми, как штормовое море, в котором утонули, посыпавшись с неба после грозы, серебристые звезды. Она была маленькой, на голову ниже Рады, гораздо меньше ее, она была хрупкой и изящной, словно маленькая птичка, примостившаяся в ковше больших загрубевших от рукояти меча ладоней Рады. Ее жесткие кудряшки, целая копна, столь густая, что в ней запросто можно было потерять собственную руку, были каштановыми, спускались до самых плеч, и каждый раз Рада мучительно хотела запустить в них пальцы, целовать каждый завиток, прижимая эту маленькую девочку к себе, пряча ее в кольце своих рук, чтобы никогда никакая беда не коснулась ее.
А еще она до сих пор не понимала, почему Лиара выбрала именно ее. Не Алеора, наследника Лесного Дома эльфов, легендарного мрачноватого наемника, о подвигах которого было сложено столько песен. Не Кая, мягкого, но при этом надежного, как стена, доброго и тихого, как раннее утро. Или не еще кого-нибудь из тех, кого они уже успели встретить во время своего долгого путешествия из далекой Мелонии сюда, к краю известного мира, за которым лежали Семь Преград – цель их похода. Нет, эта волшебная девочка с глазами-море, этот маленький нежный огонек дрожал и танцевал прямо в ладонях Рады и только для нее, и от этого в сердце что-то болезненно сжималось, и бесконечная золотая мягкость растекалась по каждой клеточке тела.
Лиара засуетилась возле очага, где на полу у самого края пламени стоял закопченный котелок и несколько жестяных походных кружек. Плавным жестом она заправила кудрявую прядку волос за ухо, нагибаясь над чайником и принимаясь заваривать чай. Рада затаила дыхание, когда на фоне языков огня медленно мазнули ее густые, закрученные ресницы, такие длинные, что на них повеситься можно было, такие мягкие, что их хотелось целовать бесконечно. Отблеск огня отразился в темных зрачках Лиары, и Рада с трудом заставила себя отвернуться от нее. Она была слишком хороша в каждом своем движении, в каждом жесте. Она была такой желанной, что от этого нестерпимого чувства ноги подкашивались. Давай, возьми себя в руки. Тебе нужна светлая голова, для всего остального еще не время.
