Текст книги "13 кофейных историй (СИ)"
Автор книги: Софья Ролдугина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 62 (всего у книги 139 страниц)
– Полностью согласна с вами! – горячо поддержала его я. – Знаете, до этого электромобиля у меня тоже был газолиновый…
Вот так, беседуя о техническом прогрессе и превосходстве электричества над бензином, мы прошли к воротам. Автомобиль и впрямь оказался точной копией моего. Я даже поймала себя на том, что ожидаю увидеть на месте водителя Лайзо, но там восседал весьма пожилой и грузный мужчина, облаченный в строгую униформу. Когда мы сели, маркиз сделал странный жест рукой, привлекая внимание водителя, и лишь тогда автомобиль тронулся.
– Этого прекрасного человека зовут Бристон. Он хорошо разбирается в своем деле, верен и к тому же глух и нем, – как бы невзначай заметил маркиз. – На мой взгляд, таким и должен быть идеальный водитель.
Не нужно быть сыщицей, чтобы догадаться, на кого намекал дядя Рэйвен.
– Вы так полагаете? – задумчиво ответила я. – Но леди Милдред говорила, что любая леди, выходя в свет, должна быть совершенна даже в мелочах – от перьев на шляпке до кучера в карете. Если вы говорите, что я обворожительна, то и водитель у меня должен быть соответствующий.
Маркиз рассмеялся:
– Туше. Но если передумаете когда-нибудь – знайте, я всегда подберу вам подходящую кандидатуру на место водителя…
Некоторое время мы хранили молчание. За это время автомобиль успел доехать до границы Вэст-энда, где начинался лучший парк Бромли – Черривинд. Неловкость, возникшая было после намеков на Лайзо, испарилась, стоило мне выйти и полной грудью вдохнуть свежий воздух.
– Парк находится за краем «бромлинского блюдца», – негромко произнес маркиз, обводя долгим взглядом окрестности. Дожди последних дней и относительное тепло уничтожили пушистое снежное одеяло, укрывавшее землю еще недавно, в ночь на Сошествие, и теперь вокруг царили коричневые, черные и зеленые оттенки. – Холмы отсекают ветра, дующие от Смоки Халлоу и Эйвона, зато ветер с моря доходит сюда беспрепятственно. К тому же в этой части преобладают северные хвойники – можжевельник, ели, даже сосны встречаются. Да еще зимою и весной здесь пустынно – мало кто может оценить мрачную прелесть здешних мест. Но, думаю, вам прогулка здесь будет интересна. К слову, об интересных событиях. Я узнал недавно, что…
– Неужели еще одна статья? – похолодела я и от испуга перебила маркиза, позабыв об элементарных правилах вежливости. – Только не говорите мне, что мистер Остроум сделал очередной выпад!
Улыбка дяди Рэйвена приняла необыкновенно хищный вид.
– Что вы. Конечно, «слово – свободная птица», как говорят журналисты и писатели, но владельцы газет слишком дорожат моей благосклонностью. Так что опасаться вам теперь стоит только желтых дешевых изданий, которые никто всерьез не воспринимает. Нет, Виржиния, я о вашем званом ужине в честь дня рождения. И о том, что будет через неделю после него.
– Вот как? – только и сумела ответить я – и окончательно растерялась. Откуда маркиз мог узнать о двух списках гостей и двух празднествах? Впрочем, глупый вопрос, он ведь всегда все знает… – Вы… вы осуждаете меня?
– Осуждаю? – вот теперь удивился дядя Рэйвен – настолько, что даже замедлил шаг. – Конечно, нет. Наоборот, считаю, что это весьма разумный ход. Разумеется, я бы предпочел иметь возможность взглянуть на второй список и повлиять на ваш выбор гостей… Но, боюсь, это стало бы проявлением неуважения к вам, Виржиния. В конце концов, двадцать лет – уже серьезный возраст. И, согласно завещанию леди Милдред, с этих пор вы будете считаться полностью взрослой… а опекун вам более не потребуется. Таким образом, я останусь лишь в статусе вашего жениха. Если вы не планируете разорвать помолвку.
Разговор принимал странный оборот. Я не сразу нашлась с ответом. Мы даже успели углубиться в переплетение ровных дорожек из белого песка в зеленых лабиринтах елей и можжевельника. По-весеннему яркое солнце слепило глаза, и уйти в ароматную тень хвойников было мне только в радость.
– Нет, пока я не планирую расторгать помолвку, если и вы не имеете иных планов, – наконец нашла я подобающую фразу для ответа. – И, сказать откровенно, дядя Рэйвен, я не думаю, что в наших с вами отношениях что-то изменится после моего двадцатилетия. Ведь вы и раньше не злоупотребляли ролью моего опекуна, полностью утвердив мое право подписи даже в тех документах, которые формально требовали вашего согласования. Да и в обычной жизни вы почти не ограничивали меня…
– Это лишь потому, что вы не давали мне повода, действуя разумно и обдуманно, – быстро ответил маркиз, и в голосе его на мгновение промелькнула тень облегчения. Значит, мое отношение к изменению формального статуса опекуна было для него настолько важно? – И, возвращаясь к вашему дню рождения…
Я оступилась, увлеченная своими мыслями, он отставил локоть, чтобы я могла на него опереться. Даже сквозь многие слои ткани мне мерещилось тепло.
– …Знаете, Виржиния, когда-то давно ваш отец поступил так же. На свое двадцатилетие он, под руководством отца и матери, устроил чопорный званый вечер в особняке Эверсанов. Да, в том самом, что потом сгорел… – Рокпорт посмотрел на меня поверх синих стеклышек очков и улыбнулся. – А потом, тремя неделями позже, отпраздновал ту же знаменательную дату с друзьями по колледжу охотой на лис. Я был среди приглашенных – тогда еще шестнадцатилетний юнец, толком не разбирающийся в этом мире и его законах. А сейчас, на правах доброго, но строгого дядюшки, буду присутствовать лишь на официальном мероприятии уже в честь вашего двадцатилетия, Виржиния.
Я отвернулась, растерянно разглядывая острые вершины елей, как будто царапающие безупречно голубое небо.
– Вы сердитесь?
– Хотел бы сердиться, да не могу, – ответил маркиз ровно. – Ибо понимаю вас, Виржиния, слишком хорошо. Я не всегда был «строгим дядюшкой»… И знаю, как присутствие неправильного гостя может испортить праздник. Особенно такого, как я. Но, может, вы позволите мне прийти тайно? Хотя бы для того, чтобы я мог убедиться, что все хорошо.
– Тайно? – я удивилась – а потом задумалась. Почему нет? Впустить маркиза с черного хода, посадить за столиком за ширмой… И тогда маркиз сможет наблюдать за праздником, но в то же время будет избавлен от необходимости участвовать в нем. – Почему бы и нет? Подумаю, как это можно устроить, – пообещала я и улыбнулась дяде Рэйвену. – И спасибо за то, что устроили эту чудесную прогулку. Черривинд-парк действительно прекрасен в это время года!
– Рад, что смог порадовать вас, драгоценная моя невеста, – шутливо ответил дядя Рэйвен.
Но за его словами чувствовалось нечто большее.
Настоящая благодарность за что-то очень важное для него…
Мы прогуливались по парку еще около часа. По моему настоянию дядя рассказал о том, как праздновал свое двадцатилетие мой отец – и это оказалась занимательнейшая история. Чего стоил один эпизод с попыткой приманить загадочного Лисьего Короля на кольцо кровяной колбасы! Я столько не смеялась уже давно… Полагаю, и сам маркиз изрядно позабавился, рассказывая мне все это.
Что же касается ланча в «Садах Эфиропы», то он меня разочаровал. Нет, еда была отменной, и даже кофе не вызывал особых нареканий… Но не было той особенной атмосферы уединенности и уюта – все нарочито роскошное, пышное, торжественное. Поэтому в «Старое Гнездо» я возвращалась преисполненная гордости за свою собственную кофейню.
Мадлен первой встретила меня на кухне – счастливой улыбкой, объятиями и тысячей жестов, долженствующих поведать о том, как прошли два дня без хозяйки. Георг и миссис Хат терпеливо стояли в сторонке, дожидаясь, пока Мэдди выплеснет свои чувства, и только потом поприветствовали меня.
– К слову, леди Виржиния, – добавил Георг после всего. – Около часа назад заходил Эллис. Он надеялся застать вас дома или в кофейне, но слуги сообщили ему, что вы уехали по делам. И тогда он оставил вам записку. Сказал, это заинтересует вас.
Записка была возмутительно короткой.
Дорогая Виржиния!
Я выяснил имя того, кто приобрел моток той самой лиловой ленты полтора года назад.
Подробности вечером.
Рассчитываю на ужин.
Навечно Ваш,
Эллис
После четырехдневного моего отсутствия в кофейне оказалось вдвое больше гостей, чем обычно. Это было приятно – значит, по мне все же скучали и ждали, когда я вернусь. На огонек заглянули почти все завсегдатаи: Луи ла Рон, миссис Скаровски с мужем, ветреный художник Эрвин Калле с очередным своим «вдохновением» – на сей раз женщиной лет двадцати пяти, с определенно восточными корнями, на первый взгляд весьма самоуверенной и обладающей неплохим вкусом. Она была представлена как мисс Ширли, и вскоре зарекомендовала себя остроумной и тонко чувствующей грань собеседницей. Почтили кофейню своим присутствием и старая виконтесса Стормхорн, и полковник Арч с младшим сыном – юноша, к слову, нынче был чрезвычайно мил и даже изволил преподнести мне в подарок букет лилий, отчаянно заикаясь.
Цветы я поставила в вазу на центральном столе. И, право, не прогадала – они благоухали так сильно, что заглушали даже запах тушеной говядины, приготовленной для Эллиса несколькими часами позднее. В доме столь ароматным растениям явно было не место…
– Я не опоздал? – Эллис с улыбкой вошел через главную дверь и по-хозяйски повернул ключ, вставленный в замок. – О, вижу, я как раз вовремя! Вечер добрый, Виржиния. Неужели вы снова решили перейти на живые цветы?
– О, нет, зимою это слишком дорого, – рассмеялась я. Эллис же шутливым объяснением не удовлетворился и заинтересованно выгнул бровь. Пришлось сдаться: – А букет – подарок от Арча-младшего. Юноша, на мой взгляд, слишком романтичен для карьеры военного, но благодаря армии у него отличная осанка и манеры, а значит, он весьма приятен в общении… Присаживайтесь, Мэдди сейчас принесет ваш ужин и мой кофе. Как дела на службе?
– Прекрасно! – Эллис стащил форменную шинель, влажную от густого тумана, и пристроил ее на спинку стула. Туда же секунду спустя отправилось и кепи. – Мы далеко продвинулись, самое сложное уже осталось позади. А впереди – самое неприятное… и ненадежное действо, в котором от нас зависит столько же, сколько и от удачи.
Эллис так мрачно уставился на лилии, что они даже немного подувяли.
Впрочем, нет, показалось.
– Вы упоминали в своей записке, что отыскали человека, купившего те самые лиловые ленты, так?
– Не совсем так, – загадочно ответил детектив. Из-за полумрака глаза у него были почти черными и блестели, как у дикого зверька. – Мы нашли человека, который приобрел эти ленты. Но не купив их, а получив в подарок – как вы свои жуткие цветочки. Видите ли, Виржиния, – понизил он голос, и мне пришлось наклониться вперед, над столом, чтобы слышать лучше. – Все ленты, которые были найдены на жертвах, имеют один и тот же дефект – черную, грубую нитку, идущую близко к левому краю, создающую затяжки на основном полотне ленты. Поначалу я не обратил на это особенного внимания – дефект и дефект. С другой стороны, сама лента была очень качественная, дорогая, из особого бхаратского шелка… Так вот, когда я опрашивал работников фабрики, то старший помощник управляющего вспомнил, что три года назад, когда он только-только устроился на работу, тогда еще младшим помощником, произошел неприятный случай. Дорогая, широкая лиловая лента, предназначавшаяся для одной из элитных швейных мастерских, была сделана с дефектом. Ответственность за ошибку возложили на некую миссис Уэлч, вдову. В отсутствие главного управляющего несчастную уволили, лишив содержания за последний месяц. Однако потом выяснилось, что ошибка произошла из-за неисправного оборудования. Управляющий, состоявший в близком, как говорят, знакомстве с вдовой Уэлч, рассердился, узнав о поспешном и несправедливом решении. Эта Уэлч, оказывается, ко всему прочему была очень ценным работником, знавшим кучу всего о тканях, – доверительно произнес Эллис. – И управляющий решил вернуть вдову, пока она не переметнулась, так сказать, к конкурентам. В качестве «извинения» ей была вручена злополучная лента. Переговорщиком тогда отрядили младшего помощника, с которым я и разговаривал недавно… подробности он помнит хорошо. По его словам, подарок вдова приняла с радостью, несмотря на то, что эти ленты едва не стоили ей места работы, и заявила, что они пойдут на платье дочери. А это значит… – детектив замолчал, выжидающе глядя на меня.
Я задумалась ненадолго и неуверенно продолжила:
– Это значит, что она планировала оставить ленты себе, верно? Не продавать и не отдавать никому? То есть для того, чтобы найти убийцу, надо разыскать сперва ту самую работницу фабрики, миссис Уэлч?
– О, да, – Эллис вздохнул и с досадой откинулся на спинку стула. – Проблема в том, что два года назад вдова Уэлч умерла. Ее придавило на фабрике механизмом. А дочь, соответственно, переехала куда-то, где о смерти матери ей ничего бы не напоминало. И теперь надо отыскать эту дочь – отыскать в огромном городе! Что ж, по крайней мере, у нас есть ее имя – Корнелия Хортон, в девичестве Корнелия Уэлч. О ее муже неизвестно, увы, ничего, кроме того, что он был помощником аптекаря. То есть, теоретически, у него был доступ и к хлороформу, которым первично оглушали жертв, и к лекарственным травам, экстрактами которых мальчиков потом опаивали, и к лиловым лентам.
– Он мог стать убийцей, – я пригубила свой кофе и с удивлением обнаружила, что он уже остыл. Как быстро время прошло… – Вопрос – что его подтолкнуло к этому.
– Я тоже хотел бы это знать. А время поджимает – чем дольше мы тянем, тем больше вероятность того, что погибнет еще один мальчик. Джеральда из приюта святого Кира так и не нашли, Виржиния, – Эллис вздохнул. – Поэтому я решил рискнуть. Я дал объявление в несколько самых дешевых бромлинских газет о том, что разыскивается некая Корнелия Хортон, и за любые сведения о ней назначено вознаграждение в два хайрейна. Хочу еще попробовать переговорить с редактором «Бромлинских сплетен», может, стоит разместить объявление и там… Впрочем, это сделать будет труднее. Редактор крупной газеты – птица совсем другого полета, «гусям» он подпевать не любит.
– Обратитесь к маркизу Рокпорту, – ни секунды не колеблясь, посоветовала я. – Ему несложно будет помочь вам. Это же для пользы расследования… Если что, сошлитесь на меня – скажите, что я посоветовала вам просить его о помощи.
– Это может сработать, – Эллис оживился. – Спасибо, Виржиния. Вы оказываете неоценимую помощь следствию, – напыщенно произнес он и склонил лохматую голову.
Я улыбнулась.
– А разве вы не рассчитывали на нечто подобное, когда шли в кофейню?
Улыбка Эллиса была как зеркальное отражение моей.
– Вы совершенно правы.
Этот момент вызывал у меня ощущение дежавю – и я не сразу поняла, почему. И лишь потом в памяти воскрес эпизод из подзабытого уже сна.
У Эллиса-ребенка были такие же глаза, когда он отправлялся вершить справедливость вдвоем с Марком.
Одна ассоциация потянула за собой другую, и я сама не успела осознать, как спросила:
– Кем была для вас Лайла из приюта? И… Бастиан?
Эллис, только-только успевший перейти к десерту, поперхнулся глотком имбирного чая и раскашлялся.
– Откуда вы знаете эти имена? Кто вам рассказал?
«Почти так же ответил мне и Лайзо, – подумала я отрешенно. – Только не было у него в голосе такой страшной усталости».
– Случайно узнала. Не смею настаивать на ответе, но мне кажется… мне кажется, что они как-то связаны с расследованием.
Детектив откинулся на спинку стула и растерянно скомкал в кулаке салфетку.
– Да… Я тоже недавно вспоминал их, – ответил он тихо, с неохотой. Затем быстро оглянулся на дверь в кухню и, расцветая фальшивой насквозь улыбкой, крикнул: – Мадлен, как удачно, что вы стоите так близко! Вас не затруднит принести мне еще этого чудесного имбирного чаю? – послышался испуганный выдох, и быстро-быстро застучали по паркету каблучки. Эллис дождался, пока звук стихнет, и лишь потом продолжил: – Лайла Полынь… в общем, я очень любил ее. Она была на два года старше, мы хотели пожениться, когда покинем приют, но… Сейчас она с мужем-баронетом живет в Портленде, кажется. Когда мы в последний раз виделись, у нее было четыре дочери и столько платьев, что они не умещались в гардеробной. А за домом у нее был…
– …сад с травами, – тихо закончила я. – Базилик, тимьян, розмарин, шалфей, медуница, эстрагон, любисток, душица, мята, полынь и рута… Простите, что спросила, Эллис.
– Ничего, – буркнул он и уставился в свою чашку, будто хотел отыскать на дне ее ответы на все загадки мира. – Уже шестнадцать лет прошло, любой за это время привыкнет. А что до Себастиана… Бастиан, Баст… Это один мальчик из нашего приюта. Был немного младше меня. Мы трое считали друг друга братьями – я, Марк и Баст. Ну, а потом Баст умер. Многие умирают, – он криво улыбнулся. – Плохая это история, Виржиния, чтобы рассказывать ее на ночь глядя. Как-нибудь в следующий раз поговорим.
Ушел детектив совсем скоро, буквально через четверть часа – ему нужно было отоспаться после двух дней напряженной работы. Почти сразу же стала собираться и я. Ближе к ночи вернулись слабость и головокружение, мучившие меня во время болезни. Разумеется, это не осталось незамеченным. Мэдди предложила побыть моей служанкой некоторое время, чтобы помочь, если ночью мне что-нибудь понадобится, но я отказалась – ей тоже требовался отдых, вечер в кофейне был весьма напряженным.
Разговор с Эллисом не выходил у меня из головы.
Мой сон был как-то связан с тем, что происходило сейчас. Не напрямую, а словно бы по принципу подобия. Судьба того мальчика, Бастиана, отражалась в нынешней ситуации, как в зеркале.
Все повторяется. История ходит по кругу.
Или по спирали?
Я пребывала в таком волнении, что сама не заметила, как добралась до своей спальни. В памяти смутно отложился бессвязный разговор с Лайзо о расписании на завтрашний день – и о ловце снов. Кажется, я сказала, что теперь «все в порядке», но, войдя в спальню, с необыкновенной ясностью осознала – это не так.
Мне было словно бы… душно?
Неуверенно оглянувшись на дверь, как если бы ожидая, что кто-то подслушивает или подсматривает, я встала на кровать и, приподнявшись на цыпочки, дотянулась до ловца снов. Один раз потянула за шелковую нитку – этого хватило, чтобы амулет упал в мои раскрытые ладони. Несколько секунд я рассматривала сплетения нитей, а потом, тихо спустившись с кровати, пересекла комнату – и спрятала его в ящик стола.
Жара ушла, а вместе с нею словно ушла и жизнь.
…мы стоим за храмом неровными рядами – не по росту, как обычно, а кто с кем дружит. Черной одежды на всех не хватило, поэтому многие пришли в сером и в коричневом. В руках – белые цветы, головы не покрыты ничем, хотя капает дождь.
У меня в руках красные примулы. Красные, как кровь, как жизнь, как поминальные свечи; стебли и лепестки плотные, бархатистые, немного напоминающие по ощущению человеческую кожу. Примулы первыми зацвели в нашем саду, а теперь, посреди лета, вдруг распустились заново – ярко-алыми тугими розетками.
Мэри-кочерга видит в этом дурной знак.
Я просто вспоминаю, что Баст любит все яркое.
Платок на моих плечах – голубой, как небо весной. И этим кусочком неба я укутываю Эллиса и Марка, жмущихся ко мне с боков. Конечно, мальчики взрослые, мальчики почти уже мужчины, и Эллиса трясет вовсе не от того, что у него жжет глаза, а в горле будто комок сырой глины.
Конечно, нет.
Но никто из них не возражает, когда я обнимаю их и укрываю от дождя платком.
– …тот, кто испытания претерпел на земле, на Небесах пребудет в свете и покое, – голос отца Александра надтреснутый, сухой, словно почва на полях, ждущая ливня после засухи. – А те, что безвинны, и безгрешны, и на земле подобны цветам, попадают в сады Небесные…
Отец Александр говорит, а я вижу, что ему хочется просто взять молот и, размахнувшись, ударить по надгробному камню. Как будто, расколов его, можно выпустить Бастиана обратно в жизнь.
Я смотрю вверх, в серое небо, и мне чудится, что все холодные дожди не смогут остудить жжение в сухих глазах. Надо плакать, многие плачут вокруг, даже Мэри-Кочерга… Но во мне только гнев.
Эллиса, мальчишку, что едва достает виском до моего подбородка, тоже трясет от гнева.
– …не прощу, – губы у него шевелятся, но беззвучно. Я угадываю смысл по одному движению, потому что сама думаю о том же самом. – Не прощу, найду, убью…
У Марка глаза отражают небо. Он тоже не плачет – он молится. Наверно, только поэтому мы с Эллисом еще не бежим отсюда, сломя голову, чтобы найти убийцу и разломать его кости, как старые веточки бузины, растоптать, уничтожить, стереть с лица земли.
Внезапно Эллис запрокидывает голову.
– Ты знаешь, кто это был, Лайла?
Губы у меня немеют.
– Он ушел с художником.
У Эллиса чернеют глаза.
– И художник тоже не вернулся.
Я наклоняюсь к самому уху Эллиса и шепчу:
– У меня есть нож.
…Мы стоим под дождем, обнявшись так крепко, что даже больно.
На плечах у нас небо.
Одно на троих.
Когда я проснулась, за окном светило по-весеннему яркое солнце. Кажется, было уже девять утра или около того. Затылок ломило болью – видимо, оттого, что я спала, вывернув шею под каким-то диким углом. Щёки стянуло солью.
Словно сомнамбула, я поднялась, вызвала Магду, оделась и спустилась к завтраку. Поела, почти не ощутив вкуса пищи, и проснулась лишь тогда, когда пригубила кофе и обнаружила, что он соленый.
Магда застыла в дверях, олицетворяя собой воплощенное Беспокойство.
Я вздохнула глубоко, взяла себя в руки и улыбнулась:
– Кофе нужно переделать. И принесите еще мягкие вафли на десерт, что-то у меня сегодня разыгрался аппетит, – лицо Магды просветлело от радости. – Да, а потом зайдите к мистеру Маноле и сообщите ему, что расписание на сегодня будет изменено. Я собираюсь навестить детский приют имени Святого Кира Эйвонского. Прямо после завтрака.
Мельком глянув на себя в зеркало в спальне, я ужаснулась – бледная, с темными кругами под глазами, напоминающая привидение в своем домашнем непритязательно-бежевом платье. Мне тут же представилась живо и ярко леди Милдред, разочарованно покачивающая головой: «Как же так, нельзя графине Эверсанской быть похожей на блеклую моль!». Да уж, стоит появиться в таком виде где-нибудь в приличном обществе – и тут же пойдут сплетни либо о тяжелой болезни, либо о финансовых трудностях, либо об оккультных увлечениях… Кротко вздохнув, я позвонила в колокольчик и вызвала Магду, чтоб та приготовила для выхода платье темно-зеленого цвета с лимонной отделкой, а сама начала приводить в порядок прическу и лицо.
Воистину, «розовый» лед для умывания и пудра – лучшие изобретения человечества…
Старания мои, очевидно, увенчались успехом, потому что вместо приветствия Лайзо начал беседу с комплимента:
– Ох, леди, вы сегодня цветете! Не иначе как весна виновата?
– Возможно, – любезно улыбнулась я. – Мистер Маноле, в приюте я не собираюсь задерживаться надолго, так что вы подождете меня в автомобиле. Потом будем придерживаться расписания.
– В «Локон Акваны» вас везти, а после – домой? А успеете ли, к примерке-то, коли мастера должны к полудню прийти? – сощурившись, уточнил Лайзо, опираясь рукою на дверцу машины.
Я невольно сравнила его с водителем дяди Рэйвена. Бессловесный, мрачный старик в строгом костюме, безропотно выполняющий все указания… Нет, пожалуй, мне это все же не подходило. Пусть Лайзо порой дерзил, постоянно совал нос не в свои дела и без специальных на то указаний ни за что не надел бы водительскую униформу, предпочитая «летчицкие» свитера и легкомысленные кепи в стиле марсо… Зато он был умным и своенравным человеком, с которым приятно иногда поспорить – или сострить в ответ, зная, что он не затаит обиды.
– Мастера и платья – не ваша забота, мистер Маноле. Вы должны волноваться лишь о том, чтобы на дорогу не было потрачено слишком много времени.
– Можете на меня положиться, – он с поклоном открыл для меня дверцу. – Прошу, леди… Не расскажете случаем, что вам в приюте-то понадобилось? Я ничем пособить не могу?
– У меня разговор к отцу Марку, – улыбнулась я, давая понять, что ничего объяснять не хотела бы.
– Про пожертвования?
Я хотела было отделаться привычным «это не ваша забота», но поймала взгляд Лайзо и передумала.
– Нет. Не о пожертвованиях.
– Ага, – Лайзо отвел глаза в сторону. – Значит, ловец вы убрали… Так и знал.
– Вы что-то сказали, мистер Маноле? – я слегка повысила голос.
– Нет. Ни словечка.
– И хорошо.
В приюте монахини проводили меня к отцу Александру без лишних вопросов – вот что значит статус благотворительницы. Священник не ждал посетителей; он сидел в небольшой, но светлой комнатке на втором этаже, и разбирал какие-то бумаги, сдвинув на кончик носа тяжелые очки. Я невольно улыбнулась. Видимо, не только у графинь есть некоторые проблемы с бухгалтерией.
Все люди, на плечах у которых лежит управление землями, предприятиями или какими-либо учреждениями, немного похожи.
– Доброе утро, святой отец, – первой поздоровалась я. – Могу я рассчитывать на беседу с вами?
– Конечно, дитя мое, – с трудом распрямил спину отец Александр, явно жалея о том, что потягиваться в присутствии дам не позволяют приличия. – Если это касается расходования средств…
– Не касается, – опровергла я его предположение и как бы невзначай посмотрела на замершую в дверях монахиню – тихую и робкую женщину, похожую на белесую мышь.
Священник мгновенно понял намек:
– Сестра Катарина, возвращайся к Элли, – мягко приказал он. – Больной пригляд нужен. Спасибо, что проводила нашу гостью.
Монахиня вышла и робко прикрыла за собою дверь. Когда мышиные шажки стихли, я обернулась к отцу Александру и, набравшись смелости, негромко попросила:
– Расскажите мне историю Себастиана, которая произошла здесь, в приюте, около двадцати лет назад. И… скажите, что тогда случилось с Эллисом. Нет, погодите отказываться, – горячо попросила я, а затем подошла к колченогому стулу у окна и села – ноги меня едва держали. – Дело не в праздном любопытстве. Я помню, что вы говорили, что лучше узнавать что-либо об Эллисе от самого Эллиса, но я же вижу, что он не хочет об этом вспоминать. Он мне все расскажет, – голос у меня сел. – Если только я попрошу… Но это будет жестоко. И еще. То, что происходит сейчас, исчезновения детей… С Себастианом тогда было то же самое, да? И виновен оказался художник…
– Учитель, – мрачно поправил меня отец Александр. – Мы нанимали его как учителя. Точнее, дали ему кров и занятие, когда этот человек постучался в двери храма и попросил приютить его ненадолго. Верно, вам уже что-то известно, дочь моя… И, Небеса свидетели, я не рассказал бы ни слова больше, если б не видел, как Эллиса сейчас пожирает гнев бессилия. Пожалуй, вы смогли бы повлиять на этого дурного мальчишку, уж коли он забыл дорогу к нашему храму, да и у меня больше не просит совета… Я говорю с вами сейчас только поэтому, – он отвел взгляд и растерянно стащил тяжелые очки с носа. – Но, дочь моя, настоятельно прошу вас не упоминать нигде об этой истории.
– Разумеется, – я сложила руки на коленях, как примерная воспитанница пансиона святой Генриетты, пытаясь унять беспокойство.
Священник поднялся, прошелся по комнатке, на ходу поддергивая одеяние, затем заложил руки за спину и, не оборачиваясь, заговорил.
– Это случилось около двадцати лет назад, как вы уже знаете. Хотя на самом деле история началась на два года раньше, когда в храм обратился мужчина средних лет и самой скромной наружности. Звали его мистер Блэр. Он утверждал, что был учителем искусств в школе для мальчиков в Истхейме до тех пор, пока там не случился пожар. У мистера Блэра даже нашлось рекомендательное письмо от директора той школы – и я, что уж греха таить, тогда еще человек наивный и глупый, поверил. Эх, дураком был… – покаянно вздохнул отец Александр. – Мистер Блэр рассказал, что в том ужасном пожаре потерял свою жену, четверых любимых учеников из класса и якобы все время винил себя в этом. Своих детей у него не было, поэтому он решил отправиться в Бромли и посвятить свою жизнь преподаванию в каком-нибудь приюте. Бесплатно, за стол и кров. А у нас, дело ясное, учителей не хватает. Всегда сами справлялись – кто арифметике детишек учит, кто чтению, ну, и Писание, конечно изучаем. А вот настоящего учителя рисования, литературы или музыки тут отродясь не водилось. И потому мистера Блэра я принял с распростертыми объятьями, даже помог в городе комнатушку найти ему, раз уж он не захотел в приюте жить. И поначалу все шло – лучше не придумаешь…
…Два года мистер Блэр добросовестно учил детей тому, что умел сам – искусствам. Он основал хор мальчиков, а потом разучил с ними несколько церковных гимнов – и дети пели так красиво, что послушать их в храме святого Кира Эйвонского приходили из всех окрестных кварталов. Он по памяти декламировал отрывки из классической литературы и стихи. Он учил рисованию – сперва углем по доске, преподавая самые азы, а потом, когда нашлись деньги на настоящие материалы, устроил художественный класс. Те из ребятишек, кого мистер Блэр посчитал талантливыми, месяцами увлеченно рисовали наброски, набивая руку – на чем попало, начиная с тех же досок и угля заканчивая карандашными эскизами на скверной бумаге. А когда у ученика вызревала идея картины, и мистер Блэр оставался доволен подготовительной работой – ребенку торжественно вручались краски и холст. И, хотя денег уходило на это даже слишком много, дети были так рады, что отец Александр наизнанку выворачивался, лишь бы раздобыть еще материалов для художественного класса.
А однажды приюту перепало щедрое пожертвование от некой чувствительной дамы. Но с условием, что на эти деньги будет отремонтировано внутреннее убранство храма.
Отец Александр мялся и так, и эдак, пытаясь придумать, как бы сэкономить деньги, но при этом не прогневить щедрую дарительницу. И наконец решил обратиться к мистеру Блэру за помощью. Тот с радостью согласился заняться росписью храмовых стен.
Начиналось удушающе жаркое лето…
– …детишки, ну, как это водится, стали себе летнюю работу искать. Ну, знаете, воду продавать, газеты, кого-то мы сумели по знакомству подмастерьями пристроить, – продолжал отец Александр, уж слишком пристально глядя на трещину в штукатурке на дальней стене. – Словом, в приюте остались только самые младшие. Занятия на время прекратились. А Себастиан очень скучал по художественному классу, вот и крутился все время около мистера Блэра. Тот его вроде бы привечал, называл талантом, учил краски смешивать, кое-где даже дал по стене повазюкать кисточкой – ну, лепесток у цветка подкрасить или там чешуйку у рыбы. А мы-то, дураки, только радовались, что у нас свой художник подрастает… Нет, чтобы посмотреть да послушать, о чем они говорят с этим мистером Блэром клятым. И одним вечером он взял Себастиана за руку и увел его за собой. А через четыре дня мальчика нашли в кустах, у реки. Задушенным и… – отец Александр посмотрел на меня, кашлянул и странным голосом закончил: – И страшно изувеченным. Да. Мистер Блэр так и не вернулся в приют.
