Текст книги "13 кофейных историй (СИ)"
Автор книги: Софья Ролдугина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 139 страниц)
– Хорошо, – кивнул гость и снял наконец шляпу. И выяснилось, что время все-таки коснулось его – погладило по волосам, прежде темно-русым, а теперь почти целиком седым. – Меня представлять не стоит.
Эллис заулыбался белозубо и радостно.
Меня прошибло разрядом чистого ужаса – будто молнией.
– Не стоит, не беспокойтесь. Я и так догадался. Рад знакомству, маркиз Рокпорт.
И в этот самый момент Мэдди угораздило появиться на пороге зала с подносом, на котором высился дополнительный чайник, накрытый полотенцем. Увидев подозрительного незнакомца, она от неожиданности разжала руки...
Грохот поднялся славный.
А я как никогда была близка к тому, чтобы выписать кому-то вознаграждение за разбитую посуду.
– Что ж, я пойду, пожалуй, – Эллис с видимым сожалением поднялся и, прижав руку к груди, уважительно поклонился мне – прежде такого за ним не водилось. – Благодарю вас за приглашение, леди. Великая честь для меня – быть знакомым с вами, да, великая честь!
И, незаметно для Рокпорта, подмигнул. Я опомнилась запоздало и наконец сообразила, что за игру ведет детектив.
– О, мистер Норманн, это мне нужно благодарить вас за то, что вы так быстро откликнулись на мою просьбу. Вся эта история с картинами Нингена – ужасно запутанная, в одиночку мне было не разобраться. А женское любопытство – тот страшный огонь, в котором может сгореть полжизни.
– Да, да, – закивал Эллис послушно, опустив глаза. – Страшнее него только мужская ревность... или, например, страсть к коллекционированию. Обращайтесь еще, леди, рад буду помочь. Доброй ночи!
Мадлен, уже сложившая осколки на поднос, плюхнула в чайную лужу тряпку, глядя на нас круглыми от любопытства глазищами. Такого вежливого, уступчивого и услужливого Эллиса девушка видела впервые.
Увы, Рокпорта нельзя было обмануть безыскусным спектаклем. Когда Эллис вышел из кофейни, напоследок заверив маркиза в высочайшем своем уважении, тот обернулся ко мне хмуро:
– Значит, этот человек снова пытается втянуть вас в свои неблаговидные дела, юная леди?
– Что значит "снова"? – парировала я. – Эллис... то есть мистер Норманн никогда меня никуда не втягивал. Напротив, он всегда приходил мне на помощь. И когда появился этот ужасный парикмахер с навязчивой идеей, и когда служанку в моем доме убили... Если бы не он, я была бы уже дважды мертва!
Рокпорт вздохнул и снял очки, ловя мой взгляд. А я нарочно перечислила только те свои расследования, которые освещались в прессе. Если маркиз сейчас начнет возражать и вспомнит, к примеру, дело о Патрике Мореле – значит, за мной следили. А это будет прекрасным поводом разорвать всяческие отношения.
– Это ваше "Эллис", Виржиния. Почему вы назвали его по имени?
Рокпорт бы не был самим собой, если бы не нанес удар по самому слабому месту.
– Оговорилась. В Управлении его зовут "детективом Эллисом", да и в газетах писали нечто подобное, – совершенно честно призналась я. Зачем врать попусту? Умолчание лучше любой лжи, ведь в нем практически невозможно уличить человека.
– Занятная оговорка, – Рокпорт шагнул ближе, потом еще и еще, все так же не сводя глаз с моего лица, пока не оказался на расстоянии вытянутой руки от меня.
Теперь приходилось смотреть на него снизу вверх, и от этого чувство уязвимости крепло и прорастало корнями в мою душу. Святые небеса, а я и забыла, как он высок! Пожалуй, будет выше Лайзо на полголовы, а то и больше, просто из-за худобы и темных одежд кажется ниже ростом.
– Виржиния, надеюсь, вы не позволяете себе ничего лишнего с человеком... его положения?
Я оскорблено поджала губы и скрестила руки на груди.
– Лорд Рокпорт, вы переходите все границы, предполагая подобное в отношении леди. И слова ваши можно толковать двояко. Уж не желаете ли вы сказать, что будь мистер Норманн человеком нашего круга, обладай он титулом, вы бы одобрили... – голос мой упал до стыдливого шепота, а потом влетел в возмущенном: – Святая Роберта, это немыслимо! Жду ваших извинений.
– Прошу прощения, – не моргнув глазом, откликнулся Рокпорт. – Поверьте, все мои слова и поступки продиктованы исключительно мыслями о вашем благе, Виржиния.
Мэдди успела убрать битое стекло, вытереть лужу и смести чаинки в ведро, а теперь старательно натирала тряпкой уже чистый пол, с любопытством вслушиваясь в наш диалог. Я пообещала себе позднее рассказать подруге о том, кто такой этот человек в старомодной одежде, из-за которого так изменилось поведение и Эллиса, и мое.
– Охотно верю. Однако впредь воздержитесь, пожалуйста, от опрометчивых заявлений. Поверьте, я бы не сделала то, что не одобрила бы леди Милдред.
Взгляд Рокпорта стал острым, как стальная кромка.
– А как же Иден? Ваш отец? Одобрил ли бы он то, что вы сейчас делаете?
Это был нечестный удар. Я отвернулась.
– Вам лучше знать. Вам он уделял больше времени, чем мне или моей матери. Можно подумать, что вы были его семьей, а не мы. И он не спросил ничьего мнения, когда решил заключить эту абсурдную помолвку.
– Виржиния, мы уже много раз обсуждали...
– Молчите.
– Юная леди, вы, кажется...
– Молчите, – я прижала пальцы к губам, будто бы в жесте бессознательном, болезненном. Глухо всхлипнула, продолжила хриплым шепотом: – Прошу прощения, я сейчас не могу с вами говорить. Оставьте меня, пожалуйста. Поговорим позже, если вам будет угодно.
Очень хотелось незаметно сомкнуть в кольцо "на удачу" большой и указательный пальцы – так делала Мэдди, когда что-нибудь просила.
...долгая пауза – и затем вздох:
– Как вам будет угодно, Виржиния. Сейчас уже поздно. Но мы вернемся к этому разговору. Непременно. Доброй ночи!
– Доброй ночи и вам.
Я медленно выдохнула и прикрыла глаза – так велико было облегчение... а в следующую секунду прокляла свою невезучесть.
– Леди, автомобиль к двери подан, как велено было. Изволите пройти?
Веселый, обволакивающе-приятный голос Лайзо прозвучал для меня сейчас похоронным колоколом.
Маркиз Рокпорт, уже распрощавшийся было, медленно развернулся и уставился на Лайзо тяжелым взглядом поверх очков. Губы сложились в тонкую презрительную линию.
– Кто это, Виржиния? Ваш новый... водитель, о котором бродит столько интересных... слухов?
Кажется, спина у меня в ту же секунду покрылась холодной испариной.
"Что делать? – метались лихорадочно мысли. – Возмутиться снова – как вы можете верить слухам, ах! Нет, не пойдет... Упасть в обморок? Нет, это только возбудит подозрения... Накричать на него? Что делать, что?"
Решить я ничего так и не успела. Обернулась на Лайзо – и застыла, пораженная.
От головокружительной красоты Лайзо, от его опасного шарма, от колдовской притягательности не осталось ровным счетом ничего. На месте обаятельного гипси теперь стоял сущий идиот. Нижняя губа у него была слегка оттопырена, как у капризного ребенка; брови чуть-чуть задраны в совершенно естественном выражении глуповатого удивления; глаза немного косили; щеки, кажется, стали круглее – ума не приложу, как он этого добился! Да и вся фигура Лайзо как-то перекосилась: ссутуленные плечи, одно выше другого, горбатая спина...
Лайзо тихо шмыгнул носом и, опасливо покосившись на Рокпорта, спросил бесхитростно:
– Ежели, это, леди сейчас автомобиль не нужон, я, это, на улице обожду. Не серчайте, я ж по дурости вперся, а тута господа... Прощеньица прошу.
Рокпорт моргнул, потер переносицу, оглянулся на меня недоуменно – и поинтересовался:
– Этот человек – Лайзо Маноле? Ваш водитель?
То, что минуту назад я притворялась взволнованной и заплаканной, сейчас вышло мне на руку. По крайней мере, дрогнувший голос вряд ли выглядел подозрительно.
– Да, он.
– Мне его описывали иначе, – взгляд у Рокпорта стал задумчивым.
– И как же? – удивление и интерес даже изображать не пришлось, само вышло.
– Более, гм, впечатляюще, – искренне – какая редкость! – признался маркиз.
Лайзо тем временем неловко переминался с ноги на ногу, посматривая то на меня – глазами побитой за дело собаки, то на Рокпорта – испуганно.
Я с трудом сдержала смешок.
– Что вы, мистер Маноле всегда был таков, сколько я его знаю. Зато лучше водителя не найти, да и чинить автомобили он умеет. Его порекомендовал мне один весьма надежный человек... Лорд Рокпорт, сожалею, но сейчас я действительно не могу с вами разговаривать. День был ужасный. Еще после того происшествия на выставке у меня страшно разболелась голова. Так, что я даже не смогла поехать в театр – пришлось остаться в кофейне... Прошу меня извинить.
Выражение лица у Рокпорта смягчилось.
– Так во всем виновато ваше самочувствие... Да, я помню, Иден тоже страдал от головных болей. В таком случае, прошу извинить меня за настойчивость, Виржиния. Может, поговорим завтра?
– Приезжайте к ужину в особняк на Спэрроу-плейс, – слабо улыбнулась я. – Расскажете мне о вашем путешествии в Алманию. Наверное, это было очень интересно.
– Непременно расскажу, – Рокпорт кинул последний взгляд на пялящегося в пол Лайзо и, что-то решив для себя, шагнул к двери. – Доброй ночи, юная леди. Как бы то ни было, я очень рад был увидеть вас.
И, тепло улыбнувшись на прощание, он вышел из кофейни.
На сей раз я лично закрыла дверь – заодно и убедилась, что снаружи никто не подслушивает. Обошла зал, задернула все шторы – и обернулась к Лайзо. Тот, к счастью, не стал терзать мой измученный ум и вновь стал самим собою.
– Что это было, мистер Маноле? – я нахмурилась и подпустила в голос суровости.
Лайзо улыбнулся – беспечно и широко:
– Да так, шутка одна, леди. Пусть кое-кто голову поломает.
Мы смотрели друг на друга некоторое время – а потом вдруг расхохотались одновременно и, право, я не веселилась так уже лет пять. Грудь стало колоть от недостатка воздуха, щеки разгорелись, в затылке появилась странная легкость, а смех все не кончался и не кончался. И когда я уже испугалась, что мне станет дурно, Лайзо вдруг протянул руку и коснулся моих волос. Легонько, самыми кончиками пальцев – по растрепавшимся вихрам.
А ощущение было такое, будто меня окатили холодной водой.
– Что?..
– Перышко запуталось, – странно улыбаясь, Лайзо отступил на шаг, в полутень от бумажной ширмы. – Если вы и впрямь плохо себя чувствуете, леди, не лучше ли нам поехать домой?
– Да, пожалуй, – растерянно согласилась я. Нет, самочувствие у меня было хорошим – и даже слишком. Но оставаться в кофейне дольше я просто боялась. Вдруг еще что-нибудь случится? И так впечатлений уже довольно для одного вечера.
Мэдди, похоже, давно уже стояла в дверях зала, тиская взволнованно мокрую тряпку, и даже не пыталась сделать вид, что занята работой – смотрела на нас и слушала разговор, не скрываясь. Мне следовало бы рассказать хоть что-то о Рокпорте сейчас, да и Лайзо не повредило бы чуть больше услышать о моем женихе... Но я чувствовала, что в таком состоянии могу наговорить больше, чем нужно, а потом пожалеть об этом.
Лайзо был прав – пора возвращаться домой.
Когда мы проходили через кухню, Георг перед тем, как попрощаться, спросил:
– Маркиз Рокпорт не говорил, зачем он вернулся?
Я покачала головой.
– И о помолвке пока не заговаривал?
– Нет.
– Тогда зачем... – начал было Георг, а потом нахмурился и отвернулся. – Впрочем, это не мое дело. Доброй ночи, леди Виржиния.
– Доброй ночи, Георг.
Мэдди проводила меня до самого автомобиля. Я сначала хотела предложить ей поехать ко мне и ночевать сегодня в особняке – просто так, в порыве заботливости, но потом вспомнила, что нынче в кофейне оставалась миссис Хат, которая уже час как мирно спала на втором этаже и пропустила все веселье.
...Наверное, в автомобиле я задремала. Просто на мгновение прикрыла глаза, давая себе отдых от впечатлений, затылок коснулся мягкого подголовника... И тяжелый, беспокойный полусон-полузабытье слетел с меня лишь тогда, когда машина дернулась, попав колесом в яму на дороге.
Потом, кажется, меня осторожно вели по лестницам наверх, поддерживая под локоть. В спальне пахло вербеной и немного дымом – камин топили. Магда помогла мне умыться розовой водой, ополоснуть гудящие от усталости ступни, переодеться в ночную сорочку – и уложила спать, заботливо, по-матерински подоткнув одеяло.
"Надо было мне взять какую-нибудь книгу о Нингене или хотя бы подборку газетных статей", – успела я подумать уже сквозь дрему.
Наверное, поэтому сны этой ночью были такими странными.
...Жара на острове делает воздух густым, как карамель, царапающим горло. Не спасает даже влажный ветер с океана, да и слаб он – в час тишины и безмолвия.
Жара.
Вдоль полосы прибоя бредут двое. Длинные пологие волны омывают их босые ноги, горькие брызги оседают на подвернутых штанинах. У того, что идет справа, кожа цвета выбеленной временем кости – мертвенная, слегка желтоватая; у его льняной рубахи длинные рукава, полностью скрывающие руки, и высокий зашнурованный ворот. На голове – широкополая черная шляпа, настолько нелепо-чуждая здесь, под ослепительным солнцем, у голубой воды и золотого тонкого песка, что это даже смешно.
Второй смугл, и рукава у него закатаны до самых плеч. Пальцы – намозоленные, широкие ногти – в пятнышках въевшейся краски. Волосы у него черные в красноту и прямые, как у островитян.
Я – призрак, молчаливый и любопытный. Солнце светит сквозь меня, волны не касаются моих ног. Я нагоняю странную пару и держусь потом в шаге позади, чтобы можно было слушать чужой разговор.
–... Мне кажется, что я болен, Сэран, – говорит смуглый. – Я сплю всю ночь и утро, до самого полудня, а все равно просыпаюсь без сил. Я думал, дело в жаре, уехал в Марсовию, навестил дочерей... Но стало только хуже. Вчера я заснул прямо в мастерской, за работою, и едва не погубил картину.
Бледный молчит. Его волосы выбиваются из-под шляпы – до того светлые, что кажутся прозрачными. Они легче осенней паутины и наверняка на ощупь нежней шелка – так и льнут к ветру, ласкаются...
– Ты должен оставить свои картины. Они губят тебя.
– Тебя послала Вивьен? Скажи ей, что я не вернусь. Детям лучше вовсе без отца, чем с таким сумасшедшим, как я.
– Сестра здесь ни при чем. Я просто беспокоюсь о тебе. Если не хочешь бросать живопись совсем – хотя бы отдохни от нее. Год, два... Она тебя убивает.
– Нет.
– Да, Ноэль. Да. Я вижу это ясно, как видел много раз прежде – ты сгоришь, как сгорали другие художники. Настоящие. Те, кто знал, что вложить душу в картину – это не просто слова.
Тот, кого назвали Ноэлем, наклоняется и подбирает ракушку. Смотрит на нее, очерчивает пальцем край – а потом сжимает в кулаке.
Хруст – и белая крошка высыпается из кулака на песок.
– Может, это просто старость? Все изнашивается с течением времени. Несколько лет назад из этой раковины можно было бы сделать скребок или даже нож. А теперь она стала хрупкой. Совсем как я...
Тот, кого зовут Сэран, берет руки Ноэля в свои – резкий, сюрреалистический контраст, темная бронза и белое серебро – и, склонившись, сдувает с безвольных ладоней белую крошку.
– Оставь свои картины, Ноэль, – Сэран смотрит в песок. – Они выпивают твою душу по капле. А человек без души жить не может.
Ноэль смеется, но смех у него ненастоящий – колкий, царапающий, испуганный.
– Сэран, это уже слишком! Ты нарочно меня пугаешь?
И он отвечает без улыбки:
– Да. Конечно, нарочно... Посмотри, не Таи ли машет тебе рукою? Та девушка, что каждое утро приносит еду из деревни?
Ноэль щурится, глядя вдаль.
– Да, это она, – он запинается. – Сэран...
– Иди, – бледный легонько толкает его в спину. – Таи не стала бы приходить зря. А я догоню позже. Мне хочется еще побыть здесь... я так редко вижу солнце.
Ноэль кивает ему, а потом бежит вдоль прибоя – в ослепительно-белое нигде, к невидимой Таи, которая ждет его и машет рукою. Горькие брызги летят во все стороны, штаны уже промокли до колен. Он весь – солнце, соль и ветер.
Сэран долго смотрит ему вслед; губы беззвучно шевелятся. Я не слышу – угадываю слова.
– ...Поздно... Но если понадобится, я сожгу все эти проклятые картины, одну за другой, Ноэль, чтобы вернуть тебе душу. Даже если потом ты будешь меня ненавидеть.
Порыв ветра, нежданный в этом испепеляюще-жарком затишье, срывает с его головы нелепую шляпу и треплет белые волосы. Океан блестит ослепительно. Соль и свет въедаются в кожу.
Жара.
Невыносимо.
Закрываю глаза...
Проснулась я лицом в подушку, под двумя одеялами. Воздуха отчаянно не хватало – отсюда и кошмары об удушливой жаре. За окном было темно. Кажется, до утра оставалось еще далеко. Я встала, прошла к окну и выглянула наружу.
Туман. Ничего не видно.
Прохладный воздух в комнате освежил меня и изгнал последние призраки жутковатого сна. Через некоторое время взволнованность сменилась равнодушием, а затем – вновь апатичной усталостью. Я прилегла на кровать поверх одеял и сама не заметила, как уснула – на сей раз до утра. Проснулась рано. Укрытая – видимо, Магда заглянула ночью в комнату, услышав шаги, и позаботилась обо мне.
Неплохое начало нового дня.
До завтрака я разобралась с несколькими деловыми письмами, проглядела кое-какие счета и только затем позволила себе насладиться утренней безмятежностью за чашкой кофе и свежей газетой. На первых полосах не нашлось ни одной интересной статьи, они были полностью посвящены политическому скандалу – канцлер Алмании срочно отзывал своего посла. В интригах такого рода я не понимала ровным счетом ничего, да и не любила их, потому пролистала сразу до последних страниц, к экономическим новостям и светским сплетням.
Одна заметка сразу привлекла мое внимание.
В ней говорилось – какая неожиданность! – о краже только недавно обнаруженной картины Нингена. Подробности дела не совпадали с тем, что сообщил мне Эллис – неудивительно, вряд ли мистер Остроум, как подписался автор статьи, имел отношение к следствию. А вот история приобретения картины показалась мне весьма любопытной, хотя и изрядно мистифицированной.
"Неизвестный источник" мистера Остроума – кстати, не ла Рон ли скрывался за этим псевдонимом? – утверждал, что на картину указал... сам Нинген. Точнее, его призрак. Якобы мистеру Уэсту явился покойный художник и посетовал, что с его картиной обращаются неподобающим образом. На резонное возражение, что "Островитянка и цветы" спокойно висит себе в галерее и находится в прекрасном состоянии, погибший двадцать лет назад Нинген вздохнул и признался, что речь идет о другой картине.
А затем – назвал имя нехорошего человека, хранящего "Островитянку у каноэ" вопиюще "негодным образом". Ну, дальше дело было за малым – наведаться к пребывающему в счастливом неведении владельцу неизвестного шедевра и выкупить картину за бесценок.
Так мистер Уэст получил еще одну "Островитянку" в свою коллекцию.
Пожалуй, в этом абсурдном рассказе была доля истины. Наверняка владельцу галереи кто-то шепнул, что картину в нингеновском стиле видели на каком-нибудь развале. Надо потом спросить у Эллиса, как все было на самом деле...
Вот неприятность!
Я совсем забыла о Рокпорте! Ведь теперь он наверняка станет следить за нами с Эллисом, уберегая мою честь от выдуманных посягательств на нее. Под таким надзором и не встретишься толком... Разве что можно пригласить детектива в кофейню прямо в разгар дня. В "Старом гнезде" принято, чтобы хозяйка беседовала с гостями. Я часто подсаживаюсь за чей-нибудь столик, переброситься словом-другим, так что ничего предосудительного, даже с точки зрения маркиза Рокпорта, в беседе с Эллисом при таких обстоятельствах не будет.
Но не успела я обдумать эту идею, как Магда принесла мне записку от леди Клэймор.
"Прямо с утра?" – удивилась я, мельком взглянув на настенные часы, и пробежала глазами текст, написанный мелким аккуратным почерком. Закончила – и перечитала снова, уже внимательно.
Глэдис предлагала мне наведаться в гости. Заехать на ланч – и не к кому-нибудь, а к мистеру Уэсту.
"Это наверняка окажется интересно", – гласила приписка в конце, и тут я была всецело согласна с Глэдис. Какой замечательный шанс – узнать историю появления утерянной картины из первых рук, не привлекая Эллиса!
А уж потом, усыпив бдительность маркиза скромным и тихим поведением, можно будет вернуться к привычному образу жизни.
И – сейчас мне этого уже почти хотелось – поучаствовать в расследовании.
– Марта, – окликнула я служанку, невольно улыбаясь. – Будь добра, скажи мистеру Маноле, чтобы он подготовил автомобиль. Через полчаса мы едем к Клэйморам!
Домочадцы мистера Уэста говорили исключительно вполголоса, скромно потупив очи долу. У достопочтенной супруги лицо было заплаканное; во время беседы она время от времени прерывисто вздыхала, шептала трагически «Прошу извинить...», доставала вышитый голубой платок и промокала набежавшие слезы, чем-то напоминая при этом страдающую тяжелой простудой. Младшие дочки, очаровательные близняшки одиннадцати лет в скучных темно-серых платьях моды пятидесятилетней давности, тоже шмыгали носами и по большей части молчали. Сам мистер Уэст выглядел так, словно его минуту назад огрели по голове чем-то тяжелым, и он никак не мог прийти в себя – отвечал невпопад, моргал часто, ронял под стол то чайную ложечку, то салфетку.
Пожалуй, самым разумным из всех казался старший сын Уэста, Лоренс. Этот милый юноша двадцати лет явно больше пошел в мать, чем в отца. Кареглазый, но при этом светловолосый – сочетание редкое и красивое. Сложение у него было скорей спортивное, нежели изящное – я легко могла представить Лоренса на утренней пробежке в парке, или уверенно держащимся в седле во время скачек, или даже боксирующим. Взгляд у него был цепкий, однако дружелюбный и приятный; Лоренс немного напоминал мне Эллиса, привыкшего везде и всюду прибегать к анализу ситуации, даже когда в этом нет нужды.
С отцом юноша вел себя покровительственно и, пожалуй, по-дружески; с матерью держался почтительно; младших сестер опекал, но ненавязчиво, не подчеркивая при этом свое старшинство.
Словом, с какой стороны не взгляни, Лоренс Уэст был человеком достойным и весьма интересным.
Тем временем разговор от предметов отвлеченных постепенно переходил к самому главному – к тому, ради чего мы пришли. К истории об "Островитянке и каноэ".
– Значит, обнаружение картины было делом случая? – несколько разочаровано протянула Глэдис, откладывая лорнет. – А как же все эти громкие статьи в газетах, призраки и знаки судьбы?
– В судьбу и призраков я не верю, а газеты лгут, – спокойно ответил Лоренс. – Всего неделей раньше мы все обрадовались бы той шумихе, которую поднимает столичная пресса, но сейчас она только вредит. Сплетни о картине бередят наши душевные раны... – Лоренс искоса взглянул на поникшего отца и продолжил непринужденно: – ...бередят наши душевные раны и мешают расследованию.
– Хорошо, пусть газеты лгут, – с легкостью согласилась я. Лоренс пока не сказал ничего нового: знакомство с Луи ла Роном научило меня делить все, написанное в газете, по меньшей мере на три. – Но как вы нашли картину на самом деле?
– Очень просто. Полагаю, ни для кого не секрет, что всякий владелец галереи или художественного салона время от времени посещает выставки, аукционы и даже блошиные рынки...
– Свободный поиск случайных шедевров? – пошутила Глэдис, но Лоренс в ответ кивнул:
– Да, именно так. Никогда не знаешь, в какой куче... э-э, старья найдешь, к примеру, портрет графини Юстальской кисти неизвестного художника времен войны за Желтую Лилию. Или, скажем, изумительную миниатюру работы братьев Климбург, или "Житие" с иллюстрациями самого Джорджио Маседо... Простите, я увлекся, – Лоренс смущенно улыбнулся. Уши у него слегка порозовели. – Словом, отправляясь на блошиный рынок близ Гарден-сквер, я всегда гадаю, вернусь ли с пустыми руками – или с сокровищем. В тот день мы с отцом хотели просто прогуляться, погода стояла великолепная, не чета нынешней... Мы шли между рядов, иногда останавливались, чтобы взглянуть на какую-нибудь картину или иллюстрированную книгу, но чаще всего попадались вещи или совершенно испорченные временем, или очевидно дешевые, не стоящие внимания. Немного в отдалении от основных прилавков, прямо на траве, под ясенем, сидел старик и продавал одну-единственную картину...
– Это была она. "Островитянка". Я сразу ее узнал, хотя состояние картины было ужасным.
Я вздрогнула, не сразу узнав голос мистера Уэста. Хозяин дома впервые заговорил с того момента, как обменялся со мною и с Глэдис подобающими случаю приветствиями и вежливыми банальностями.
– Да, картина была повреждена. Ей требовалась срочная реставрация, – подтвердил Лоренс. – Однако неповторимый стиль Нингена был узнаваем даже несмотря многие, многие следы времени. Отслоение красочного слоя, трещины, кракелюры, утрата отдельных фрагментов картины, – Лоренс загибал пальцы, перечисляя дефекты тем тоном, каким доктор перечисляет симптомы трудноизлечимой болезни. – К счастью, мы работаем с прекрасными реставраторами. Слышали ли вы когда-нибудь о мастерской мисс Дюмон?
– Джулии Дюмон? Конечно, слышали! – с энтузиазмом откликнулась Глэдис, отвечая за нас обеих. – Поразительно для девушки с ее состоянием, ее положением в обществе выбрать стезю скромного реставратора...
– О, не такого уж скромного. В своем деле она – богиня, – вздохнул Лоренс, и мне тут же захотелось уточнить, сколько лет этой Джулии, насколько она красива и часто ли Лоренсу приходится с нею общаться. – Я уже, кажется, упоминал, что картина была сильно повреждена? Так вот, реставрация длилась почти год. И весь этот год мы держали в секрете то, что обнаружили последнюю "Островитянку" Нингена.
Дзинг! – Глэдис дрожащей рукой опустила чашку на блюдце, едва не расколотив его.
– Год назад? Кажется, раньше мистер Уэст говорил иное?
– Не судите его, – Лоренс отвел взгляд. – Это я виноват. "Выставка для избранных", "легенда о призраке Нингена", "недавно найденный шедевр" – это все мои, так сказать, идеи. Дело в том, что в последнее время наша галерея нуждается...
– Лоренс! – внезапно повысил голос мистер Уэст, и юноша замолчал так резко, будто ему пощечину отвесили. – Да, мы подумали, что немного шуму перед выставкой – это хорошо. Понимаете, иногда интерес к искусству приходится поднимать методами, далекими от... от... – тут пыл у Уэста закончился, как и красноречие.
– Далекими от чистого искусства? – подсказала Глэдис. И, пожалуй, только давняя подруга, такая, как я, могла различить в ее тоне ироничные нотки. – Ах, понимаю, понимаю. Нынешняя молодежь ужасна. Теперь принято слушать не оперу, а мюзиклы, читать не книги, а модные журналы, любоваться игрою не на театральной сцене, а на политической. Словом, обществом правит дурной вкус и жажда зрелищ.
– Да, да, да! – оживился мистер Уэст. Кажется, он не понял, что Глэдис посмеивалась не только над "нынешней молодежью". – Именно! Вы, как всегда, произносите мудрые слова, леди Клэймор... – и он внезапно сник: – Впрочем, что толку говорить об этом теперь. Картина утеряна, и вряд ли когда-нибудь мы о ней услышим.
Я поспешила ободрить его:
– О, оставьте этот мрачный настрой. Ведь за дело взялся лучший детектив Бромли.
На мгновение мне показалось, что в глазах Лоренса появилась тень тревоги... или сомнения:
– Лучший? Неужели?
– Если речь идет о мистере Норманне – несомненно, он лучший. Нет дела, которое он не может раскрыть, – подтвердила я уверенно. – Когда-то он спас мне жизнь, и я доверяю ему всецело. Уверена, мистер Норманн найдет ответ и на вашу загадку.
– Это было бы прекрасно, – улыбнулся Лоренс. – Может, еще чаю? Кстати, вон те пирожные из кондитерской на улице Генерала Сойера. Они просто изумительны, попробуйте их обязательно. Кстати, леди Клэймор, вы читали утренний выпуск "Зеркала Бромли"? Пишут, что граф де Ларнак собирается привезти в Королевскую галерею коллекцию своих картин, на месяц.
– Нет, не слышала о таком, – рука Глэдис сама собою потянулась к серебряному лорнету. – А у вас сохранилась утренняя газета? Можно взглянуть на статью?
– Да-да, конечно. Петерсон! – крикнул Лоуренс, подзывая слугу. – В коллекции де Ларнака тоже есть картина Нингена. Правда, не одна из "Островитянок", а "Человек судьбы". Это малоизвестное полотно. К сожалению, до сих пор история не разобралась, кто изображен на нем. В подписи стоит только "С.", и некоторые искусствоведы толкуют эту букву как начальную в слове "судьба". Другие считают, что это первая буква имени человека, послужившего прототипом для картины.
Воспоминание о сегодняшнем сне вспыхнуло ярко, как фейерверк в ночном небе. Я ощутила озноб, как будто в спину пахнуло холодным ветром, и, поддавшись порыву, спросила:
– Может, Нинген нарисовал кого-то из своих родственников? Например, брата жены, или...
В глазах Глэдис появилось такое недоумение, что я осеклась.
– Милая моя, что вы такое говорите, – она подняла лорнет и посмотрела на меня сквозь желтоватые стеклышки, ловящие отблеск светильников. – Все знают, что у Вивьен Марье-Нинген не было братьев.
Некоторое время царила тишина, а потом мистер Уэст внезапно очнулся от скорбного полузабытья и рассеянно произнес:
– Нет, кажется, был. Старший брат. Но он умер во младенчестве, ему даже имя не успели дать... Леди Виржиния, вам дурно?
– Это все погода, – улыбнулась я через силу. – Просто плохая погода. Не обращайте внимания. Лоренс, так что вы говорили о коллекции де Ларнака?..
Лоренс с готовностью подхватил тему, мистер Уэст, немного оживший к середине чаепития, поддерживал сына, как мог. Я старалась не ударить в грязь лицом и не показать себя полной невеждой в живописи – хотя, без сомнений, знания мои были прискорбно скудны.
И только Глэдис молчала еще очень долго, разглядывая меня сквозь блестящие стекла лорнета.
Туман над городом густел, кажется, с каждым часом. Если утром Бромли был похож на стеснительную невесту, прячущую лицо за легкой вуалью, то к вечеру он превратился в мерзнущую старуху, все плотней кутающуюся в толстую белую шаль. Я стояла на пороге особняка на Спэрроу-плейс и не могла разглядеть не то что другой стороны площади – даже собственного автомобиля, хотя знала, что Лайзо подогнал его к воротам. Грохочущие по мостовым кэбы, тоскливый голос мальчишки, продающего за углом вечерние газеты, собачий лай и глухое ворчание автомобилей – все это было невообразимо далеким, нездешним... и в то же время близким и родным. Как полустершиеся воспоминания о детстве.
Я медленно вдохнула холодный воздух и провела рукой по лицу. На серой замше перчатки остались темные пятна – влага. Святая Роберта, ну и сыро же нынче! И с каждым днем все холоднее. Надо будет напомнить Георгу, чтобы он добавил в меню что-нибудь согревающее. Глинтвейн с зернами кофе наверняка будет пользоваться спросом. Можно будет представить это, как особый осенний рецепт или новинку...
