Текст книги "Поле Куликово (СИ)"
Автор книги: Сергей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 71 страниц)
Тохтамыш встал, прошёл сквозь притихших гостей к своей юрте, бросил начальнику стражи:
–Царевича пропустить одного.
Когда сын вошёл, хан даже не шевельнулся – столь скорое возвращение не сулило добрых вестей. Но что случилось?
–Прости, повелитель, я не мог исполнить твою волю.
Опавшее лицо и удручённый голос сына вызвали жалость, однако хан не переменил позы и не проронил ни слова.
–В моей тысяче было всего семьсот воинов, но и этого московскому князю показалось много. Когда я пришёл в Нижний Новгород, князь Дмитрий Суздальский оказал мне почести, какие подобают твоему послу. А потом из Москвы приехал боярин и сказал, что Дмитрий Московский велит мне возвратить назад воинов и лишь с полусотней идти к нему. Мне говорили: Дмитрий задумал взять твоего посла заложником. Если же я попытаюсь вступить в его земли со всем отрядом, он пошлёт против меня войско. Боярин корил Дмитрия, но он исполнял волю князя.
–Ты испугался смерти?
–Я испугался твоего унижения и всей Орды. И я не смел нарушить твой приказ – ведь ты велел мне идти в Москву со всей тысячей. Я решил послать с полусотней мурзу, чтобы передать Дмитрию, что иду к нему с важным делом от тебя и без всего отряда не могу явиться в Москве. Его ответного слова решил подождать в Казани.
Тохтамыш кивнул.
–Однако мурза скоро вернулся. В его воинов бросали камнями и палками, в них плевали, им отказывали в пище и воде, хоть они и предлагали серебро. Им угрожали смертью. Повелитель! В Москву надо идти со всеми туменами и срыть её стены!
Тохтамыш качнулся на подушках и сказал:
–Да, ты сделал, что мог, хоть я и ожидал другого. Но оставим Москву и займёмся пиром.
Сын уставился на отца: не уж то великий хан простил такое оскорбление?
–Да, займёмся пиром. – Тохтамыш улыбнулся. – На будущее лето мы пойдём кочевать за Яик, в наши родные степи. Там расплодилось много зверей. Мы пополним войско, соберём ясак с улусов, а заодно наведём порядок в Сибирском ханстве. Там, говорят, появился какой-то новый мурза, он прогнал моих союзников и освободил чёрных людей от всяких податей в Орду. Я хочу посмотреть, сумеет ли он откупиться, когда посадим его на кол.
–Повелитель! Отомсти Дмитрию!
–Есть ли у тебя иные важные вести? – спросил Тохтамыш, глядя мимо сына.
Акхозя задумался и потом сказал:
–Не знаю, так ли важно – это. На Оке московский правитель посадил княжить какого-то татарина, из бывших нукеров Мамая. Он сманивает людей всякого рода и веры в свой удел. Говорят, у того князя-татарина живёт полонённая дочь Мамая. Наверное, он хочет взять за неё большой выкуп? Ведь в Крыму у Мамая остались богатые родственники.
–Эта весть – не так важна. Ступай, оденься к пиру.
Оставшись один, Тохтамыш долго раскачивался на горке подушек и потом хватил кулаком по ковру. Болван! На что надеялся после разгрома Орды на Непрядве? Русь воспрянула, мурзы переходят на службу к московскому правителю, и вот следствие: посла хана не пускают в Москву. Её князь назначает количество посольской стражи – слыханное ли дело?! Вот так наследство оставили ему предшественнички! И казна Мамая почти вся ушла. Куда только подевалась?
Городец-Мещерский – немедленно сжечь! Эх, заодно бы и Москву! Но заодно не получится. Думать! Он ведь знает, какие кирпичи московских стен надо расшатывать...
Тохтамыш вышел к гостям в сопровождении сына, холодный, непроницаемый, взял чашу, из которой пили его предки, приложился и протянул сыну. Тот, отпив, вернул чашу отцу. Мурзы и беки провозгласили здравицу в честь великого хана. Когда опрокинулись кубки, рога и пиалы, Тохтамыш поднял руку.
–Славные беки и мурзы! Ваш край – богат, велик и красив. Но сердцу степняка – милее полынные степи. Моя Орда завтра начнёт кочевать к Синим Водам, оттуда вернётся к берегам Итиля. Здесь вы можете пасти своих коней и скот, никто вас не тронет. Когда вы мне потребуетесь, я пришлю к вам гонцов. Но если даже их не будет, запомните мою волю. Через год, на исходе месяца больших трав, вы с отрядами воинов обязаны находиться там, где река Дон сближается с Итилём.
Гости замерли.
–Отберите самых опытных и сильных в охоте. Пусть они будут на самых крепких лошадях. Много не надо, мы ведь не войну затеваем.
Князья переводили дух.
–Да! В награду за вашу преданность и ваши дары я зову вас на большую охоту в степи между Итилём и Яиком. Вы, может, слышали, какие тучи сайги, дзеренов и диких лошадей там пасутся, сколько там птицы дрофы и стрепета, сколько журавлей, лебедей, гусей и уток грудится на озёрах и реках, сколько лисиц и тарбаганов, чьё мясо – нежнее воска, водится в степных травах. Каждый из вас тысячу раз испытает твёрдость своей руки и зоркость глаза, быстроту своего коня, удар соколов и хватку ястребов. Если же чужие племена попадут в наши облавы, каждый сможет добыть иную дичь. Сбор – между Итилём и Доном. Оттуда начнём мы первую большую облаву, а когда перейдём Итиль, навстречу нам зверей и птиц погонит Едигей.
Князья улыбались: велика честь присутствовать на такой охоте, где распорядителем – великий хан.
–Кто наберёт сотню добрых джигитов – приходи с сотней. Кто наберёт пять сотен – приводи всех. Но больше пяти сотен не надо. Лишь бы были сильнейшие и каждый – с двумя заводными конями. Охота будет долгой.
На другой день гости разъехались. Перед закатом Тохтамыш объявил военную тревогу. Оставив малый отряд охранять семейные кочевья и скот, он с десятью тысячами всадников выступил на запад. Всю ночь, меняя коней, воины шли малознакомыми отрогами и предгорными долинами. Никто ни о чём не спрашивал, но большинство решило, что хан ведёт их в Таврию и Крым, чтобы внезапным набегом захватить и разграбить города фрягов. Вспоминали богатства, которые минувшей осенью привёз хану посол Кафы. Одного опасались: не спугнуть бы фряжских толстосумов, не дать им времени погрузиться на корабли.
Когда лучи солнца обогрели спины всадников, в долине заблестела Кубань. На её берегу, поросшем терном и травами, хан остановил войско и устроил смотр. Нукеры под досмотром сотников и тысячников из тумена хана проверили каждый десяток, выявляя, нет ли отставших, потерявших или забывших в лагере оружие, предметы снаряжения, запасы пищи. Во всё время смотра хан стоял на кургане, верхом на буланом жеребце, покрытом тигровой шкурой. Едва смотр закончился, по знаку темника, назначенного начальником смотра, войско сомкнулось кольцом вокруг кургана, и началась расправа над нерадивыми. Одному тысячнику и двум сотникам, потерявшим на переходе людей, отрубили головы. Воинов, у которых нашлись изъяны в вооружении и лошадях, били палками по голым спинам. Едва напоили коней – поход продолжился. По-прежнему шли на закат. Когда садилось солнце, сделали остановку и был смотр. Казнили только одного десятника – он прозевал сигнал, поданный начальником. Поротых не оказалось.
Солнце скатилось за край степи – войско выступило в полуночную сторону по следам легкоконных разъездов. Знакомые созвездия смещались в глазах джигитов, они не могли понять, куда же ведёт их повелитель. Заря упала на лица, и кони оживились, зафыркали, улавливая ноздрями знакомые запахи и чуя конец пути. Лишь теперь воины догадались, что было только учение и они вернулись к семейным становищам.
Снова – смотр. Наказывать никого не пришлось. Трое сотников, чьи всадники оказались лучше подготовленными к походу, были объявлены тысячниками, и хан приколол к их плечам золотые знаки. Шестеро десятников стали сотниками, а их места заняли сильнейшие из простых всадников. Возвышение почти неслыханное, по Орде пошёл говор о щедрости великого хана.
Воин Орды получал жалованье в размере стоимости от двух до пяти лошадей: всё зависело от того, как он нёс службу и воевал. Десятник получал жалованье своего десятка, поэтому он был заинтересован в том, чтобы каждый его подчинённый имел наибольшую плату. Сотник получал жалованье, равное жалованью пяти своих худших десятников. Тысячник – жалованье пяти худших сотников. Система оплаты воинской службы в Орде заставляла каждого начальника только и думать о том, чтобы его люди были лучшими в походах, на смотрах и на войне. Эту систему Тохтамыш и привёл в действие внезапной проверкой – по её результату заново определялось жалованье каждого всадника.
Слух о происшедшем разнёсся по Орде. Всюду теперь ждали тревоги, мурзы и наяны мордовали подданных за малейшее небрежение к лошадям, за всякую неисправность снаряжения. Начальники стали понимать, что Тохтамыш – не менее беспощаден, чем Мамай, только он опаснее – потому что законный хан и потому что никто заранее не знает его мыслей.
Орда кочевала к закату по долинам предгорий. Рассылаемые ханом гонцы заверяли князей племён в миролюбии и благосклонности повелителя. Князья же спешили задарить владыку, чем могли: нередко разоряя свои земли, покупали мир. Степной хищник откармливался, залечивал рану, полученную на Непрядве.
Трудно обвыкался Тупик в новом положении – в его доме на Великом Посаде поселилось маленькое горластое существо, которое потребовало столько забот, сколько не требует воинский десяток. Дарья и слышать не хотела о няньках – всё время отдавала дочке. Сердце Тупика исходило нежностью и тревогой при каждом детском крике, но всё время чувствовал себя лишним в светлице жены, громадный и большерукий, пропахший сбруей и лошадьми. Впервые, кажется, с болью отрывался от дома, выезжая для встречи посольства Царьграда. Только служба семейные дела в расчёт не принимает, и нынешняя служба не в пример прежней.
Кончилась пора молодого ухарства, иное прозвище надо заслуживать. А то – "Тупик". Оружие страшное, да годится оно лишь железо плющить, да дубовые кряжи колоть. Чтобы заслужить иное прозвище, надо показать не одну силу и смелость, но и ум зрелого мужа. Не то до седых волос ходить сотским, да из сотских могут выпереть при случае, как Олексу. Хотя Олекса – всё же молодец. Ещё осенью, когда стало известно о замирении в степи и потребовались люди в Кафу для встречи и охраны в пути послов Царьграда, он первым вызвался, заявив, что протирать штаны, сидя в стольной, есть кому и без него. Его послали начальником стражи, и теперь Боброк велел передать Олексе: коли доведёт посольство до Москвы благополучно, быть ему снова сотским.
Зачастили на Русь посланники Константинополя – припекает ныне Византийскую империю: бесконечные войны с соседями, внутренние восстания, разгром крестоносцами Константинополя в четвёртом крестовом походе и создание ими на территории Византии Латинской империи, которую лишь через полвека императорам удалось сокрушить с помощью болгар и генуэзцев, а главное – веками работавшая система высасывания соков из своих крестьян и ремесленников для прокормления двора и чиновничьего аппарата довели Второй Рим до жалкого состояния. Некогда самое могущественное и богатое государство мира превратилось в бессильный обломок себя, неспособное изменить закостенелых форм. По его землям беспрепятственно водили свои полчища военачальники султана Мурада, враг уже стучался в ворота его столицы.
Смерть государства наступает, когда собственный народ не может или не хочет защищать его. Византийцы ещё могли, но уже не хотели сражаться за свою империю. Как и в прежние времена, императоры старались привлечь наёмников, но наёмники не возбуждали в народе доверия, ибо их мечи правительство обращало столь же часто против внешних врагов, сколь и против недовольных в своей стране. А ведь известно, что войско, которое предназначено для подавления своего народа, оказывается самым негодным в борьбе с внешним врагом. Никто так не склонен к трусости, шкурничеству, панике и измене на войне, как люди из числа внутренних карателей, тюремщиков и палачей.
Пришло, однако, время, когда и наёмников содержать стало не на что: завоеватели-османы разоряли крестьян до нитки или угоняли в рабство, а основной доход с торговли шёл в руки генуэзцев, которые за военную помощь в борьбе с Латинской империей вырвали у Константинополя исключительные привилегии. И тогда взоры императорской власти стали всё чаще обращаться к единоверной Руси, поднимающейся на севере над пепелищами ордынских пожогов. Стремясь опереться на Москву, византийские политики понимали, как важно им любой ценой удержать патриарший контроль над русской церковью. За рукоположение духовных сановников, угодных князьям, за присылку на Русь учёных проповедников и богомазов, предметов культа, освящённой церковной утвари взималась крупная плата в патриаршую и императорскую казну. Бывало, императоры просили денег для дела защиты православия от "неверных" и не знали отказа. И куликовский герой – троицкий монах Ослябя доставлял крупную казну в дар византийцам. Русская помощь, усилившаяся после Куликовской битвы, продлила жизнь Второго Рима, по меньшей мере, на сотню лет.
Принимая дары великих князей, императоры старались подольстить им, именуя своими братьями. Византийские принцессы чаще других иноземок становились русскими княгинями. Киев, а затем Владимир и Москва назывались вторым центром православия – так не без участия византийцев, особенно переселившихся на Русь православных священников, ещё задолго до окончательного свержения ига Орды была посеяна идея "Третьего Рима". Те, кого привлекала эта идея, вряд ли задумывались о том, что величие Рима вырастало в его поработительских войнах, а величие Москвы складывалось в борьбе с поработителями.
Однако уже все дороги Руси и ближних земель вели в Москву.
Путь посольства лежал через Коломну, ставшую как бы далеко выдвинутой московской заставой с юго-востока. Отряд Тупика на день опередил послов. Воины отдыхали. Уже скинувший доспехи Тупик вышел на подворье, привлечённый шумом, и увидел в толпе дружинников приземистого человека нерусской наружности в сером халате и лохматой шапке. Тот подошёл, покачиваясь на кривоватых ногах, в его лице и узких глазах сквозила усталость. Заметил Тупик и пару взмыленных лошадей у коновязи.
–Откуда гонец?
–Беда, боярин Васка! – выкрикнул татарин. – Беда пришёл на Мещер-Сарай! Спасай, Васка!
У Тупика поползли брови на лоб: какой это там "Сарай" спасать надо? И где он видел этого человека?
–Коназ Хасан нету – Мещера ходил, где искат, когда воротит? Коназ нет – два сотня чужих пришёл. Авдул богатур меня звал: скакай, Маметша, на Коломна. Спасат нада Мещер-Сарай. Тридесят джигитов там, бабы, ребята.
Так вот оно что: в отсутствие Хасана на Городец-Мещерский совершено нападение. Если случайный враг – не так страшно. А если отряд хана?!
–Когда случилось, Маметша? Ты-то как прорвался?
–Шибко скакал я, боярин Васка. Мой конь – сытый, стоял долго. Его конь – худой, шёл лесом – где догнат? Вчера обед звонил – я там, нынче обед звонит – я здес. Авдул-богатур говорил: ден – стоим, другой ден – стоим. Третий ден – лежим, нет Мещер-Сарай.
Коли спасать – нельзя медлить и минуты. Но как же со встречей посольства? Дело-то – нешуточное. Поймёт ли государь? Должен понять: военный набег на московские владения!
–Алёшка, Микула! Всем – сбор, сыщите десятских. Коней седлать. Я – к воеводе.
Коломенский тысяцкий Василий Вельяминов оказался в своём тереме. Августовский день выдался жарким, воевода сидел в столовой палате, простоволосый, в распущенной рубахе, прохлаждаясь клюквенным квасом из ледника. Тупик с порога стал выкладывать вести, боярин, слушая, не отрывался от кружки, лишь поглядывал исподлобья серыми прозрачными глазами. Допил квас, отёр ладонью подстриженную русую бородку и рявкнул в дверь:
–Эй, кто там есть, живо ко мне!
Вбежавшему отроку приказал поднимать по тревоге воинов, находящихся в детинце. На дворе зазвенело било.
–Ты выпей квасу-то. – Вельяминов пододвинул Тупику полную кружку. – Городец под моим досмотром, сотни поведу сам.
–Василь Васильич! – взмолился Тупик. – Хасан – мой друг, в Мамаевой яме побратались.
–Друг! А у меня счёт с Ордой не кончен за брата Микулу. И кому государь велел провожать посольство – тебе али мне?
–Государь простит – дело военное. Я ж дорогу лучше всех знаю. Этот Маметша еле на ногах держится, уснёт в седле.
–Уговорил. Коль што – вместе ответим. Я оставлю полусотню для встречи послов, ты же в неё своих, московских, десяток добавь с хорошим начальником.
–Коней бы заводных, Василь Васильич.
–Табун в отгоне, за Окой, долго ждать. Ничё – кони у нас добрые, мы в детинце-то не шибко засиживаемся.
Скоро полторы сотни всадников выступили из ворот города и рысью двинулись к броду через Москву. Со стены детинца их провожали тревожные взгляды, пока не скрылись в сосновом бору.
Долги старинные версты, а их до Городца, почитай, сотня. Только ночью, в самую темень, Вельяминов дал отдых людям и лошадям. Напоили коней в лесной речушке, задали им ячменя, спали два часа в траве, возле копыт коней. Едва заря прорезалась – вскочили, сухари и вяленину грызли в сёдлах, запивая водой из кожаных и медных баклаг. Днём сделали тоже лишь один привал. Воины, привычные к походам: в сёдлах едят, отдыхают, даже и спят попеременно. Лошадей же вымучивать до предела нельзя: к бою готовились. За полдень в восточной стороне увидели косые столбы серого дыма. Что это – сигналы тревоги или пожары? Ускорили бег лошадей. Встретили деревеньку в два двора. Дома обжитые, в огородах зеленеют репа, лук и горох, круглятся кочаны капусты, кое-где бродят куры, а – ни людей, ни скота. Видно, дымы в небе спугнули крестьян. Душа Тупика заныла и ожесточилась: снова по урманам забиваются русские люди. Доколе ж?!
Перед закатом открылась приокская долина, солнце светило в спину всадникам, и виделся холм, где стоял Городец-Мещерский. Тупик смежил глаза, открыл вновь, и сквозь стиснутые зубы прорвался стон: Городца больше не было. Только стена зияла чёрными язвами прожогов, но – ни башен над ней, ни восьмигранного купола церкви, ни крыши терема князя. Дымок ещё курился над холмом, на всадников пахнуло гарью.
–Опоздали, – произнёс Вельяминов. – И Хасан опоздал либо, хуже того, – побит со всеми своими.
Отряд приблизился к обгорелым стенам острожка, спугнув стаю воронья, и стиснуло болью сердце Васьки: чьи лица увидит сейчас с выклеванными глазами? Воронов Тупик ненавидел. Ему приходилось слышать песни чужестранцев, где ворона называли даже другом воина – ведь он его спутник в походах, – но русское сердце Васьки восставало против. Он-то и своему врагу не желал смерти, пока тот не обнажал меча. Как можно любить спутников тлена и страданий?
–Стены глиной обмазаны, а сожжены, – заметил Вельяминов. – Не иначе земляным маслом облили. И сушь...
Он первым проехал через выбитые ворота, Тупик – следом. Сразу увидел обнажённые тела двух мужчин. Один, плечистый, мускулистый, лежал ничком, другой, малорослый, раскинув руки, обратил к небу безглазое, исклёванное лицо. Тупику словно шепнул кто-то имя первого: тысячник Авдул... Не от руки Васьки в сшибке конных разведчиков на рязанском порубежье, не в Куликовской сече суждено ему было сложить голову, а от рук соплеменников при защите Русской земли, которая стала и землёй Авдула. Что же – это? Небесная кара за измену своему царю или искупление невинной крови, пролитой им когда-то на исстрадавшейся земле, к которой прибился он в свои чёрные дни, и которая приняла его, не помня зла?
Маметша спрыгнул с лошади, вскрикнул, упал на тело безглазого и закаменел. Воины ни о чём не спрашивали и не утешали – такое горе словами не лечат, его надо выплакать. Тела убитых лежали по всему Городцу вокруг сожжённой церкви и дома князя, иные сильно обгорели. Снаружи, под стенами, человеческих трупов не было, – значит, нападающие похоронили своих, оставив неприбранными убитых защитников крепости. Тупик велел сосчитать их, сам ходил от тела к телу, но не нашёл ни Хасана, ни княжны, ни священника. Насчитали три с половиной десятка, среди них две женщины и трое детей. Кто-то мог сгореть бесследно, однако стало ясно: Хасан со своей полусотней в бою не участвовал. Видимо, воины погибли все до единого, уцелевших детей и женщин угнали в полон. По словам Маметши, нападение произошло внезапно, пастухи и мужики, работавшие на полях, укрыться в остроге не успели.
Свечерело. Потянуло прохладой с реки, в роще затихал вороний грай. Пожарище дышало жаром и смрадом.
–Похороним завтра, – сказал Вельяминов. – Разбойники едва ли воротятся, но поберечься надо.
–То – не простые разбойники, – сказал Тупик, оглядываясь и представляя, как всё случилось. – Видишь под стеной закопчённые черепки? То осколки зажигательного сосуда, начинённого земляным маслом, серой и селитрой. Эта смесь даёт адское пламя. Когда их встретили со стен стрелами и каменьем, они стали метать бомбы через частокол. Загорелись навесы и конюшни под стеной, загорелась и стена. Большими стрелами они, наверное, зажгли и церковь с домом князя. Воины отступили от стены, но в середине тоже полыхал пожар, они оказались зажаты огнём. Здесь была геенна. Бабы с ребятишками могли спрятаться в погребах со льдом, а воин – терпи. Вишь, как лежат убитые – кольцом меж огней. И ворот они не отворили. Их выломали потом, когда городчане валялись угорелые между пожарищами... Враг, видать, знал устройство острога, он заранее всё рассчитал и час нападения выбрал. Так действуют опытные нукеры и разведчики хана. И оружием, што было у них, мурзы-разбойники не обладают. Думается мне, боярин, – тут погостил особый отряд хана, нарочно посланный разорить Городец. Не удивляюсь, што Хасан просмотрел его: враг шёл с бережением. Может, во всей Орде о набеге знали два или три человека.
Вельяминов был озадачен.
–Однако, глаз у тебя, Василей! Што же, выходит, им страшен был Городец?
–Ещё как, Василь Васильич. Хасан перетягивал татар на нашу сторону, к земле их привязывал. То хану – кость в горле.
Утром часовые подняли тревогу, воины вскочили в сёдла. Берегом Оки, к холму, лавой мчался конный отряд. Тупик, рассмотрев пурпурный плащ, летящий впереди всадников, успокоил своих.
Лицо Хасана было страшным.
–Где – они? – В красных от ветра глазах засветилась надежда. – Где – враг? Наши – где?
–Мы пришли на закате, Хасан. Мы опоздали...
Хасан расцарапал себе лицо.
–Я знаю, чьё это – дело! Я пойду по их следам. Я их настигну и перегрызу им глотки!
На пепелище Тупик заговорил о том, что намерение Хасана бесполезно и безумно. Дубовые брёвна горят долго, ещё дольше тлеют. Судя по пожарищу, всё было кончено в первый день осады, – значит, отряд хана ушёл далеко, его теперь не достанешь. В Орде на Хасана устроят облаву и могут схватить.
–Если даже княжна и другие – живы, ты не спасёшь их, но лишь умножишь их страдания.
–Пусть так. Я найду её или умру.
Воины искали среди убитых своих родственников и друзей. Не было плача, но на всех лицах читалась та же решимость, что и на лице начальника. Тупик подумал: если эта полусотня настигнет отряд хана, тому, пожалуй, несдобровать.
–Не тревожьтесь, мы похороним мусульман по их обычаю, христиан – по-своему. Только укажите, кто – крещён.
–Похорони их, Василий, в одной братской могиле. Теперь прощай.
–Увидимся ли ещё, брат?
–Увидимся. Хасан – бессмертный. Васька Тупик – тоже бессмертный. Нам нельзя умирать, у нас ещё – много врагов.
Вблизи стены воины рыли могилу заступами, найденными в сожжённом остроге. Стук телеги показался наваждением. С закатной стороны, от лесочка, пылила открытая повозка, запряжённая парой гнедых. Воины прервали работу, поджидая нежданного гостя. Рослый мужик правил повозкой стоя, и, лишь когда приблизился, Тупик рассмотрел сидящего человека в рясе. Городецкий поп соскочил с телеги, причитая:
–Што же творится на белом свете, батюшка боярин? Што же это – такое?
–Это – Орда, отец, её след.
–Не уж то ни единого из моих прихожан в живых-то нет?
–Князь с полусотней ушёл догонять грабёжников. Может, кто из мужиков спасся. Те же, кто был в остроге, – побиты и уведены.
–Вот горе! А я в Коломну к отцу Стефану наладился, да услыхал про беду и поворотил. Да поспел, вишь, к погребению...
Тупик достал из сумы небольшой образ Богородицы, завёрнутый в чистую льняную ткань.
–Батюшка, я исполнил твою волю. Сам ходил в Троицу...
Поп обеими руками принял икону, развернул и, целуя, омочил слезой.
–Спаси тя Бог, сыне...
Он побрёл на пепелище, прижимая икону к груди, в сопровождении возницы, в котором Тупик узнал молодца, что зажигал свечи в палате князя.
После погребения Тупик предупредил попа:
–Поспешай, батюшка, со сборами. Мы уходим.
–И в добрый путь. Я уж после съезжу к Стефану, сначала людей соберу.
–Думаешь, придут?
–Куды ж им деваться? Мыслимо ли бросать этакое светлое место? И хлебушко вон на полях зреет, и огороды овощем – полны, мы приглядим пока. Часовенку с Гаврилой соорудим, штоб место не запоганело, а там и князь, глядишь, вернётся. Вы б только помогли нам колокол над пепелищем поставить – уцелел ведь он, родимый, не взял его огонь, от нечистых рук порождённый.
–А што, Василь Ондреич, – отозвался Микула. – И, правда, пособить надо в святом деле.
Через полчаса воины, растаскав обугленные брёвна на месте церкви, освободили из-под них закопчённый бронзовый колокол. Его язык отпал – огонь расплавил медное кольцо, на котором он держался. Под головёшками сгоревшей кузни нашлись наковальни и железо и медь. Пока устанавливали перекладину, Микула сковал новое кольцо и с помощниками приладил язык. Из седельных ремней свили верёвки, перекинули через перекладину, обвязали колокол, и руки воинов подтянули его к подвесному крюку.
–Ну-ка, проверим, отче, не потерял ли он голос в огне?
Микула взялся за бечеву, потянул привычной рукой – доводилось когда-то в монастыре и звонарём служить, – негромкий звук, протяжный, чуть печальный, родился среди тишины, погас, будто всосался полуденным простором.
–Живой, – улыбнулся Микула. Перекрестясь, покрепче ухватил бечеву, и удары языка колокола набатным громом поплыли с холма к сосновым борам.
Воины, которым не нашлось работы с колоколом, на вожжах достали воду из колодца с обгорелым срубом. В затухающем звоне Тупик услышал рядом: "Пойдём-ка, попьём колодезной" – и оборотился. Коломенские ратники отмывались у колодца от угольной пыли – один сливал другому на руки.
–Стой! – заорал Тупик. – Брось бадейку, олух несчастный!
Моющиеся уставились на бегущего к ним сотского, тот, что сливал, поставил ведро на обугленную траву. Тупик ударом ноги опрокинул его.
–Пили воду? Ну, пили?
–Я лишь два глотка, – признался молодой кмет.
–Мало учили вас, сукиных сынов! В колодце ж мертвяки плавают. С распоротыми животами!
Глаза у парня полезли из орбит, по горлу прошли судороги.
–Два пальца в рот – живо!
Кмет не донёс пальцы до рта – его начало рвать... Мертвяки в колодце вряд ли плавали, но Тупик не сомневался, что вода – отравлена. Два дня яд мог сохранять силу. Как заставить человека извергнуть проглоченное, Тупик знал. Парень изнемог, корчился в потугах. Тупик протянул ему свою баклагу:
–Пей! Сколько можешь, пей – вода сладкая... Так, молодец, а теперь снова – два пальца...
Убедившись, что из парня извергается вода, распорядился:
–Оба – к речке, бегом! Отмойтесь. Ты же пей из реки, сколько можешь и рыгай. Да баклагу прополощи!
Оборотясь к напуганным воинам, Тупик заговорил:
–Здесь был враг всего лишь два дня назад. Запомните на всю жизнь: коли враг не завалил колодца, не набросал туда трупов – он отравил его. Мертвяки отравляют колодцы на годы. Яд может сохранять силу неделями, пока земля не рассосёт его. От яда есть одно средство – уголь. Собирайте и тащите его сюда. – Тупик нашёл глазами попа. – Батюшка, через день воду можно пить, вычерпав уголь. Ну, а кто и проглотит уголёк – то не страшно: уголь не отпустит яда, с ним и выйдет из человека.
Поп стал благодарить, Тупик через его плечо смотрел на Гаврилу, который с помощью кметов сооружал из собранных досок и бревён подобие балагана вблизи перекладины с колоколом. Там, наверное, поп повесит икону, которую всё ещё прижимает к груди. А стоит людям узнать, что она освящалась Сергием...
–Василей Ондреич! – прервал его мысли Вельяминов. – Гони всех к реке – пущай отмоются. Исчумазились, ровно бесенята.
После купания отряд выступил на Коломну. Протяжный, зовущий гуд колокола плыл в воздухе, провожая всадников. И вот оно чудо: перед тем как въехать в лесок, Тупик оборотился и увидел фигурки людей в приокской долине, тянущиеся к сожжённому острожку. Уцелевшие городчане гнали трёх коров и маленькое стадо не то овец, не то коз.
–Быть Городцу, – сказал Вельяминов. – Есть поп – будет и приход.
–А татарского удела под московской рукой не получилось, – отозвался Тупик. – И не получится, пока хану рук не отрубим.
Ему вспомнилось: Хасан считал, что правитель Орды охотится за дочерью Мамая. Чудом заполучив свою невесту, Хасан дрожал над ней и все угрозы Городцу относил на её счёт. Тупик смотрел на дело трезвее. Жаль великого замысла – татары, переходящие на русскую службу, станут теперь бояться порубежья.
Гуд колокола долго провожал отряд, который уходил от будущей столицы Касимовского царства волжских татар, что утвердится здесь волей московского государя через семьдесят лет.
IX
Хвостатая белая звезда стояла в московском небе, и даже в полдень весеннее солнце не могло затмить сияния пришелицы. По ночам она заливала землю светом ярче полной луны, и тогда леса, пашни и воды, притихшие селения и столица принимали пугающий образ. С сумерек и до восхода из лесов неслись крики, вой, хохот, взлаивание, костяной стук. Даже голоса пролётных птиц сквозили предвестием беды. С наступлением вечера люди запирали ворота и двери на засовы, а если ходили ко всенощной, то соседи собирались толпами. Несмотря на распутицу и ночные холода, в городе появилось множество странного люда. Расползаясь с рассветом от ворот монастыря по всему посаду, нищие бродяги канючили, вымогая подаяние, тыкали в небо грязными пальцами, пугали близостью Страшного суда. В церквях почти не прерывались службы. Попы и монахи толковали значение хвостатой звезды, советовали усердно молиться да щедрее жертвовать на храмы и монастыри.
Наконец грозная гостья стала уходить за окоём, и люди словно очнулись, на улицах послышался смех, разговоры обратились к насущным делам и заботам, к наступающей летней страде. Посадские мужики сбивались в ватаги, чинили сети, плели верши, тянулись на речки и речушки, коими рыба устремляется к нерестилищам. Жизнь – сильнее знамений.
Пока не началась страда на полях и огородах, по указанию большого воеводы окольничий Тимофей Вельяминов провёл учение с московскими ополченцами. На подсохшей поляне близ Напрудского, вотчинного села великого князя, что – на Яузе, собралось шестьсот ратников. Одеты кто во что, лишь оружие – большие копья, сулицы, щиты, луки и самострелы – отроки привезли из хранилищ князя в Кремле. Тупик, приставленный наблюдать за обучением суконной и кожевенной сотен, взял с собой лучших стрелков и метальщиков. Разделив лучников и арбалетчиков, он велел своим кметам показать приёмы натягивания тетивы и прицеливания, потом началась стрельба по мишеням. Каждый принёс дощечку, лучники для начала установили их на сто шагов, арбалетчики – на двести. Если пять из десяти выпущенных стрел глубоко впивались в дерево, ополченцу разрешалось перенести дощечку на двадцать шагов – и так до предела, пока стрела способна поразить врага, защищённого кожаной бронёй. После учения лучший стрелок в десятке получал от князя алтын серебром, и мужики изо всех сил старались превзойти друг друга.
