Текст книги "Поле Куликово (СИ)"
Автор книги: Сергей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 71 страниц)
Темир-бек первым из темников прискакал к Мамаю, увидел его молящимся на холме с главным муллой, которого повелитель Орды призывал лишь в особых случаях. Темир-бек тоже опустился на ковёр и молился, пока молился Мамай. От Бога правитель сразу перешёл к земным делам, спросив о Темучине.
–Он – предан тебе, повелитель, но он – завистлив и ненавидит Бейбулата, который будто бы стал богаче Орды. Темучин желает, чтобы золото и серебро Бейбулата ты взял на нужды войска – ведь оно украдено у войска. Темучин и его друзья тебя поддержат. Но Темучин хочет ведать ярлыками на поставки.
–Так будет, Темир. Но оставим это пока. Я не дал ещё тревоги в твой тумен. Ты и Алтын пойдёте со мной. Наши тумены образуют второй вал Орды – её опору. За нами пойдёт третий вал и тумен резерва. Передовые тумены подняты и переходят Дон. К закату они должны находиться между реками Девица и Ведуга. Мы же выступим в сумерках, я хочу посмотреть войско в ночном переходе.
–Слава Аллаху! – от радости кровь прилила к лицу Темир-бека.
–Дмитрий с войском – в Коломне.
–Чем – ближе враг, тем скорее до него доберёмся, – сказал темник. – Об одном прошу, повелитель: когда мы встретим московское войско, мой тумен должен идти в первом ряду. Нас ведь слишком долго держали за хвостами других туменов.
Мамай коснулся плеча темника. Он даже подумал: Дмитрий хорошо сделал, что собрал войско. Покончить одним ударом, и тогда собирай с Руси обильную добычу.
Казалось, Мамай ощущал теперь, как движется, наползая на степь, растекаясь чёрными щупальцами отрядов по всем дорогам, гигантский спрут его Орды, пожирающий всё на своём пути. Это наполняло его ощущением небывалой силы и ясности ума. Ведь мозгом степного чудовища был он. Он управлял событиями, слово повелитель приобретало ощутимый и грозный смысл. Его Орда оставляет след на тысячелетия, и потомки скажут: это – след хана Мамая. Речки назовут Мамайками, а курганы, где он ставит свой шатёр, – Мамаевыми курганами. Но не зря ли топтался он так долго близ устья реки Воронеж, не от топтания ли его душевные болезни и наглые выходки врагов?.. Нет, он стоял, сколько нужно, он придал своему войску боевую завершённость. Мамай вспомнил, что его ждёт тайна, скрытая на дне ямы. Он задержал Темир-бека, вызвал нукеров, велел доставить Хасана с его красоткой. Темир-бек уставился на правителя, нукер усмехнулся – стража о ночном происшествии знала. Вышли из шатра. В курене Мамая всё оставалось на местах, лишь ощущение настороженности сквозило в человеческих фигурах возле костров. Под утро пала роса, медленно разгорался аргал, дымя. Лишь в курене Мамая костры горели жарко, жадно, выбрасывая в небо клубы дыма – воины и их жёны дожигали остатки дров, которыми снабжался курень.
К шатру в помятом архалуке и запачканных глиной шароварах шёл Хасан, за ним двое нукеров несли женщину, завёрнутую в обрывки пурпурного плаща. Её голова была перевязана клочком рубашки, из-под повязки свисали чёрные мелкие косы.
Хасан опустился перед Мамаем на колени. Нукеры положили рядом женщину, Мамай глянул в её лицо с перевязанной щекой и прикрытыми глазами и вздрогнул: это была одна из ближайших служанок его дочери.
–Кто послал тебя к яме?
–Я сама, повелитель, – прошептала девушка.
–Почему ты туда ходила?
–Я принесла... этому нукеру... немного баранины.
–Знаешь ли ты, что тебя ждёт?
Девушка прикрыла глаза, её веки задрожали и она улыбнулась.
–Знаю, повелитель. Но ведь он... предан... царевне.
–Отнесите её в палатку и никого к ней не пускайте, – приказал Мамай, уверенный, что рабыня говорит не всю правду.
–Хороша ли – баранина, Хасан? – спросил повеселевший темник. – Или ты уступил её русскому?
Мамай усмехнулся:
–Что же ты молчишь?
–Повелитель, я кинул мясо русскому – ведь ты запретил меня кормить.
–Кто понимает свою вину, наполовину прощён. Встань. Другую половину своей вины ты отслужишь в бою. Возьми свой меч у начальника стражи, а также коня. Ты отправишься к аланскому беку, пусть он поставит тебя во главе сотни или даже тысячи, как сам решит. Если в битвах ты докажешь, что так же – силён и отважен, я снова приближу тебя. Да не будь добр с аланами, как я – с тобой. Мне нужно войско, а не сброд.
Подошедший хан Алтын молча слушал и вдруг воскликнул:
–Повелитель! Отдай этого удальца мне. Я найду ему сотню в своём тумене. И у меня он отслужит тебе лучше, чем – у аланских шакалов.
–Бери, – усмехнулся Мамай. – Я знаю, тебе такие нужны. Да смотри не жалуйся, когда он и у тебя выкрадет лучшую рабыню.
–Э-э, повелитель, из-за рабынь мы с ним не подерёмся. У нас их скоро будет достаточно. Держи, Хасан-богатур, – Алтын достал из шёлкового поясного кошелька серебряный знак сотника и протянул бывшему десятнику сменной гвардии. – Оденешься – найди моих нукеров. Вытащите князя из ямы и отведите за тот увал. Скоро мы подъедем глянуть на потеху. У нукеров всё приготовлено, ты же проследи, чтобы они доставили его целым.
Хасан удалился к начальнику стражи за мечом. У темников нашлись свои дела к ордынским чиновникам, они ушли за холм, где за кольцом сменной гвардии стоял курень служебных наянов и мусульманских мулл. Мамай вернулся в шатёр и услышал шорох в бархатном ящике. Подошёл, приоткрыл. Голова змеи выметнулась наружу, закрутилась, послышалось шипение.
–Что – с тобой, Ула?
Рисунок на голове змеи резко обозначился, он уже меньше всего напоминал паутину, голова покрылась морщинами, в глубине они были красноватыми. Со змеёй что-то творилось. Какую тайну о ней унёс индус-заклинатель? Не оставил ли он за собой возможность мести на случай предательства? Может, зарыть её вместе с ящиком и навеки похоронить эту тайну? Но как станет спать Мамай без сторожевой змеи?
Он протянул руку, змея скользнула головой по ладони, обвила руку, плотно сжималась, словно ей – холодно.
–Уходи, Ула, пора мне, уходи... Слышишь?
Он встряхивал руку, но змея не отпускала. Лёгкая стала и тощая – четыре метра обвились вокруг руки, едва хвост свисает. Ест плохо, даже живых двухметровых кобр – любимое лакомство – берёт неохотно. А он за них чистоганом платит – ведь привозят аж из среднеазиатских пустынь.
–Уходи, Ула, уходи же...
Змея неохотно развивалась, отпуская руку, поднимала голову, словно чего-то ждала. Мамай стряхнул её на ковёр, потянулся за одеждой. Переодеваясь, следил, как Ула, прежде чем уйти в своё жилище, тыкалась головой в одеяло.
У входа в шатёр послышались шаги, загудели голоса нукеров, их заглушил крик царевны:
–Пустите меня! Или вам снесут головы!..
Мамай замер. Путаясь в полах, кинулся к мечу, который лежал в головах, а руки застревали в длинных рукавах полунадетого халата, он упал на колени, пополз, прыгнул на четвереньках, пытаясь телом придавить выгнувшееся тело змеи, но она ускользнула из-под него.
–Назад! – заревел Мамай. – Держите её!..
Но уже откинулся полог, мелькнуло заплаканное лицо дочери, она кинулась к отцу, и большая зеленоватая стрела пронеслась ей навстречу в полусумраке шатра. Наверное, девушка успела что-то увидеть, она вскинула к лицу обнажённые руки, стрела ударила в её ладонь и ускользнула вбок и вниз, исчезнув под пологом шатра. Девушка только заметила гибкое тело да блеснувший кровавым лучиком глаз и пошатнулась, оглушённая ожогом, отдавшимся во всём теле, деревенея, повалилась на ковёр, вниз лицом. Мамай, наконец, распутался, завывая и трясясь, выхватил из-под подушки кинжал и небольшой сосуд из чёрного нефрита, перевернул дочь лицом вверх, схватил укушенную руку, располосовал кожу на ладони, стал выдавливать кровь... Девушку скорчило...
–Помогите мне! – заорал Мамай ворвавшимся нукерам, стоящим у порога. – Держите... руки держите...
Самый храбрый бросился ему на помощь, прижал руки царевны к ковру. Мамай начал вливать в рану розоватую жидкость из нефритового сосуда, но порез оказался глубоким, кровь выносила лекарство наружу. Мамай с трудом вытянул судорожно сведённую руку вверх, снова вливал противоядие в рану, и рука стала расслабляться. Девушка открыла глаза.
–Отец... что – это?.. Отец, беги...
Нукер вздрогнул, оглянулся и выпустил девушку.
–Держи, собака! – взревел Мамай.
Наконец подскочил ещё один нукер, теперь удалось справиться с бьющейся девушкой, Мамай разорвал платье под мышкой левой руки, сделал надрез и стал смачивать противоядием. Дочь затихла, но Мамай не знал – спасена или умирает? "Сердце, – шептал он, – великий Аллах, сделай так, чтобы яд не коснулся сердца, пока его не коснётся лекарство..."
–Повелитель, – зашептал нукер, оглядываясь. – Мы не могли удержать царевну – мы не смели её коснуться. И ты ведь не сказал нам, что она днём вышла из ящика...
Нукер не просил пощады, и Мамай вдруг почувствовал весь ужас этого воина, одного из тех, которые всегда были для него словно куклы, заведённые на беспрекословное повиновение.
–Уходите. Никого не пускайте ко мне. И молите Аллаха, чтобы она выжила, – тогда и вы будете жить.
Нукеры выскочили. Смерть от руки палача казалась им Божьей милостью в сравнении с той, что таилась в складках шатра.
Дочь стала дышать ровнее, и Мамай закрыл драгоценный сосуд. Потом перенёс Наилю на свою постель, подошёл к скрытому под пологом ящику, раздвинул козий пух концом кинжала. Змея лежала неподвижно, изогнув тело, глаза блестели холодно, сонно, рисунок на голове почти исчез, осталась едва заметная паутинка. Так вот какой ценой открыл он последнюю тайну Улы! Она должна теперь чаще расходовать яд...
Мамай стиснул кинжал. Постоял и одумался. Разве змея – виновата, что должна убивать, чтобы не отравиться собственным ядом? Ей надо дать возможность убивать чаще. И он – разве виноват, что должен убивать, чтобы оставаться властелином Золотой Орды? Если перестанет убивать, уничтожат его, и убивать будет другой, может, ещё более жестоко и неразборчиво. Ну-ка, посади ханом того же Бейбулата – он вырежет половину Орды и все её богатства стащит в собственный дворец. А чем лучше Темучин или другой? "Ты мне ещё послужишь, Ула". Мамай отошёл.
–Отец, ты – здесь?..
Ресницы девушки дрожали, глаза открылись, в них стоял туман слёз. Она силилась что-то вспомнить.
–Что – со мной, отец?
–Ты немного заболела, царевна. Лежи, пройдёт – будет хорошо.
–Отец, не будет хорошо... Не убивай князя... и Хасана...
–Успокойся, царевна, я никого не думаю убивать.
–Нет! Я знаю, слышала... Эта страшная казнь – зачем? Отец, зачем война?.. Не ходи на Русь, я чую беду... И это... великий Бог, что – это?..
Её глаза расширились, тело снова содрогнулось. Мамай схватил кувшин с напитком, поднёс к её губам. Она стала пить, успокаиваясь. Это было снадобье, которое приготовил отец Темир-бека; Мамай испытал его целительную силу. Оторвавшись от кувшина, девушка улыбнулась, закрыла глаза и задремала. Мамай сидел у постели, схватясь руками за голову. Откуда у дочери – такие мысли? Кто их нашептал ей? О каком предчувствии она говорит? "Не ходи на Русь..." Да если бы сам не хотел, всё равно пришлось бы идти. Ну-ка остановись теперь, когда врагу предъявлены требования дани! Ну-ка отступи! Москва, а за ней другие русские княжества, нерусские царства и орды начнут выходить из повиновения, откажутся платить дань. А чем он станет платить войску? Чем заткнёт миллионы ртов ордынского зверя? Его сотрут и посадят на трон другого. И разве можно остановить войну силами правителя? Орда уже не может обойтись без большой дани, Москва же не может платить её добровольно. Спор решит только битва. Иные думают, будто войны затевают ханы. Какая нелепость! Войны затевают миллионы пустых животов, миллионы жадных глаз и рук. И остановить войну может только война. Мамай готов повернуть назад, если Дмитрий обдерёт Русь, как её ободрала бы Орда. Но и в этом случае Мамай будет только невольником сытых животов, которые потянет на покой. А пока Мамай не собирается поворачивать, он останется в седле и будет править миллиононогим зверем, который направился к добыче, ибо Мамай не хочет валяться падалью за его хвостом.
"Кто же нашептал дочери такие мысли? Не может шестнадцатилетняя девушка думать о больших делах сама, и так думать!"
Мамай смотрел на Наилю. Будет ли она жить? Индус говорил ему, что противоядие одних излечивает, другим только продлевает жизнь, но в обоих случаях человек может остаться уродом или калекой... Встал, вызвал нукеров и велел отнести царевну в её шатёр, выставить стражу и вызвать лучших лекарей Орды. Прошёл в палатку, где лежала разбившаяся рабыня. Она открыла глаза.
–Повелитель! Я слышала голос царевны, здорова ли – она?
–Спрашиваю я. Кто нашептал царевне, что я не должен идти на Русь войной?
Рабыня улыбнулась:
–Сердце.
–Ты лжёшь! Кто послал тебя к яме? Говори, или я прикажу принести сюда мою сторожевую змею.
–Вели принести змею, повелитель. Ты не поймёшь этой правды. Во всей Орде великое сердце – только у великой царевны.
–Говори, кто тебя послал?
–Вели принести змею, – рабыня закрыла глаза.
Мамай выскочил из палатки, бросил нукерам:
–Удавите её. Мне – коня!
Что бы ни случилось, он собрался объехать свой тумен перед выступлением, и отменить его решение может только смерть. Мамай готов потерять всё, кроме войска, и войско должно быть в лучшем виде... Всюду – козни, даже в женских шатрах. А разве легче поднимался к своему могуществу Повелитель сильных? Сказки о лёгких, счастливых царствованиях, об удачливых полководцах, побеждающих врагов мановением руки, – для дураков. На всех дорогах к власти и славе бродят стаи хищников, готовых вцепиться и в тебя, и в твоих детей, если ты вышел на одну из тех дорог. Войско – вот спасение от хищного зверья.
Весть о том, что царевну укусила сторожевая змея, распространилась среди нукеров. Хасан услышал её, получая коня в табуне сменной гвардии. Холмистая степь накренилась в его глазах, он прижался к шее гнедого и долго стоял так. Болели плечо и грудь от ушиба, когда ловил девушку, сброшенную в колодец Мамаем. Рабыню прислала царевна, и прислала не с куском пищи, а с тонкой и крепкой верёвкой, которую девушка не успела привязать к столбу над ямой. Царевна не желала смерти ни Хасану, ни русскому князю, и они, вероятно, воспользовались бы её помощью – Хасан ведь знал все выходы из Орды. Но рабыня оказалась неопытной и угодила в западню. Спасая её, они закопали верёвку, разрыв глину пальцами и пряжками поясов...
Хасан догадывался, чем была вызвана ярость Темир-бека. От одной мысли, что Наиля достанется этому чудовищу с руками гаремного палача, он приходил в ужас, Но теперь ей уже ничего не грозит. И лучше пусть так. Великий Бог, прости Хасана и не обмани его надежды, что царевна умерла легко... Нукеры слышали, что от укусов сторожевой змеи не выживают.
Соскучившийся конь тыкался мордой в плечо хозяина. Очнувшись, Хасан начал седлать его. Он простился с табунщиками, которые успели полюбить этого сына мурзы, высокомерного с сильными, простого с простыми воинами. После праздника он был героем Орды, а то, что скрестил меч со злобным темником в смертном поединке, сделало его имя почти легендарным. Все жалели, что он не убил Темир-бека, который, по слухам, пытался ворваться в шатёр царевны. Никто не верил, что Мамай, разобравшись, накажет храброго десятника, напротив, ждали милости. И Мамай не обманул ожиданий. Лишь Хасан догадывался: "милость" продлится, пока идут разговоры. Алтын от Мамая и Темир-бека – плохая защита, у аланского бека, пожалуй, было бы надёжнее.
Когда нукеры Алтына объяснили Хасану, о какой потехе вёл речь его новый господин, и показали широкие шаровары из просмолённой кожи, которые натянут на русского пленника, набив их горящими угольями, сердце Хасана стало как угластый кремень. Значит, Мамай раздумал меняться. Доупрямился Васька... Орда уже двинулась, а единственно возможного теперь посланца к Дмитрию с важнейшей вестью Хасану предстоит сжечь собственными руками. Да если бы только простого посланца! За ночь в яме, в бессонных заботах о разбившейся девушке Васька стал Хасану братом.
И тогда первый раз ордынский сотник Хасан подумал о праве, которое дал ему великий Московский князь: уйти из Орды, когда будет необходимо. Один ушёл бы без труда, но в беде оставался его побратим Васька Тупик. Лучше Хасан зарубит его собственной рукой, чем даст врагам насладиться муками товарища. И Хасан, задавив своё горе, стал думать, сидя за чертой Мамаева куреня, где ждал нукеров Алтына, ушедших за русским пленником.
Воины позвали его к котлу с бараниной, и он не отказался. Ел медленно, отвечал на вопросы и шутки, а думал об одном.
–Знаешь, Хасан-богатур, – сказал десятник. – Ведь наян Галей прислал повелителю выплату за твою драку с темником Темир-беком. Двести баранов. Вон пасутся...
–А что – Мамай?
–Наш повелитель не велит сегодня пускать к нему людей, кроме темников Алтына и Темира. Бараны твоего отца могут пастись здесь сто лет – ведь нынче мы уйдём.
Хасан вскочил на коня, помчался к отаре, охраняемой тремя пастухами и собаками. Чабаны узнали его.
– Где теперь – отец? – спросил Хасан.
–Его тумен ушёл, Хасан-богатур. Наши юрты тоже складываются.
–Уходите и вы. Штрафа не надо – Мамай меня простил и возвысил. Теперь я – сотник.
Чабаны начали кланяться, прославляя милость повелителя и доблести хозяйского сына.
–Оставьте двадцать баранов этим воинам, – он указал на костёр, где его угощали. – Остальных гоните обратно. Мне же дайте одного коня, вам хватит двух.
Он указал на горбоносого степняка чалой масти – настоящий конь табунщиков, быстрый и неутомимый, на каких ловят в степи полудиких лошадей. Чабан расседлал лошадь.
–Уздечку оставь. Скажи отцу, если встретишь: увидимся в битве. Поклонись моей матери – пусть она молится за своего сына.
Воротясь к костру с заводным конём, велел джигитам взять баранов и попросил дать ему турсук с варёной бараньей ногой. Обрадованные воины набили турсук под завязку, выбрав из котла лучшее мясо, в придачу подарили кожаную флягу со свежим кумысом. Хасан тронулся навстречу нукерам Алтына, которые гнали на верёвке русского пленника. Васька шёл, высоко подняв голову. При взгляде на Хасана он откачнулся назад, и нукер огрел его плетью.
–Шагай, свинья, рано начал спотыкаться!
В глазах Тупика прошла тень гнева, но тут же они подёрнулись ледком, он двинулся на сотника, словно перед ним было пустое место.
–Джигиты! – крикнул Хасан. – Развяжите князя, ему надо силы набраться, иначе он до начала потехи падёт, как загнанная кляча.
Всадники загоготали, один наклонился, разрезал узел на руках пленника.
–Удальцы! Кто может поговорить с ним на его языке?
–Сы-вынья! – выкрикнул один под хохот.
–Су-уська! – отозвался второй.
Третий добавил совсем грязное слово.
"А ведь лошади – умнее, – думал Хасан, замечая, как ледок нарастает в синих глазах боярина. – И это покорители сотен народов, хозяева половины мира, добирающиеся до другой? Скоты, мясо для мечей и стрел. Вот такими их держат, чтобы, не думая ни о чём, шли подыхать за золочёные юрты, тысячные табуны, сотенные гаремы ханов и мурз. И ведь научили их смотреть на иноплеменников, как на баранов, которых им дозволено резать и стричь до бесконечности. Найдётся ли сила, способная вразумить этих тварей, заставить понять, что их тоже можно стричь и резать?.. Русь-Матушка, я, твой приёмный сын-полукровок, виноватый перед Тобой за их вины, чувствую – Ты можешь! Только Ты одна. Больше некому..."
Убедясь, что русского ни один из четверых не понимает, сказал:
–Боярин! Держи выше голову и следи за мной. Тебя раздумали обменивать, меня раздумали четвертовать, Ну, что ж, для воина быть убитым почётнее, чем подохнуть в яме, ожидая, когда тебя обменяют, как скотину. Сейчас я тебя буду кормить, и ты ешь. Так надо, боярин, нам ведь предстоит нелёгкое дело.
Хасан, всё ещё опасаясь, по-русски говорил полунамёком, следя за лицами нукеров; они поглядывали выжидающе, держа наготове смех в глотках. Хасан решил не обманывать их надежд.
–Я сказал ему – перед скачками лошадей кормят овсом, но поскольку он ещё – не лошадь, придётся подкормить его бараниной. Это поможет ему дольше скакать.
Под смех всадников Хасан развязал турсук, отхватил кусок баранины, кинул Тупику, и тот поймал, впился в мясо зубами. "Молодец, Васька! Понял меня, поверил мне".
–Наян, – смеялись нукеры, – проси хана Алтына поставить тебя нашим начальником – ты нам нравишься.
–Я ещё должен ему понравиться.
–Понравишься, как изжарим эту свинью.
Васька метнул взгляд на Хасана, тот ответил твёрдым, остерегающим взглядом: "Держись, боярин".
Миновали крайние юрты, шли мимо нагружаемых телег, пригнанных с пастбищ верблюдов. Мальчишки и некоторые женщины бросали в пленника комками земли и сухим помётом, другие замирали, разглядывая бледное лицо высокого золотоволосого человека, его белую рваную рубашку, испачканные глиной шаровары и сапоги. Вышли на склон увала, за которым была назначена казнь. На гребне стояло десятка полтора всадников – нукеры Алтына и Темир-бека.
"Всесильный Бог, – взмолился Хасан, – сделай так, чтобы за увалом не было войска. Там ведь стоял тумен отца, а он ушёл. Дальше – пусть, дальше тумен Алтына, до которого четыре версты, и я знаю пароль. Только бы не было войска за увалом!"
Он молился, проверяя меч, лук и стрелы. А всадникам не терпелось похохотать, они снова вызывали сотника на шутки:
–Подкорми его ещё, наян, дольше попрыгает.
–Нельзя. Перекормленный пёс и тот бегать не хочет. Его самое время подпоить, может, он сумеет потушить то, что мы ему подложим в шаровары?
Всадники повалились на гривы лошадей – с этим сотником не соскучишься! А Хасан, протягивая Ваське флягу с кумысом и сохраняя насмешливое лицо, сказал:
–Будь готов. Как только собью кого – прыгай в седло.
За увалом войск не было. Лишь в стороне грузились тылы ушедшего тумена. Оттуда неторопкой рысью двигался конный разъезд, и это – плохо. Но всё-таки лучше, чем если бы долина была занята войском. Вдали на высотах едва маячили значки тумена, которым командовал хан Алтын, там же слабо курились дымки. Справа, на восток от Дона, по холмам стояли теперь лишь отдельные дозоры – туда легче всего ускользнуть, но там виднелся какой-то отряд в десять – пятнадцать всадников с заводными конями, зигзагом приближаясь к увалу. То мог быть сильный ханский разъезд, высланный в степь проследить за порядком после ухода войск. Хорошо, что Хасан знал пароль – можно уходить напрямую, через тумен Алтына, если удастся проскользнуть между разъездом и этим отрядом. Только бы успеть оторваться, не допустить, чтобы весть о беглецах полетела впереди них. Из Орды, взбудораженной тревогой, выхода нет – это Хасан знал. Надежда на добрых коней, но под нукерами кони мало уступят его гнедому и чалому. И чтобы скакать час-другой, опережая тревогу, надо иметь по заводному коню для смены – ведь к преследователям станут присоединяться всё новые на свежих лошадях. А чтобы уйти из Орды, надо иметь по две заводные лошади. Отборная монгольская конница всегда имела на каждого воина не менее трёх лошадей, поэтому никто не мог состязаться с ней в быстроте передвижения, она почти всякий раз заставала врага неготовым к сопротивлению. У Мамая в отборных тысячах каждый всадник имеет тоже трёх лошадей.
Хасан, завидев поджидающих в низине Темир-бека и Алтына в окружении нукеров, собрался в седле, как ястреб, готовый взлететь, окинул взором степь. Утро стояло тихое, бестуманное, лишь кое-где даль замутнена дымками костров. Сейчас Хасан предпочёл бы туман или грозу.
Костёр полыхал в низине, едва заметный в потоках степного солнца. Алтын встретил пленника насмешливым криком:
–Эй, князь, кто же из нас – петух со шпорами? Сейчас я посмотрю на тебя со шпорами из этого костра.
Всадники хохотали, Тупик смотрел мимо хана.
–Князь! – не унимался Алтын. – У тебя есть надежда. Если вылижешь зад моему жеребцу, я пошлю тебя Дмитрию для обмена.
Темир-бек покачал головой, думая, что Мамай зря уступил капризу Алтына. Лучше бы обменял этого пленного на богатура Авдула. Алтын стегнул Тупика и взвизгнул:
–Язык свой сожрал, собака? Вчера ты был говорливым рядом с женщинами. Поговори здесь!
Хасан стиснул рукоять меча – слева на гребне появился Мамай с небольшой свитой и полусотней стражи. Тоже, небось, завернул полюбоваться на муки человека, змеиный владыка? И это – после гибели дочери!
Пора начинать, но проклятый разъезд на пути, и главное – отряд с заводными конями справа. Не уж то их специально выставили оградить место казни? Но чего опасаться Мамаю или Алтыну посреди Орды? Больше всего тревожили заводные кони неизвестного отряда – сядет на хвост и уже не отстанет. В расположении своих туменов ордынцы ездят обычно без заводных, этих же пригнал шайтан!
–Сотник! – крикнул Алтын. – Одевайте его по-княжески, повелитель приближается.
Нукеры соскочили с коней, один начал вынимать из вьючного мешка смолёные шаровары, другой направился к Тупику.
Ну, что ж, воину достойно умирать в бою... А самый-то лучший конь под ханом Алтыном – его гнедой в тёмных яблоках жеребец. И хорошо, что Темир-бек поехал навстречу Мамаю...
Хасан ослабил чембур заводного коня и взмахнул плетью. Гнедой вздыбился от удара, какого его бока не знали за всю прошлую жизнь, и, повинуясь шенкелям, прыгнул, куда его направил всадник – на Алтына. Никто ничего не успел понять, а голова хана Алтына, украшенная лёгким парадным шлемом в сияющей позолоте, скатилась на круп, раскрыв изумлённые глаза. Голова ещё на лету моргала глазами, а Васька Тупик уже прыгнул вперёд, сбросил с седла обезглавленного врага, выдернул его меч из ножен, взметнулся на седло, ещё полулёжа, ища ногой стремя, рывком повода развернул коня на месте, ударил мечом наотмашь ближнего нукера и схватил его коня за повод. Хасан успел срубить ещё двоих и послал гнедого за Тупиком. Когда воины, на глазах которых ордынский сотник начал рубить своих, опомнились, русский и Хасан галопом неслись через низину, припадая к гривам коней. Десяток всадников, визжа и улюлюкая, кинулся в погоню, другие схватились за луки, но стрелы, посланные вслед беглецам, упали за хвостами коней...
Темир-бек, следя за погоней, сказал:
–Повелитель, теперь ты видишь: я не зря почуял врага в этом человеке.
–Ты слишком долго это чуял, – сказал Мамай. – Он не один год был в твоей тысяче. Никому нельзя верить. Слышишь, темник, я боюсь верить даже тебе. Счастье, что я не обезглавил сегодня мою Улу.
Темир-бек вздрогнул.
–Этим шакалам их не догнать. Пошли за ними полусотню из тумена Алтына – прими, Аллах, его душу в райские сады. Пусть возьмут по два заводных коня и не возвращаются без тех волков.
–Смотри, повелитель, их сейчас перехватят!
Ордынский разъезд, видно, почуял неладное и устремился наперерез беглецам. Они стали уклоняться, но с другой стороны уже мчался отряд из полутора десятков всадников, и теперь всё зависело от резвости коней беглецов – успеют ли проскочить между сходящимися под углом группами перехватчиков? Нукеры Алтына отстали. Но что – это?! Неизвестный отряд придержал коней, позволив беглецам выскользнуть из готовой захлопнуться мышеловки, и врезался во фланг немногочисленного разъезда. Сверкнули мечи, шарахнулись кони с пустыми сёдлами, и разъезда не стало, а всадники уже ударили в толпу подоспевших нукеров Алтына, и те начали поворачивать назад.
–Вот как! – сказал Мамай. – Они подготовили отсечную засаду. И это посреди Золотой Орды! Видно, уходят от нас не простые волки... Нукеры, за мной!
Мамай блеснул мечом, посылая вперёд аргамака, и полсотни алых халатов ринулись следом, наполнив долину топотом и воем. Всадники Алтына, увидев приближение помощи, оборотились против дьяволов на рыжих длинноногих лошадях, но те уже устремились из боя вслед беглецам.
Тупик и Хасан, изумлённые оборотом дела не меньше врагов, чуть придержали скакунов. Поминутно оборачиваясь, Тупик видел, как его настигает рыжебородый всадник на рыжем коне, и сердце Тупика взмыло.
–Копыто!.. Родимый, откуда? – И, пустив коня вскачь рядом с сакмагоном, продолжал кричать. – Откуда, Ваня?!
Копыто молчал, повернув к Тупику измождённое, почернелое лицо с запавшими глазами, в которых стояли слёзы от ветра, и лишь шевелил губами.
Тупик оглянулся. Толпа нукеров Алтына смешалась с алыми халатами и потерялась за ними. Преследователи отстали на четверть версты, но их опередил всадник на белом аргамаке, и по пятам его скакал чёрный на чёрном гривастом коне. Что ж, пусть попробуют эти двое приблизиться! Хасан уже трогает лук... Из отряда Тупика с Иваном Копыто были только Шурка да его одногодок Тимоха, остальные – незнакомые, и среди них трое... татары. Самые обыкновенные татары – скуластые, вислоусые, каких на каждом шагу встретишь в Орде. Чудеса!.. Но такие ли уж чудеса? Разве не Хасан только что вырвал его, русского воина, из палаческих когтей?
–Вася! – Сухие губы Копыто, наконец, пропустили слова, и он на скаку наклонился к Тупику. – Василей Ондреич!.. Нашли... Живой ты, сынка мой!..
–Живой! – Тупик, смеясь, протянул руку и тронул Ивана за плечо. – Мы ещё Мамая переживём!..
Черный, наконец, настиг всадника на белом аргамаке и схватил за повод. Подскакавшие к ним алые халаты разделились: половина продолжала погоню, другая с Мамаем и темником повернула назад.
–Змеиный владыка! – крикнул Хасан. – До встречи в битве! – Потом, поравнявшись с Тупиком, косясь на его рыжебородого друга, прокричал. – Василий! Скоро будет стража из тумена Алтына. Пересядь, ты – на ханском коне, которого знает вся Орда,
–Бросать, што ль, такого скакуна?
–Зачем бросать? Дай повод мне. Скажем – с ханом беда и мы гоним его коня.
Тупик на галопе перебрался в седло приземистого жеребца, а сам косился на гнедого в яблоках, даже в такой момент не в силах подавить восхищение. Вот бы подарить князю Боброку или Дмитрию Ивановичу! Десятнику или сотнику на таком коне показаться нельзя – сочтут за государя. Знают ханы толк в лошадях... Но и теперь под Васькой – добрый конёк, хотя неказист видом. Крепок, что железо – долго можно скакать, не сменяя.
Впереди мчался Хасан, выставляя плечо с серебряным знаком сотника; отряд шёл за ним; Тупик, слишком приметный в рваном одеянии, со своим славянским обличьем, переместился в середину отряда, отдал меч Шурке – пусть его принимают за пленного. Хасан, сдержав гнедого, обменялся паролем с начальником стражи, предупредив, что следом за ним везут раненого хана Алтына. Воины склонили головы перед незнакомым сотником и ханским конём. Замелькали кольца юрт, нагружённые повозки и кибитки, кони и верблюды. Ордынцы смотрели вслед несущейся кавалькаде. Хасан издали приметил зелёный шатёр хана и поворотил в сторону, лощиной – тысячник, замещающий хана в его отсутствие, мог задержать отряд. Лощина выпала счастливая. На выходе из неё лежало озерцо, из которого выбегала речка, заросшая ивняком. На берегах паслись табуны и стада тумена под надзором пастухов и собачьей своры, поднявшей лай. Вдали, по холмам, смыкались тёмно-зелёные рощи – там надежда на спасение. Хасан повёл отряд через речку, в середину табунов, где запутать следы легче. Он рассчитывал, что преследователи задержатся у ханского шатра, потом кинутся в открытую степь, минуя лощину, и, видимо, не ошибся. Пока мчались среди табунов, разбившихся на многочисленные семейства под охраной жеребцов, погоня не показывалась. И всё же до первой рощи добраться не успели – далеко в стороне появились враги. Близ опушки встретили разъезд, и вновь сослужил знак сотника – разъехались мирно. Остановились под деревьями. Теперь по их следам шёл отряд в бледно-зелёных халатах – отборные всадники убитого хана Алтына. Копыто сказал:
