Текст книги "Поле Куликово (СИ)"

Автор книги: Сергей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 71 страниц)

–Жаль, дед-лесовик не понадеялся на нас, кроме десятского. Больно поглядеть охота, какие они, русалки лесные.

И показалось – колыхнулись ветки на краю поляны, где паслись лошади, бледно-туманное облачко прошло в лесной глубине, привораживая взгляд и душу.

–О сём помолчим, – сказал Тупик. – Не тревожь духов лесных. Вот как с Ордой управимся, отпущу – ищи, коли веришь.

Спали тревожно, часто меняясь на карауле, но, привыкшие к таким полубессонным ночам, вскочили на заре, освежённые и сильные. Сварили кулеш с салом на малом бездымном огне, обжигаясь, похлебали, оседлали коней и выехали в поле, держась кустарников и зарослей. Скакали от одной купы к другой вслед за дозорными, иногда пускали коней шагом. Обожатель русалок Шурка вернулся ко вчерашнему, посмеиваясь, предлагал Копыто погостить у лесного деда.

–Тьфу! – сердился Копыто. – С лесной нечистью хошь спутаться. Вот сгребёт тя русалка да уташшит в озеро. В запрошлом годе на Москве-реке двоих рыбаков оне, треклятые, чуть не утопили.

–Гы-ы! Русалки! То девки посадские ночью купались. Есть у них блажь – под Ивана Купалу в полночь по берегу нагишом шастать. А рыбаки-то с перепугу опрокинули своё корыто, в сетях запутались и ну орать – русалки-де на дно их тянут. Нужны русалкам этакие олухи!

–Ты подглядывал, што ль?

–А ты подглядывал?

–Слыхал.

–То-то, слыхал. Нашёл где искать русалок – посередь Москвы!

–Посередь Москвы оне и водятся, – усмехнулся степенный усатый воин Семён Булава. – Вы вон десятского о том спросите, он знает. А в лесах да на озёрах – блажь одна.

–Вчера тоже блажь была?

–А ты думал!.. Дед вроде показывался, да мало ли их, этаких-то леших, прячется по лесам! Пчёл разводят, мёд купцам сбывают, иные семействами живут – што тебе Соловьи-разбойники. Вот окрутит он вас, дураков, со своими внучками – кончится ваша воля, да и вся блажь с ней. Подпоит медовым вином на травах – и окрутит. Такие меды есть – хлебнёшь, и не то што русалки – ангелы Небесные померещатся вместо каких-нибудь дур.

Тупик посмеивался, слушая воинов, а сам достал травку. Стебелёк лишь чуть привял, но аромат даже усилился, и явились Ваське то поляна среди сосен, вся в ромашках, то пойменный луг в цветах на берегу Москвы, где он любил в одиночестве попасти своего рыжего скакуна, то появлялась молодая синеглазая женщина с мягкими неуловимыми чертами, с певучим голосом и ласковыми руками, которые пахли мятой и ладаном. Васька знал – это мать, которой он почти не помнил. Она умерла от моровой язвы, когда ему не было и пяти лет...

На другое утро отряд вышел к Дону недалеко от его слияния с Непрядвой. Под крутогором над поймой реки среди осокорей пряталась деревушка в два-три двора, лишь девчонка-подросток неподалёку пасла на елани гусей. Заметив всадников, подхватилась бежать в деревню, но Тупик окликнул её, и девчонка остановилась, закусила палец, глядя исподлобья.

–Что – за деревня, касатка?

–Татинка.

–В деревне есть кто?

–Дедушка, только очень старый. Да ещё маленькие.

–Где же – большие?

–Да в поле на зорьке уехали. Может, пополудни будут.

–Всё у вас – ладно? О татарах не слыхать?

–Как не слыхать, боярин? Анамнясь в Ивановку наведывались, что за Доном, верстах в пяти отсель. Да Бог миловал, – вздохнула девчонка. – Никого не тронули. Говорят, расспрашивали про войско московское. Да ещё потом корова пропала на хуторе Сабурове. Может, татары угнали, может, волки... А вы – рязанские?

–Рязанские, касатка. Спасибо тебе.

Тупик тронул коня, направляясь вверх по реке. Скоро заметили перекат, послали вперёд разведчика. Конь вошёл в золотистую воду, тени рыб метнулись от берега в глубину. Воины следили за другим берегом, на котором маячили строения села впятеро крупнее Татинки. Это было Рождествено Монастырщина, стоящее над устьем Непрядвы.

–Чудно, – заметил Васька. – Татары побывали, а сёла – живы. Не передумал ли Мамай воевать? Или с рязанским князем заигрывает?

–Здесь – не рязанские сёла, вольные казаки живут, – сказал Семён. – А татарин, он и тихий – не прост. Шёлк стелет – тож оглядывайся.

Лишь под противоположным берегом конь разведчика всплыл, но тут же достал дно и скоро вышел на берег. Воин поднялся на взгорок, подал знак: всё – в порядке.

–Надо заметить этот брод, – сказал Тупик.

Рождествено Монастырщину минули стороной. Разведчикам теперь не следовало привлекать к себе внимания: земли Москвы остались далеко, и отряд вёл скрытый поиск.

Справа, по гряде холмов вдоль Непрядвы, синели перелески, слева, за возвышенностью, покрытой тёмно-зелёной дубравой, текла речка Смолка, впереди простиралось широкое, чуть всхолмлённое поле. Лишь местами над горизонтом неровными зубцами вставали леса – там, в оврагах, заросших дубняком, струились притоки Непрядвы. Местами заросли полыни, донника и татарника доставали до грив коней, но дикотравье поминутно сменяли редкие кочкарники, поляны ромашки, клевера, тимофеевки, купальницы и какой-то ярко-изумрудной травки, гладкой и упругой. Настой мёда и мяты стоял в воздухе, у всадников кружились головы, и даже вечно сердитый Копыто улыбался в рыжую бороду. Рана на его щеке затянулась, он снял повязку и подставлял солнцу и ветерку свежий сабельный рубец. В траве журчали ключи, взблёскивали оконца кристальной воды, казавшиеся осколками летнего неба, и на всём поле царили птицы. Плакали чибисы, турухтаны, пугая коней, взлетали из-под копыт, чмокая, срывались с кочек барашки-бекасы, поднимались на крыло молчаны-дупеля и тут же роняли в траву разжиревшие тела, серпоклювы бродили по полянкам, вышагивали красноножки-щёголи и улиты-веретенники, а где-то вдали пересвистывались кулички-поручейники.

–Гляди ты, – удивился Шурка. – Поле-то куличиное, весь их народец тут собрался.

–Ты што, бабка-отгадка, – усмехнулся Копыто. – Оно и зовётся Куликовым полем.

–Чудное место, – вздохнул молодой сакмагон. – Тут бы травушку косить, хороводы водить да за девками по лугам бегать.

–Всё бы вам с Шуркой девки да русалки, – фыркнул Семён. – На этом поле ульев бы понаставить в колодах. То-то сбор был бы!

–Не, дядя Семён, девки – слаще мёда, – ухмыльнулся Шурка. – Ты попробуй когда-нибудь, а? Поди, забыл со своей Евдохой...

–Тьфу, бес! Василь Андреич, ты меня впредь с ним в один отряд не ставь – вот как отколочу охальника.

Но Тупик не слышал перебранки товарищей, думая о своём. Объехав гряду Зелёной Дубравы и овражек, из которого выбегала Смолка, всадники повернули на полдень. Ещё шире открылось им Куликово поле, белея вдали ковылями, лишь посреди его, верстах в двух, сутулился голый холм.

–Горбатое поле-то, – заметил Шурка.

–Она вся, земля-матушка, горбатая тут, – сказал Тупик. – Отсель до моря – степи, а по ним холмы да курганы, и, почитай, в каждом человеческие кости тлеют. Уж сколь тыщ лет, поди, тут разные народы проходят, и все друг на друга – с мечом. Вот и огорбатела земля. Будет ли конец?..

Воины молчали, вслушиваясь в голоса птиц и шелест травы под ногами коней. Ястреб-перепелятник, вырвавшись из купы вербника, набросился на веретенника, кулик закричал, взвился пух, и пока хищник добивал жертву, его атаковали чибисы. В воздухе поднялся гвалт и шум крыльев. Чибисы налетали на серого врага, и перепелятник, оставив добычу, бросился к вербнику, увёртываясь от ударов крыльев и клювов, нырнул в гущу листвы, затаился. Чибисы, чуя врага, вились над кустами, а тем временем коршун накрыл своими чёрными крыльями кочку, где лежал убитый кулик, и принялся терзать добычу. Когда всадники отъехали и голоса птиц притихли, Копыто сказал:

–Придёт тому конец, Василей Ондреич. Русь-то наша – костью в горле всем проходящим воителям. Прежде печенеги да половцы обожглись, а ныне Орда обжигается. Мамай вон уж сколь лет зубы точит, да всё не выкусит. Всю степь ныне поднял.

–То-то и беда. Орде, почитай, конца не видать, а что там за ней?.. И с заката тоже вон ползёт разное зверьё.

–Ничё, Василей Ондреич! Побьём и тех, как с этими сладим.

–С тобой, Копыто, ей-Бо, не страшно и на пятьсот лет вперёд смотреть, – засмеялся Тупик. – Ну-ка, подумай, чем тогда биться будут! Пушки в Кремле видал? Так это, Ваня, лишь начало.

–Ништо, Василей! Главное – мы б хорошо начали, а наши сыны не хуже продолжат.

–Сыны... – Васькино сердце дрогнуло. – Счастлив – ты, Ваня, у тебя их – трое. А у меня будут ли?..

Беда случилась на другой день вечером. Отряд приближался к условленному месту на берегу Сосны, где его поджидали воины из крепкой сторожи Климента Полянина, когда в холмистой лесостепи дозорный столкнулся с тремя ордынцами. Те бросились догонять его, размахивая арканами, Тупик устремился со всеми сакмагонами навстречу. Новый «язык» был бы теперь кстати. Увидев русских, враги поворотили коней, началось преследование в быстро наступающих сумерках. За конскими хвостами стлались прибитые травы, тёмными облаками мелькали древесные кущи, ветер гремел в ушах, вскрикивая, из-под копыт уносились птицы, иные падали в траву, сбитые грудями лошадей. Добры – степные кони, но таких, какие носили сакмагонов, и в Орде нет. Тренированные для многочасовых гонок, эти рыжие звери в пылу преследования входили в такой азарт, что ими не надо было управлять; они видели только цель, устремляясь к ней самым выгодным путём, перелетая овраги и ямы, кусты и ручьи, бросаясь с обрывов в реки и своим звериным чутьём угадывая место, куда надо прыгнуть.

Через полчаса Копыто, скакавший первым, настиг приотставшего врага и вышиб из седла. Тот вскочил на ноги, продолжая сопротивляться, но Копыто в помощниках не нуждался. Тупик пронёсся мимо за другими противниками, забыв, что в этом уже нет нужды. Иван что-то крикнул, но Васька не слышал ничего, кроме свиста ветра и грохота копыт. Его конь всё увереннее настигал вражеских всадников, оставалось с десяток лошадиных корпусов до них, когда оба осадили коней и оборотились. Тупик ударил ближнего, копьё прошло сквозь противника со всей его защитой, второй извернулся, напал сбоку, Васька отразил мечом его удар, грудью своего жеребца сшиб с ног приземистую лошадь, враг покатился в траву – то-то будет Полянину двойной "язык"! – и Васька готовился прыгнуть с седла, как его конь осел, со стоном повалился на бок. Ещё не соскочив на землю, Тупик увидел стрелу, пробившую голову жеребца под ухом. Он даже вскрикнул. Враги накинулись со всех сторон. Он бил мечом, локтями, головой, пока была возможность, и в этой драке успел заметить, как с десяток конных помчалось навстречу его товарищам. Сбитого с ног, помятого, Ваську спеленали волосяными верёвками, бросили поперёк седла, прикрутили и помчались в степь. Он не видел, чем закончилась схватка его сакмагонов с ордынским отрядом, одно лишь понял: надеяться на помощь больше нечего.

Всю ночь, не останавливаясь, враги погоняли лошадей. К утру вдали засветились сторожевые костры Орды.

VIII

В ту ночь душе Мамая не пришлось забыться надолго: хан Ахмат явился, прорвавшись сквозь пёстро-зелёные кольца охранной завесы. Костлявый и длиннорукий, он подполз к ложу, оскалил клыки и вскочил на грудь спящего, стал маленьким лохматым иблисом с длинным собачьим лицом. "Спишь, мой верный темник, насытился зрелищами убийств, упился кровью рабов, хорошо тебе, сытому и умиротворённому! Я же не сплю, голоден – я, слышишь – то не ветер, то воет моя бесприютная душа, бродя у костров твоей стражи. Моё иссохшее тело – здесь, душа – там, нет ей покоя, нет сна в могильном склепе, и будет гнать её голод по ночной степи, пока жив – ты, мой верный темник, пока не умрёшь, и не встретятся наши души в чёрной степи, чтобы одна навсегда пожрала другую... Пока жив – ты, голоден – я. Дай мне хоть каплю той крови, от которой раздувается каждый убийца, дай – тебе ведь полезно, иначе ты лопнешь однажды, опившись кровавым вином. Дай мне твою шею, дай, не дерись и не зови свою Улу – она не чует духов. Дай, мой верный темник, – не то укушу твою дочь зубами твоей змеи!.."

Тянется, близится к горлу вурдалачья морда, тяжесть давит на грудь, уж холодок клыков касается шеи; Мамай с криком отрывается от постели, но кричит не он – кричит кто-то другой, катаясь по ковру у его ложа. Мамай рванул меч из ножен в изголовье, отскочил к стенке шатра, стражники ворвались внутрь с факелом, замерли, не смея сделать шага. Задрав копьевидную голову под потолок шатра, раскачивалось над ложем Мамая зеленоватое чудовище, шипящий свист иголками впивался в души телохранителей. А на ковре, шагах в четырёх от постели, корчился маленький человек с синюшным лицом. Казалось, в него вошла дьявольская сила, она выгибала его тело, буграми вздувала и скручивала в узлы его мускулы, выворачивала кости, голова отгибалась назад, откинутая рука била по ковру, словно пыталась достать валяющийся поодаль персидский кинжал. Мамай шагнул к нему, отбросил кинжал ногой, наступил на грудь.

–Кто – ты? – заорал, наклонясь и с наслаждением мести замечая на лбу карлика две свернувшиеся капельки крови. – Кто послал тебя? Говори!..

Нукеров колотила лихорадка. Оба ходили вокруг шатра, боясь даже моргнуть, а в шатре всё же оказался этот карлик, подосланный убийца, нарвавшийся-таки на самого бдительного стража.

–Кто послал тебя? Кто? Говори, я спасу тебя, у меня есть средство, только у меня. Слышишь!..

Тело карлика притихло, синева на лице сменялась бледностью, сквозь стон прорвались слова:

–Мне больно... Дай... Как больно!.. Тохтамыш...

Карлик вытянулся под ногой Мамая, оскалился и затих. Хоть имя и было произнесено, это мало устроило Мамая. Тохтамыш далеко, а его лазутчики могли быть рядом. Убийцу лучше бы спасти и всё выведать, но Мамай слишком долго медлил со спасением.

–Повелитель! – воскликнул нукер. – Клянёмся тебе...

–Молчите! – оборвал Мамай, зная, что стражники начнут оправдываться, однако нукер не остановился:

–Я видел этого человека, повелитель. Он – новый шут хана Темучина, говорят, он – из секты чёрных колдунов и умеет отводить глаза. Хан купил его за большие деньги.

–Что ты ещё знаешь?

–Это – всё, повелитель, что я знаю.

–Вы сохраните свои собачьи головы, если станете молчать. Уберите эту падаль... Ула, прочь...

Повинуясь жесту Мамая, змея пригнулась, скользнула с постели, ушла в своё жилище.

–Не бойтесь, берите его.

Мамай выпрямился. Снаружи донёсся рёв, вскрикнула женщина, лязгнули мечи. Вот оно!.. Враги не только подослали убийцу, они ворвались в лагерь и напали на стражу.

–Мы умрём за тебя, повелитель! – вскричали воины, обнажая мечи.

Он выскочил вслед за ними навстречу топоту множества людей, поднятых криками и звоном стали.

Вся жизнь воина Хасана была подвигом дерзости, но за его внешним вызовом всегда скрывались расчёт и знание своих возможностей. Припадая в юрте к ногам царевны, Хасан впервые потерял голову. Он охранял Наилю со дня её приезда, и впервые познанная им сила влечения уничтожила в его сознании стену, которая отделяет дочь владыки Орды от начальника воинского десятка. Может, это случилось ещё и потому, что Хасан был не просто сыном мелкого мурзы и пленной русской княжны, он был русским князем.

Хасан это помнил всегда, хотя в глазах окружающих ему удавалось оставаться отчаянным десятником нукеров, у которого за душой лишь борзый конь, воинское снаряжение да дарённая Мамаем сабля. И как бы ни восхищалась им царевна на празднике сильных, как бы восхищение её ни поднимало Хасана в собственных глазах, Мамай, в сущности, был прав: пока она ещё любовалась им, как любуются красивым конём и охотничьим соколом. Даже её ревность к подруге была ещё ревностью хозяйки, у которой хотят отнять дорогую забаву. Правда, речи Хасана что-то задели в её душе, особенно слова о том, что искусство воина Хасана было не самым жестоким на поле ристалищ – то был намёк на избиение рабов, потрясшее и Наилю, в нём таился вызов повелителю, – однако шестнадцатилетняя девушка даже при самом остром уме и царском воспитании не может быть слишком проницательной... Возможно, где-то в ином месте, в уединении, она позволила бы ему излить сердце у ног, однако, проснувшись среди ночи и увидев возле постели воина, она вскрикнула. Хасан, приведённый в чувство её криком, спешил удалиться, но рабыня решила, что госпожа разгневалась, и, спасая свою голову, забыла о подаренной жемчужине, закричала. Этот крик и услышал Темир-бек, обходивший со стражей посты вблизи юрты царевны. Знак высшей власти давал ему право быть там, где пожелает. Взревев, темник ворвался в юрту, у входа столкнулся с Хасаном, сгрёб его и вытолкнул наружу. Рабыня ещё что-то кричала, всполошились служанки в соседних юртах, мир рушился для Хасана, однако даже в такую минуту этот воин остался верным себе.

–Осторожно, Темир! – крикнул Хасан сдавленным голосом. – Ты ещё – не хан, чтобы хватать руками воинов сменной гвардии.

–Взять его! – прорычал темник, выкинув руку со знаком Полной Луны.

Нукеры Темир-бека кинулись к десятнику и отпрянули перед полукружьем дамасской стали, сверкнувшей в свете факелов.

–Взять! – заорал Темир-бек.

Нукеры бросились на Хасана, лязгнули мечи, брызнули искры, заметались человеческие тени, кто-то с рассечённым лицом рухнул ничком, кто-то, завыв, покатился в темноту с перерубленной рукой, остальные отскочили. У кого-то нашёлся аркан, петля метнулась из темноты, хлестнула по плечам Хасана и распалась от взмаха клинка. Нукеры знали, с кем имеют дело, они нападали теперь лишь для виду, тогда Темир-бек бросился на врага. Поединок, не состоявшийся на поле кровавого празднества, начался в полночь у юрты дочери Мамая. Воины, чуть отступив, подняли факела выше, в свете горящей смолы их лица казались масками, и хотя двое их товарищей только что были ранены Хасаном, по этим лицам невозможно было судить, кому они желают смерти. Ведь кто защищает свою жизнь и честь даже от верховной власти, достоин уважения и славы.

–Шакал, я укажу тебе твоё место! – рычал темник, нанося удары, способные развалить буйвола; Хасан отражал их, словно играя, он даже не двигался с места, стоя спиной к юрте.

–Уйди, Темир! Я не хочу твоей смерти, но мой меч – жаден!

–Собака! Ты грозишь мне?..

Хасан принял выпад на скошенный клинок и, поймав лезвие в ловушку эфеса, едва не вышиб меч из руки темника.

–Кто же из нас шакал и собака? – кинул с усмешкой десятник.

Темник кинулся на него, он потерял равновесие, этот грознейший воин Орды, как из темноты раздалось:

–Бросьте мечи!

Поединщики опустили оружие.

–Бросьте мечи, – повторил Мамай, вступая в освещённый круг.

Хасан первым бросил оружие и склонился.

–Ордынцы обезумели. Начальник тумена и десятник рубятся, как смертельные враги, а нукеры смотрят на то, словно на потеху. Вы что, решили продолжить поединок, вопреки моему запрету? Или вы перепились на службе? Вы знаете, что грозит вам в любом случае? Особенно тебе, темник? Говори!

–Этот дерзкий, – сказал Темир-бек, – посмел войти в юрту царевны. Когда же я приказал схватить его, он обнажил меч и ранил двух твоих воинов.

Мамай зыркнул на десятника:

–Что ты искал в юрте моей дочери? Разве ты не знаешь, что вход в неё всякому мужчине, кроме отца, запрещён под страхом позорной смерти?

Хасан молчал. Тогда Мамай подошёл к юрте, где лишь с его появлением затихли голоса и всхлипы, и приоткрыл полог.

–Царевна, он вошёл к тебе самовольно?

–Да, повелитель.

Это был приговор.

–Так вот, значит, цена твоей клятвы, нукер? Так вот на что ты обратил подаренный мной меч? Ты помнишь надпись на нём? Этим мечом тебя четвертуют.

–Повелитель, – десятник не отводил взгляда от суженных глаз Мамая. – Сегодня этот меч послужил делу чести твоей дочери. Разве мог я допустить, её страж, чтобы кто-то плохо подумал о ней?

Мамай оглядел воина, помолчав, обратил вопрос в юрту:

–Наиля, этот нукер оскорбил тебя?

–Отец! Разве можно назвать оскорблением преданность слуги, которому почудилась опасность, когда я вскрикнула во сне? Он дерзнул переступить мой порог ради моего покоя.

Мамай, казалось, смутился, но Мамай помнил свой вечерний разговор с дочерью, и он не знал, чему верить.

–Однако ты перестарался, Темир-бек... И всё же воин, поднявший руку на своего начальника, заслужил смерть. Почему ты не выполнил приказ темника, Хасан?

–Он мне ничего не приказывал. Он приказал другим взять меня. Я же подчиняюсь тебе и моим начальникам.

–Волчонок! – крикнул Мамай. – Как ты смеешь думать, будто повелитель Орды вручает знак Полной Луны, кому попало?

–Я подчиняюсь людям, которых ставлю выше себя, повелитель. Но не их титулам, не золоту, которое они таскают на одежде и под полой чаще всего не по достоинствам.

–Да ты – не волчонок, ты – волк. Я тебя раскусил ещё на празднике. Твоё счастье – ты стал одним из первых богатуров, и я погожу сносить тебе голову. Может, она ещё одумается. Отведите его в яму, пусть сидит там без пищи, пока не скажу.

–Отец! – раздалось из юрты. – Пощади этого воина, он – виноват лишь в том, что слишком предан своему повелителю.

–Ведите же его!

Хасан, поворачиваясь, обжёг темника ненавидящим взглядом и сказал:

–Благодарю тебя, великая царевна! Я умру с твоим именем.

Мамай, высказав Темир-беку упрёки за ночной шум, до утра обсуждал с ним планы отстранения от войска наиболее опасных ханов, выявления тайных врагов, которые снова напомнили о себе. В ту ночь Мамай впервые предупредил Темир-бека о сторожевой змее, на что темник пошутил:

–Верь, повелитель, я – не менее надёжен, чем – твоя Ула.

–Поэтому ты не должен забывать о ней никогда, входя в мой шатёр даже со знаком Полной Луны.

Утром Мамаю принесли сразу две добрые вести. От Русского моря пришла наёмная пехота генуэзцев. Отряд передового тумена, высланный вверх по Дону, заманил в засаду конную разведку москвитян, разгромил её и взял в полон князя.

–Наконец-то! – воскликнул Мамай. – А то я уж стал думать – не ордынцы вы, а жалкие буртасы. Сколько врагов побито?

–Не знаю... много, – поправился вестник.

–Привезите мне их мечи, сам сочту.

Наян заторопился к своему темнику, ибо знал, что тому придётся собирать трофейные мечи по всему тумену, потому что отряд привёз лишь меч пленного русского.

Допрос князя был редким событием, и Мамай велел собрать около своего шатра приближённых. Васька Тупик, осунувшийся за ночь, лишённый воинской справы, в разорванной льняной сорочке, в узких шароварах и высоких сапогах казался ещё выше и стройнее, чем всегда. Его голова была непокрыта, на щеке – красный рубец, а плечи держал прямо, и глаза смотрели поверх голов сидящих.

–Говорят, ты – князь? – спросил Мамай, когда Тупика поставили перед ним. – Как тебя зовут?

–Что тебе в моём имени? – по-татарски ответил Тупик, потирая затёкшие руки, которые ему развязали. – Моё имя знает мой государь, с меня того – довольно.

–Разве ты не ведаешь, князь, что твой государь Дмитрий служит мне? И стоишь ты перед главным своим государем, даже головы не клоня. Чего же ты заслуживаешь, князь? – рука Мамая, выскользнув из длинного рукава, кралась по подлокотнику трона.

–Мне то – неведомо, служит ли тебе Дмитрий Иванович, – усмехнулся Тупик. – Коли служит, с ним – говори.

Рука Мамая сжалась в кулак. Хан Алтын воскликнул:

–Повелитель! Ты видишь – московиты все одинаковы. Довольно слов, пора говорить мечами!

Тупик повёл глазами на пёстро одетого хана.

–Ты, мурза, видно, русских мечей не слыхивал – то-то орёшь, как петух на насесте. Государя свово, опять же, перебиваешь, неуч, – он те слова пока не давал. Перед бабами, што ль, раскудахтался? Ещё шпорами позвени – они это любят, – и подмигнул молодым женщинам, сидящим на ковре вокруг дочери Мамая.

Алтын задохнулся, застыл с раскрытым ртом. Тишину нарушил смех в задних рядах свиты, усилился, перешёл в хохот, даже Мамай усмехнулся – так быстро этот русский князь раскусил Алтына. Ненавистники ордынского озорника отводили душу, по свите летали шутки – сейчас можно было не опасаться гнева любимца Мамая, ибо весь он падёт на московита.

Наиля не отрывала глаз от лица пленника. Князь остаётся князем даже в неволе. В жилах этого золотоволосого юноши текла кровь древних воителей, водивших дружины в половецкие степи, за Дунай и на Царьград, когда мир ещё не слышал о Чингисхане, чьей кровью в своих жилах гордились многие из окружения Мамая. Ограбляя Русь, уничтожая непокорных князей, властители Орды дорожили теми князьями, которые шли к ним на службу. Таким оказывали почести, их одаривали ярлыками, отдавали им в жёны ханских дочерей, стремясь покрепче привязать к Орде. Ханы знали: покорность князя – это покорность княжества. Больше всего боялись в Орде единства русских князей и поэтому стравливали их, нередко даже вручая ярлыки на одно княжение двум государям. Казнили ханы или миловали русских князей – во всех случаях они считались с ними.

Наиля прежде мало видела русов, но о Руси, живя в отцовском дворце, слышала часто. Девочек на Востоке рано готовят к мысли, что их главное назначение – поскорее стать женой, и отец прежде лаская Наилю, не раз говорил ей, что выдаст её за русского князя. Потому что хочет, чтобы она была единственной женой своего мужа, и ещё потому, что надо укреплять власть Орды в вассальных землях. И у Наили вместе с татарскими, персидскими, хорезмийскими и арабскими няньками всегда были русские няньки. В жилах девушки текла кровь степнячки, способная толкнуть её на неожиданный шаг, но будто и другая кровь текла в них, нашёптывая ей удивительные видения. Ей часто снились зелёные шумы и зелёные воды, непохожие на шумы степных трав и воды степных рек; терема громоздились до неба; неясные лица склонялись над ней, и мелодичная речь уносила её далеко-далеко. Отец давно уже не заикался о светловолосом князе, который станет её мужем, и русские няньки давно не жили в её юрте, а теперь все вокруг только и толковали о большом походе на Русь, однако видения отрочества не оставляли девушку.

Когда принимали русского посла, заняв в свите отца пустующее место его первой жены, Наиля приглядывалась к Тетюшкову. Он понравился ей смелостью, уверенностью в себе, но в нём чувствовался человек расчётливый и жестокий – такие люди отпугивали Наилю, в Орде их было много. Теперь же перед ней стоял отчаянный, стройный, золотоволосый князь, который мог оказаться одним из тех, за кого в прежние годы её собирался выдать отец. Почему у него такие синие глаза – словно вода в Хвалынском море? Ведь на Руси нет морей... И до чего же он – похож на того нукера Хасана, который в своём обожании царевны Наили дошёл до безумия и так поплатился! Если бы знал кто-нибудь, как её тронул этот поступок воина! Глупая рабыня, зачем она утаила, что нукер Хасан отдал жемчужину в целое состояние только за то, чтобы ночью поцеловать башмачок спящей Наили!.. Пожалуй, она позволила бы ему это и без жемчуга, тогда не случилось бы несчастья, которого Наиля не хотела. Если отец любит её, она спасёт Хасана. Но Хасан – простой воин, а этот князь – человек, близкий ей по своему положению. По роду он даже выше, – ведь её отец, хоть и правитель Орды, не носит титула хана... И, может, князь ехал в Орду гостем, а его пленение – ошибка? Ведь войны ещё нет...

Тупик почувствовал взгляд девушки, посмотрел на неё, и длинные ресницы царевны дрогнули, две тёмные миндалины упали куда-то за ковёр. "Чего она?.." Тупику даже жарко стало.

–Сядь, Алтын, и вложи меч в ножны – здесь не турнир, – Мамай свёл брови, прекращая смех гостей. – Чего посматриваешь, князь? Может, невесту выбираешь? Так мы не прочь и оженить тебя, если заслужишь.

Тупик улыбнулся.

–Кабы ты с миром пришёл к нам, царь, можно б и о свадебке потолковать. Да ведь не на сватанье ты собрался.

–С чем ты шёл в Орду?

–С мечом.

–Где же – твой меч? – у Мамая дёрнулась щека.

–То своему государю отвечу. Однако не думай, царь, что я легко обронил его. Один твой сотник – далековато, а то сказал бы тебе, каков – меч в моей руке.

–Авдул? – рука на колене Мамая сжалась. – Он – жив?

–В Москве гостит. – Тупик усмехнулся, уловив волнение владыки Орды.

–Так! Те трусы, значит, солгали... Слушай, князь. Я не стану тебя пытать ни о чём, отпущу с миром, если дашь мне княжеское слово, что Авдул вернётся ко мне живым. Мой сотник стоит русского князя. – Последние слова Мамай произнёс с нажимом, для слушателей.

–Нет, царь, – сказал Тупик. – Рано ты начал ставить своих сотников выше русских князей. Княжеского слова я не дам.

Раздались возгласы изумления. Васька почувствовал, как обжёг, обдал его умоляющий взгляд ханши. "Господи, чего это – она?.. А глаза-то, как у Богородицы. Бывают же такие!"

–...Так! – руки Мамая уползли в рукава халата. – Видно, мои воины повытрясли твой ум, князь. Посидишь в яме – одумаешься. Уведите!

Уходя, Тупик смотрел в землю, но чувствовал на себе взгляд. Глаза-миндалины катились сквозь его душу и не укатывались. "Ведьма", – сказал себе и не поверил. И разозлился: пусть владыка Орды напускает на него любых басурманских ведьм с их чарами – Тупик будет стоять на своём. Нет у него княжеского слова, и никакого слова врагу он не даст. Ему осталось одно – смерть, и он примет её, как воин великого князя, смоет срам за пленение. А в голове билась сумасшедшая мысль: "Бежать! Бежать и выкрасть её, эту юную татарскую ведьму с очами Богородицы!" Но он не знал даже, кто – она. Зато знал другое: в его положении бежать из Орды невозможно.

Яма находилась внутри куреня Мамая, недалеко от холма – широкий и глубокий колодец. Один из стражников сбросил вниз верёвочную лестницу, приказал:

–Полезай.

Последний раз Васька глянул на солнышко, на гребень лесов за Доном и начал спускаться в сумрак. Там уже был кто-то, он сидел в углу, закутавшись в плащ, безмолвный, едва различимый, лишь поблёскивали в сумраке глаза. Шурша, поднялась лестница, головы стражников пропали. Васька потоптался, передёрнул плечами, посмотрел вверх – там, в вышине, проплыл орёл. И такая тоска схватила Ваську за сердце, что он застонал и хватил кулаком по стене колодца.

–Русский? – спросил из угла мужской голос.

–Тебе-то что?

–Ничего. Имею я право знать, кто через неделю сожрёт меня от голода?

–Ты это брось! Может, в Орде такие порядки, чтобы пожирать друг друга без соли?

–У вас разве не пожирают?

–Да уж коли пожирают – сначала хоть пропекут.

–По мне так лучше сразу – сырым.

–Остёр – ты, парень, и по-нашему чешешь не хуже мово.

–Может, это ты... по-нашему?

–Брось! Будто я тебя, болдыря, по обличью не вижу!

–А я горжусь, что во мне течёт кровь двух народов. Что же ты не плюёшься?

–Ну, на то, что ты – болдырь, мне наплевать. Важно, чтобы ты не был подсадным шпионом.

Незнакомец рассмеялся:

–Ты – настоящий русский. И ты мне нравишься.

–А ты мне – не очень.

–Отчего?

–Говоришь много. И шибко гордишься, что ты – болдырь. С этого и начинаются все беды...