Текст книги "Поле Куликово (СИ)"
Автор книги: Сергей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 71 страниц)
Дмитрий построжел, снова осмотрел поле. "О другом думаю, Дмитрий Михалыч: ведь татары могут прорваться и через полк правой руки, и через большой". – "Что ж, засадный своё слово скажет, хотя бить придётся в лоб. То – хуже. Вот и надо постараться, чтобы там не прорвались". – "Будешь войско строить, позаботься, княже. – Помолчав, Дмитрий Иванович заговорил. – Смотрю и думаю: на этом поле усилить бы края войска – поставить за полками правой и левой руки по большой рати. Как навалятся татары, середина начнёт прогибаться, а края устоят, и влезет Орда в мешок. Мы же двинем крылья вперёд и затянем тот мешок – кончится Мамай разом". – "Думал я о том, государь. Прав ты – место позволяет. Силы не позволяют. У Мамая войска-то поболе нашего. Ускользнут татары из мешка, али порвут. Сильную татарскую конницу ещё никому не довелось окружить, и нам не удастся". Понимал государь правду воеводы, и всё же насупился. "Придёт время, и Орду окружим". – "Да, государь. Но ещё не пришло. Вышибем их с Дона, погоним обратно – и за то спасибо скажет Русь. Великий груз мы подняли твоей мудростью и общей нашей силой, так давай же донесём его до места, осторожно и крепко ступая. Зарвёмся – тяжко будет падать с таким-то грузом".
Теперь, когда работа по собиранию силы завершилась расстановкой полков на поле битвы, когда военная тактика должна увенчать политическую стратегию государя, Дмитрий Иванович заметил, что Боброк судит реальнее, действует вернее, видит острее. Что ж, с этим надо мириться: кто-то лучше видит государство, а кто-то – Куликово поле. Нет, он не хочет даже в мыслях обидеть воеводу: ведь на Куликово поле выйдет вся Русь, и привёл её он, великий Московский князь Дмитрий... Сказал спокойно: "Что ж, Дмитрий Михалыч, лучшего, чем ты замыслил, не вижу. И думаю я, – покосился на стоящих поодаль отроков, – главное – чтобы наши враги до последнего часа не сведали, в какой руке держим на них тайный топор. И чтобы сильнейшую нашу руку за слабую приняли". – "Так, государь". – "Вот ты о том и позаботься – тебе расставлять полки", – повторил Дмитрий, и Боброк, выпрямясь в седле, не отвёл вспыхнувших, увлажнённых глаз: "Слушаю, государь".
Расставляя полки, Боброк хотел бы собственными руками прощупать звенья боевого порядка, которые должны – обязаны! – устоять под самыми жестокими ударами противника.
Как ни многочисленна – рать, она состоит из людей и повторяет в себе человека. Есть у неё голова – воевода, есть туловище – большой полк, за десницу и шуйцу – полки правой и левой руки. У равномерно построенной рати сильнее окажется правый фланг, как у человека сильнее правая рука, – это знали ещё полководцы древности. Античные стратеги, выстраивая к битвам свои фланги, ставили на правый фланг отборнейших воинов и в момент столкновения ратей стремились коротким и сокрушительным ударом правого фланга подавить и сокрушить противника. А правый фланг сильнее – у того, кто собрал более многочисленное войско или сумел лучше подготовить его к сражению – ведь воинский дух, дисциплина и ратная выучка удваивают, а то и утраивают число бойцов.
Русские воеводы на Куликовом поле верили в мужество и стойкость своих воинов. И они предвидели, что Орда своим правым крылом наиболее жестоко обрушится на левое русское крыло. План сражения, задуманный Дмитрием и Боброком с учётом сил, своих и вражеских, с учётом места и тактики противника, которого они изучили, весь подчинён цели – разгромить меньшей силой большую. Левый фланг русского войска становился решающим участком сражения, здесь воеводы стремились быть сильнее своего врага, и поэтому отказались от равномерного распределения сил по фронту. Но мощь русского левого фланга была скрыта от вражеских глаз, она создавалась двойным резервом и нарастала в глубину боевого порядка. Одновременно засадный полк (главный резерв) прикрывал тыл русской рати на случай, если бы враги решились на обход с форсированием Дона и Непрядвы. А чтобы вынудить Орду с начала битвы пойти на лобовые атаки, сковать её конницу, не дать ей возможности охватить крылья построенной рати, их, как и тыл, прикрыли реками. Всё это вместе – новое слово в искусстве войны, рождённое гением русских полководцев. Их военный опыт был велик и горек – шла та пора, когда Русь в течение двухсот лет выдержала сто шестьдесят внешних войн!
На правом фланге войска выстроился пятитысячный полк князя Андрея Полоцкого, усиленный боярскими дружинами из московских уделов. К конным тысячам вплотную примыкали ряды хорошо вооружённых пешцев. Левым флангом они упирались в большой полк и служили опорой для конницы полка, составившей его основную силу, – крылья войска должны быть особенно гибки, чтобы парировать удары вражеских конных масс, ведь крылья – это руки рати. Даже опытные глаза воевод с трудом различали русские и литовские дружины: одинаковые шлемы и щиты, одинаковая одежда, славянские лица, вот только мечи у большинства русских – кривые, а у литовцев чаще – прямые. В Литву много оружия шло с запада, там лишь начинали убеждаться в превосходстве кривого меча, более прочного и лёгкого. Русы применяли сабли ещё до Святослава, на себе их преимущество изведали в битвах с Ордой. И хотя кривые мечи ковать труднее, московские оружейники давно отказались от прямых.
–Что, Дмитрий Михалыч, нравятся тебе наши воины? – князь Андрей осматривал конные и пешие шпалеры полка, протянувшегося на полверсты.
Боброк, щурясь на холодный блеск панцирей и кольчуг, вслушиваясь в конский храп и приглушённый говор воинов, ответил:
–То в битве увидим.
–Увидишь, княже. Нет другого такого войска ни до нас, ни при нас, ни после нас...
Боброк промолчал. Он готов был в это поверить, но он знал лучше других, что и в Орде слабых воинов нет.
–Ты вот что, Андрей, – произнёс он, наконец, – тыльные сотни держи ещё правее. Как двинемся и выйдем к Нижнему Дубяку, чтобы между полком и опушкой побережного леса – никакой щели... Знаю, труднее будет поворачиваться, как начнём татар отбивать, но коли татары в эту щель свой клин вобьют – иные кровавые труды тебя ждут.
–Может, в лес поставить отряд?
–Ты был в том лесу? Ещё нет? Загляни. Там чёрт копыто сломит. Поставь туда малый заслон пешцев, того – довольно. Главное – не дать им прорваться краем леса. А коли и дальше пойдём на Орду, всё равно не отрывайся от берега, помни: Дубяк – твой щит справа, не теряй его.
–Постараюсь, Дмитрий Михалыч, – Андрей улыбнулся, и в его глазах прошла грусть, будто вспомнил князь о таком далёком, что казалось неправдоподобным, ибо оно лежало по другую сторону ещё не начавшейся битвы. Но тут же иная забота отразилась на его загорелом лице.
–Пешцы в десять рядов – не жидковато ли, Дмитрий Михалыч? Для нашего-то полка?
–В большом тоже десять. Твоя главная сила – конница, ей молоти Орду. Будь у меня лишние пешцы, не пожалел бы для тебя, да нет, Андрей Ольгердыч.
–Раз нет, обойдёмся, княже. – Полоцкий вздохнул и продолжил. – Всё равно ведь бьются три первых ряда, так их у меня трижды сменить можно и ещё один ряд в запасе останется. Выстоим.
–Иного нет... Оставь за себя воеводу, поедем помогать Вельяминову – в большом полку и забот поболе. Ратникам вели располагаться, где стоят, пусть отдыхают да готовятся. Мамай, видно, к вечеру пожалует. То-то ему подарочек: вместо его союзников на Непрядве – московская рать!
Большой полк ещё находился в движении. Это была великая пешая рать Московской Руси, на которую в лихие годы ложилась главная тяжесть битв за отечество. Стояли здесь и опытные воины из боярских детей и дворских слуг, назначенные десятскими, стояли и бояре – начальники сотен и тысяч, но главную силу влили в полк народные ополченцы: смерды и холопы, люди городских посадов – кузнецы, медники, гончары, бондари, плотники, каменщики, огородники, кожевники, портные, кричники, скотобои, мелкие торговцы и купеческие сидельники, чернецы, скинувшие рясы и не скинувшие, ставшие в ряды войска с крестами в руках, работный люд, чьим трудом кормилась, одевалась, строилась Русская земля, – тридцать тысяч её кормильцев и защитников. Большой полк почти сплошь составляли пешцы, лишь за его флангами стояло по нескольку сотен да в центре к началу битвы станет конная дружина великого князя. Здесь поднимется большое государское знамя, здесь взовьются сигнальные стяги главного воеводы, которые увидит вся русская рать.
Ближний фланг полка начал уже обретать стройность, десятки ратников становились один к одному, с приближением Боброка и Полоцкого в рядах затихала суетня, понижались голоса начальников. Боброк сдержал своего скакуна, гнедого в тёмных яблоках, поморщился, приказал вызвать к себе боярина Вельяминова, который вертелся в середине полка на рослом буланом жеребце. Боярин подъехал рысью, грузно покачиваясь в седле, упарившийся, красный, задёрганный.
–Ты ровно ковшик мёду хватил с утра, Тимофей Васильич, – заметил Боброк.
–Помилуй Бог, Дмитрий Михалыч! – загудел басом московский воевода. – Али мою рожу впервой зришь? Государь вон тож встретит – эдак покосится, да и носом потянет. Виноват ли я, коли мне эдакий кабацкий лик достался?
Князь Андрей, заслонясь ладонью, хохотал, Боброк даже и не улыбнулся.
–Не тебе б ныне жаловаться: с этаким-то обличьем самое дело ордынцев пугать. Однако позвал тебя не для шуток. Непорядок вижу.
–Откуда ж ему быть, порядку-то? Только ведь строиться начали. Ты, княже, через час-другой глянь.
–Не о том – я, боярин. Эвон твои сотские и десятские, голубчики, как один, в первый ряд вылезли. Небось, и в битве так же станут? Положат татары первый ряд одним ударом – кто войском командовать станет? Мы с тобой? Да нас на две сотни лишь хватит, едва мечи зазвенят.
–Што ж делать с имя? – воевода улыбнулся. – Пример хотят подать. Грешно осаживать.
–А войско обезглавить в начале сечи не грешно? Умный ты – мужик, Тимофей Васильич, а чему потакаешь? Сейчас же призови начальников тысяч, задай им баню да прикажи: один десятский стоит в первом ряду, другой в последнем. О смене сами договорятся. Сотским неча впереди торчать, их место – в середине строя. Коли уж припечёт аль ряды дрогнут – тогда начальник впереди стань. И чтобы у каждого наместник был из добрых кметов.
–Слушаю, княже.
–Скажи: таков приказ князя Боброка, а кто не послушает – лишай должности... Да сам-то поменьше вертись середь войска, сотских не подменяй. Ты же воевода большого полка, мой помощник, под тобой ныне князья ходят. Видишь где неладно – начальника призови, с него истребуй. Плох – гони в шею, ставь крепкого человека, какой под руками. Ныне учить некогда, к битве строимся.
–Да уж и так...
–"И так"... Знаю твою добрую душу. Андрей Ольгердыч, останься, помоги боярину да государя встреть, он вот-вот будет из лагеря. Да скажите владимирскому воеводе Тимофею Волуевичу, чтобы подобрал тысячу покрепче и на самое левое крыло полка её поставил.
–А ты куда, Дмитрий Михалыч?
–В передовой полк. Вижу, не так, как надо, поставил его Оболенский.
Солнце выгнало последний туман из низин, вдали, перед фронтом строящейся рати, проглянули опустевшие хутора Дубики и Хворостянки, слева от них, на фоне Красного Холма, под развитыми сигнальными стягами в боевом порядке стоял передовой полк, белея рубашками ратников, поблёскивая сталью вооружения. На полпути к нему Боброк съехался с великим князем, тот спросил:
–Что скажешь, Волынец?
–Люди в бой рвутся, государь.
–То – и добро. Кабы не рвались, и затевать похода не стоило. Хуже смерти иго опостылело. А Мамай-то уж на Гусином Броде, в пяти верстах – только что был вестник от Семёна Мелика. Говорят, всю степь заполонил на закат от Дона.
Князья и дружинники смотрели в степную даль. Где-то там растянулись русские заставы. Там шли стычки конных разъездов, гремели погони и пели стрелы, падали в траву татарские и русские головы, но переход московской рати на правый берег Дона ещё оставался тайной для повелителя Золотой Орды. Дмитрий Иванович и Боброк не были в том уверены до конца, но по быстроте продвижения передовых туменов Орды догадывались, что Мамай спешит, надеясь первым выйти к Дону и переправиться здесь, вблизи Непрядвы.
К передовому полку приблизились с фланга, которым командовал Фёдор Белозёрский, он встретил государя, поехал рядом с Боброком, косясь на гнедого в яблоках жеребца. Ещё недавно Боброк обихаживал Белозёрского, уговаривая продать или обменять редкостного вороного с белой гривой и белым хвостом, теперь же и не глянет. Эко возгордился Волынец! Но где достал он этого огнеглазого чёрта, гнедого да в тёмных яблоках? Не идёт – парит над землёй, да ещё и пляшет! За одну масть табуна не жалко, а когда к масти этакая стать и силища, коню цены нет. Везуч Волынец – и тут ведь переплюнул конелюба Фёдора. Но, может, белогривый всё ещё люб ему? Фёдор потрепал шею своего скакуна, искоса заглядывая в лицо Боброка, тот сощурил в усмешке глаза и отвернулся. Нет, видно, о мене и думать нечего. Спросил:
–От хана, што ль, послы с подарками были? Конь-то под тобой, никак, степняцкий?
–Ага, ханский конь. Да не подарен – в бою взят, – сказал Боброк.
Любопытство Белозёрского разгорелось, а Боброк и слова не прибавил. Тогда Фёдор вспомнил своего белого северного кречета, такой охотничьей птицы нет больше на свете. "Посмотрим, – сказал себе. – Устоишь ли ты, княже, как увидишь моего охотника! Дай лишь битву закончить – расстанешься ты с конём".
Три первых ряда полка стояли, опираясь на копья, секиры и алебарды, готовые вступить в бой, другие ряды отдыхали, часть воинов ставила палатки и небольшие шатры. Транспорт полка и его тылы находились в общем лагере, разбитом между холмами у Непрядвы, лишь на части подвод привезли военное имущество и съестные припасы. Горели костры, в медных котлах варилась каша с солониной, запах варева далеко разносился в степном воздухе. Дмитрий, не державший со вчерашнего вечера крошки во рту, прищемил губами бороду, посмотрел на Белозёрского.
–Однако о пище телесной не забываете.
–Одним Святым Духом, государь, ни меча, ни булавы не поднимешь, а у моих – вон какие копья!
–Я же не в укор сказал, – Дмитрий всматривался в стоящих ратников. Длина копий в их руках нарастала от ряда к ряду: в бою позади стоящие опустят копья в промежутки между передними товарищами, и острия окажутся на одном уровне – тогда образуется сплошная колючая стена, трудно одолимая для врага. Уже в третьем ряду копья достигли длины в семь шагов, и управляться с таким оружием по силе только богатырям. В полку Белозёрских и были богатыри, рослые, крепкорукие и крепконогие – звероловы, рыбаки, бортники и лесорубы. Дмитрий залюбовался северными русскими витязями, но тут же тоска стиснула грудь – жестокая доля ждёт этих красивых ратников, на которых придётся первый натиск Орды. И хоть голод и отступил, сказал, чтобы отвлечься от мыслей:
–Покормил бы ты нас, Фёдор. Боброк вон, небось, со вчерашнего дня в седле, аж щёки ввалились. Лишимся первого воеводы – ворог голыми руками возьмёт.
–И то – верно, – обрадовался Белозёрский. – Как раз к закуске каша да кулеш поспели.
–Да пошли за Оболенским, небось, тоже замотался. А за полком, пока трапезуем, пусть Тарусские присмотрят. И своегоо сына тоже покличь, славный у тебя молодец вырос.
Лицо князя Фёдора вспыхнуло радостью.
В княжеском шатре за линией войска отроки постелили скатерти, разложили копчёных и вяленых сигов, поставили малосольную икру в серебряных ставцах из походного княжеского погребца, принесли куски копчёной дичины, сухари и даже сотовый мёд в липовой чаше.
–Бортник принёс нынче из Ивановки, – пояснил Белозёрский. – Деревня-то ушла за Дон, он же ратником попросился к нам. Велел я взять его да оборужить, добрый – детина.
Появился сухощавый и стройный князь Оболенский, весь в железе, скупо украшенном золотой и серебряной насечкой. Доложил государю последнюю весть от Семёна Мелика: Мамай наступает, после разгрома его головного отряда крепкой сторожей ордынцы усилили нажим на русский заслон, и заслон отходит в направлении Красного Холма.
Белозёрский позвал к трапезе и посетовал:
–Вот кулеш-то у нас нынче с вяленой сохатиной. Каб знали...
–Вы будто оправдываетесь за скудость свою, – усмехнулся Дмитрий. – А Святослав, наш киевский предок, в походах питался лишь кониной да звериной, печённой на угольях. Да и поучение Мономаха вспомните...
–Иные времена были, государь.
–То-то, иные: не с Руси дань брали – она брала. Может, оттого, что погребцов серебряных с собой не возили?
–А голову Святослав всё же потерял...
–От предательства печенегов. Тогда ещё наши плоховато знали обычаи степи. Утром – тебе клятвы на вечную дружбу, вечером – тебе нож в спину. Орда-то на века просветила. – Принимаясь за трапезу, покачал головой. – Ох, богаты – вы, белозёрцы, сигами да стерлядями! Вот как Мамая побьём, закатимся к вам с Боброком порыбалить да поохотничать.
–Милости просим, государь. Мы тебя научим сёмгу улавливать на серебро – прельстительней медвежьей охоты!
–На серебро?
–Ага. Иван мой выдумал, – Белозёрский кивнул на покрасневшего юного богатыря. – Он дарёный перстень утопил, горевал – от зазнобы подарок,– а назавтра прибегает рыбак: добыл тот перстень из огромадной белорыбицы. Вот мой Иван и смекнул. На серебряный рубль с крючком за час половину челна отборных рыб накидал, и сетей не надобно.
Дмитрий усмехнулся:
–Я думал, серебром лишь алчные людишки улавливаются.
Хозяин шатра перехватил вопросительный взгляд прислуживающего отрока и сказал:
Есть у меня бочонок хлебного зелёного вина, аж горит.
–Нет! – обрезал Дмитрий. – Ты мой обычай знаешь: хмельные меды и вина – после битвы, тогда требуются. Теперь же – один вред, ибо вино делает человека глупым, ленивым и слабым.
После трапезы объехали полк, Дмитрий поглядывал на сосредоточенного Боброка и, наконец, спросил:
–Ты вроде чем-то – недоволен, Дмитрий Михалыч?
–Надо перестроить полк, государь. В десять рядов – сильно, однако длинник – коротковат. Тебе, Семён, с Белозёрскими и Тарусскими все одно Орду не удержать, а задача у вас важнейшая: ряды их расстроить, потрепать, сколь возможно. На вас они фрягов пошлют, тех десять тысяч, вас же всего пять. Как же вы их по всей-то полосе встретите, коли этакую глубину полка создали? Охватят вам крылья и в кольце задушат.
–Станем в пять рядов, так уж точно сомнут нас, – заметил воевода Андрей Серкиз.
–А вы не давайте, чтобы смяли. Бейте, отступая по шагу, наводите на копья большого полка. Но уж коли окружат – поголовно вырежут. Да и так затиснут – друг дружку передавите. Пусть они выйдут на большую рать потрёпанные – за то будет вам слава.
–Что скажете, воеводы? – спросил Дмитрий.
–Прав – Боброк, – заявил Иван Тарусский.
–И у меня та же думка, – поддержал старший Белозёрский.
–Государь! – волнуясь, не выдержал сын Фёдора Белозёрского, Иван. – Да мы и в пять рядов шагу им не уступим! Умрём, а стоять будем на месте, где велишь.
Дмитрий улыбнулся:
–Эх, Ванюша, считать ворога слабее себя нельзя. Бояться его не след – это правильно, но и думать, будто вражеские рати пустой рукавицей сметёшь, ещё хуже трусости. Фряги – войско, огни и воды прошли, войной живут; о татарах – сам знаешь. Уступать вам придётся, как Боброк сказал – по шагу, и тут-то от вас вся храбрость потребуется, да к ней – воинское искусство, без которого храбрости нет. Вот это воям объясните. – Повернулся к Оболенскому. – Что скажешь, Семён?
–Всё уже сказано, государь.
–Коли так – действуй. Конные отряды, что из степи отходить будут, на свои крылья ставь. Воины там – добрые. И я, пожалуй, в начале битвы с тобой стану...
Когда направились в большой полк, Боброк спросил:
–Что ты задумал, княже?
–Ничего нового. По русскому обычаю князь первый начинает сражение.
–Не дело говоришь, Дмитрий Иванович! – вскинулся Боброк. – Ты же сам твердишь: тут – не удельная усобица. Твоё место – под большим знаменем. Себя не жалеешь – нас пожалей. Убьют – войско падёт духом.
–Убьют? Коли того бояться, надо за печкой в тереме сидеть. И под большим знаменем ещё скорее убьют. Али Орду не знаешь? Они не одну отборную тысячу на убой кинут, чтобы наше главное знамя сорвать. Да из арбалетов начнут садить – только держись! – Помолчав, продолжил. – Иного страшусь: как бы за труса не сочли, коли другого поставлю под знаменем. А не могу иначе: должен я везде побывать, где самое горячее дело пойдёт, с малой дружиной буду поворачиваться. Знаешь ведь, каково ратников бодрит, когда государь с ними в одном ряду рубится.
Боброк понял: решение Дмитрия – бесповоротно, нахохлился в седле – сердце чуяло беду. Можно ли уцелеть, бросаясь в круговороты битвы? Он-то представлял эту сечу, в которой сойдутся более двухсот тысяч бойцов. Да, под великокняжескими стягами – тоже страшно, а всё же там как-то можно поберечь государя... Когда подъезжали к большому полку, сказал:
–Ты, конечно, – волен, государь, выбирать своё место, хоть этого твоего решения и не одобряю. Одно дозволь мне...
–Что ещё? – спросил Дмитрий.
–Мне выбрать воев, кои с тобой будут в битве.
Дмитрий крякнул, сдержал своего Кречета, стянул золочёный шелом, нагревшийся от солнца, обмахнулся рукой и рассмеялся:
–Мне бы тебе поклониться за твою заботливость, княже, а я злюсь. Так и быть, подбирай дружину, но не более двух десятков. Я верю в твою счастливую руку.
Стаи ворон тянулись вереницами над Куликовым полем. Вдали, над Зелёной Дубравой и приречными лесами, будто хлопьями сажи застилало небо.
–Быть большой крови, – сказал Боброк.
Дмитрий осматривал войско.
IV
Воротясь из дозора в передовой полк, Тупик велел своим воинам отдыхать, сам же направился к большой рати. Она строилась, перегораживая поле от Нижнего Дубяка до Смолки, и Васька сбил шелом на затылок, разглядывая тучи пеших и конных ратников, движущихся в разных направлениях. Поначалу Васька оставил свои надежды: искать здесь нескольких малознакомых людей – всё равно, что искать горсть песчинок, брошенных в пустыню. Он пустил коня шагом, раздумывая, не повернуть ли назад, но повернул к истокам Смолки, за которой строился полк левой руки. Конь, отдохнувший ночью, ступал танцующим шагом. Они ещё привыкали друг к другу, конь и всадник... Когда подарили ханского жеребца Боброку, тот растрогался, отдарил своим Орликом. У Хасана собственный четвероногий любимец; Боброков конь достался Тупику. Скакун – знаменитый, испытанный в битвах; Васька сомлел от подарка, хотя всё ещё жалел своего рыжего, убитого в Диком Поле. Оттого особенно обрадовало, что и нового коня тоже звали Орликом. Буроватый и тёмно-гривый, он – похож на молодого царя птиц, лёгок, бесстрашен у препятствий – то, что требуется в сече. Правда, излишне горяч, не бережлив на силу, которая в нём так и кипит – на княжеских овсах выкормлен, сытой медвяной выпоен. Дорогой конь, и Ваське недёшево станет его содержание – не губить же Орлика одним травяным кормом, да и Дмитрию Михайловичу тогда не показывайся на глаза. Каков – новый скакун в дальних набегах, Васька не мог сказать, но стремительная стать, сухая голова, крепкие бабки тонких ног, втянутый плоский живот и ровное дыхание говорили, что и выносливости ему не занимать – вот только немножко сбить горячность. Со временем Васька сделает из Орлика такого коня, какой нужен ему. Важно, чтобы гнедой сразу полюбил нового хозяина, доверился его власти всем своим звериным существом, и потому рука молодого сотского часто ласкала шею Орлика, подносила к его губам то посолённый ломоть хлеба, то кусок медовой лепёшки, добытой у товарников, взнуздывала или стреноживала коня. Васька и ночами проведывал Орлика, гладил, говорил ему ласковые слова, а конь тёрся мордой о его плечо, дышал в ухо. За четыре дня Тупик приучил коня так, что тот под седлом повиновался не только шенкелям и шпорам, но и по движениям всадника угадывал его волю.
Конные сотни полка левой руки Тупик миновал рысью, лишь перед ратью пешцев поехал шагом, всматриваясь в лица. Опасаясь просмотреть нужных людей, крикнул:
–С московской земли есть ли ратники?
–А мы нынче все – таковские! – гаркнул рябой десятский в кожаной, обшитой железом шапке и дощатой броне. – Ты-то из Литвы, што ль, боярин? Коня не у Ягайлы часом свёл? – уж больно хорош.
–Ты-то у кого свёл? – усмехнулся Тупик.
–Мне, боярин, конь от тятьки с мамкой достался, всю жизню носит – овса не просит, и не надобно ему ни пойла, ни стойла, утром встанешь – уж он под тобой, без седла, без узды унесёт хошь куды, – скаля щербатый рот, мужик похлопал себя по коленкам под шутки ратников.
–Гляди, кабы не споткнулся твой рысак, когда лататы задавать будешь.
–Э-э, боярин, четыре ноги скорей сыщут камень або яму, нежели две, так ты уж зорче мово на землю поглядывай... А московских пряников поспрошай в большом полку, там, слышно, твои земляки ими кашу заедают. У нас же окромя сухарей лишь ярославские колёсья, да можайские веники, да тарусские валенки, и те из коровьей шерсти.
Тупик и рад бы дальше пошутить с десятским, да рать велика, и плохо шутилось после бессонной ночи. Тронул коня шпорами, поскакал вперёд, но из-за фланга полка навстречу вывернулся маленький сухощавый боярин на худой, высокой, рыжей, в белых чулках кобыле, басом громыхнул:
–Кто – таков? – и вперился тёмными глазками в коня Васьки.
–Сотский великого князя Тупик. А ты – кто?
–Воевода Мозырь. Слыхал? Государь, што ль, сюды едет?
–Того не ведаю. Знакомых вот ищу, с-под Москвы. Говорят, в большом – они?
–Делать те неча, – проворчал воевода и затрубил своему войску. – Ровнее, детушки, ровнее один к одному!.. Лука, чёрт! Пошто твои десятки провалились, куды смотришь? По знакам ставь людей! – Он тыкал плетью в направлении бунчуков, обозначающих фронт полка.
–Ты б, воевода, велел на берег Смолки-то бурелому навалить: татар придержишь, легче отобьёшь, – крикнул Тупик. – А то место там слабое, я обсмотрел.
–Стратиг! – Мозырь кольнул Ваську насмешливым взглядом. – И пошто государь тя в сотских держит?
Воевода понужнул свою костистую кобылу, Тупик поехал в другую сторону, думая о том, что про бурелом надо сказать государю или Боброку, если встретятся. Этот сморчок, конечно, не послушает сотского, а государь мнение своих разведчиков дорого ценит. Васька понимал, зачем русская рать упирается крыльями в берега овражистых речек; опытный глаз его видел и то, что Смолка в своём истоке – не слишком надёжное прикрытие от ордынской конницы...
К левому краю большого полка он подъехал, когда воевода Тимофей Волуевич перемещал сюда из центра две тысячи ополченцев покрепче – как велел Боброк. Васька разминулся бы со звонцовскими ратниками, да его окликнул боярин Илья Пахомыч. Всё же хорошо быть знаменитым в своём войске. Едва обменялись восклицаниями, Илья позвал:
–Десятский Таршила! Таршилу – ко мне! – И, пропуская мимо своих ратников, спросил: – Чай, о зазнобе сведать примчался? Так она – здесь, в войске.
Васька не успел смутиться, а уж встревожился:
–Ты што, Илья?!
–Да не ратником, не боись, – боярин смеялся над испугом разведчика. – В лечебнице – она, у деда Савоськи. Мы с Таршилой повязать её хотели, штоб в Коломне осталась – куды там! Всё одно, говорит, убегу. Глаза просмотрела, небось, тебя ожидаючи.
Удивление и испуг заглушили Васькину радость. Дарья – здесь, на берегу Дона, в войске, которое вот-вот примет удар врага?! Боброк говорил, что в давние времена в войске славян находились женщины и дети, и в боях они нередко становились рядом с мужчинами. Он видел женщин на стенах осаждённых городов, но там деваться некуда, а в таком походе место ли девице? И свои-то обидеть могут – народ всякий собрался, – что же говорить, коли враги прорвутся в лагерь!
–Будь здоров, Василий, заглядывай к нам, коли досуг! – Илья погнал лошадь вслед за своими, оставив Тупика наедине с подошедшим Таршилой. Дед поклонился сотскому, Васька соскочил с седла и обнял.
–Прости, отец, не признал тебя в тот раз, а вернее того, не разглядел.
–Будто я тебя в чём виню, Василей, – старый воин улыбался. – Слышали мы о твоих делах, и жалею я, што друг мой Андрюха не дожил до сего дня – счастье такого сына иметь.
Тупик спросил, не знает ли Таршила, где находится войсковая лечебница, тот указал на лагерь, раскинутый в низине между холмами и дубовым лесом над Непрядвой.
–Там, в лагере – они. Юрко, наш звонцовский, утром к жёнке туда бегал. Подруги – они: его жёнка с моей Дарьей, водой не разольёшь – вот и Юрко свою не приструнил, тоже пошла с войском.
–Так Дарья – твоя внучка?! – удивился Тупик, радуясь, что у девушки, оказывается, есть такой покровитель и что она – не одна в лагере среди мужиков.
–А ты думал, она уж – совсем неприкаянная? Гляди, кмет! – Таршила, смеясь, погрозил пальцем. – Не гляну, што ты – сотский, за баловство и плёткой по-отцовски приласкаю.
–Эх, Таршила, да я за неё...
–Ладно, Василей, пора мне. И ты поспешай – извелась ведь она, горемыка, я уж Юрко велел сказать, што живой – ты. Государь-то велел подарить ей рясу жемчужную за смелость – она те сама всё обскажет. Да смотри, не проворонь её, рубака. Там к ней один молодец всё наведывается, глянулась, видать. В плечах – сажень, кулаки – по полупуда, да из бывших ватажников, отчаянный.
–Ничё, с разбойником как-нибудь слажу, вот с государем сладить – то задачка. – Тупик засмеялся, подавляя вспыхнувшее чувство ревности.
–Савосе поклонись, да захвати от него, што он сулил мне прошлый раз, – крикнул Таршила вслед Тупику.
Знакомые отроки пропустили Ваську в лагерь, защищённый рогатками и повозками, они же указали ему полотняные шатры лечебницы. Издали заметив среди шатров женщин, Тупик спешился, постоял, успокаиваясь, потрепал шею Орлика, потом пошёл к коновязи. Женщины куда-то исчезли, из одного шатра долетал голос старого лекаря, прерываемый стонами. Васька откинул полог, в полусумраке увидел на ложе из травы и веток четырёх мужиков; в сторонке над стонущим человеком хлопотали две женщины, старый лекарь Савося и его помощник – угрюмый рукастый бородач.
–С Богом, Гаврила, – проскрипел старик; Гаврила что-то с силой рванул на себя, Тупика оглушил вопль, но тут же послышалось дребезжание лекаря:
–Ин как ладно! Ты же орёшь, будто порося, – зря мы те ковш браги выпоили, олуху. Часа не пройдёт – руби своей шуйцей хошь дрова.
Васька увидел белое, в поту лицо парня и понял: вправляли руку. Одна из женщин в тёмном до пят сарафане распрямилась, обернулась и заслонила лицо рукавом.
–Ой! Василий Андреич!..
Из-за плеча Дарьи на Тупика с любопытством смотрели глаза, похожие на те, что звёздочками прокатились сквозь его душу в Орде, но теперь Васька понимал: он тех глаз и не заметил бы, окажись там поблизости вот эти, прикрытые загорелой ладонью.
