Текст книги "Поле Куликово (СИ)"

Автор книги: Сергей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 71 страниц)

–Ты от них допытался признания?

Авдей икнул, вытаращил глаза и, наконец, нашёлся:

–Тысяцкой – я, город – на мне, народ валит, в делах каждодневно – где уж мне с каждым лазутчиком?..

–Значит, много ты их, лазутчиков, поймал?

Авдей икнул, утёрся рукавом собольей шубы – он прибыл к князю в полном боярском облачении, несмотря на жару.

–Слышал я, тебя Авдеем-бездеем кличут. Думал – для складу, ан нет, правда тут – немалая. Где – твой помощник Бастрык с иконой, что у татар отняли?

–Государь! Вот те Христос, никакой иконы не видел!

–Золота татарского тоже не видел?

Авдей покрылся потом.

–У меня оно – на войско думал отдать...

–А ты говорил – всё золото вернули татарам, – бросил Дмитрий князю Мещерскому.

–Мог ли подумать, государь, што тысяцкий!..

–Вот она, и к нам сия зараза приползла. Против неё только один способ хорош – руки рубить!

–Государь, вот те крест – на войско взял...

–Да, бояре, просмотрел я здешнего градоначальника. Коли хозяин – бездельник, в его огороде любые поганки произрасти могут. Вот они и завелись у Авдея-бездея. Да ещё и руки у тебя – нечисты. Оно ведь – одно к одному... Молчи! Кабы ты татарами занялся, не вышло бы столь позорного и преступного дела. Мыслимо ли? – в войну с Ордой приходит в город отряд татар, а градоначальник поручает их десятскому стражи! И воеводе – ни слова.

Тысяцкий молчал, утираясь рукавом шубы.

–В иное время узнал бы ты, Авдей, всю тяжесть моей руки. Ибо бездействие начальника – преступление. Ныне же сдай службу. Станешь простым ратником в ополчении.

Авдей вскочил и сорвался на вой:

–Государь, помилуй! Я – твой боярин служилый, волен я уйти с твоей службы, когда захочу...

–Не волен, боярин! – отчеканил Дмитрий. – Ибо на Русской земле живёшь, дышишь русским воздухом, пьёшь русскую воду, ешь русский хлеб, пользуешься трудами русского мужика. Без этого ты – грязь. А служить я тебе велю Русской земле. Честно отслужишь – вотчину за тобой оставлю. Нет – отберу, и тебя предам суду. Ступай. Нынче же стань в ополчение.

Потупясь, молчали бояре. Фома пристально смотрел на великого князя.

–Фома, – оборотился к нему Дмитрий. – Коли уж ты встрял в это дело, поручаю тебе и Бастрыка. Надобно его сыскать. Может, мы тут напраслину на него возводим.

–Государь...

Фома осёкся, потом заговорил:

–Сан – на мне, государь. Так уж вышло – не расстрижен доныне. Вечор был у епископа Стефана. Просил: хочу в рясе, с крестом в руке стать в битве. Дозволил...

Дмитрий покачал головой и рассмеялся:

–Ай да православная церковь! Попа в разбойниках пятнадцать лет держала и греха в том не видела. Вот бы чьё житиё-то составить: святого разбойника Фомы Хабычеева!

Бояре тоже посмеивались.

–Ну, какой ты – поп, Фома? – спросил Боброк. – Ты же – разудалый атаман. Тебе бы казаком сидеть на порубежье али начальником воинской сторожи. Иди на службу к нам, сотского я тебе сей же час обещаю. А там до боярского чина не далеко.

Фома, однако, оставался строгим, бояре тоже посерьёзнели.

–Не сердись, отче, на наши шутки, хотя в них – немало правды, – сказал Дмитрий. – Помню я твою беду, помню, как по Руси ходил со словом, народ против Орды бунтовал. И то мне ведомо, что ты в жизни курчонка не зарезал, да и в твоих набегах ни единый человек не убит, кроме ордынцев да иных наших врагов. И твоё желание с крестом в руке умереть на поле брани уважаю. Но ещё нужен ты мне как воинский разведчик. Станем лицом к лицу с Мамаем – надевай рясу. А пока делай, что велю.

Не для Фомы – для бояр говорил всё это князь: пусть знают, что не душегуба он пригревал под своей рукой, но витязя добра и справедливости, тайного воина Москвы, который ежедневно рисковал умереть в петле или на плахе, как разбойник...

Когда остались Бренок, Боброк, Серпуховской и другие самые ближние, Дмитрий облокотился на кленовый стол, посмотрел в лицо каждого и произнёс:

–"Сто и пятьдесят тысяч... Поздно осенью, когда замёрзнут реки... Держи войско и не распускай до весны. Ясак не поможет..." Что скажете, воеводы?

–Я думаю, – сказал Боброк, – враг не стал бы уговаривать нас держать войско до весны.

–И я так думаю. К тому же мы от верного человека знаем, что Есутай ушёл от Мамая не по добру... Сто тысяч ордынцев и пятьдесят – союзники, число тоже совпадает с нашим. Ягайло и Олег – то само собой. И требование старой дани – лишь предлог. А вот эта новость немаловажная для нас: хотел Мамай зимой пройти по Руси. Летом он боится с большим-то войском застрять в наших болотах и реках. Да мы его ждать не станем. Завтра после смотра – в поход. Вельяминов подождёт у Лопасни, Ольгердовичей мы направим ближе к Непрядве – пусть они Ягайлу ещё попридержат вдали от Мамая. И чем скорее мы пойдём, чем дальше от нашей земли перехватим Мамая, одного, без союзников, тем – лучше.

–Ясно, государь, – за всех сказал Бренок.

–Теперь – в лагерь, к своим полкам. Отныне и до конца похода князья и воеводы – там, где – войско.

Тихое, в туманце, вставало утро над Коломной. Дмитрий плохо выспался, но его возбуждение не проходило. Вчера он даже словом не обмолвился перед воеводами о своей готовности к двум решениям, но то и другое держал в себе, и только смотр оставит одно. Нетерпение погнало его от заутрени в поле, хотя войска ещё только строились.

Миновали посад, уже докатывался гул, и снова волнение пронзило его существо до холодка в пальцах – на крутобережье Оки, по всему Девичьему полю, стояли войска...

Когда Дмитрий с дружиной появился перед полками: волны прошли по рядам красных щитов. Тысячи голов повернулись к нему, и снова, будто сверкающая рябь прошла по стальной глади. Солнце разгоняло туман. Его лучи высветили все цвета войска, и Дмитрию в полной красе предстала русская рать.

Полки выстроились в том порядке, в каком предстояло им двинуться в поход. На правом крыле посотенно сомкнул конные шпалеры сторожевой полк – пять тысяч боярских детей со слугами, одетыми в воинскую справу. Служилые люди великого князя, профессиональные воины, большинство которых ещё в детской люльке играли ножнами отцовских мечей. Выросшие под звездой войны, они закалились в битвах с врагами Москвы – молодая и организованная сила нарождающегося государства. Ей предстояло ещё занять в нём главенствующее положение, уничтожив старых бояр или отодвинув их на задворки. Все боярские дети, как один, – в железной броне, на добрых конях, с полным вооружением конного витязя. И их слуги мало уступают господам. Разве только нет дорогой чеканки на оружии да не в тонкие сукна, шелка и аксамиты наряжены, а в холщовые порты домашней работы. И главное оружие слуг не меч, но дальнобойный лук или самострел.

За сторожевым полком, опираясь крыльями на тысячные конные рати, в десять шеренг стояли пешие – прямоугольник полка правой руки. Сильные боярские дружины на боевых лошадях, пожалуй, даже превосходили вооружением и яркостью войско служилого дворянства, они составляли главную силу полка правой руки, но взгляд Дмитрия притягивали пешцы. Длинные красные щиты, видом напоминающие человеческое сердце, до подбородков скрывали рослых воинов первого ряда! Лес длинных копий возвышался над сверкающими еловицами шлемов, бисерный кольчужный блеск бармиц смешался с белизной холщовых рубах – не все здесь имели железную броню, – и солнце стекало на плечи ратников по зеркальным лезвиям отточенных топоров и секир, перемешанных с копьями. За полком правой руки, чередуя пешие и конные тысячи, червенел щитами, сиял шлемами, белел рубахами и лаптями, сверкал калёной синью копий и топоров большой полк, врастая дальним крылом во фланг полка левой руки. А в дали, где кончалось Девичье поле, квадратной скалой стоял конный полк Дмитрия Ивановича, и его ряды терялись за окоёмом. Вместе с пятитысячным полком князя Владимира Серпуховского, поставленного Дмитрием во главе этой силы, он станет засадным полком – главным резервом русского войска.

Завидев Дмитрия, старый князь Фёдор Белозёрский отделился от строя большого полка на вороном белогривом и белохвостом коне, горячем и лёгком, развевая суконный малиновый плащ-корзно, пронёсся перед воинскими рядами, сорвал с головы золочёный шелом, уронив на плечи серебряные кудри, взмахнул рукой, и по полю разнёсся его богатырский голос:

–Великому Московскому князю, государю великой Руси, Дмитрию Ивановичу – УРА!

На миг замерло войско, услышав из уст Белозёрского клич, похожий на боевой клич монгольских туменов, но произнесённый по-русски, а в следующий миг содрогнулась земля, небо раскололось и даже кони присели.

–Ура-а-а!..

От сторожевого полка, через тысячи воев полков правой руки катился к дальнему флангу потрясающий душу воинский клич русских ратей, встречался с тем же кличем и возвращался обратно, вырастая. Этот клич предстояло услышать врагам Руси во всех грядущих битвах...

Великий князь почти не задерживался перед рядами дворянских и боярских дружин – готовое войско, он знал его хорошо. Дмитрия притягивали пешцы, особенно ополченцы – крестьяне и посадские люди, вышедшие на битву вольной охотой, сами себя снарядившие в поход. Он расспрашивал начальников сотен и тысяч – кто и откуда, – осматривал самодельные мечи, луки, секиры и копья, хвалил, если слажены добротно, хмурился, когда оружие казалось ему слабым, приказывал Бренку брать на замету такие отряды. Воеводам предстояло распределить имеющийся запас оружия так, чтобы на каждый десяток было не менее трёх воинов в железной защите и с надёжным оружием. Боевой длинник не должен иметь рыхлых звеньев. Лучшие кузнецы князя продолжали работу.

Вот, смыкая ряды с общим строем полка, стоят сотни три мужиков, – видно, из одного края. Холщовые рубашки и липовые лапти, деревянные щиты, обшитые кожей, у иных – "кольчуги", связанные из жёстких посконных верёвок, армяки и шапки, набитые пенькой, – защита от стрел, в руках большинства – рогатины, топоры, сулицы и ослопы.

–Откуда воинство?

–Рязанцы, государь, – ответил широкоплечий ратник с тяжёлыми тёмными руками, вооружённый получше других.

–Кто привёл?

–Я, Клим-кожевник, да вот Кузьма ещё дружину набрал, – он указал на чернобородого мужика, не отрывающего взгляда от князя. – С Дона он прибёг, с Ордой уже переведался, сынишку потерял.

Словно дрогнуло что-то в глазах великого князя.

–Спасибо, рязанская земля. От Москвы спасибо...

Ещё отряд на особицу – сотни полторы крепких, по-городскому одетых ратников, хорошо вооружённых, со смелыми взглядами.

–А вы – чьи?

Стоящий впереди седовласый воин ответил:

–Новгородский старшина Иван Васильев с сыном да охотниками – Фомой Крестным, Дмитрием Завережским, Михайлой Пановляевым, Юрием Хромым и другими товарищами. Ещё ушкуйник Жила с ватагой к нам пристал. Пришли на твой зов, государь.

–И тебе спасибо, Великий Новгород. Прислал-таки своих орлов, вопреки толстосумам.

Порадовало Дмитрия, что нашлись в большом полку и тверичи, и нижегородцы, и люди с литовских окраин. Пришли – не побоялись навлечь немилость своих господ. А в войске – каждый дорог.

Перед тысячей Ильи Пахомыча государь снял шлем.

–Дай, Илья, поцелую тебя. Такой отряд готов на княжескую службу принять хоть ныне. Мужик ты – покладистый, не думал, что сумеешь тысячную рать так взять в руки.

Боярин улыбнулся:

–То не я один, государь, постарался. Спасибо моим помощникам, – и указал на Фрола, Таршилу, других сотских и десятских.

Дмитрий обнял старого воина, увидел слезу на его глазах и укорил:

–Ну-ну, Таршила! Разве такому рубаке пристала сырость? А твой Иван, считай, ныне впереди нас: тот десяток ворогов, что он положил на Пьяне-реке, уж не станет в войско Мамая.

–От радости я, государь. Довелось тебя увидеть, доведётся ещё послужить тебе.

–А ты не переставал служить мне, Таршила, по ним вижу. – Князь кивнул на звонцовских ратников, задержал взгляд на Гриде и огненно-рыжем Алёшке.

Боброк проверял закал топоров и сулиц, взял у Юрка чекан, соединяющий в себе боевой топорик и молот, коротким ударом разрубил поданную отроком стальную пластину, спросил:

–Чья – работа?

–Его, – боярин Илья указал на Гридю. – Мой, звонцовский.

–После похода, боярин, привезёшь его в Москву со всем семейством, поселим в кузнецком ряду. В Звонцы подыщи другого мастера, – так сказал, словно не сомневался, что и хозяин, и его кузнец вернутся с битвы. – Бренок, взял бы ты на замету, это ведь – по твоей части. А тебе, мастер, спасибо. Задержишься в Коломне с другими кузнецами и бронниками на три дня, кое-какое оружие подладите. Догоните нас на конях. Теперь же ступай к кузням.

Гридя закашлялся и пробормотал:

–Да ить я што?.. Сына б со мной, молотобойца?.. Можно ль?

–Можно, – Боброк улыбнулся. – Научи его своему делу.

–Государь! Батяня! – заговорил Николка, испугавшись, что его могут оставить в Коломне. – Пусть дядя Роман пойдёт, он не хуже мово куёт. А ходить ему тяжко, хромой же...

–Хромой! – удивился Боброк, разглядывая насупленного мужика, опирающегося на копьё. – И ты на битву собрался?

–Ничего, государь, руки – при мне, устою.

–Э, нет, на одной ноге против татарина не устоишь. На коне держишься, конь есть?

–Конём и спасаюсь.

–Скажи начальнику конной тысячи, чтобы он зачислил тебя. Кого кузнецу брать в помощники, решит он...

Дмитрий Иванович уже прошёл к муромчанам. Осматривая конных ратников, вдруг вспомнил своё и спросил, улыбнувшись:

–А что, мужики, не найдётся ли у вас бурого жеребёночка, муромского? Мой Васька просил.

–Государь! Вернёмся из похода, мы ему из села Карачарова пришлём точь-в-точь как у Ильи Муромца был. Пусть твой сынок растёт богатырём не хуже отца.

К окольничим князя подошёл новый коломенский градоначальник, чем-то взволнованный. Дмитрий закончил смотр отряда, спросил, в чём – дело. Боярин сообщил, что в городе – высокий посол от Мамая, ждёт государя в детинце.

–Подождёт, – бросил Дмитрий, однако ускорил объезд полков: посол от врага в такой час – не шутка. Осмотрев свой полк, сведённый с полком Владимира, поворотил коня к середине рати. Впервые за последние недели потаённая тревога не плескалась в глазах московского князя, их блеск напоминал блеск воронёной стали.

–Счесть надо ратников. Родина должна знать, сколько их было.

–Считаем, государь, – сказал Бренок.

–Конной силы столько и не ждал.

–Можно спешить иные тысячи, – сказал Боброк. – Наши конники и пешими драться горазды – тому учили.

–Мало пешей рати, – повторил Дмитрий.

–От Вельяминова прибыл гонец, – сообщил Бренок. – Он ведёт десять тысяч пешцев.

–Так ли?

–А зачем нам выдумывать? Натужилась Московская земля – экую силищу родила!

–Ну, дай Бог. Коли так, спешивать никого не придётся, да и конной силы убавлять бы не хотелось.

...Снова катилось над полем и гладью Оки "ура!", когда скакал Дмитрий перед фронтом войска обратно. И, кажется, только теперь, прикоснувшись душой ко всей рати, к каждому её полку, Дмитрий начинал ощущать силу, что вывела на это поле Русская земля. Он привыкал к чувству этой силы со счастливым испугом, – казалось, видит сон и боится пробуждения, которое унесёт желанный образ. Сказал Боброку:

–Полки не разводи. Ждите.

Боброк кивнул.

Ордынский посол ждал в княжеской палате детинца. Встал навстречу, отвесил поклон. Дмитрий помнил этого рослого мурзу, уже немолодого, похожего обличьем на Чингисхана, каким рисовали его в восточных книгах. "Принц крови", сильный и знатный наян, владелец крупнейшего в Орде улуса – вон каких послов стал направлять Мамай к московскому князю!

–С чем пришёл, хан? – спросил Дмитрий.

–Спроси лучше – за чем? За ответом пришёл. Что ты надумал, князь? Войско, говорят, привёл в Коломну?

–Моё слово вы слышали, иного не будет.

Хан, казалось, смутился – не такого ответа ждал. Но вот его жёлтые глаза блеснули.

–У вас, русских, говорят: худой мир – лучше доброй ссоры. Разве ты не желаешь мира с повелителем Золотой Орды?

–У нас говорят и по-другому: сердцем копья не сломишь, покорством врага не вразумишь. Пусть Мамай вернётся в свою степь, распустит тумены – тогда получит он ту дань, что я платил до сих пор. Говорю последний раз: разорять Русь для Мамая не стану, в вечное рабство не выдам ему по доброй воле ни одного человека.

–Князь! Ты боишься разорить своё государство большой данью? А подумал ли ты, на какое разорение толкаешь его своим упрямством? Я – уже немолод и не хочу войны – мне-то она ничего не принесёт, кроме лишней тряски в седле. Но Мамай – не я. Он зальёт твою землю кровью, покроет пеплом. Рад будешь воротить слово, но когда говорят мечи, слова теряют значение. Разве ты не знаешь Мамая? Он может сделать даже то, чего не сделал Батый, – истребит твой народ поголовно. А согласен ли твой народ оплатить подобной ценой упрямство своего правителя? Ты спросил его, прежде чем произнести последнее слово перед властелином Золотой Орды?

–Ты хочешь знать волю моего народа? Иди за мной, посол.

Дмитрий повернулся и зашагал к двери, хан посмотрел ему в спину и заспешил следом.

Князь пересёк площадь перед теремом, по деревянной ступенчатой лестнице стал подниматься на стену детинца. Посол догонял его, за ним спешили бояре и мурзы.

Открылись посадские улицы, далеко разбежавшиеся от крепости, сверкнула Ока синей водой, и Москва, притенённая сосняками, катила в неё зелёную воду. Синели приокские леса, широко, до горизонта расступаясь над левым крутобережьем Оки. И там, на этом поле...

Хан вздрогнул, прикрыл глаза.

–Не может быть...

–Я спросил мой народ, – сказал Дмитрий. – Читай его ответ на этом поле.

–Не может быть!

Узкими жёлтыми глазами хан всматривался в прямоугольники конных и пеших ратей, слитых в один гребень, похожий на вал в океане, поднятый штормом в солнечный день, вал нежданный и оттого особенно страшный. Хану показалось – земля, где полтораста лет назад на снегу, истоптанном копытами, чёрном от пепла сгоревшего города, красном от застылой крови, валялись трупы мужчин, стариков и грудных младенцев, где кричащие женщины и дети волоклись на арканах, где потом ещё много раз в долгие зимние ночи после набегов лишь бездомные собаки плакали на пепелищах, – земля, накопившая невыносимую боль и обиду, вздыбилась и родила этот вал из людей и железа. Хану стало страшно. Хан уже видел, как двинулся этот вал на кочевые степи, втягивая, усмиряя, поглощая в своём движении человеческие водовороты бесчисленных орд, которые веками питали силу восточных завоевателей. Хан отступил от Дмитрия на шаг и поклонился в пояс.

–Великий государь! Дозволь мне поспешить к Мамаю? Я передам ему твоё последнее слово.

–Спеши, посол. Мамай может опоздать.

Дмитрий не видел, как ордынцы сошли со стены и, отказавшись от трапезы, седлали коней и выезжали из ворот детинца. Дмитрий смотрел в поле над крутобережьем Оки, чувствуя себя уже неотделимым от той силы, что вздыбилась там до окоёма в ожидании его слова.

–Государь...

Он обернулся. Перед ним стоял среди бояр старый знакомец – поседелый в битвах сотский Никита Чекан.

–Государь! Меня прислал князь Дмитрий Михалыч Боброк. Он велел сказать: здесь, на поле, стоит пятьдесят тысяч войска.

–Что?!

–Пятьдесят тысяч – здесь, на поле.

Дмитрий оборотился назад, круто, резко. Бесконечная живая стена пошевеливалась на равнине; он видел войско, какого не видел до него ни один русский князь, но лишь услышав его число, Дмитрий понял, как оно – огромно. Именно с таким числом русской рати он заранее решил выступить против кочевой степи.

–Пятьдесят "тысяч", или пятьдесят тысяч воинов?

–Пятьдесят тысяч воинов, государь. Здесь, на поле.

–Не может быть, – сказал князь.

Но они стояли перед ним, вооружённые, сведённые в полки, готовые к бою. Пятьдесят тысяч русских воинов! А ещё шли новые отряды к Коломне, и, казалось, он слышит поступь десятитысячного московского полка где-то у слияния Лопасни с Окой, и марш русско-литовских ратей дальше на западе.

–Никита, ты помнишь?..

Старый воин утёр глаза рукавом, и Дмитрий увидел – даже вечно холодные глаза князя Владимира затуманило.

–Никита, что ты, Никита Чекан?

–Государь, старые воины плачут только от счастья. Мне – шестьдесят. Твоему деду отроком стремя подавал, и уже тогда ждал сего часа. Сорок лет ожидания для человека – много, государь. А народ сколько ждал!

В церкви Воскресения зазвонил колокол, и гуд поплыл окрест. Бренок напомнил:

–Дмитрий Иванович, пора.

И прежде чем смыло дымку с глаз князя, прежде чем сойти со стены крепости, Дмитрий ещё раз обернулся к полю, где стояли войска, и ближние бояре услышали:

–Спасибо за всё, Русская земля...

КНИГА ВТОРАЯ

БИТВА

I

В начале сентября Мамай поставил свой шатёр на пологом холме в излучине речки Красивая Меча, в двадцати пяти вёрстах от слияния Непрядвы с Доном. Он шёл быстро, и теперь давал отдых лошадям; к тому же его союзники находились далековато от условленного места встречи, а Мамай считал – не честь ему будет ждать литовского и рязанского князей, пусть они подождут повелителя Золотой Орды. Сухие, знойные дни сменились влажными и прохладными, с севера часто наползали отары облаков, временами моросило, по утрам над водой долго стлался туман, увязая в зарослях камыша и ольхи, – казалось, красавица речка прятала лицо от пришельцев и под утренним ветерком цеплялась зелёными руками за края пуховой фаты.

Мамай часами сидел на холме, набросив поверх кольчуги стёганый халат, и слушал, как в тумане всхрапывают кони, чавкает ил и чернозём под сотнями копыт, плещет вода, гукают и пересвистываются табунщики. Холодок прогнал кровососов, после пятидневного перехода ордынские кони в одни сутки до черноты оголили правый берег Красивой Мечи, теперь их перегоняли на левый, на разнотравье, вызревшее к осени. Ветерок, наконец, скомкал, сорвал туманное покрывало с реки, в живой зелёной оправе её берегов обнажились тёмные язвы – следы табунов, прошедших бродами, вороны слетались на эти язвы, каркая, мешая думать.

О том, что Дмитрий выступил из Коломны с большим войском на запад, Мамай знал, и другого не ждал от своего врага. Не пойдёт же московский князь в донскую степь, где хозяйничает Великая Орда! Дмитрий, конечно, думает прикрыть всей силой самый короткий путь на Москву – через Тулу и Серпухов: так поступил бы всякий государь и полководец. Однако скверную шутку сыграл с повелителем Орды его военный союз с рязанским князем. Рязань оказалась невольным щитом для московского ополчения в дни сборов; так случается в бою, когда сильный воин хватает слабого противника и заслоняется им от мечей и копий. Олег, конечно, без вины виноват, и всё же он будет держать ответ – тем, что его полк Мамай первым пошлёт на русские же копья.

Не всему в рассказе Темучина поверил Мамай, хотя мурзы слово в слово повторили посла, однако же Мамаю приходили думы одна другой тревожнее. Откуда у Дмитрия – большая сила? Мамай знал от соглядатаев: ни новгородского, ни тверского, ни нижегородского полков у Дмитрия нет. Рязанский князь – в союзе с Ордой. Главная литовская сила – у Ягайло: его братья привести большого полка не могли. Значит, Москва посадила на коней смердов от старого до малого? Это, конечно, – не конница, лучше бы Дмитрий поставил мужиков в пешую рать, но всё же и мужика конного конём не объедешь. Его надо копьём ссадить на землю, а это – большая битва.

Один из великолепно задуманных Мамаем планов войны рушился ещё вдали от московских границ.

Мамай велел счесть московские полки на переходе, что оказалось непростым делом: конные заставы русов буквально подметали все дороги и тропы вблизи своего войска. Однако Мамай требовал всё новых вестей, хотя бы они добывались большой кровью. Союзники, наконец, зашевелились. От Ягайло прорвался связник, сообщил, что литовцы достигли Одоева в восьмидесяти верстах от Орды; полк рязанцев – не ближе, где-то между Пронском и Ряжском. Медлительность союзников всё больше раздражала владыку Орды, застарелый гнев, накапливаясь, доводил до мысли о разрыве союза и наказании Литвы и Рязани, душу разъедали подозрительность и ненависть. На последнем совете, уловив настроение повелителя, один из темников заметил:

–Они, пожалуй, боятся Дмитрия и обходят его за сто вёрст. Этак они скоро окажутся позади нас.

У Мамая после несчастья с дочерью дёргалось веко, и мурзам казалось, что он мигает кому-то за их спинами и оглядывались.

–Литва и Рязань забыли, кого им надо бояться, – пролаял Темир-бек. – Ты должен напомнить им, повелитель.

–Да! – Мамай мигнул, глядя поверх голов приспешников. – В нужный час я поручу это тебе и Батар-беку. Вы умеете помнить зло. Червяк жалости и корысти не подточил ваши души; я знаю: ни слёзы, ни золото не сделают вас мягче.

Не следовало бы теперь так отличать двух темников, принижая других, но Мамай не мог справиться с раздражением, и к тому же он метил в хана Темучина. Воротясь из Коломны, тот убеждал Мамая отложить поход на Русь, взять дань, на какую согласен Дмитрий, а потом постараться перессорить русских князей и нанести внезапный удар небольшой отборной силой.

–Сейчас – не лучшее время для войны, – повторял Темучин. – Сила Москвы – велика, но это – временная сила, завтра она истает. Пусть большие сборы закончатся для Дмитрия впустую, а когда он заплатит дань, его подданные станут спрашивать друг друга: зачем же нас отрывали от семей и жатвы, зачем мы зря проедали хлеб и мучили лошадей? Ведь князь всё равно заплатил дань. Дмитрий потеряет веру в народе и удельных князьях, враги станут потешаться над ним. Ты свалишь противника, не пролив и капли татарской крови.

–Разве для Орды меньше чести свалить врага ударом меча, внушить ужас данникам, показав нашу силу?

–Сила измеряется числом мечей. Ты же обескровишь Орду.

–Пусть так. Но я укреплю власть Орды.

–Власть и сила идут рядом, – Темучин смотрел в лицо Мамая жёлтыми немигающими глазами. – А может, ты боишься за собственную власть? Не бойся. Не время затевать в Орде усобицы, когда наши враги – так сильны. Мои друзья не хотели бы над собой ни Тимура, ни Тохтамыша. Отдай мне улус Бейбулата и все права, которыми он владел, – у тебя будет в Орде до конца дней союзник посильней Темир-бека.

Их взгляды встретились, у Мамая задёргалось веко, кулаки выползли из рукавов халата, захолодели на золоте подлокотников – он встречал своего посла, сидя на троне. Сдавленно прошипел:

–А твой шут, колдун, с кинжалом в моей юрте?..

Жёлтые глаза Темучина мигнули, лоб прорезала складка.

–Разве Темир-бек ничего тебе не сказал? Я послал в Сарай моих людей и велел им схватить бухарского купца, который продал мне этого шута. Купца скоро привезут, и ты можешь допросить его.

–Хорошо. – Мамай отёр со лба рукавом пот, не отводя от лица Темучина суженных глаз. – Когда купца привезут, ты получишь, что просишь. Но о войне ты судишь, как улусник, я же – повелитель Орды и останусь им. Поэтому забудь свои мысли и думай не о числе врагов, думай о силе твоего тумена...

Лишь на совете главных мурз войска, поглядывая в непроницаемое лицо рыжебородого чингизида, Мамай сообразил, что совершит непоправимую ошибку, передав новый улус и новые большие права хану Темучииу. Тот ведь и теперь – сильнее любого из царевичей, а тогда окажется недосягаемым и для повелителя Золотой Орды. Возвышая достоинство Темир-бека и Батар-бека, Мамай подумывал, кому из них отдать всё то, чем владел опальный хан Бейбулат...

Сидя на холме над Красивой Мечей пасмурным сентябрьским утром, Мамай снова возвращался ко всему, что прежде решалось сплеча, по первому желанию, а теперь не давалось. В тёплом халате повелителю было зябко. Сколько лишений изведал он в походной жизни! В зимней степи, бывало, не отворачивал лица от северного ветра, когда самые закалённые всадники не снимали овчинных масок. В седле под проливным дождём с презрением отталкивал руку телохранителя с непромокаемым халатом, показывая войску пример стойкости и терпения. От чего же теперь его знобит? Может, годы студят кровь? Или с годами удары судьбы ощутимее подтачивают физические и душевные силы? Почему прежде, когда рвался к власти, удачи шли навстречу, а теперь – беды? У дочери отнялись ноги, несмотря на всё искусство лекарей, верный Алтын погиб, Дмитрий вышел навстречу с огромным войском, союзники медлят – всё одно к одному, всё помнится, давит, злобит, лишает покоя. Будто душа Мамая – болото в такырах, куда дождевые ручьи непрерывно несут зловонную горько-солёную грязь. Даже бегство русского князя, за которого Дмитрий предложил Авдула и четырёх мурз, а с ним бегство нукера Хасана обернулось на позор Мамаю. Кто – он, этот демон в пурпурном плаще, не оставил ли друзей в Орде, какими шипами могут прорасти его следы? Тщетно пытался Мамай добиться вразумительных слов от мурзы Галея, тот лишь бил землю лбом, повторяя: "Повелитель! Хасан – гордый, он, наверное, сильно обиделся, что его посадили в яму и удалили из сменной гвардии". Болван! Сумел родить ублюдка, так сумей воспитать его ордынцем либо вовремя убей. Так нет – сплавил в чужие руки, и выросла пантера, готовая вцепиться в горло хозяина. Мамай догадывался, какого врага просмотрел со своими ищейками у себя под боком. От погони вестей нет. Авдула и четырёх мурз он всё-таки выменял на московского гонца, но и возвращение Авдула мало утешало. Никому, оказывается, верить нельзя, даже ближайшим нукерам. Только победа уничтожит его врагов!.. В который уже раз эта мысль приносит Мамаю облегчение. Кто знает свой путь, не должен отступать от него до смертного часа.

От Герцога прибыл начальник сотни с жалобой: всадники из касожского тумена ночью отбили скот, подаренный Мамаем фряжским наёмникам, а теперь уверяют, будто они приобрели его у татар за деньги.

–Чего же хочет Герцог от меня? – Веко Мамая подрагивало – злился, что пришлось-таки выдать наёмникам вторую половину задатка, опустошив войсковую казну.

–Вели касогам вернуть нам быков и овец, милостивый хан. Ведь они проявили неуважение к твоему приказу.

–Может, они доказали, что больше вас заслуживают моих даров? Вы – плохие воины, если не способны справиться с горскими разбойниками.

Фряг поднял голову и спросил:

–Милостивый хан дозволяет нам применить силу? Мы сегодня же нападём на их лагерь и уничтожим бродяг.

Веко Мамая задёргалось сильнее. "Коршунячье отродье! Я посмотрю на вашу храбрость перед полками русов. Это вам – не толпа янычар, не лигионы издыхающей Византии, не арабский "вечер потрясения", не разнаряженный частокол германских и франкских рыцарей, не стадо таврических разбойников. Вы узнаете, за что я плачу золото и серебро наймитам, досыта кормлю их свежим мясом!" Он сказал:

–Однако ваш начальник может обойтись без боя. У него теперь – довольно золота, чтобы купить мяса на всё войско. Ступай... Постой! – остановил он фряга. – Скажи Герцогу, пусть он пришлёт ко мне близнецов, о которых я спрашивал. Касоги вернут вам быков и овец, а воры будут наказаны по законам Орды.