Текст книги "Поле Куликово (СИ)"

Автор книги: Сергей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 71 страниц)

–Хорошо, что ты привыкаешь к московскому обращению. Но вот поручение самое главное: приглядись, каких товаров в Москве особенно много, а каких мало и на что особый спрос. В торговые ряды ходи чаще, всё записывай. Приглядывайся и к нашим, выспрашивай людей и последи, по каким ценам продают они свои товары и по каким скупают. Если они меняют цены, тоже записывай: когда, почему, велики ли их убытки и барыши при этом.

Вавила глянул в лицо консула, оно было непроницаемо.

–Да, за нашими тоже смотри. И что говорят в Москве о фрягах, запоминай. Как видишь, это – не в ущерб твоей службе великому болярину. Теперь скажи: с кем ты идёшь?

–Со мной – наёмный слуга.

–Возьми второго. – Консул открыл стальной ларец, отсчитал серебряные грошены, сверху положил два золотых цехина, сделал пометку в толстой книге, которая хранилась вместе с деньгами. – Считай это задатком. В своё время наш человек разыщет тебя... В слуги поищи татарина – с ним будет легче в Орде. Не найдёшь, возьми русского. Других не бери. Здесь попадаются опасные люди, у кого за душой ни Бога, ни хана, ни родины. Да ведь ты, видно, бывалый путешественник. Когда идёшь?

–Завтра. – Вавила не сомневался, что прикованный кузнец примет его помощь, и рассчитывал уйти в ту же ночь.

Роман застонал во сне, заскрипел зубами, Вавила привстал, заглянул в его осунувшееся лицо с морщинами возле глаз, которые не расправил даже сон, и поправил на спящем зипун. Потом прошёл на поляну, где паслись кони, удивился, как быстро они оголили широкий прогал в кустах. Надо поискать другую поляну, до вечера далеко. Поднялся по склону лога, осмотрел жёлтую степь, открытую во все стороны. Городские стада сюда не доходили, кочевники по случаю войны держались ордами и племенами – ни единой ставки, ни дымка вокруг.

Травянистая поляна нашлась неподалёку от первой, Вавила стал спускаться к ручью и заметил: в боярышнике, усыпанном жёлтыми ягодами, шевельнулось и замерло. Зверь!.. Вавила потянул из-за спины лук, из колчана – стрелу. Боярышник был густой, сероватое пятно едва различалось – зверь припал к земле, затаился, надеясь пересидеть опасность. Что – за зверь? Волк? Заяц? А вдруг вепрь? Спину обдало холодком – у него же ни рогатины, ни сулицы, а стрелой вепря лишь раздразнишь. Обычно в степи дикие свиньи не водятся, но кто знает, куда способен забрести секач-одинец приречными зарослями? Может, это даже бурый медведь подкрадывается к лошадям? Вавила опустил лук, стал на колено, вынул меч и кинжал, две запасные стрелы и положил рядом. Прицелился. Качнулась ветка, сбитая в полёте стрела лишь задела край тёмного пятна. Вавила схватил другую и замер от человеческого вскрика.

–Чего у тебя? – хрипловатый голос Романа обрадовал Вавилу.

–Да кто-то в кусту прячется, вон, в боярковом. Я думал – зверь, стрелял, задел вроде, а оно голос подало, человечий... Кто – там? – крикнул по-татарски.

Ответа не было. Мужики с приготовленным оружием приблизились к зарослям и остановились в изумлении: из кустов доносился плач, прерываемый всхлипами.

–Свят, свят, свят! – Роман начал креститься, Вавила, многое повидавший в своей жизни, опустил лук, сунул меч в ножны и приказал по-татарски:

–Выходи!

Неведомое существо не двигалось, всхлипы притихли.

–Придётся лезть, – сказал Вавила.

–Ты очумел? – зашептал Роман. – Вдруг там какая нечисть – нарочно подманывает? Сгинешь, да и я с тобой. Пошли отседова!

–Э, брат. – Вавила махнул рукой. – Я такое повидал, што ни в какую нечисть не верю. Кроме живого человека, плакать некому. Глаза бы только не выколоть... Да перестань ты реветь! – крикнул по-фряжски. – Говорю ж – не обидим, не разбойники – мы, сами боимся!

Плач усилился, тогда Вавила отвёл ветки, треща сушняком, царапаясь, цепляясь одеждой, полез в гущу. Тёмный ком приподнялся, и Вавила рассмотрел человеческую фигурку, одетую в длинный халат.

–Ой, мама! – раздался плачущий крик.

–Девка! Ей-Бо, девка!.. Стой, куды полезла – глаза выколешь! Православные – мы, не басурмане – смотри, крещусь.

Фигурка замерла, Вавила различил в сумраке зарослей блеск насторожённых глаз, положил крестное знамение.

–Ну, видала? Мирные путники – мы. Вылазь, не обидим.

–Ой, не верю! Ну-ка, ещё перекрестись, дяденька.

–Эко неверящая, ну, смотри! – Вавила начал креститься. – Выходи да расскажи, откуль ты взялась тут?

Она, всхлипывая, начала выбираться из своего убежища. С первого взгляда трудно было определить, сколько ей лет. Лицо – худое, голодное, давно не мыто, на щеках – царапины и потёки слёз, в растрёпанных косах застряли колючки татарника и трав, на плечах – порванный синий халат, но глаз Вавилы сразу приметил, что он сшит из дорогого шёлка, а несколько сохранившихся пуговиц – чернёное серебро. Да и мягкие сапожки на ногах – из зелёного сафьяна. В нём шевельнулась догадка и он спросил:

–Ты што, заблудилась?

Она затрясла головой, тронутая ласковым обращением, залилась слезами и сквозь рыдания выдавила:

–Дяденьки, не отдавайте меня опять в Орду, я домой хочу...

Вавила посмотрел на изумлённого Романа, вздохнул:

–Домой. А где – он, твой дом-то, хоть знаешь?

–Зна-аю... С-под Курска – мы, с брянской стороны, деревня Лучки...

–Вот и пойми: то ли с-под Курска, то ли с-под Брянска, а деревни, их кто как хочет, так и зовёт. Как же тебя в этакую даль занесло? Продали? Аль полонянка?.. Сбежала, небось?

Она согласно кивала всем его словам, глотая слёзы.

–Вот ещё заботушка нам. Ну как тебя по степи ищут?

Она заревела, Вавила – уже с досадой:

–Да перестань голосить! Кабы слёзы помогали, я бы только и ревел. И куда наладилась одинёшенька через Дикое Поле да в зиму глядючи? Из какого хотя аила удрала и давно ль?

–Я – не с аила. С ханского отряда убегла, когда сеча у них была ночью... Уже с неделю блукаю по степи.

–То-то – "блукаю"! И никого не видала, никто не гнался?

–Не...

–Коли так, ещё ладно, – может, не нужна ты им. Сколько же тебе лет-то? И давно ль в полону?

–Шашнадцатый минул... А в полону уж с месяц. Татары какие-то набегли, деревню пограбили...

–У неё стрела в спине, – заметил Роман. – Ну-ка, ближе...

Стрела, отброшенная веткой, пробила лишь халат и застряла в нём.

–Не болит, случаем?

–Чуток болит. – Она вцепилась руками в халат, из которого Вавила вытащил стрелу.

–Чего в одежку впилась? Экая стыдливая! Нашла где стыдиться. Сымай халат, рану надобно посмотреть да заклеить. Не то загноится – это похуже стыда.

Платье на ней было из мягкой атласной ткани небесного цвета, только измятое, выпачканное землёй и соком ягод, с изорванным подолом. Роман отвернулся, девушка сжалась, закаменела, Вавила, смущённый, с суровым лицом поднял сзади её сарафан, стараясь не смотреть ниже спины. Ранка-полоска оказалась неглубокой, но ещё кровоточила.

–Пошли к костру, там у меня есть снадобье. Да под ноги смотрите – надобен волчий язык аль подорожник. – По пути спросил. – Што же ты от человека в кусты кинулась?

–От кого же тут прятаться, коли не от человека?

–Ишь ты какая! А вот кабы тебя застрелили заместо зверя?

–Да всё бы лучше, нежель рабыней.

И снова удивился Вавила её взрослому суждению.

–Што ж, они тя били, насильничали? – спросил Роман. – Вона в шелка одета, хотя и рваные. В бегах, небось, и порвала.

–А нашто мне ихние шелка? В неволюшке-то? Я домой хочу. Может, мамка с отцом и братовья – живы. Они тогда в поле отъезжали. Убиваются, поди, – одна я у них дочка.

–Небось, у мамки этак не наряжали.

–Да што ты, дяденька, всё про наряды! Кабы тебя так-то из дому уволокли да продали!.. Хан, правда, молоденький был и добрый... Да кто его знает – в первый день добрый, а каков будет во второй? Вот кабы он – крещёный да повенчался со мной. А невольница – што? Она – как собака. Нынче приласкал, завтра – за порог выбросил, а то – своим табунщикам на утеху. Наслушалась я от полонянок, пока по чужой земле возили.

Роман и Вавила переглядывались, слушая её. У костра девчонка уставилась на котёл с остатками осетровой ухи.

–Погодь, сейчас подогреется. Пока твоей болячкой займёмся. – Подвинув котёл в горячую золу, Вавила достал из сумы пузырёк с клейкой жидкостью. Ни подорожника, ни волчьего языка им не попалось. Он отодрал от дубка кусочек коры, сорвал несколько листиков травы-горцы, приложил к ране, подержал, пока приклеится. Чтобы подавить неловкость, заговорил:

–Поди, только ягоду одну и ела в эту неделю?

–Ага...

–Далеко ж ты ушла бы, однако, на одной-то ягоде! Ночами холода скоро начнутся, и чем ближе к нашей стороне, тем сильнее.

–А мне бы лишь до первой нашей деревни, там бы побираться стала, аль работать нанялась до весны. Я и прясть, и ткать, и вязать мастерица.

–Ведаешь ли ты, мастерица, сколь их, вёрст коломенских, до русских-то деревень!.. Ладно, ушицы попьёшь малость, и больше не проси. Мы – не жадные, но после травы как бы живот у тебя не схватило. Вечером ещё дадим с сухариком. Коли добром сойдёт, завтра досыта накормим.

–Благодарствую, дяденька.

–Ну вот, приклеилось наше снадобье, заживёт – само отстанет. – Он опустил подол сарафана, набросил ей на плечи рваный халат. Роман отвёл коней на другую поляну, вернулся и сел рядом. Вавила смотрел, как их найдёныш дрожащей рукой подносит ко рту ложку, глотает с такой поспешностью, словно вот-вот отнимут, и, спохватясь, сказал:

–Будет, потерпи до вечера.

Она смотрела в котёл, исходящий ароматами осетрины, пшена и дикого лука, и Вавила отставил его.

–Што это за хан тебя купил?

–Не ведаю, дяденька, – там два хана было. Один старый, грозный, другой молоденький, меня ему и подарили фряги.

–Фряги?

–Ага. Меня в какой-то город везли с другими полонянками, а этот фряг и перекупил дорогой, сказал – в подарок хану, вот и нарядили... Старый-то велел меня молодому отдать. А ночью бой у них был, юрты горели, ордынцы ревели и секлись мечами, я и убежала. Слуга мне кричит, а я бегу... Всю ночь бежала, моченьки уж нет, а ноги будто сами несут. Стало уж развиднеться, чудится – кони сзади топочут. Кинулась в ложок, там ручей, трава высокая, камыш болотный. Спрятаться бы, а я – к воде, пью и не могу напиться. И тут вижу – большая нора в репейнике, да так ловко скрыта – её лёжа только разглядишь. В нору и забралась. Утро пролежала, топот слышала и голоса. А как встало солнышко, зверь и явился.

–Зверь?

–Ага. Чую – ходит-бродит около норы, ворчит на гостью незваную. Я стала его уговаривать: не сердись, миленький зверюшка, ненадолго я дом твой заняла. Он и притих, ушёл. Днём вылезла, напилась и опять в нору. Как стемнело, отыскала звёздочку, да и пошла домой...

Вавила улыбнулся и спросил:

–Как звали твоего хана, не знаешь?

–Акхозя, он мне назвался.

–Да ты не от Тохтамыша ли упорхнула, голубка? – изумился Вавила, наслышанный в Тане об ордынских правителях.

–Того не ведаю, дяденька.

Роман смотрел на спутника. Вавила сказал:

–Вот што, голубка, – язык не поворачивался назвать её дочкой после того, как видел обнажённую, – ты ложись под кустом и спи – нам всю ночь ехать.

Едва она отошла, Роман спросил:

–Правда, што ль, от Тохтамыша сбёгла?

–Похоже. Акхозя – его сын, он во всех походах с отцом. Говорят, молод, но отважен.

–Не уж хан этакую страшненькую сынку свому подарил?

–Ты – недоумок, что ль? Ну-ка, тебя, здорового мужика, выгони в степь на подножный корм, – через неделю на чёрта станешь похожим. А она ещё и ничего, вот как умоется да поспит – увидишь.

Роман буркнул:

–Тебе лучше судить – ты её не токмо с лица видал.

–Чего мелешь? – Вавила почувствовал жар на щеках.

–То-то гляжу – задрал ей сарафан сзади и прилип.

–Чума тебе на язык! – вскипел Вавила. – Я же толчёную кору да травку к ране приклеивал, их ладошкой прижать надо.

–Да мне што, жалко? Она уж, поди, семь раз не девка после полону. Довезём до первого аила – воротим татарам. А то – дать сухарей да вяленины, пущай идёт.

–Шутишь, Роман?

–С ханами не шутят, а ныне вся Орда – владения Тохтамыша. Коли у ево сына девка пропала, он велит кажную проезжую-прохожую досматривать. У них приказы разносят как ветром. Влопаемся – головы долой.

Вавила смотрел в тёмные глаза спутника, едва веря своим ушам.

–Ты уже забыл, как над тобой в полону измывались? Забыл, што за спиной твоей труп алана и тебя тоже разыскивают? Забыл, што ради твоей воли взял я на душу грех смертоубийства?

–Ты ж попутчика себе искал, – усмехнулся Роман. – Да я-то – человек, мужик, а она? Девка сопливая. Из-за неё головы класть?.. Ишь ты, ханшей стать не всхотела, шелка и бархаты ей нипочём! К маме побежала – на квас да на щи – вон мы какие! Коли царевичу да хану приглянулась, могла бы потом и своим порадеть.

–Не пойму я, Роман, недоумок – ты али зверь, коему своя только шкура дорога? Ошибся я в тебе.

Роман вскрёбся в бороду пятернёй и сказал:

–Не зверь – я, Вавила, и эту девку мне – жалко, а ещё жальче мне – своих девок. Дал мне Бог дочерей кучу. Старшая ребёнка ждёт, мужа на поле Куликовом положили со всеми нашими, звонцовскими – сам видал. Пропадут мои доченьки, коли не ворочусь.

Подавляя жалость к этому человеку, Вавила сказал:

–Добро же. Возьмёшь одного коня, припасы поделим на троих. Ступай один, авось Бог тебе поможет. Но коли ты в ближних аилах или какому разъезду нас выдашь, я – выдам тебя. И скажу: надсмотрщика убил ты. Мне больше поверят.

Роман покачал головой:

–Спасибо те, Вавила, за всё добро, а вот оговариваешь ты меня загодя зря. Я одного не желаю: в земле ордынского хана в дела его мешаться. Кабы она хоть от какого мурзы утекла... Разъедемся, и нет мне дела до вас, будто век не видывал обоих. Хошь, на кресте поклянусь?

–Не надо.

Близился закат, а Вавила так и не прилёг. Поделили пожитки и корм, приготовили вьюки, на малом огне сварили осетрину с толокном, Вавила пошёл будить девицу. Она вскочила от прикосновения, уставилась на него и рассмеялась:

–Ох, и напугал ты меня, дяденька! Думала – зверь аль татарин.

Вавила едва узнавал её. После еды и сна умытое личико потеряло зверушечье выражение, серые глаза прояснились и поголубели, на шелушащейся коже, обтянувшей скулы, пробился едва заметный румянец.

–Ступай-ка смой сон да заодно переоденешься там.

–Зачем, дяденька?

–Не уж то в этом наряде по Орде разъезжать станем? Твой халат, поди-ка, всё войско Тохтамыша ищет.

Она уставилась на одежду, под которой спала, и вдруг отбросила.

–На вот. – Вавила подал ей шаровары, мужскую рубаху и лохматую шапку. – Парня из тебя сделать надобно.

Она вернулась к костру до смеха неуклюжая, только шапка пришлась ей впору из-за обильных волос.

–С косами прощайся, да не тужи – до дому вырастут новые.

Он вынул нож, и, пока отрезал косы, серые от пыли и травяной шелухи, она стояла, опустив голову.

–Как тебя, Анютой, што ль, кличут? Так будешь отныне Аниканом, попросту – Аникой.

–Не тот Аникан у тебя получился, Вавила, – усмехнулся Роман, следивший за перевоплощением девушки в парня. – Эвон бугорки-то под рубахой так и выпирают – даром што худа.

Она накрыла груди ладошками, смотрела на мужиков, как бы ожидая совета, куда же их девать. Готовый рассмеяться, Вавила понял: это её бесстыдство и готовность обнажаться, когда лечил спину, – оттого, что ей уже торговали, рассматривали и, может, мяли её прелести. Он нахмурился. Девушка опустила руки, посмотрела в его лицо, беззащитная, ни в чём не виноватая.

–Не бойсь, не в рубахе поедешь, теперь – не лето. – Он подал ей овчинный полушубок шерстью наружу.

–Теперь разувайсь.

Обули её в тёплые моршни, как и полушубок, подаренные привратником московского торгового дома на случай холодов. Вавила подбросил в костёр хворосту и, когда пламя забушевало, покидал в огонь её старую одежду. Роман, указывая глазами на чёрный дым, проворчал:

–Беду б не накликать. А серебро срезал бы, небось, кажная пуговица – в два грошена.

–На них – ханские знаки.

–Знаки на серебре – не на булате. Забьём.– Роман выхватил из огня край обгорелого халата, притоптал, отодрал серебро, две пуговицы протянул Вавиле, но тот отвёл его руку.

–Как знаешь...

Собрались уже разъезжаться, когда на верху лога послышался топот копыт. Роман вскочил:

–Говорил – беду накличем, вот она.

–Сядь!– Вавила поймал испуганный взгляд девушки из-под надвинутой на брови лохматой шапки, повторил. – Сядь!

Всадники растянутой цепью выросли на краю лога, остановились, присматриваясь к путникам. Один в синем короткополом чапане и серой волчьей шапке, поигрывая камчой, стал спускаться вниз, за ним – ещё двое. Путники встали, встречая татар.

–Кто – вы, куда идёте? – спросил передний, едва не наехав конём на Вавилу. Роман перевёл.

–Я – из Таны, иду в Москву по торговому делу. – Вавила достал из-за пазухи грамоту и протянул татарину. Тот подал знак, один из сопровождающих выхватил пергамент, увидев скрещенные стрелы, что-то сказал начальнику.

–Кто – с тобой?

–Мои слуги.

Татарин ухмыльнулся, осмотрел навьюченных лошадей.

–Почто огонь залили? – спросил по-русски.

–Дак ить, господин наян, мы в путь собрались и негоже оставлять огонь в сухой степи. Ночами идём, днём прячемся, боязно одним-то без стражи.

–Больше не бойся. В Орде теперь одна власть – великого хана Тохтамыша. Всем говори дорогой: в степи царит мир, кто обидит купца или другого мирного путника, будет лишён жизни. Великий хан запрещает поднимать меч всем – от князей до чёрных людей, и это касается также чужестранцев. Когда придёшь на Русь, купец, обрадуй русов: великий хан Тохтамыш вдвое уменьшает дань против прежней. Пусть русские купцы везут нам хлеб и другие товары, они получат большой барыш. Пусть русские странники идут на поклон гробу своего Бога. Пусть те, кто хочет выкупить в Орде полонённых родичей, несут к нам полные кошельки или везут обменные товары. Кто тронет их пальцем, лишится руки, кто тронет рукой – лишится обеих.

Поклонились сотнику за добрую весть.

–Ступай с миром, купец, и говори всем, что услышал от меня. Это сослужит тебе лучше стражи.

Татарин вернул грамоту, поворачивая коня, оглянулся и осклабился:

–Зачем девку мужиком одел? От кого в степи наложницу прячешь, купец? Жена – далеко, поп – далеко, а наш мулла разрешает четыре жены, и сколько хочешь наложниц! Переходи в татары, купец! – Стегнув коня, он поскакал вверх по склону, хохоча.

Вавила остолбенело смотрел вслед.

–Я ж говорил, – усмехнулся Роман. – Ты ей титьки шубой прикрыл, а они из глаз торчат – девка и есть девка. Ну, так бывайте, што ль...

–Может, всё же – с нами?

–Нет, Вавила. Коли первый встречный её распознал, что говорить о ханском розыске!

Разъехались. Красное солнце с левой руки лежало на горбоватой ковыльной равнине, ветер затих, дрофы ленились к ночи взлетать от приближения всадников, лишь отходили с пути, свернув головы, пролётные птицы падали в травы, проскользнул ястреб, не обращая внимания на добычу, четверолапые хищники поднимались с дневных лёжек, чтобы начать ночную охоту. Вавила ехал, нахохлясь: сердился на Романа, злился на себя – так обманулся в человеке, – досадовал на девицу, некстати подброшенную судьбой в начале пути, но жалел её даже за эту собственную досаду. Она же тянулась следом на вьючной лошадке, догадываясь, что стала причиной размолвки мужиков, и не спрашивала, куда её везут. Этому человеку она доверилась всем существом, хотя всё ещё мало представляла себе, какая дорога предстоит им вдвоём через Дикое Поле, где только что прошумело две войны, где кроме мирных аилов, насторожённо встречающих чужого, бродят шайки, отбившиеся от разгромленных отрядов Орды, а из урманов снова выползают на охоту племена, промышляющие разбоем. Выйти на одну из больших дорог, где теперь по приказу хана восстанавливался почтовый ям, где путник попадает под охрану воинских разъездов, они не могли из-за неё же. Но после недели скитаний по степи, когда питалась одними ягодами и семенами трав, после ночей, когда засыпала, дрожа, в яме или норе, обливаясь ужасом при малейшем шорохе, нынешнее положение под защитой доброго, сильного человека – то ли купца, то ли посланника, – человека своего, русского, православного, представлялось ей спасением от погибели. Дальнего пути для неё как бы не существовало теперь, чудилась где-то за вечерним окоёмом дубрава, прячущая родной погост и отчую деревеньку. О том, что ни дома, ни матери с отцом, ни братьев, вероятно, уже нет у неё, она не думала – в её лета подобное кажется невозможным. И такой благодарностью к едущему впереди человеку вдруг окатилось сердце девчонки, что она не удержала слёзы, застудёнившие ей щёки. Вавила услышал всхлип и оборотился.

–Што ты, Аника-воин? Аль боишься?

–Не...

–Чего же мокнешь? Ну-ка, перестань. Доедем мы с тобой до Руси... Вот так... Есть, поди, хочешь?

–Хочу, – призналась она.

–Это – хорошо. Стало быть, не успела отравиться. А то когда человек долго ест травы да ягоды, мясное и рыбное ему – хуже яда. Видел я, как от куска мяса людей до смерти скручивало. – Вавила вздохнул, достал из ближней сумы, пристёгнутой к седлу, завёрнутые в тряпицу кусок сухой пресной лепёшки и варёную осетрину. – На-ко вот, пожуй, это я нарочно поближе положил тебе в дорогу. А то ночи теперь долгие. Мы-то с Романом наелись.

Она взяла, стала есть, присаливая рыбу и хлеб слезой.

После полуночи появилась ущербная луна, высветлила степь и тёмную гряду впереди. Подал голос молодой волк, гагакнул спросонья гусь-гуменник.

–Никак, река – впереди? – удивился Вавила. – Стал быть, приток. До Дона-то сей излучиной – дён десять пути.

–Не уж так много, дядька Вавила? – испугалась спутница.

–Много, Аника-воин, дак ить стоит нам сызнова Дон повстречать – почитай, мы на Русской земле.

Долго ехали опушками, держа на полночь, по просветам пересекали редколесья, стараясь не попасть в чащу, где под кронами ещё не облетевших деревьев стоял мрак.

–Где теперь этот чёртов Роман блукает? Как бы спокойнее втроём-то!

–Он из-за меня ушёл, дяденька Вавила?

–Не думай о том. Вольный человек сам выбирает дорогу.

–И чем я благодарить тебя стану, дяденька?

–Пустое, Аника-воин. Разве человеку человека надо благодарить за помощь в несчастье?

Из широкого прогала потянуло запахом реки, Вавила повернул навстречу этому запаху. Минули кустарник, и в глаза блеснули два месяца: один – зацепившийся за верхушку дерева, другой – отражённый протокой. Отлогим откосом спустились к воде, попоили коней. Восток был глух, но звёзды уже словно бы чуть притушило росной прохладой. Въехали на косогор, в тень больших деревьев, здесь и спешились.

–Ты, дяденька Вавила, поспи, я днём выспалась.

–Посплю. Да теперь караулить незачем. Зверь к человеку не подойдёт, а и подойдёт – кони дадут знать. Ложись и ты.

–Уж я лучше покараулю. Не заспаться бы нам.

–Не заспимся – небось, не дома на печи. – Он накрылся одеялом и, прислушиваясь, как хрупают овсом кони, словно унырнул в тёплую темень.

Проснулся от топота лошадей, вскочил. Было светло и свежо. Чья-то тень мелькнула в глубине леса. Зверь. Кони сразу успокоились. Серебристая заря стояла над противоположным берегом, покрытым тёмно-рыжей стеной дубняка. На прибрежном откосе, подожжённые октябрём, красным золотом пылали клёны, отражаясь в зеркале воды. Его спутница спала рядом, на листьях, подложив шапку под голову, спина Вавилы ещё сохраняла её тепло. Наверное, страшновато ей стало одной возле спящего, присела поближе, угрелась и уснула. Устала, небось, в седле-то. Он – мужик, а и то ноги сводит, в теле – ломота. Что же о ней говорить? Пока не втянется, она – плохая помощница. Ах, Роман! И на Куликовом поле ведь бился, а тут из-за обездоленной рисковать не захотел. Порскнул в кусты – и нет его. Што волк. Да и волку одному худо, он свою стаю ищет.

Поддаваясь жалости, Вавила погладил волосы спутницы, их росяной холодок обжёг и он отдёрнул руку. Сходил к воде, вымылся до пояса и воротился на косогор. Под его взглядом спящая открыла глаза и сконфузилась:

–И как это – я?..

–Ничё, Аника-воин, ночью в лесу без огня спать можно. Однако, пора нам за реку – там доспим и коней попасём.

Долго шли в обход выгнутой протоки, наконец, дубовым лесом выбрели к речке. Была она впятеро поменьше Дона, однако во всяком месте не переправишься. Судя по следам, здесь ходили не только звери, но и кочевники со скотом. Постепенно берег поднимался, сплошной дубняк и карагач с примесью береста, грушевника, боярышника и осокорей стал расступаться полянами. Перед выходом на поле Вавила остановил коня, осмотрелся. Справа под косогором река раздавалась вширь, играя на перекате серебристыми гребешками. Тропы на косогоре указывали брод. Поблизости мог находиться зимний аил кочевников. Вряд ли он сейчас заселён – до снегов ещё далеко, – но какие-то люди там могли быть. Противоположный берег покрывал тот же лес, за ним, по окоёму, угадывались курганы. Где-то заревел олень-рогач, недалеко отозвался другой. Успокоенный голосами зверей, Вавила стронул коня, но девушка вскрикнула, и он натянул повод. Из-за рощи, что за степным прогалом, показалось четверо всадников. Они направлялись к реке, о чём-то разговаривая. Так ездят у себя дома, но Вавила уловил неладное. Третий всадник в маленьком отряде ехал со связанными руками, его лошадь шла на чембуре. По чёрной бороде и обнажённой всклокоченной голове Вавила узнал Романа и, забыв о спутнице, выругался и пустил коня рысью. Татары остановились, повыхватывали луки и опустили их, не видя оружия в руках подъезжающих. Вавила, даже не глянув на Романа, с поклоном протянул грамоту седоусому степняку, тот кивком указал на молодого всадника в кожаном панцире:

–Десятник.

Повертев пергамент и осмотрев печать, наян спросил:

–Кто – ты и чего хочешь от нас?

Вавила глянул на Романа.

–Переводи. Я плохо знаю по-ихнему, а ты – мой раб и толмач, сбежавший от меня нынешней ночью.

Татары переглянулись.

–Чем ты докажешь? – спросил десятник.

Вавила похлопал себя по бедру:

–Он хромает на эту ногу, и здесь у него тамга.

–Всё равно мы должны отвезти его к сотнику.

–Не вашего ли сотника я встретил вчера? Он передал мне важные вести, которые я должен говорить всем по пути в Московию.

Всадники были смущены. Они отъехали, посовещались, потом десятник сказал:

–Мы убедились – это твой раб. Но за поимку беглого раба положен бакшиш.

Вавила достал из кошелька три серебряные монетки, показав ордынцам, что его кошель почти опустел. Да и они должны понимать: в дорогу, когда нет сильной стражи, больших денег не берут. Десятник предложил помочь при наказании беглеца. Радуясь, что всё обошлось, Вавила подъехал к Роману и хватил его по загривку. У того стукнули зубы. Вавила схватил его за шиворот, приподнял над седлом и встряхнул.

–У-у-у! – загудели степняки.

–Я перебью ему вторую ногу, – пригрозил Вавила, – а тамгу посажу на лоб.

Жестокость купца к рабу убедила татар, что они вручили пойманного господину. Десятник посоветовал:

–Смотри, купец, чтобы он ночью тебя не зарезал. Ты ему и руки сломай, и зубы выбей, оставь лишь язык. Да не ходи этим берегом – здесь появились жёлтые плосколицые людоеды, мы ищем их след. В соседнем кочевье вчера пропало двое детей.

Не взглянув на Романа, Вавила тронулся за татарами к броду. Пересекли реку и лес, минули пустые дома, сплетённые из хвороста и обмазанные глиной – зимнее становище кочевников над старичным озером. Древний, поросший муравой шлях уводил на север, к пологим курганам...

Кончался месяц листопада, а речка Чёрная Калитва, отражая побережные леса, светилась рыжим и красно-жёлтым огнём, прозрачная вода в ней казалась горячей. На северной стороне, в затишье под холмом, виднелись жилые строения, длинный крытый загон для скота, торчал даже колодезный журавель.

–Деревня! – закричал Роман.

–Зимнее татарское становище, – остудил его Вавила.

На стане встретила тишина, однако стожки сена, заготовленные на трудные дни зимы, были свежие, – значит, со снегом заявятся хозяева. В жилищах – пусто, лишь в одной мазанке стояли деревянный стол и табуретки. В каждом домике – очаг, топившийся по-курному, у стенок сложены дрова. Возле колодца – деревянные колоды и медный котёл.

–Баньку бы соорудить, да рубахи поменять, – вздохнул Роман.

–Соорудим. До завтра и отдохнём здесь.

–Я и постираю вам, – обрадовалась остановке Анюта. У неё за время пути, видно, возникли свои женские надобности.

Развьючились, стреноженных коней пустили на луг. Откатили котёл к берегу, установили в ямке, кожаным ведром натаскали воды. Анюта хотела заняться стряпнёй, да Вавила остановил:

–Погодь. Приелась уж вяленина, свежей рыбки добудем.

Роман занялся огнём, Вавила сходил к лошадям, надёргал конского волоса, сплёл лесу, привязал уду. Над заводью, прикрытой возле берега плавучим ковром листвы, почувствовал мальчишечье волнение. Была пора осеннего жора, и крючок с кусочком припечённой ракушки-перловицы ещё не дошёл до дна, как леску потянуло в сторону. Вавила подсёк, рыбина затрепыхалась у его ног, разевая рот. Обловив две заводи, рыбак принёс к костру полное ведро окуня, леща, голавлей и разной бели.

–Ой, как много! – обрадовалась Анюта. – Присолить бы в дорогу, да соли мало осталось.

–По дороге ещё много будет речек. Сделай щербу понаваристей. Окуньков я на таловых прутьях запеку.

Высыпав рыбу на траву и отбирая зелёно-полосатых, с красными перьями окуней, Вавила искоса поглядывал на разрумянившуюся у огня девушку. Её лицо ошелушилось, стало смугло-розовым, пугливая заострённость в нём пропала, глаза набрали ясность и глубину. Золотисто-русые волосы возвратили свой блеск, подросшие и не убранные в косу, они мешали ей: она то и дело отбрасывала их со лба, ловя взгляды мужика, смущалась, но лица не отворачивала. "Значит, ожила, – думал Вавила. – Малость – худовата, да волосы ещё – коротки, а то бы наряжай – да и под венец. Славную невесту кому-то везём".

Присолив окуней, он сложил костерок из таловых прутьев, жалея, что ему не попалась в здешних зарослях черемуха – брось веточку в костёр, и дымок даст рыбе такой вкус, что язык проглотишь.

Прихромал Роман, успевший огородить кострище, где в котле грелась вода. Костёр догорит, останется накрыть балаган, принести в ведре холодной воды из речки – и готова походная банька. Но мыться решили после полудня, когда обогреет. А пока, обсев исходящий паром котёл, хлебали щербу, приправленную толокном. Роман, который дома не допускал, чтобы женщины ели с ним из одной чашки, после второго своего спасения смирился с требованием Вавилы: коли Анюта едет за парня – всем есть из общего котла. Сегодня Роман даже и не хмурился – то ли отдых размягчил его, то ли близость Русской земли. Анюта выжидала, когда мужики зачерпнут варева, и лишь потом опускала свою ложку в котёл, старалась брать поменьше, как и положено младшему едоку, ела аккуратно и тихо. Роман дул на горячий навар, хлебал громко, покряхтывал и утирался, потея от солнышка, углей костра и еды. Вавила старался есть сдержанно, неторопливо, соблюдая достоинство начальника. Он первым отложил ложку.