Текст книги "Поле Куликово (СИ)"
Автор книги: Сергей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 71 страниц)
В санях лежали вперемешку лисицы, зайцы, тетерева, отдельно везли сохатых и вепрей, но гордостью охоты были два буро-огненных соболя, взятых в урочище кричанами.
Едва Тупик сошёл с коня, от крыльца кинулась к нему жена Дарья, в распахнутой беличьей шубке, обхватила, ощупывая, опустилась на колени и нашла полу кафтана, наскоро схваченную суровой ниткой.
–Вот! Правду сказывали – тебя зверь чуть не зашиб.
Тупик поднял жену и поцеловал в мокрую щёку.
–Ох, болтуны звонцовские! Задам же я им, штоб не клепали, чего не было.
–Ты обо мне думаешь? Об нём думаешь? – Дарья всхлипнула. – Мало вражеских мечей, дак ты и с вепрями ратничаешь! Што с нами будет без тебя, ты думаешь? Не пущу больше в лес!
Косясь на дружинников, Тупик отвёл жену к крылечку. В три месяца после венчания в коломенской церкви по пути с Дона переменилась храбрая девица, спасённая его сакмагонами от ордынской петли на краю Дикого Поля, которая делила с воинами тревоги и тяготы похода, а во время сечи перевязывала раны. Теперь она боялась отпускать мужа далеко. Если же уезжал, днями простаивала у окошка или перед иконой. Может, узнав ласковую и сильную руку мужа, она боялась потерять её, снова оказаться брошенной в мир, беспощадный к слабым. К тому же она теперь ждала ребёнка. Но за эту перемену Васька жалел и любил жену ещё больше.
Отдав распоряжения дружинникам, Тупик прислушался к гомону, долетающему с подворья старосты. Оживает народ, слава Богу. Пусть и Мишкина свадьба малость повеселит людей, а кому и поможет выплакать слёзы.
Вставала над ближней рощей луна, и тени берёз раскинули причудливую сеть по снегу. Всё вокруг заискрилось и словно зазвенело от тихой радости, одни звёзды помигивали, теряя жемчужный блеск. Через зимний кафтан обжигало плечо прислонившейся Дарьи. До чего же – хорош твой мир, Боже, когда небесные огни сияют в снегах и водах, в женских глазах и в женских лёгких слезах, а не в железе, обнажённом для сечи!
–Ты, Вася, в застолье с кметами не задерживайся, – попросила Дарья. – Я что-то скажу тебе.
Он посчитал слова жены за уловку – чтобы поскорее залучить мужа к себе, – но когда вошёл в светёлку, Дарья села напротив и сказала:
–Гостья – у нас, Вася.
–Што – за гостья и откуда?
–А вот послушай. – Дарья положила руки ему на колени, помедлила. – Вечор пришла ко мне бабка, та, што первая всякие вести узнаёт, и говорит: сидит у неё в избе нищенка, странница, греется...
–Эта бабка никаких больше странников не привечала?
–Да ты слушай! Нищенка-то – не простая. Молоденькая, а пришла она с Орды, убегла из полону.
В потемневших глазах жены пламя свечей блеснуло степными кострами, и увиделась Тупику пыльная дорога, девчонка, сидящая в повозке, и она же – заплаканная, в измятом, замаранном землёй сарафане на краю потоптанного хлебного поля...
–Да и не просто из полону – от сына хана она ушла.
Тупик засмеялся:
–Ох, и врут же люди! Да знает ли она, што такое Орда и как там сынов ханов берегут?
Глаза Дарьи остались тёмно-тревожными.
–Васенька, ты-то от Мамая ушёл.
–Сравнила! И у меня вон какие были товарищи – сотник хана князь Хасан да Ваня Копыто с отрядом сакмагонов!
–Мне тоже добрые люди повстречались и ты... Не то ведь сгинула бы. И её один человек спас. А ныне беда с ним приключилась... В Москву она пробирается к князю Владимиру Храброму, правды искать. Помог бы ты ей, Вася. – Тревожная темень в глазах жены ещё больше сгустилась. Может, не соврала странница и Дарья через свой опыт угадала её правду? У всех, кто бежит от ордынского полона, почитай, одни дороги. Да он и обязан допросить человека, утверждающего, будто тот побывал в Орде.
–Зачем же ей в Москву, коли князь Владимир третьего дня проехал в Серпухов?.. Ладно. Порасспрошу её.
Дарья вскочила и поцеловала мужа.
–Я знала, что ты поможешь! Сейчас привести?
–Ты, как погляжу, готова за ней бежать?
–Зачем бежать? Здесь – она. Я ей велела в баню сходить, а Василиса свою чистую рубаху дала. У Василисы пока её и поселила.
Хотелось Тупику побранить жену, но лишь вздохнул:
–Зови.
Гостья переступила порог и поклонилась хозяину. Холщовая рубаха обвисала на ней, снизу была подобрана, чтобы не наступать на подол. До чего же худюща! А глаза – те же, что были у его Дарьи, когда впервые увидел её над убитым дедом. Сказал:
–Садись напротив, красавица, да рассказывай.
–Не бойся, Анюта, – ободрила её Дарья. – Василий Андреич у великого князя служит, ты ничего не таи.
Гостья сильней заробела, рассказала, как её полонили и продали купцам-фрягам, но едва заговорила о ханах, Тупик насторожился. Молодой глаз – сметлив, в рассказе странницы то и дело слышалась правда, какой не узнаешь с чужих слов. Она побывала в Орде – в том Тупик убедился. Он пытался выспросить, много ли войска было в отряде хана, она лишь покачала головой: "Не ведаю. Может, тыща, а может, пять". О старом хане тоже не сказала важного, зато о молодом он кое-что узнал от неё. Его особенно заинтересовала ночная сеча. Судя по всему, на ставку хана напал ордынский отряд, – значит, усобицы в Орде не затихли? Но не был ли тот отряд Мамая? А уж с месяц, как пришла весть о гибели бывшего повелителя Орды. Весть о замирении степи, о строжайшем ханском запрете поднимать меч друг против друга заставила Тупика свести брови. Не то худо, что в степи мир, – худо, что Тохтамыш забирает улусы в один кулак. Замирение ордынских князей между собой сулило новые беды Руси.
Дорожные приключения путников мало занимали Тупика, стал поторапливать рассказчицу. Когда же услышал, как встретил беглецов в первом погосте, где-то на порубежье серпуховского удела, тамошний хозяин поместья, сначала развеселился. Первым делом помещик науськал на странников двух охотничьих псов, они прыгали мужикам на грудь, лаяли в лицо, но те не сробели, и тогда хозяин велел вынести каждому по ковшу мёду, наградил кунами – за то-де, что не побежали от собак и ему не надо тратиться на изодранные портки. Сказал ещё: ему-де такие подходят, велел сходить в баню, а после явиться в доме. Мужиков поселили в дружине, девушку – у многодетного конюха. От дочери конюха она потом узнала, что хозяин, призвав её спутников, начал склонять их остаться в его волости. Земли-де много, мужиков мало, мастеровых почти нет, а его дружинники лишь воевать да охотничать умеют. Сулил всякие привилегии, но странники ни на что не соглашались.
–У дядьки Романа – своя семья гдей-то, а дядька Вавила посланный от города Таны в Москву к ихним купцам. С ним важная грамотка была, татары ему всюду дорогу давали.
Тупику не надо рассказывать о том, как волостели порубежных земель всеми силами стараются залучить к себе всякого мало-мальски здорового и не старого человека. Случается, разбоем захватывают путников, холопят и сажают крестьянствовать. Что говорить о мелких боярах-вотчинниках, коли великий рязанский князь захватил московских людей, задержавшихся в его владениях после Донского похода!
–Ты грамоту видела?
–Видала, боярин. Скрещённые стрелы на ней золотом выбиты, а дальше буквицы.
–Он боярину-то её показывал?
–Ту грамотку боярин отнял, а дядьку Вавилу в баню запер. – Гостья заплакала и произнесла навзрыд. – И сказал – пять лет в кабале держать будет...
Дарья стала её успокаивать, Тупик молчал. Он жалел девицу, потерявшую спасителя и защитника, но чем помочь ей? Будь тот насильник соседом, можно бы, и попробовать сговориться. До Серпухова – не близко, да в обратную сторону от Москвы. Придётся, однако, взять её с собой, князю Владимиру представить, когда вернётся. Только тот может взыскать со своего служилого человека, да захочет ли? Ему нужны люди в уделе. Но грамота, помеченная стрелами, – её не выдают побродяжкам. Серебряный знак со скрещенными стрелами носит ханский сотник, пергаменты с таким знаком вручают большим купцам и посланникам. Ох, бояре-порубежнички, они и князя при случае охолопят!
–Он што, обоих мужиков засадил под замок?
Девица вытерла слёзы, покачала головой.
–Не... Из-за другого всё и вышло. Боярин велел им поутру снова явиться, а дядька Роман пропал ночью. И его конь пропал, и боярский конь, самый лучший.
–Эге, разбойник-то, выходит, – не боярин. Сотоварищи в ответе один за другого.
–Роман и ране от нас бегал – из-за меня боялся гнев хана навлечь. Его татары имали, да дядька Вавила выкупил.
–Неча сказать, добра молодца он в попутчики взял! За то и расплачивается.
–Да в чём же – его-то вина? – В глазах девицы снова блеснули слёзы. – Боярин кричал: мы-де в сговоре были, конокрады – мы, а не странники. Да будь мы в сговоре, все ушли бы ночью!.. Меня дочка конюха сводила к той бане тайком, и дядька Вавила в оконце сказал: коли доберёшься до Москвы, Анюта, сыщи князя Владимира Храброго, да и бей челом ему – его боярин Бодец неправдой держит у себя коломенского бронника Вавилу, а тот бронник – посланный от города Таны и должен передать фрягам в Москве важное, что великого князя касается. Я тут же ушла, потому, как стражи надо мной не было: забоюсь, мол, одна – в лесах разбойники и волки.
–Бодец... Знаю такого, воин-то – славный. Сведи-ка у меня Орлика – и я, пожалуй, забью в колодки. – Тупик встал, прошёлся по светёлке. – Романом, говоришь, того мужика кличут, а откуда, не сказывал?
–Не помню я. Чёрный – он, как грач, глаза у нево злые, половчанские. И хромой – он...
Тупик повернулся к Анюте:
–Ну, девка, смотри! Может, на своё счастье зашла ты в Звонцы. А ежели сбрехала, ей-Богу, велю выпороть.
–Ты куда, Вася? – вскинулась Дарья.
–По делу. Ждите меня в большой гриднице.
Все приметы Романа она назвала, и явился тот в Звонцах два дня назад, но явился оборвышем, с палкой в руке, хотя по рассказу гостьи должен быть о двух конях. Что-то тут – не так.
В малой гриднице, где поселились дружинники, Мишка Дыбок в одиночестве точил железные стрелы.
–К свадьбе готовишься, жених?
–Чё мне готовиться, Василий Андреич? Я же – не девица. Што – на мне, то – и со мной.
–Ничё, наряд получишь завтра, а Василиса по тебе подгонит, она – мастерица. Ты сыщи-ка мне хромого Романа, сей же час. Небось, он – на подворье старосты, там весь народ колготится. Хватай, каков есть.
Тупик вышел на подворье. Жалко, если Роман – виноват. Однако и мысли не было о том, чтобы избавить его от кары и позора. Человек долга и чести, Васька Тупик жил в такое время, когда в представлении людей правда и неправда разделялись, как чёрное и белое. Между ними не искали середины, не искали и причин, толкнувших кого-то на преступление. А законы на Руси становились крутыми: виновных в воровстве и грабежах казнили смертью. Если Роман всё же свёл боярского скакуна, его лишь одно спасёт: возврат коня либо его полной стоимости с выплатой крупного штрафа судье. Но ворованную лошадь за большую цену не продашь. Сколько же стоит лучший боярский конь? Своего Орлика Тупик, пожалуй, не продал бы и за сто рублей – это цена немалой вотчины.
Послышался скрип шагов, Роман снял шапку ещё в воротах.
–Пошто звал, Василь Андреич? Готов служить верой-правдой.
Он был навеселе, а никакие дела с пьяными людьми на Руси не считались законными – ни торговые, ни податные, ни судебные. Но Тупик не хотел отсылать Романа, чтобы не насторожить, да и судить его пока не собирался.
В сенях Тупик велел спутникам раздеться и провёл в большую гридницу. Гость поклонился сидящей за столом боярыне, на девку глянул мельком. Её лицо было в тени, но он глянул снова.
–Анютка?! Ты откель же взялась? А иде Вавила?
Девица молчала, поражённая не меньше Романа. Хмель с него разом соскочил, взгляд метнулся на Тупика, потом – снова на Анюту, корявая рука теребила пояс.
–Ты што же наделал с нами, дядя Роман? – спросила Анюта. – Чем ты Вавиле за всё добро отплатил? Его же из-за тебя под замок посадили и грозят в кабалу взять.
–Чево мелешь, девка? – Роман, приходя в себя, глянул на Тупика. – Сам виноват твой Вавила. Говорил я ему: не выпустит нас боярин добром, бежать надобно. Он не поверил, он сроду меня не слухал.
–Зачем же ты коня-то боярского свёл? Из-за него Вавилу и неволят. Да конюха высекли, а он меня чуть не прибил.
–Бог с тобой, о каком коне говоришь? Я свово лишь взял, дак он был мне подарен Вавилой.
–О твоём нет речи. Ты лучшего коня свёл со двора.
–Не брал я коня, зачем перед людьми обносишь, окаянная?
–Где же – твоя-то лошадь? – спросил Тупик, следя за мужиком.
–Лихие люди отняли. Утром тогда и отняли в лесу да шубу содрали, рвань бросили взамен.
–А мне ведомо, – заговорил Тупик, – што обоих коней ты продал, а куны скрыл.
–Вот те крест, боярин, не продавал я их – лихие люди отняли. – На лбу Романа выступил пот, но Тупик теперь не жалел его. Проговорился мужик о своём воровстве. На воре шапка горит – недаром сказано.
–Винись, Роман: кому сбыл коней, где скрыл серебро?
–Помилуй, боярин, нет греха на мне. Хошь – крест поцелую? – Трясущимися руками он достал крестик из-под рубахи, встал на колени перед ликом Спаса. – Нет греха на мне. Не сводил я коня – он за мной увязался. То ли конюх пьяный недоглядел, стойло не затворил, то ли сломал он загородку, зверина, а я ворот не запирал за собой – скрипучие больно. Он уж за погостом догнал меня, может, кобыла ему моя слюбилась, почём знать? Прогонял я его, видит Бог, он же нейдёт, сатана, да ишшо зубы скалит. Вертаться забоялся. Так и шёл он за мной, пока те не наскочили... Говорил им – чужой конь, они же хохотали: спасибо хоть за чужого.
Тупик поверил. Редкий из православных решится целовать крест ради обмана. Больше Тупику дела до Романа вроде не было. Одно, когда человек своими руками свёл со двора чужую лошадь, иное – если конь сам ушёл. Ворота за собой не запер – так за то довольно двух плетюганов. Перед боярином Бодцом – чист Роман, стало быть, и прав. Его правда – волчья, но то уж дело совести, и Бог наказал мужика, наслав разбойников. Тупик сказал:
–Видно, хром ты, Роман, не на одну лишь ногу. Как же мог ты, себя спасая, сотоварища своего бросить? Да не уж всех троих боярин силой бы удержал? Ваньку Бодца я знаю: лихой волостель, да всё же не тать лесной. Девка, вон бросилась благодетеля спасать, а ты? – Дарья, поддаваясь доброму слову мужа, придвинулась к Анюте и обняла. – Нет, не мужик – ты, не русский человек... Мишка! Возьми камчу да окрести его трижды, приговаривая: "Впредь запирай ворота!" Или ты княжеского суда хочешь, Роман?
–Што ты, боярин!
Мишка, усмехаясь, вполсилы трижды вытянул виновника по спине плетью, приговаривая, как было велено.
–О сём наказании – молчок, эта наука – для одного.
Мишка удалился, Роман встал с колен.
–Ступай. Да хватит тебе шалабольничать, Роман. Неча к людям боком стоять, всё одно при общине кормишься. Бери землю, входи в общину, честно корми семью. Ты же в сече был, видал, што люди – сильны, когда друг за дружку стоят. И не уж то при таком тиуне, как Фрол, житьё плохое?
–Нынче Фрол, а хто будет завтра? – буркнул мужик.
–Кого поставлю, тот и будет. Может, ты. Не любо – съезжай вон с отчины. Хоть к тому же Бодцу ступай. Нет у меня веры к тебе, пока на отшибе, сам по себе промышляешь.
Искренний в благих желаниях, Тупик даже не подумал, что воспользовался случаем и загоняет в свою вотчину последнего вольного смерда в Звонцах. Куда податься хромому да обременённому семейством? Оставалось сесть на боярскую землю, назваться боярским человеком, платить посошный оклад и оброки наравне со всеми.
–Вася, как же теперь быть с Анютой? – спросила жена.
Тупик глянул на пригорюнившуюся девицу.
–Хочешь – бери её с собой. Сама и сведёшь к княгине Олёне, пусть ей всё обскажет. Князь Владимир воротится – он решит. Я же скажу Боброку-Волынскому, што Бодец держит у себя важного человека. С Боброком Владимир считается.
–Коли князь в Серпухове, я туда и пойду, в ноги кинусь.
–Дура-девка! – рассердился Тупик. – Ну, как Бодец во гневе беглой тебя объявил? И слушать не станут – к нему отошлют. Ничего теперь с твоим благодетелем не станется, потерпит. Спать ступай. Да не вздумай бежать от меня – добра я тебе хочу.
Ночью Дарья сказала мужу:
–Знаешь, Вася, когда я тебя полюбила и жалеть стала?
–Ну-ка?
–Помнишь под Коломной – из-за татар ты чуть не зашиб Фрола, мужиков-ратников нехорошо разбранил, а после каялся, Фролу плеть совал, штоб он тебя ударил? Страшный ты был со своими воями в железе, а тут, будто железо распалось, и душа васильковая глянула. В мою душу тот василёк и врос. Небось, вы думаете – за одну силушку вас любят? Нет, за доброту и ласку – вот за што мы любим вас... И Анюта мне про себя порассказала... Помоги ты ей, Вася.
–Сказал же: помогу. Да ты больше поможешь. Разжалобите Олёну Ольгердовну – быть тому Вавиле в Москве. Владимир Андреич свою жёнку лелеет. Однолюбы – они с Дмитрием, кровь-то одна. В походах всякое видеть приходилось, но не упомню, штоб тот аль другой на баб и девок польстились.
–А ты?
–Што я?
–Ты-то – однолюб аль нет?
–Почём я знаю? – засмеялся Тупик. – Вот поживём с ихнее...
–Вон ты – какой! – Дарья отвернулась к стене. Он стал гладить её волосы и плечо, потом обнял...
Ещё гомонили за окном – народ расходился с подворья старосты. В лунные снежные вечера, когда на улице хоть вышивай, а русский мороз гуляет ещё за горами, за долами, не хочется в душную прокопчённую избу. Напротив боярских ворот молодые дружинники и звонцовские парни шалили с девками, бросались снежками. Впервые со дня сборов в Донской поход в селе слышался смех. На него вышли даже сенная девушка Василиса с Анютой, а там и Мишка появился у ворот, но в него со всех сторон полетели снежки и кто-то крикнул:
–Валяй жаниха, штоб на чужих девок не зарился!
Здоров был Мишка Дыбок, и всё же его с головой выкупали в снегу и со смехом разбежались. Мишка отряхнул кафтан, выбил шапку, постоял, ухмыляясь, и развалисто пошёл в свою гридницу думать: оставаться ли ему после женитьбы при боярском доме или поднатужиться да поставить свой на Неглинке или Яузе? На боярском дворе и забот нет, но будешь до седых волос вроде отрока на побегушках. Лучше свой дом поставить, хозяйством обзавестись, а там и детей-наследников нарожать... Сколько ж дадут за невестой?
Через неделю Звонцы снарядили в Москву обоз с зерном, сеном, мясом, салом и шкурами. Дружинники и крытый возок боярыни умчались вперёд. Обоз был поручен Микуле с помощниками, Анюта ехала с Дарьей. И чем дальше кони уносили возок от Звонцов, тем тревожнее становилось девушке. Будто предала она своего спасителя, отказавшись от мысли пойти в Серпухов. Но уже всё, что случилось на долгом пути со дня пленения, начинало казаться тревожным, тяжёлым сном, и в этом возке страшно было представить, что она и сейчас могла брести где-то заснеженными лесами и пашнями по незнакомым дорогам, просить тепла и милостыни в чужих деревнях – одинокая, бездомная нищенка. Да и где теперь – дядька Вавила? Может, боярин отпустил его, поостыв от гнева, а может, Вавила ушёл? – он сильный. Сведёт ли их ещё когда-нибудь судьба? Её судьба, во всяком случае, теперь устроена: в боярском доме ей найдётся место – так сказала новая покровительница Анюты. Дорога укачала девушку, и она уснула, привалясь к плечу Дарьи. А та посматривала на спящую, боясь шевельнуться. Худо молодой женщине без подруги. Арина, жена погибшего Юрка Сапожника, с которой ходили на Дон при войсковой лечебнице, осталась в Звонцах. Сватал Арину Алёшка Варяг – будто бы с предсмертного согласия её мужа, – и та ответила: выйдет за Алёшку, но лишь после того, как родится ребёнок. Глядя на Арину, и Марья Филимонова заявила богатырю Микуле, чтобы засылал к ней сватов не раньше праздника Воскресения Христова. Ушла Дарья из своего круга, а другой будет ли? Захотят ли жёны и дочки княжьих служилых людей знаться со вчерашней крестьянкой? Да Бог с ними – теперь есть кому поверять тайны сердца, есть о ком заботиться... Поднималась пурга, заметала дороги, по-разбойничьи свистала в оголённых берёзовых рощах, ревела медведем в борах. Всадники, подняв башлыки и пустив коней шагом, горбились в сёдлах. На открытых пространствах было легко сбиться с пути – люди и лошади слепли от летящего навстречу снега, – но Тупик не хотел свернуть в попутную деревню или выбрать затишье для привала под шатром елей. Летом ли, зимой всякая дальняя ездка – для дружинников учение, а женщинам в возке и в пургу не ознобко. Время от времени в завывание ветра вплетался гуд колокола – какой-то сельский звонарь указывал дорогу путникам, застигнутым в поле пургой. Ехавший передом Тупик вслушивался в плач меди: воину неурочный звон колоколов кажется набатом.
VI
Всю зиму Тохтамыш провёл в Сарае, устраивая свой дворец и гарем, иногда совещаясь с ближними мурзами, принимая и снаряжая посольства, назначая новых начальников войск, раздавая приближённым земли Орды. Подданные по-прежнему редко слышали его голос, говорил он лишь окончательное слово. Редкий человек, пришедший издалека, – купец или путешественник – не побывал во дворце хана. Тохтамыш мог слушать их часами, сидя на горке подушек с чашкой кумыса в руке, едва заметным движением головы и глаз напоминая нукерам, что кубок гостя не должен пустовать, а речь – умолкать, пока язык вяжет слова. Таких гостей часто уносили из палаты хана на руках, некоторым он потом присылал подарки. Бывало, одетый в воинский халат без отличий, хан отправлялся в загородную юрту темника Батар-бека и там за закрытым пологом говорил с какими-то людьми в дорожной одежде, наряде дервишей и подрясниках странствующих чернецов. О чём говорил, кто – эти люди, не ведали даже телохранители.
Врагов у Тохтамыша пока не было. Многих "принцев крови" уничтожил Мамай, другие искатели ордынского трона, и первый среди них – Тюлю-бек, убиты на Куликовом поле, иные из дальних отпрысков рода Чингизова затаились в своих улусах – никто не мог сравниться с Тохтамышем родством и силой. Москва оправлялась от куликовских ран, великий литовский князь Ягайло погряз в борьбе со своим дядей Кейстутом и улаживал дела с братьями. Тимур, отложив дальние походы, снова занялся Хорезмом, стремясь окончательно подчинить себе этот процветающий эмират с его богатой столицей Ургенчем...
Золотая Орда отдыхала, её владыка со своими ближними трудился. Возвращённая фрягами казна Мамая убыла наполовину, но хан не жалел. Прикормлены военачальники, всюду поставлены проверенные чиновники и сотни людей посланы в окрестные земли – смотреть, слушать, сеять полезные хану слухи, делать полезные хану дела. В заботах время летит быстро, и однажды Тохтамыш обнаружил, что зима укатилась за Каменный Пояс. По Итилю прошёл лёд, вздувшись, река посинела от ясного неба. Утихали гремучие потоки в логах, степь подсыхала, на объеденных пригорках пробилась зелёная щетина. Ещё стояли в низинах вешние озёра, отражая голубизну шатра степных небес и облака под ним и косяки пролётной птицы. Зашевелились кочевники, стянувшиеся на зимовку к столице, их табуны, стада и отары палом поползли через подсохшие увалы, очищая от старой травы и удобряя степь.
Пока не началась линька у соколов и ястребов, Тохтамыш поспешил в поле. Вслед за его нукерами двадцать сокольников везли на деревянных приездах ловчих птиц, дремлющих под кожаными колпачками. Ястреба были свои, словленные и натасканные в Орде, сокола – присланные великим московским князем в числе осенних даров. Беркутов не взяли. Беркут – зверолов, а зверь весной облезлый и тощий. Тохтамыш был наслышан о русских соколах и с нетерпением ждал начала охоты – самой достойной на Земле утехи мужа и воина.
Давно скрылась за холмами столица, всадники втянулись в долину, по которой простиралась цепь озёр, широко разлившихся в половодье. Их прибрежные заросли казались теперь жёлтыми островками на сине-серой воде. Начались ханские охотничьи угодья: ни кочевого ставка, ни стада, лишь стаи птиц перелетали с озера на озеро да у окоёма по увалу бродили не то одичавшие лошади, не то куланы. Вперёд помчались нукеры, растянутой цепочкой перехватили вдали озёрный перешеек. К хану подъехал седобородый ловчий, держа на руке белого в серых пестринах кречета.
–Пора, повелитель.
Тохтамыш надел кожаную перчатку, ловчий опустил птицу на ладонь хана. Хан огладил чистое сухое перо большой птицы, сдёрнул кожаный колпачок. Кречет повёл головой, его глаза, отразив степной простор, вспыхнули чёрным огнём, он распахнул крылья и, слегка подброшенный, взмыл и спиралью пошёл в высоту. Не останавливая коня, хан принял и запустил двух соколов – чёрного, едва уступающего кречету величиной, и сизоватого, с рыжинкой на перьях головы. Ловчий хотел передать ему большого светло-серого тетеревятника – самую добычливую из охотничьих птиц, но хан жестом остановил его:
–Выпустишь сам.
Ястреб, сверкая жёлтым глазом, наклонял голову – ревниво следил за полётом соколов, хозяин успокаивал его поглаживанием. Вдали возник визг – это всадники выпустили звуковые стрелы, чтобы вспугнуть с воды уток и гусей, улюлюкая, поскакали вдоль берегов, направляя птиц на охотников. Вспархивая, утки над водой тянули к берегам, Тохтамыш даже не следил за ними – его внимание заняли соколы. Белый кречет делал круги, уходя всё выше, тёмный сапсан, распластав крылья, сделал ставку на фоне снежного облачка, сизый, коротко махая крыльями, приближался к поднятой стае уток. Вот он скользнул под неё, утки прянули вверх, и сизарь взмыл, ринулся вниз с поджатыми крыльями, хан едва уловил момент, когда он черкнул по стае, выбитый из неё белошеий селезень закувыркался в воздухе, утки рассыпались, а сокол, взмыв и сделав разворот, стал падать на добычу. К нему поскакал один из охотников.
–Молодой и жадный, – сказал ловчий, удерживая ястреба на руке. – Пройдёт год – будет хороший боец.
Хан следил за чёрным сапсаном, примечая краем глаза и белую точку, всё ещё взбирающуюся к куполу небесного шатра. Он даже не повернул головы, когда ловчий подбросил ястреба навстречу налетевшей стайке красных уток, не видел, как в несколько взмахов крылатый охотник настиг их, вкогтился в добычу и, не в силах удержать её, падал с ней на берег.
Чёрный сапсан со ставки почти отвесно ринулся на косяк высоколетящих крупных уток, удар пришёлся по вожаку стаи, рыжегрудый селезень камнем полетел на охотников, сокол взмыл и, не делая ставки, ударил вдогон. Когда его первая жертва стукнула о землю вблизи копыт коня хана, в воздухе кувыркалась утка, а сокол, делая круг, возвращался к точке своей ставки.
Душа хана парила и ликовала там, в синеве над степью, рядом с соколами. Нет, не зря говорят в Орде о богатстве Москвы. Этого чёрного сокола Тохтамыш не отдаст и за сотенный табун. Чуть впереди и выше стояло в небе белое пятнышко кречета, он ещё не показал себя, но хан уже видел по полёту, это – царская птица и к добыче приучена царской. В небе нет бойца, равного соколу, а кречет – первый среди соколов. Этот белый властелин небес молодым слетком пойман опытным охотником, долгими трудами седых княжеских сокольников обучен брать лишь красную дичь. Никогда не было у него гнезда и птенцов, не было и нужды бить первую пролётную добычу – в положенный час приставленный ловчий на серебряном блюде принесёт ему битую птицу, в которой ещё не замерла кровь. Зная об этом, крылатый воин может часами парить на свободе, чтобы, в конце концов, нанести тот удар, которого ждёт его земной владыка. Вот такими бы нукерами окружить себя! Но таких людей надо готовить с детства, чтобы мужали рядом с тобой, возвышались рядом с тобой и знали: без тебя они – ничто на Земле. Такие люди были у Чингисхана, некоторые от него перешли к Джучи и Батыю, в их числе – великие полководцы Субедэ и Бурундай. Их силой и преданностью Батый покорил заволжские народы, с их смертью притих в своей столице, едва удерживая подвластные земли, без них, не выдержав бремени власти и славы, спился и погиб жалкой смертью. Мамай тоже пытался окружить себя такими людьми, впервые темники выдвинул Темир-бека. Но не вышло из Темира царского кречета. Словно молодой азартный ястребок, кинулся он в поединок с русским воином и потерял голову перед главным сражением.
Тохтамыш не имел возможности с отроческих лет окружить себя преданными нукерами, он до конца верит только себе и на себя лишь рассчитывает. Жизнь научила его всё примечать, ни с кем не делиться задуманным, готовить большие дела в тайне и начинать их неожиданно для всех. Напролом идут лишь сильные, однако и они часто разбивают головы. Тохтамыш начинал слабым, его подпирала чужая сила, к собственной он только привыкает.
Не будь Тохтамыш чингизидом, законным наследником ордынского трона, он постарался бы стать преданнейшим псом того же Тимура или хана Золотой Орды, никогда не искал бы царской булавы и венца. Разве удел кречета, такого, как этот, парящий под облаком в ожидании красной дичи, хуже удела господина, что выпустил его в небо? Разве слава Субедэ, Джебэ, Бурундая ниже славы Чингисхана, Джучи и Батыя? А жизнь полководцев величественна – не то, что жизнь ханов. Те полководцы только следовали природе степных воителей, и нет к ним злобы и упрёков ни у современников, ни в потомстве. Кто смеет упрекнуть сокола, что он – кровожаден, яростен и жесток? Он – сокол, он не может стать горлицей, и чем стремительней падает на добычу, чем точнее и беспощаднее удар его когтей, тем больше верен он своей природе сокола, тем выше ему цена. Так же, как сокола и ястреба, ценят воина и полководца. Иное – повелитель народов, хан. Есть высшая несправедливость в его положении. Люди ползают во прахе перед безжалостными владыками, теми, что развязывают кровопролитные войны, уничтожают государства, загоняют тысячи безвинных в темницы, самолично рубят головы или учат тому палачей, по первому навету убивают своих близких. Казалось бы, их должны проклинать, но их восхваляют, в их честь при жизни воздвигают храмы, их имена запоминают на века. И, казалось бы, человеколюбивых и тихих правителей должны обожать, а над ними смеются при жизни. Завидуя их царскому положению, считая и себя достойными носить венец, во всеуслышание рассказывают о них пошлые и грязные басни, пользуются их добросердечием, чтобы пуститься в безделье, разврат и беззаконие, а когда разворуют государство, навлекут на себя беды – винят во всём правителя и проклинают его на всех перекрёстках.
Хочешь стать смешным и жалким – будь добрым. Хочешь стать великим – топчи без жалости спины и головы.
Так что же – быть беспощадным, как голодный сокол? Да...
Но эти великие обычно плохо кончают. Среди тысяч втоптанных в грязь обязательно сыщется хоть один, кто в ослеплении мести, даже обрекая себя на гибель, поднимет руку на властелина, и телохранители не всегда успевают эту руку остановить. Мамай никогда не оставлял среди "алых халатов" тех, кому причинил даже малейшее зло. А ведь предали его собственные нукеры после Калки. Иначе бы фрягам не взять Мамая, и Тохтамыш до сих пор, может, гонял бы его по степи.
