Текст книги "Поле Куликово (СИ)"
Автор книги: Сергей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 61 (всего у книги 71 страниц)
От Фроловской башни Олекса шёл к Набатной. Он был в своём чёрном панцире и стальном шишаке с поднятым забралом, ноги спереди прикрыты стальными набедренниками и поножами. Заглядывая в бойницы, говорил ополченцам:
–Главной силой попрут здесь, между башнями. Готовьтесь. Всем пушкарям запалить витни! Эй, там, внизу, не спите?
–Оно б не мешало, Олекса Дмитрич.
–Смотрите у меня, дьяволы похмельные! Замените-ка большие камни в машинах ядрами помельче, да с перепою-то не сыпаните их нам на голову.
–Не боись, боярин, весь горошек Орде достанется.
Олекса продолжал путь, проверяя в нишах припасы камней и стрел, заглядывая в поднятые наверх бочки горячей смолы, морщился от едкого дыма. Встретил Рублёва и пошёл рядом, расспрашивая, проверяя расстановку копейщиков, крючников, пращников и стрелков бронной сотни. Тех, кому тесно было у бойниц и стрельниц, гнал со стены – ещё много раз придётся сменять воинов, и чем больше их – в запасе, тем крепче оборона.
В бойницы русские стрелки видели, как на высоких шестах, поставленных у большой белой вежи, затрепетали громадные стяги ядовито-жёлтого цвета, и тогда во вражеском стане забили бубны и тулумбасы и взревели трубы. Конные лавы стронулись и покатились к московской стене.
–Они што, верхами на приступ?! – изумился кто-то рядом с Адамом, но конные лавы разорвались, вытягиваясь в колонны, а в промежутки хлынули пешие в кожаных и железных бронях, с круглыми щитами в руках. Штурмующие бежали к стене, неся на плечах деревянные лестницы. Будто мощный пресс гнал серый человеческий поток, посверкивающий железом мечей, копий и секир, казалось, ему не будет конца. Огненные шереширы вонзались в толпы бегущих, но в грохоте бубнов, свисте дудок и рёве труб тонули человеческие крики, серая волна набегала.
–Пора, пушкарь! – Адам махнул Вавиле. Тот перекрестился, приложил ко рту ладони, крикнул вдоль стены:
–Пали! – Подбежал к противоположному проёму башни, гаркнул в другую сторону. – Пали нечистую силу! – Кинулся к пушке, выхватил фитиль у Беско, сунул в затравочное отверстие.
В стрельницах башен и между зубцами стен сверкнули длинные огни. Показалось, будто каменная стена рухнула, обволакиваясь тучами молочно-сизой пыли, и от её тяжести с грохотом проломилась земля. Оглушённые ополченцы, ничего не видя за облаками дыма, разевали рты, таращились друг на друга, дивились тому, что уцелели среди сатанинского грома и серного смрада. Никогда ещё Москва не слышала одновременного залпа стольких тюфяков и пушек. Сизые тучи истаивали, разрастаясь, трубы и бубны Орды замолкли, лишь визжали кони да крики изувеченных бились о стену, не достигая Небес. Когда смыло серую пелену, стало видно, что осаждающие бегут от крепости, побросав лестницы и большие щиты.
–Ай, славно, ай да пушкари! – кричал смеющийся Адам. Вавила смотрел в бойницу. Залп ошеломил врага, но испуг рассеивается. Для ордынцев пушки – не новость, но они не ждали на московской стене такой огнебойной силы и во второй раз, конечно, от залпа не побегут. Поражённых ядрами и железной сечкой немного, чаще они лежат там, где поставлены великие пушки. Таких пушек пять: четыре прикрывают крепостные ворота, одна – на неглинской стороне. Тюфяки едва достали вражеское войско, – значит, поспешили с залпом.
С помощью ополченцев пушкари оттащили огнебойные трубы от бойниц, забили в них пригоршни зелья, каменные ядра и железные жеребья. По стене передали слова князя Остея: он благодарил огнебойщиков и сообщал сотским, что будет теперь находиться в шатре на Соборной площади.
–Слава Богу, – обрадовался Адам. – Ходит по стене как простой кмет. Клюнет стрела – и останемся с Морозовым?
Над толпами людей, заполонивших площади перед храмами, носилось громкое: "Слава!", конники на Соборной вопили: "Ура!", вдоль стены с пением шествовали попы, неся иконы и хоругви.
Тохтамыш не покидал седла. По его знаку конные тысячи сомкнулись перед бегущими, и пока расстроенные толпы приводились в порядок, хан потребовал к себе темников и начальников тысяч, ходивших на приступ. Из-за стены Кремля выкатывалось красное в дыму, громадное солнце. Последним прискакал Кутлабуга со своими тысячниками, и хан обратил взгляд на горского князя.
–Что случилось, Кази-бей?
Горец оглянулся и не встретил ни одного взгляда.
–Разве ты не видел, повелитель? Тюфенги...
Тохтамыш захохотал, раскачиваясь в седле.
–Вас напугали тюфенги? – Хан утёр набежавшие слёзы и показался начальникам старым-престарым. – Сколько – у тебя убитых?
Шея князя ушла в плечи.
–У Кази-бея два десятка убитых, – сказал Адаш.
–Их, наверное, подавили, когда бежали от стены. Ещё воины Повелителя Сильных метали во врагов взрывающиеся горшки и разрушали стены чужих городов силой пороха. Однако в нём оказалось больше грома, чем действия, и воины Орды предпочли тюфенгам свои луки. Если же вы испугались русских гремучих труб, зачем побежали назад? Надо бежать вперёд – под стеной тюфенги не опасны. – Тохтамыш оборотился к своему тысячнику. – Мурза Карача! Прикажи спешить вторую сотню моих нукеров – я поведу их на приступ.
Мурзы бросались на колени, умоляя хана не подвергать опасности свою жизнь, клялись, что умрут, а стену возьмут следующим приступом.
–Я знаю, что делаю, – сказал Тохтамыш.
Впервые за последние годы он нарушил свой обет – сошёл с лошади, хотя ни один из его воинов даже не коснулся стены Кремля. Красоваться на коне в первых сотнях наступающих было рискованно, и это доказала смерть Акхози. В простом серо-зелёном халате поверх двойного панциря из кольчатой сетки и стальных пластин, в стальном, глухо закрытом шлеме без украшений и отличии хан ничем не выделялся среди своего войска. Так же были одеты сопровождающие его наяны и телохранители. На сей раз конные сотни шли вместе с пешими и ещё издали одождили стену чёрными стрелами. Конные арбалетчики растянулись длинной цепью и били с места, целясь в бойницы. Когда же воздух рванули огни, потонула в дыму стена, а земля под ногами осела, когда с визгом железная сечка стегнула по щитам и кожаным броням, а каменные ядра с хлюпом и хрустом зарылись в человеческие тела, Тохтамыш ощутил, что его ноги становятся ватными.
Нукеры заслоняли хана, но разве человеческое тело, даже одетое бронёй, защита от пушечного ядра или огненных копий, что с шипением врываются в толпы, пронзая сразу нескольких? Хуже всего – не видишь врага в лицо и перед летящей смертью чувствуешь себя обнажённым, становишься похожим на дичь, которую выцеливает скрытый в засаде охотник.
С каждым шагом стена росла. Вблизи серая, с пятнами чёрной копоти, она закрыла солнце и нависала над осаждающими, и её каменная тяжесть давила на плечи. Тохтамыша всё время обгоняли нукеры, вблизи рва чьи-то руки схватили его, он рванулся, увидел перед собой тяжёлое, с квадратной челюстью лицо Карачи и смирился. Проскакали чугунные кони, давя и сбивая орущих людей, Тохтамыш отстранил тысячника и увидел летящие с неба жёлтые кругляши. Засвистели мелкие камни и свинцовые шарики – русские пращники вступили в бой. Передние ряды теснились у рва, не решаясь шагнуть за край, лишь нукеры хана с ходу бросились в него, ступая по наклонённым деревянным щитам и затопленным телегам, понесли к стене длинные лестницы. И тогда другие сотни хлынули в ров.
Выли и смертно жалили русские стрелы, камни грохали в щиты, со звоном катились шлемы, сбитые с оглушённых воинов, и ни на минуту не затихало шипение шерешир. Загрохотали тюфенги, выхлёстывая задние ряды осаждающих. За облаками тающего дыма Тохтамыш увидел, как несколько лестниц взметнулось к зубцам стены. Нукеры побежали вверх, двух первых сбили русские лучники из боковых стрельниц выступающей за стену башни. Тохтамыш даже топнул от досады, увидев падающих смельчаков. Достать стрелков в боковых бойницах почти невозможно. Тохтамыш орал:
–Щиты – на бок!
Нукеры догадались и стали поворачивать щиты со спины на правый бок, сжимаясь в комки, горбясь, они продолжали ползти вверх целым десятком. Вот передний потянулся рукой к каменному выступу, Тохтамыш издал торжествующий вопль, и в этот момент из башни вдоль стены громыхнуло пламенем, застлало дымом зубцы, железный вихрь оторвал от лестницы троих нукеров, они унырнули в облако, и лестница скользнула по стене, сбивая соседнюю, обрушилась в ров. Новые руки подхватили ту и другую. Нукеры, зная, что повелитель – близко, что он смотрит на них, спешили первыми ворваться на стену и забыли о смерти.
Лестницы поднимались уже вдоль всей стены. И там, где их ставили, деревянные заборола наверху исчезали, стена словно оскаливалась каменными тупыми клыками, а меж клыков появлялись москвитяне. Одетые в кольчуги и тигиляи, они вставали на край, метали в осаждающих копья и камни. Только арбалеты и сильные луки пробивали их кольчужные и пеньковые брони – хан это знал. В его стрелковом прикрытии стояли лучшие лучники и арбалетчики. Поражённые стрелами русы падали на стены, валились с пятисаженной высоты, их место занимали другие. По другую сторону башни полтора десятка штурмующих подбирались к гребню стены. Это были воины Кази-бея, оказавшиеся более искусными в стенолазании, чем степняки. Здесь ордынские лучники пристрелялись к цели – стоило русскому появиться между зубцами, как его сбивали, и защитники крепости не могли свалить подходящий камень на головы врагов. У Тохтамыша появилась надежда, он лишь боялся, как бы русы не свалили лестницу боковым выстрелом тюфяка. Полсажени оставалось джигитам до верха стены, когда над лестницей явился рослый воин. Его чёрная броня и блестящий закрытый шлем притянули к себе множество стрел, но они отскакивали от кольчатого панциря. Воин зацепил длинным крюком верхнюю перекладину лестницы, оторвал от стены и отбросил вбок от себя. Джигиты посыпались вниз, визжа и размахивая руками. Тохтамыша охватила ярость.
–Длинноухие шакалы! Они не могут свалить этого чёрного шайтана! Дай мне арбалет, Карача.
Обернувшись, он приметил, что в десятке его телохранителей не хватает трёх. Когда с заряженным арбалетом в руках глянул на стену, воина в чёрном панцире там уже не было. Сбили его или скрылся? Тохтамыш стал посылать стрелу за стрелой в тёмные бойницы.
Залитый водой ров наполнялся человеческими телами. В взбаламученной жиже среди трупов, головёшек, тины и сучьев барахтались раненые и оглушённые. Цепляясь за грядушки затопленных телег с землёй, они пытались вползти на перекошенные чапары, но им оттаптывали руки. Не в силах увернуться от падающих камней, лестниц и сброшенных вниз людей, одни с разбитыми головами опускались на дно, другие, кому повезло, добирались до края рва, где их топтали идущие на приступ. Тохтамыш следил за теми, кто ещё лез вверх, и уже угадывал надлом в своём войске. Осаждающие толклись у лестниц оттого, что каждый старался уступить первенство другому. Многие жались к стене, задирая головы, чтобы вовремя увернуться от камня. Те же, кто находился на лестницах, ползли к зубцам по-черепашьи, ожидая первого камня, чтобы сигануть вниз, пока невысоко. Следовало остановить приступ – лучше, если воины отступят по сигналу, а не самовольно, – и всё же хан медлил. Русские пушки, пороки, фрондиболы, самострелы и луки вели свою опустошительную работу. Вдруг крик прорезал шум боя. Громадное воронье крыло простёрлось по стене в синем дыму, накрыло лестницу со штурмующими и стоящих под ней. Чёрные люди прыгали вниз с убийственной высоты, другие чёрные, вопя, бросались в кровавую жижу, несколько десятков, сталкивая друг друга с деревянных щитов, бросились назад, через ров. Хан догадался, что со стены опрокинули бочку кипящей смолы, его начала бить дрожь: бегство грозило стать повальным. Он приказал бирючам трубить отбой.
Самая горластая русская пушка во Фроловской башне послала вслед отступающим последнее каменное ядро, и над стеной пронёсся торжествующий клич. Тохтамыш не обернулся: хоругви, развевающиеся над шатрами крепостных башен и самыми высокими зубцами, сжигали ему душу. Не уж то придётся вести правильную осаду крепости с примётами, таранами, подкопами и прочими хитростями, о которых у Тохтамыша – ни малейшего понятия? В войске, правда, есть искусные городники, мастера осадных работ, но у хана Тохтамыша нет времени.
Уже подходя к ставке, спросил Карачу:
–Где – Кази-бей? Почему я не видел его?
–Он ранен железной стрелой в начале приступа. В живот...
–Старый глупец, наверное, красовался в своём малиновом бешмете и золочёной броне... Однако жаль князя. Придётся мне подарить жеребёнка от Золотого Барса тому, кто первым взойдёт на стену.
У своего шатра Тохтамыш постоял, глядя на толпы воинов, бредущих в лагерь. Каждый, наверное, с ужасом думает о том, что скоро его снова погонят на стену. Иные оглядываются, и стена кажется им телом дракона, который лёг на пути к родным аилам. Пожалуй, многие сейчас ненавидят хана за обман: разве они ожидали, что их поведут охотиться на каменного дракона? Даже нукеры прячут глаза от своего повелителя. Не уже ли кончилась дорога удачи и, как было когда-то, хан Тохтамыш снова вступил на тропу бед?
Тохтамыш больше часа сидел один в своей веже, не снимая стальной брони. Наконец послышался хлопок в ладоши, и Карача вбежал в шатёр.
–Пошли за Батар-беком и главным юртджи – он у Кутлабуги.
–Батар-бек уже здесь и Кутлабуга – тоже.
Хан от гнева чуть не подпрыгнул на подушке.
–Я сказал: мне нужен главный юртджи, а не Кутлабуга!
Тысячник попятился, остановился и, боясь задеть порог, с опущенными глазами пробормотал:
–Кутлабуга лучше сам расскажет. – И шмыгнул вон.
Кряхтя, вполз Батар-бек на кривых ногах, поклонился, сел на подушку у стенки, посвечивая голым черепом. Кутлабуга вошёл, покачиваясь, в поклоне коснулся рукой кошмы и сел к Батар-беку. На его бритой голове топорщилась чёрная щетина. Адаш явился неслышно.
–Где – юртджи? – спросил Тохтамыш.
–Повелитель. Мы стояли с ним возле моей палатки, за речкой, когда начался приступ. Там стена – невысокая, но под ней – крутой берег. Плотники просчитались, и лестницы вышли короткими. Я велел повесить собак на страх другим.
–Где – юртджи? – темнея лицом, рыкнул хан.
–Он стоял рядом со мной, повелитель, – повторил Кутлабуга. – Маленькое свинцовое ядро попало ему в голову. Другое прошило палатку и убило моего юртджи.
Тохтамыш раскачивался на подушке. Только смерть сына была тяжелее новой потери. Старый мудрец, юртджи Рахим-бек, он когда-то служил у Тимура, помогая ему строить и разрушать города. Большой казной и почти ханской властью соблазнил его Тохтамыш. Думал ли Рахим-бек, что закончит свои дни под осаждённым городом страны русов? Он многое видел, он мог теперь дать совет, какого не дождёшься от золотоордынских наянов, умеющих лишь махать мечами в поле. Сейчас Тохтамыш ненавидел Кутлабугу – будто тот своей рукой убил Рахим-бека.
–Ничего не добившись, мы уже потеряли царевича, юртджи и темника, – сказал хан. – Я не считаю простых воинов, хоть и они – не трава. Но есть ещё одна смерть, которая – страшнее всех других.
Мурзы с испугом смотрели на повелителя.
–Вы – плохие начальники, если не понимаете. Человека на войне губят раны. Войско же гибнет от неверия в победу. Я боюсь второго неудачного приступа. Думайте.
Долго молчали, наконец, Батар-бек закряхтел и качнул головой.
–Говори.
–Зачем тебе эта крепость, повелитель? Мои воины – не мыши, способные проточить камень за месяцы. Мои воины – свободные волки. Оставь здесь тысячу – и довольно. Когда мы промчимся по всей Руси ураганом, оставляя только пепел и мертвецов, московские мужики с их князем выйдут к тебе с верёвками на шее.
Хан прикрыл глаза.
–Ты – хороший воин, Батар-бек. Но ум воина – не длиннее его меча. В Москве хватит припасов, чтобы перезимовать. Они станут есть лошадей и кошек, но не сдадутся на милость. Кремль – это якорь московского корабля. Вырвем якорь – волны и ветер погонят корабль и разобьют о скалы.
–Надо сделать примёт, и тогда мы въедем в их крепость на лошадях, – подал голос Кутлабуга.
–Я говорил с городниками. В посаде нет целого бревна. Копать землю, возить деревья – это две недели. Это – месяц! А в крепости не станут сидеть сложа руки. И воеводы Дмитрия собирают полки. – Тохтамыш посмотрел на главного харабарчи. Тот сидел, упёршись взглядом в войлок. Собираясь в волчий набег, Тохтамыш взял с собой много волков и лишь одного советчика. И того потерял. Теперь думать придётся самому.
...Роптал ордынский лагерь, полумесяцем охвативший московскую крепость. В Кремле звонили колокола. Закрыв лицо руками, Тохтамыш сидел в одиночестве. Почему так счастлив – Тимур в своих военных предприятиях? Почему он может неделями осаждать города, ничего не опасаясь? Кто остановит безродного тигра? Кроме Тохтамыша некому. Но Тохтамыш ещё должен одолеть каменную стену.
Надо заставить войско молиться всю ночь – Аллах тогда, наверное, услышит и восстановит справедливость. Разве Аллах не должен покарать этих неверных собак, укрывшихся за стеной? Они не хотят покориться своему законному владыке, они убили правоверного царевича и множество других воинов Аллаха. Сейчас Тохтамыш ненавидел их – они не позволяли порезать себя и распродать в рабство ему, властелину Орды. Тохтамыш теперь понимал краснобородого старика Чингисхана, который видел высшее наслаждение в том, чтобы усмирить взбунтовавшихся и подавить непокорных. Хан заставил себя думать, искать дорогу в крепость и на тот случай, если завтрашний штурм окажется неудачным.
Когда смолкли пушки, женщины и ребятишки хлынули к стене, остановить их было не возможно. По лестницам сносили раненых, убитых опускали со стены на связанных копьях. Плач, проклятия врагу, и рядом – слёзы радости и объятья. Сошедшего вниз Олексу кто-то тронул за локоть.
–Арина? И ты – здесь?
Молодая женщина с ребёнком на руках протянула ему узел, из которого торчало горлышко кувшина.
–Поснедай, Олекса Дмитрия.
–Благодарствую, Аринушка, да к князю спешу.
–Он же ускакал к неглинской стороне.
Олекса уж и не помнил, когда последний раз обедал, взял узел.
–Да тут – на целый десяток. – Поискал взглядом кого-нибудь из своих, но не было вблизи ратника, которого не старались бы теперь накормить и напоить. Даже незамужние прибежали с узелками. Олекса стал выбираться из толпы к брёвнам, сваленным поодаль грудами, присел и развязал холст. Арина стояла рядом, мальчишка поглядывал голубыми глазёнками на железного дядю, который убирал подовые пироги один за другим.
–Чего дуешься? Пожуй-ка со мной.
–Да сыт он, Олекса Дмитрич.
–Ничё, пущай ест – скорей вырастет. – Олекса сделал "козу", мальчонка разинул рот и загукал.
–Вон, какой весёлый, а я думал – бука. Глаза-то Алёшкины. Теперь бы вам дочку с мамиными глазами.
Красивое, исхудалое лицо женщины покрылось румянцем. Никто, кроме звонцовских, не знал, что сын у Арины – от погибшего куликовского ратника.
–Спаси Бог, хозяюшка, а молоко ему оставь. У нас в башне ключевой водицы – довольно.
–Да у меня ещё есть. Раздобыла нынче.
–Оставь. Теперь – худо с молоком, дальше хуже будет – корми впрок сынишку.
–Олекса Дмитрич, – заговорила женщина, – определил бы ты мне девицу в няньки. Я снадобья знаю, раны умею целить. Мы с Дарьей на Куликовом поле спасали раненых. А с ним вот, с Юркой-то, я – как повязанная.
–Да у вас в тереме вроде и девки живут.
–И-и, Олекса Дмитрич, вон они, девки, – так и рвутся к стене. А с малыми боюсь оставлять.
Олекса оглянулся. Он уже приметил в толпе синий сарафан Анюты. Сейчас она стояла одиноко с пустой корзиной в руке. От его оклика девушка вздрогнула и обернулась. На зов подошла и поклонилась:
–Доброго здоровья.
–Анютушка, я тебе воинское задание нашёл. Бери этого головастика, его Юркой зовут, а мамашу – Ариной. Бери!
Девушка протянула руки, взяла ребёнка и тот начал колотить её по лицу ручонкой.
–Ишь, озорник! Воин – в батьку свово. Ты с ним – построже, мама не осерчает. Будешь, Анютушка, водиться с Юркой, кормить, поить и всё остальное. Вот тебе сразу кувшин молока. – Не давая девице опомниться, обернулся к Арине. – Ты нынче же перебирайся в дом князя Владимира. Моя гридница пустует, нам теперь со стены не сойти до конца. Анюта тебе укажет. А теперь ступай в Спасский – туда раненых сносят.
Арина, изумлённая не меньше Анюты, стояла в нерешительности. Ребёнок заплакал, потянулся к ней и девушка стала его качать.
–Ступай, Арина! Минута дорога. Скажешь монахам: я прислал.
Качая ребёнка, Анюта смотрела на Олексу.
–Знахарка – она. На Куликовом поле спасала раненых. Разве Дарья тебе не рассказывала?
Девушка охнула:
–Господи! Дак это ж та Арина! А я-то думала...
Она зацеловала мальчишку, а когда смеющимися глазами глянула на Олексу, в груди сотского, будто жаворонок запел: понял, о чём подумала эта сероглазка, увидев его рядом с незнакомой женщиной. Смелость вернулась к Олексе, он прижал девушку с ребёнком к своей окованной груди и поцеловал в косы.
–Теперь бегите, мои хорошие, домой. Ждите мамку, да и я как-нибудь вас проведаю.
Кто-то уже звал его со стены. Ступая по лестнице, Олекса вспоминал, как разбранил Арину, узнав, что та отказалась ехать вслед за "похищенной" Дарьей с гонцом княгини. Она слышала, что Алёшка – в Волоке, и надеялась скоро увидеть его. Но нет худа без добра. От Тупика он был наслышан о лекарском искусстве жены Алёшки. Какой воин не знает, что и малая рана может сгубить человека, если руки невежды приложат к ней негодное зелье. Монастыри Кремля были известными лечебницами, среди монахов встречались чародеи-целители, но было немало и таких, кто больше уповал на причитания. Шептунам Олекса не верил с тех пор, как один знахарь-мельник заговорил его копьё, а оно сломилось в первой же стычке с врагом.
В соборах и монастырях отпевали убитых. Немало женщин в тот день надело траурные убрусы и повойники, но всех поддерживала одна радость: первый приступ врага отбит с тяжёлым для него уроном. Как поступит хан дальше? Снова бросит на крепость своё воинство или пошлёт его истребительным палом по русским княжествам? Москва притянула к себе бессчётные полчища, об этом люди говорили с гордостью, но со стены было жутковато смотреть на тумены, обступившие Боровицкий холм.
Остей шёл от башни к башне, повторяя в каждой сотне: "Благодарю, храбрые рыцари! Бог и государь вас не забудут". Несмотря на бессонную ночь, князь сегодня казался весёлым и бодрым – он, наконец, поверил в своё сермяжное воинство. Впрочем, такое ли оно – сермяжное? На стене стояли лучшие ополченческие сотни, даже вооружением они мало отличались от княжеских дружинников. Глядя на рукастых кожевников и плечистых кузнецов, на рослых суконников, ухватистых плотников, железнопалых бронников, ловких, умноглазых пушкарей, князь уверялся: эти не побегут.
Припасы он уже осмотрел. Мало муки, но достаточно зерна и есть ручные мельницы. Можно, вместо хлеба, обходиться и толокном. Солонину он пока трогать запретил – пусть режут свиней и птицу, для коров ещё имеется сено. Если бы что-то случилось с колодцами, в недрах Тайницкой бьёт ключ, он напоит весь Кремль.
К полудню враг не возобновил приступа, и ратники под охраной дозорных забылись тревожным, тяжёлым сном. Олекса и Адам поднялись на верхний ярус башни. Орда притихла, только стук и звон доносились из её стана.
–Не иначе возграды на нас готовят, собаки, – предположил Олекса. – Слышишь, тараны оковывают.
Адам, расстилая на дощатом полу войлок, поднял голову.
–Не уж то думают наши ворота тараном сокрушить?
–Поди, спроси. – Олекса прилёг рядом с Адамом и накрылся плащом. Ещё мальцом он бегал смотреть, как бородачи-кузнецы и каменщики ставили в башни строящегося Кремля железные ворота полуаршинной толщины и чудовищной тяжести. Было это после великого пожара, в тот год женился Дмитрий Иванович. Князю тогда исполнилось шестнадцать лет, Олексе – восемь. Жил Олекса в доме Вельяминовых мальчиком-слугой при старом боярине Василии Васильевиче – московском тысяцком, втором человеке государства. Своих родителей Олекса не помнил и даже не знал, есть ли у него родственники. Говорили, будто отец был служилым человеком князя, но так ли – это? В чумные годы вымирали целиком города, что там сёла и деревни! В семьях чаще всего выживали дети. Спасибо великому князю Ивану Милостивому и его людям: собирали сирот по всему княжеству, определяя в монастыри и зажиточные семьи, а детей умерших служебников князя брали в дома бояр, готовили отроками в полк. У Васьки Тупика хоть старшие братья оставались до Пьяны, у Олексы – никого. Да таких теперь, почитай, половина в полку. Выросли, иные в бояре выбиваются, и все отчаянные – не у маминой юбки росли. Олекса вздохнул: надо бы в церковь сходить, родителям свечки поставить, а он даже их имён не знает. Дмитричем кличут по городу Дмитрову, где его подобрали. Покойный Вельяминов будто отца помнил, но никогда не говорил о нём, а спросить Олекса то ли боялся, то ли не догадался. Какое соображение у мальца? Родителей он не представлял, и не о ком было спрашивать. Понимать уже после стал. Чума да Орда – две беды на земле, и одна другой стоит. Сколько новых сирот появится в эти дни!
У Олексы всякий раз сжимало горло при взгляде на оборванные одежонки, худые, неумытые лица детей – встречал ли их на дорогах, в городах или в монастырях. Однако иго не вывело на Руси сердобольных людей, и сгинуть сиротам не дают: кто приютит холодной ночью, кто поделится куском или старой одёжкой, а кто и медный пул сунет в руку. Монастыри привечали всех, кого не отпугивал их быт, но отсюда осиротелых детей часто уводили бродяги, втягивая в побирушечью жизнь, от которой один шаг до жизни разбойничьей. Поэтому и монастыри, и бояре с тиунами, и городские старшины старались по возможности и теперь определять сирот в подходящие семьи или в число дворских слуг, где они быстро приживаются. Если шестеро-семеро своих в доме, один лишний рот – и не заметен. А дети рано начинают добывать хлеб собственными руками, и выросший работник – бесценен. С началом осады Олекса приказал, чтобы на всех поварнях кормили прибивающихся сирот, никого не обделяя.
Сейчас ему представилась Анюта в светёлке с белоголовым мальчонкой на руках, и Олекса улыбнулся. Поди, измаялась с крикуном. Пусть учится – скоро, небось, пригодится. Скоро?..
Незаметно для себя подражая другу Ваське Тупику, Олекса был тайно влюблён в его Дарью, а Ваську боготворил за то, что не побоялся шипения чванливой знати, взял в жёны бездомную девицу, им же отбитую у врага. Было тут что-то от сказки. Может, поэтому Анюта с её историей так растревожила душу Олексы. Но Васька-то ценит ли своё сокровище? Как мог он оставить брюхатую жену с маленькой дочерью в городе, которому грозила осада? А впрочем, другие – тоже, и государь... Да, война свалилась как снег в июле, но Олексе казалось, что он увёз бы Анюту в седле, на руках – стань она его женой. Анюта?.. Мысль не удивила его. Имевший прежде немало зазнобушек, Олекса загодя знал: как только явится его суженая, другие девицы исчезнут для него навсегда. И вот исчезли все, кроме Анюты. И ребёнка поручил ей, чтобы удержать подальше от опасной стены... Он перевернулся с боку на бок.
–Эх, Адам, какого поединщика ты лишил меня!
–О чём ты? – сонным голосом спросил суконник.
–О "золотом" мурзе.
–А-а. Нашёл о ком горевать. Спи.
Граяли вороны и пищали галки. Из стана врагов доносился стук и звон, в воздухе струился шёпот.
Незадолго до рассвета взревели в тишине ночи сигнальные тюфяки, им отозвались колокола звонниц Кремля, и город наполнился ропотом голосов, стуком шагов и копыт, В чешуйчатой броне, переливающейся в свете факелов, проехал князь к Набатной башне, где часовые первыми услышали движение врага. Скоро, однако, шум, топот, скрип и храп коней послышались у других ворот. В пращи фрондибол заложили кувшины смолы и топлёного жира и бросили через стену. Чадные костры полыхнули за рвом, заметался мрак, обнажая остовы осадных машин, высокие щиты, вереницы попарно запряжённых лошадей и верблюдов, волокущих к стене тараны, и толпы людей, облепивших деревянные чудовища. Тараны стояли на длинных полозьях из отёсанных брёвен, сверху и по бокам их прикрыли коробообразными щитами, лишь ударные окованные концы высовывались далеко вперёд из-под щитов, покачиваясь на цепях и поблёскивая железом. Между таранами там и тут выставлялись из мрака шеи катапульт с громадными ложками на конце.
Едва вспыхнули огни, по зубцам и заборолам застучали ордынские стрелы, русские лучники ответили через бойницы. Зашипели шереширы, напоминая падающие хвостатые звёзды. По стене передали приказ князя пушкарям: разрушать огнём вражеские возграды. Вавила бегал по стене, помогая своим направить тюфяки в подползающий таран, однако ядра отскакивали от боковых щитов, раня лишь отдельных ордынцев. Первым выстрелом из великой пушки убило двух лошадей, другие начали обрывать упряжь, однако движение тарана приостановилось ненадолго. Успели сделать второй выстрел, зарядив свинцовым ядром, оно пронизало передний щит, вызвав крики искалеченных, но полозья машины снова двинулись под напором множества рук и плеч, и таран вошёл в мёртвое пространство. Стрелять через направленные вниз бойницы тюфяки и пушки не были приспособлены. Когда забивали в ствол заряд, в башню ворвалась горящая стрела и вонзилась в деревянную полку, на которой стояли мешочки с зельем. Стрела вспыхнула вся, затмив огоньки сальных свечей, у Вавилы шевельнулись на голове волосы, он кинулся к полке, обжигая руки, обломил пылающее древко, стал топтать. Вдруг вскрикнул кто-то, Вавила обернулся и увидел сына-приёмыша. Расширенными в сумраке глазами он смотрел на оперённую чёрную стрелу, торчащую под его левой ключицей.
–Ванятка, сынка! – Вавила упал на колени, схватил и почувствовал в руках хрупкость ребячьего тела. – Господи, откуда – ты? Кто пустил? – Тело ребёнка слабело в его руках, глаза закатились, и голова упала на грудь. – Господи, за что? С матерью-то што будет?
Кто-то наклонился, подавая холстяную полосу, Вавила почувствовал, как мокрое и горячее бежит ему на руку, поддерживающую спину сынишки: стрела прошла насквозь. Он отломил оперение и вынул стрелу за остренькую головку, по ходу её движения – так, как это надо делать, – потом стал бинтовать бесчувственного ребёнка, повторяя:
–Кто пустил?
–Рази теперь уследишь за имя? – Голос старого ополченца заглушился грохотом пушки – Беско с помощниками продолжал своё дело. Держа сына на руках, Вавила шагнул к выходу и спохватился:
–Свечи задуть! Одну оставьте, угловую...
Не иначе какой-то вражина пристрелялся к освещённой бойнице горящими стрелами, и теперь каждый миг следовало ждать смертоносную гостью.
