Текст книги "Поле Куликово (СИ)"
Автор книги: Сергей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 70 (всего у книги 71 страниц)
Никола вскрикнул и поскакал куда-то. Тупик обернулся. Возле дома погибшего кузнеца Гриди стояла согбенная женщина в серой телогрее и чёрном повойнике. Разведчики помчались следом за товарищем. Николка скатился с седла, стал в растерянности перед седой старушкой и произнёс:
–Мама?.. – Рванулся и обнял, повторяя. – Мама! Матушка!..
Потупив головы, всадники стояли полукругом. Седая женщина гладила железную голову сына и её сухие глаза были полны печали. Потом провела корявой ладонью по мокрому от слёз лицу Николки и задержалась на шраме.
–Совсем ты вырос, Николушка. А мне вечор приснилось – телёночек, белый, ласковый, подошёл и тычется мне в руку, ровно сказать хочет. Думаю – идти надо: сынок домой придёт, искать станет... Когда ещё про Орду эту клятую услыхали, Романиха мне нагадала: война твово Николушку увела, война и воротит. Вишь, как сбылось – и гаданье, и сон.
–Мама, где – сестрёнки?
–Бог прибрал твоих сестрёнок, Николушка. В болоте лихоманка напала на них – в три дня сгорели одна за другой. Уж сколь я слёз пролила – жить тошно, а Романиха мне: живи Авдотья, сына жди. Взяла я двух сироток в дети, здешних, деревенских, один семи годов, другой совсем махонький,– и ровно полегчало. Да, вишь, и тебя дождалась. – Из глаз женщины хлынули слёзы, Николка прижал мать к себе, пряча лицо от товарищей. Те и сами наклоняли головы, посапывая с облегчением – ведь сухие глаза плачущей матери – это так же страшно, как селение без людей. А женщина говорила и говорила, словно молчание могло снова отнять сына. – Прошу я Фрола: отпусти, сердце вещует – сынок придёт, он же меня отговаривал и так, и эдак, а я – своё. Иван-то запретил ходить в село: наведёте, мол, ворогов на след. На стане он почти не бывает теперича. Я и говорю Фролу: што мне нынче вороги?! Он и взял грех на душу...
–Тётка Авдотья! – не выдержал Алёшка. – Живы ли – наши?
Женщина глянула на воина и охнула:
–Што ж это я? Своё да своё! Ты ли, Олексей? И боярин наш приехал. – Она стала кланяться, но Тупик удержал её.
–Не надо, матушка Авдотья. Поспешаем мы, так скажи, где – люди? Много ли их осталось?
Авдотья рассказала, что погибло девять мужиков, в их числе трое звонцовских. Утопилась в озере Марья, осквернённая насильниками, исчезло несколько деревенских, видно угнанных в полон, умерла дюжина детей на болоте от лихорадки. После того стан перенесли с болотного острова к пастухам, в лес. У Ивана Копыто под началом теперь целое войско, много ордынцев побито им. Сейчас он ждёт, когда Орда назад покатится, людей разводит по убежищам.
Рад был услышать Тупик добрую весть о старом товарище.
–Никола, оставайся с матерью. А Фролу скажи: пусть возвращает людей в село. Позади нашего войска татар не остаётся.
–Пожди, Василий Андреич! Матушка, не печалуйся и благослови. Нельзя мне отставать от соратников. Я ворочусь.
Авдотья, плача, обняла сына.
–Рази я не понимаю, Николушка? На святое дело какая мать не отпустит? Ступай. Глянула на тебя – век ждать можно.
В дороге воины молчали, сочувствуя горю товарища, потерявшего сестёр. Тупик дал себе слово: на обратном пути побывать в Звонцах, увидеть Настёну с сыном. За эту женщину с ребёнком ему перед Богом отвечать до конца дней. Когда уже отряды соединились, сзади показался десяток скачущих всадников. Рыжебородый воин издали закричал:
–Эгей, волкогоны! Вы от кого надумали скрыться? Да от Ваньки Копыто ворон костей не спрячет!
Тупик не выдержал чинности – помчался навстречу.
...Московское войско перешло Оку. Ночные зарева в переяславской стороне объяснили москвитянам, что покорность Олега не спасла рязанцев от расправы Орды. Кто-то из воевод посочувствовал соседям, но Владимир оборвал:
–Поделом ворам! Кто на чужом пожаре греет руки, и на своём погреется.
Князь был раздосадован: надежда перехватить хана растаяла – он убегал через серединные рязанские земли, и лишь далёкие зарева обозначали его след. Полки не останавливались. В тревоге смотрели рязанцы на многочисленные конные рати Москвы. Давно ли судачили о гибели Дмитрия со всем войском, сожжении его столицы, и вдруг всё переменилось: хан бежит, грабя владения своего союзника, а по пятам за ним движутся московские полки. Главное войско Владимира шло на Переяславль, лишь сторожевой полк двигался в сторону Пронска, преследуя отставшие отряды степняков и транспорты с добычей. Воротившийся в столицу Олег снова скрылся, не ожидая для себя добра от сурового соседа.
Ещё Орда не оставила русских владений, когда Владимир Храбрый рассыпал своё войско и серединные рязанские земли подверглись новому опустошению. Но в отличие от ордынцев москвитяне не спешили, а лесные дебри, отпугивающие степняков, были для них, что дом родной. Самое же печальное: люди оказались не готовыми к новой беде – они помнили, как проходили московские рати их дорогами два года назад. Теперь москвитяне не оставляли на своём пути ничего: уцелевшие селения сжигались, скот, которого кочевники почти не трогали, сбивался в гурты и отгонялся за Оку, людям давали время, чтобы только погрузиться на телеги, и под охраной конных отрядов отправляли в земли серпуховского князя. Плачем вставал тележный скрип по рязанским дорогам. Что там ждёт, в чужом краю, разорённом Ордой дотла? Свои-то пепелища обживать заново нелегко, чужие – и подавно. Воины Владимира были неумолимы – угоняли даже попов. Нетронутыми оставались одни монастыри да скиты. Утешители, вспоминая прежние усобицы, говорили: вот замирятся князья – и всех воротят обратно. Да что за радость – гонять из княжества в княжество, теряя последнее из нажитого? Люди проклинали вражду князей, видя в ней причину всех бедствий. Народу, терзаемому набегами Орды и княжескими усобицами, уже становилось ясно: с разобщённостью Русской земли надо кончать. Однако знание и действие – не одно и то же. Беда заключалась в том, что каждый князь считал лишь себя достойным собирателем Руси. Но всё же исток всякого великого государственного дела рождается во мнении народа, и мнение становилось общим.
Может, Владимир не хотел впутывать Донского в свои отношения с Олегом – полк великого князя не участвовал в разорении Рязани. Разослав сторожи, Иван Уда остановился в лесостепи между Тулой и Пронском, прикрыв рассеянные отряды Храброго. Тула – передовая крепость Москвы, стоящая посреди рязанских владений, – не была разрушена. Жители приготовились к осаде, но потрёпанная Орда не решилась на приступ и далеко обошла оборонительные валы Тулы. Вблизи Дикого Поля степняки почувствовали себя в безопасности, зная, что рязанский князь их не преследует, а дымы и зарева пожаров у себя за спиной они принимали за дела своих отставших отрядов. Отступающие теперь задерживались на станах, и сторожа Тупика на берегу какой-то речки, бегущей в Дон, обнаружила большой транспорт Орды с полоном и добычей, охраняемый тысячей воинов. Сила – за тем, кто наступает, – Тупик решился напасть. Создавая видимость многочисленности своего войска, он разделил отряд на сотни и в сумерках две из них направил в обход вражеского стана – ударить навстречу друг другу вдоль берега. Третью сотню повёл сам.
Ночное поле, осыпанное ледяной крупкой, посвечивало жёлтыми искрами, тени всадников, скользящие по стылой полёглой траве, напоминали о волчьей стае, крадущейся к задремавшим отарам. Но не с овцами предстояло иметь дело разведчикам. Множество красноватых огней мерцало вдали, очерчивая расположение врага. В лёгкой одежде на конном ходу пробирало, а Тупик думал о полураздетых пленниках, привязанных к ордынским повозкам. Утром степняки оставят на месте привала закоченевшие тела и пойдут дальше. Полоны они нахватали изрядные, а дорога отберёт здоровых и крепких рабов. Тупик ехал в голове сотни, между Варягом и Микулой. Плотная трава глушила стук копыт, огоньки разрастались, уже долетал визг подравшихся лошадей. Вот справа на речке кагакнул гуменник, слева крикнул сыч – Копыто и Додон подавали весть начальнику сторожи, что к нападению готовы. Потянуло дымком – один из сакмагонов вёз зажжённый витень, прикрывая его рукавом: горящие стрелы послужат сигналом общего удара. Набежали тучки, потушили ущербную луну, закрутились снежинки, сильнее замерцали костры вражеского стана, в их свете начали угадываться таборы распряжённых повозок, являлись человеческие фигуры и силуэты лошадей. Юрт не было видно, – значит, отряд расположился ненадолго. Чуть опоздай московская сторожа, его бы и след простыл. Снег высветлил ночное поле, зачернела урема позади расположения врагов. Вдруг надрывный крик пронёсся в тишине ночи, заставив Тупика вздрогнуть. Так кричат женщины, когда у них на глазах прикалывают детей. Может, какой-то полонянке приснилось её пленение или на руках матери застывал ребёнок? Ничто не переменилось в ордынском становище: степняки продолжали греться у костров, иные, оголясь по пояс, трясли над огнём вшивые рубахи, тягучая песня не прервалась, даже не сбилась в течении.
Из заснеженной травы поднялись две серые фигуры и простуженный голос спросил:
–Кара-Манул?
Отряд остановился.
–Сотник Баркан от мурзы Адаша, – ответил по-татарски сакмагон-толмач из-за плеча Тупика. – Чей – отряд?
–Тысячник Бадарч гонит полон в Сарай. Какие новости вы везёте? Верно ли, что Адаш поймал пронского князя и овладел его казной?
–Верно. Повелитель дарит воинам четыре повозки серебра.
Караульные защёлкали языками и растворились в темноте. Сотня вышла к середине лагеря, где гуще всего горели костры. Уже различались голоса, пофыркивание коней у походных коновязей. Ржание послышалось в середине русского отряда. Сидящие у ближних костров воины примолкли и повернули головы.
–Стрелы! – приказал Тупик.
Зазвенели тетивы луков, и раздуваемые в полёте фитили горящих стрел прочертили в сумраке малиновые полосы. Топот коней, брошенных в карьер, обвалом рухнул на стан врага. Сакмагоны напали молча. Ни кличей, ни команд – лишь топ и храп лошадей, красные высверки стали в свете костров, свистящие удары, лопанье кож и хруст костей – застигнутые врасплох кочевники не успевали обнажить оружие. Молчание истребителей словно зачаровало степных воинов и лишило голоса.
Но вот гортанный крик, злой и властный, раздался у берега, где стояло несколько юрт, и Тупик рассмотрел рослого воина в тёмном халате, размахивающего копьём. Наян сзывал к себе нукеров и они бежали к нему, обнажая оружие. Если враги начнут сбиваться, а убегающие воротятся, то сакмагонам несдобровать. Тупик устремился к высокому, тот выбросил копьё, Орлик взвизгнул, почуяв в теле ледяное железо, и, жалея коня, Тупик удержал его поводом и шенкелями, едва не выскочил из седла, распластавшись в рывке, достал голову врага концом клинка и слышал, как она лопнула. Подбегающие шарахнулись прочь, в речку, Орлик воспрянул, повинуясь шенкелям, и вынес Тупика к коновязи на опушке уремы, где сбилась толпа ордынцев. Её уже терзали всадники, казавшиеся великанами в снежной лунной темени – Микула, Варяг, Никола... Кочевники ныряли под сбившихся лошадей, обрезали перепутанные чембуры и, вырываясь, бежали за речку. Похоже, Копыто со своими уже на другом берегу – там рявкнул "медведь": Кряж отпугивал степняцких лошадей, которых спешенные беглецы подзывали свистом. С толпой у коновязи было кончено.
–Гнать надо, Василь Андреич! – крикнул Варяг. – На том берегу у них – заводные. Кабы не сгуртовалась там орда? Им за потерю полона всё одно – погибель!
Алёшка – прав: надо ждать нападения – бежавших за речку врагов всё ещё больше, чем воинов русской сторожи. А нападающий – это не застигнутый у костра за поджариванием вшей.
Разведчики сотни стягивались к начальнику, и Тупик бросил коня в воду. Слева слышался плеск и раздавались удары. Скоро оттуда появился Додон со своими и крикнул:
–Вишь ты, нечистые! Оне и пеши бегают, ровно наши.
Воины засмеялись. Из сумерек выкатился ещё один отряд, Копыто осадил скакуна возле начальника:
–Задали корму донским ракам, Василей!
–Што у тебя, Иван?
–У меня – ладно. Неладно там вон, у дубравы. Вишь, сбиваются, змеи, в клубок – очухались. Их там с полтыщи.
Снежок перестал, и вблизи дубравы на лунном поле шевелилось чернильно-серое, размытое пятно.
–Слушай меня все! – крикнул Тупик. – Бьём в середину чамбула, на полном ходу. Как прошибём, Копыто со своими берёт правых, Додон – левых. Я же развернусь и ударю сбоку или в затылок сначала левых. Правых добьём все вместе. Мечи – вон!..
Три русские сотни достигли середины поля между речкой и рощей, когда чернильное пятно ордынского отряда потекло навстречу по лунному снежку.
–Хук! Хук! Хук! – разорвал ночь крик степняков.
–Урр-раа! – заревел впереди русской лавы Копыто, и три сотни голосов отозвались раскатистым: "Рра-аа!" Русские всадники отнимали у степняков даже их клич.
Сошлись в сумерках, разрываемых тусклыми вспышками стали. Отвернуть не могли ни те, ни другие, хотя никто, вероятно, не стал бы преследовать убегающих в ночных перелесках. За спиной у одних стоял темник со своими палачами, у других за спиной коченели на заснеженном берегу сотни, а может, тысячи братьев, сестёр и детей, обречённых на гибель и рабство. Когда уже русские сотни прошибли лаву врагов, Орлик под Тупиком споткнулся и пропахал грудью поле, и Васька едва успел выпростать ноги из стремян да выбросить руку с мечом в сторону, чтобы не напороться. От удара о мёрзлую землю перехватило дыхание и перед глазами пошли круги. Сотни уже развернулись, бой распался на расходящиеся клубки, Тупик оказался посередине. Орлик, задирая голову, заржал рядом, тревожно и тоскливо, с усилием поднялся на передние ноги, пошатываясь, встал над хозяином. Тупик с хрипом втянул воздух, вскочил и ухватился за шею коня, чтобы устоять. И как ещё Орлик пронёс его через реку и сшибку?
–Не бойся, друг, я не брошу тебя волкам.
Бой продолжался с двух сторон, отдаляясь. Тупик впервые в жизни наблюдал конную рубку со стороны, вслушиваясь в её звуки. Кто-то скакал к нему по истоптанному чёрно-серому полю и Тупик поднял оброненный щит.
–Василь Андреич, живой?
–Живой, Алёша. Коня бы мне. Орлик едва стоит. – Васька погладил опущенную голову гнедого и увидел близко печальный, тёмный глаз, задёрнутый туманной влагой.
–Я – счас, ты стой, никуда не ходи! – Алёшка помчался к дубраве, наперехват бегущих из сечи лошадей с пустыми сёдлами. Слева клич: "Непрядва!" – заглушал крики врагов, оттуда уже мчались всадники к другому очагу боя на помощь Ивану Копыто. Но там случилось что-то неожиданное – русские клики усилились. Орда побежала, рассеиваясь, и теперь она уже – не опасна. Уцелевшие станут по-воровски пробираться на свои кочевья, сложат семейные юрты и забьются в глушь, подальше от своих наянов, пока время не потушит память об их бегстве и потере добычи.
Тупик услышал стон за спиной и пошёл к серому шевелящемуся пятну на снегу. Орлик, пошатываясь, брёл следом. Вблизи рассмотрел ордынского воина в кожаной броне с разрубленным плечом. В его бормотании различалось знакомое слово: "Су-у". Тупик отстегнул с пояса медную баклагу, встряхнул – зазвенела вода с ледком. Наклонился над раненым, ткнул горлышко в тёмные губы. Раненый начал глотать, его глаза открылись, в них переливался жёлтый свет. Взгляд прояснялся и в нём являлось выражение, похожее на то, какое видел Тупик у раненого волка, следящего за охотником. В лунных сумерках над местом побоища витали демоны, похищая души умерших, и от их близости свет становился враждебным человеку. Но человек должен верить не призракам, а своему внутреннему голосу, и этот голос твердил: после боя на поле сечи нет врагов, а есть только страдающие люди, которым надо помочь. Вдруг скребнул копытом Орлик, захрапел, Васька обернулся и ощутил удар в грудь. Звякнула сталь, он отпрянул и увидел в здоровой руке ордынца сверкнувший кривой нож. Затряслись руки, баклага выпала и забулькала изливающаяся вода. Никогда ещё не был он так близко от смерти. Если бы не Орлик, нож мог прийти на вершок выше – в шею, и сгинул бы Васька Тупик от удара умирающего врага, которого поил водой.
–Будь ты – проклят, волчина!
"Не милосердствуй в бою..." В бою! Для этого бой кончился. И не Васька напал на его улус – он напал, не Васька сжёг его дом – он сжёг, не Васька тащил в полон его жену и детей – он тащил. И он же за Васькин глоток воды отплатил ударом ножа. Какой мрак порождает подобных тварей?
Тупик мог не спрашивать себя, ибо знал: грабительская война. Это война ставит человеческие отношения с ног на голову: обман и коварство она превращает в искусство, грабёж – в доблесть, жестокость и насилие – в славу, убийство – в подвиг. Кто живёт войной, к тому нельзя подходить с обычными человеческими мерками. Может, князь Храбрый был прав под Волоком?
Примчался Алёшка с осёдланным конём на чембуре.
–Разбежалась орда, Василь Андреич! Копыто погнал их, небось, скоро воротится. Ему ватажники пособили – рязанцы. Примчались на шум, да и ударили из дубравы.
–Это – хорошо, Алёша, што рязанцы не спят. А конь-то наш...
–Наш. Сам ко мне подошёл... Ранен Микула, там Никола – с ним, он – тож ранен, легонько... А Додон убит.
Вот оно, ещё одно имя, без которого отряд, кажется, нельзя представить. Чьё следующее услышит он сегодня? Лишь Копыто остался рядом из старых сакмагонов. Но как поверить, что других уже нет? Ведь и всех павших в Куликовской сече он чувствует вблизи. Разве без них отважился бы повести три сотни кметов против ордынской тысячи?
–Вот и всё, Алексей, – сказал Тупик. – Сдаётся мне – это последняя наша сеча с Ордой.
–Не горюй, Василь Андреич: через годок-другой набегут.
–Не набегут. После Волока я их понял. Орда не поверила: взаправду побили её на Непряди, али помстилось ей? И набежала по-воровски – испытать. Испытала. Штоб снова отважиться на Москву, хану новых воинов надобно вырастить. Но те уж достанутся нашим сынам.
Алёшка помалкивал. Тупик повернул Орлика мордой к реке и подтолкнул:
–Ступай туда, Орлик, я приду за тобой.
Конь побрёл к берегу, куда тянулись многие лошади, потерявшие хозяев. Когда Тупик садился в седло, раненый скакун повернул голову и заржал. У Васьки защипало глаза... Воины возвращались на место боя, искали посечённых товарищей. Прискакал Копыто с каким-то бородачом:
–Примай, Василей, пополнение!
Незнакомец, сняв шапку, поклонился и хрипловатым басом сказал:
–А может, боярин во полон возьмёт нас?
–Ты – о чём, борода? – Тупик насторожился.
–Всё – о том же, боярин. Говорят, ваши-то почище татар зорят Рязанщину – ни единой души не оставляют.
–Кто говорит? – Тупик подался с конём вперёд.
–А беглые – кто ж? Теперь бегут не токмо от Орды. До нас уж иные добежали. В запрошлом годе один ваш ратник во гневе сулил нам Боброка с полком – и как в воду глядел. Да Боброк – ладно бы, почище явился князь-воевода. Вы-то, небось, из-за полону с татарами подрались?
Жар кинулся в лицо Ваське, кулаки сжались, но слова застряли в горле. Так вот что за дымы и зарева преследовали их в последние дни, вот почему рязанцы шарахались от его сторожи! Владимир Храбрый разорял владения своего давнего врага Олега Рязанского. Не уж то с благословения Донского?
–Мы – полк великого московского князя, – сказал Василий. – В усобицы удельников не встреваем. Мы Орду гоним.
–А слышно, боярин, будто князь Храбрый без слова Донского за порог не ступит, не токмо за порубежье?
–Ступил, как видишь. И за Ламу ступил, и за Оку. Небось, и его удел обращён в золу не без участия рязанского князя.
Бородач вздохнул и сказал:
–Кто их, князей, разберёт? Однако, с твово дозволения, светлый боярин, поищу я наших среди полона...
Тупик ощутил усталость. Сторожевая служба – не мёд. И в Волоке-то не знал отдыха, а уж после – все дни и ночи впереди войска. Да ещё эта весть – веригой на шею... Как в одном человеке могут соединиться хватка и мужество государя с ограниченностью удельника? То, что делал теперь Владимир, тянуло отношения Москвы с Рязанью назад, во времена вражды. Это ведь ясно даже Ваське Тупику. Разве князь Храбрый – глупее сотского? Народ не прощает насилия над собой, и неизвестно ещё, чем нынешнее обернётся князю Серпуховскому, да и Москве. Нет, не как наперсник великого московского государя действует теперь Владимир. Если он хотел наказать Олега – садился бы на его стол. Сейчас Рязань, не раздумывая, примет победителя Орды.
В одном лишь Тупик не был убеждён: позволит ли Донской своему брату держать в одной руке серпуховские и рязанские владения.
Из лагеря через речку гнали трофейные телеги – под раненых. Распоряжались десятские. На другом берегу гудел и плакал человеческий улей. Словно чья-то рука вдруг сжала сердце Васьки. Судьба семьи Еремея Стрехи ему стала известна от Ивана Копыто. Детей он возьмёт к себе. Но вдруг там, за речкой, кто-то из уцелевших? Может, Настёна?.. Только невозможно это – первые полоны теперь так далеко, что их не догонит никакая сторожа.
Всю ночь не смыкали глаз. И лишь когда в лучах рассвета сверкнули копья и шлемы конной тысячи сторожевого полка во главе с Василием Вельяминовым, по всей колонне началось ликование: люди поверили, что рабская доля на сей раз их миновала. Московский полк стоял в десяти верстах.
Наутро, присоединив к своим одну Вельяминовскую сотню, Тупик повёл разведку к Дону, в сторону Богородицкой пустыни, где встречные беглецы видели накануне другой транспорт врага. Тёплый ветер смывал с густо-синего неба дымы и копоть, после раннего зазимка отогревалась под ласковым солнцем земля, по низинам заголубели озёра, отражая пролётные стаи птиц, и всадникам временами казалось, что наступила весна.
* * *
Минуло тринадцать лет. В солнечный летний полдень с Дона в Москву примчались вестники тревоги: хан Тохтамыш с войском вошёл в Русские земли. Доставленный сакмагонами посол хана коленопреклоненно просил у великого московского князя Василия Дмитриевича защиты и помощи для своего владыки: по следам Тохтамыша шёл Тамерлан.
Василий узнал гостя: мурза Карача, которого хан присылал к Донскому для мирных переговоров. Случилось это через полтора года после сожжения Москвы. Тогда Михаил Тверской с сыном Александром, далеко объехав московские земли, направился в Орду за ярлыком на великое Владимирское княжение. Над Русью вставал призрак новой кровавой смуты. Усмирять тверского князя мечом было опасно: Москва ещё оправлялась от ордынского погрома, за спиной – хан и обозлённый Олег Рязанский. Скрепя сердце Донской обратился к опыту своего деда Калиты – потребовал от князей готовить к зиме дани в Орду и принял посла хана. Карача поклялся: Тохтамыш никому другому не выдаст заветного ярлыка, если Москва заплатит. Чтобы хан поверил в искренность москвитян, Донской отправил к нему с посольством своего наследника. Тохтамыш принял тринадцатилетнего Василия при всех иноземных послах, усадил рядом и угощал из собственных рук, именуя "любимым сыном". Княжонок дичился, его взгляд всё время натыкался на гневное лицо великого князя Михаила Александровича. Хан подозвал Тверского и вручил ему грамоту с золотыми печатями.
–Жалую тебя, князь Михаил, твоей отчиной – великим княжением Тверским.
–Но, великой царь!.. – Голос Михаила дрогнул, рука с ярлыком опустилась. Для того ли совершил он долгий, опасный путь, чтобы получить ярлык на то, чего никто не оспаривал? Иное сулили Михаилу в Орде. И великие дары пропали зря.
–Князь! – Тохтамыш нахмурился, уловив досаду Тверского. – Я свои улусы знаю, и каждый русский князь теперь служит мне по старине. А что неправдой жил со мной улусник мой Дмитрий Московский, так я поустрашил его, и ныне он служит мне по правде. Ты же поспеши в свой улус да проследи, чтобы выход в Орду был собран сполна и в срок. А до того твой сын останется с нами. Его близость утешит нашу печаль по тебе.
Михаил покинул Сарай. Уже никогда больше не пытался он добыть великое Владимирское княжение, ибо понял: хан не в силах вырвать это княжение из московских рук.
Заложником в Орде был оставлен и юный Василий. Ещё со времени набега на задворках хана обретался Кирдяпа. Как в старинные времена, наследники великих русских князей оказались в руках хана. Не было лишь Фёдора, сына Олега Рязанского, но это не тревожило Тохтамыша: Кореев доносил, что Олег готовит возмездие москвитянам.
Из Орды во Владимир прибыл особый посол – проследить за отправкой дани. Для такого дела Тохтамыш выбрал Адаша. "Лютый посол" настоял на требовании хана: каждая русская деревня платила полтину серебром, тяжкую дань платили и города. Народ роптал, враги Москвы старались направить общую злобу против Донского. Несмотря на потерю лучшего войска и гибель наследника, хан мог считать поход на Москву удавшимся.
Ранней весной 1385 года, после того как собранная дань ушла в Орду, рязанский князь захватил и разграбил Коломну. Выступивший против него Владимир Храбрый был разбит на рязанской земле. Владимир требовал у брата сильных полков, но Донской, снова смирив себя, вместо войска послал в Переяславль-Рязанский троицкого игумена Сергия Радонежского. То, что оказалось не под силу мечу, было завоёвано силой народного мнения, авторитетом церкви и знаменитого старца. Дмитрий и Олег, встретясь, обнялись как братья, заключили вечный союз, обязались возвратить захваченных друг у друга людей и слово сдержали. Внушением Сергия и Владимир Храбрый смирил гордость, отказался от мести и присоединился к важнейшему для Москвы союзу.
Денно и нощно трудился Донской, восстанавливая порушенное нашествием Орды, но и враги не дремали. От московской митрополии отложился Великий Новгород. Дмитрий ещё не простил новгородской господе ушкуйные разбои и передачу без его ведома князю Патрикию Ладоги, Русы и других жирных кусков. Теперь совершилась крамола, задевшая всю Русь – разрушалось её духовное единство. Двадцать шесть больших русских городов отозвались на призыв великого князя и митрополита Пимена – приструнить крамольников. К ним присоединились Вологда, Бежецк и Торжок, находившиеся в новгородских владениях, – лишь богатеи, у которых вера и родина в тугом кошельке, остались в этих городах враждебными Москве. Русь устроила смотр военных сил: во главе с Донским и Храбрым многотысячные рати подступили к новгородским стенам. Новгородцы собрали немалое войско, сожгли предместья и десятки монастырей под городом, но по своему обычаю предпочли откуп осаде. В конце концов, Донской согласился покончить дело миром после того, как Новгород признал его верховную власть, клир вернулся под руку митрополита, а за разбойные дела ушкуйников было выплачено восемь тысяч рублей. Новгородское княжество обязалось платить ежегодную дань в общерусскую казну великого князя. У Патрикия отобрали владения. Недруги Москвы присмирели.
Василий в ту пору ещё оставался заложником хана. Однажды к нему явился эмир Едигей и в присутствии посольских бояр дал совет поискать для Москвы более надёжного покровителя, чем Тохтамыш.
–Не мне вы платите дань, – говорил эмир, – но когда бы захотел я теперь, то мог сделать Дмитрия царём на Руси, а всех вас великими князьями. И Тохтамыш не помешал бы мне. Подумайте об этом и скажите Дмитрию. А ещё скажите: у Тохтамыша нет могущественных друзей, но они есть у Едигея.
Эмир посоветовал Василию не задерживаться в почётной неволе. Кочевья Ногайской орды, говорил он, теперь простёрлись до Русского моря и украинных городков Литвы – ни одна собака хана не сыщет на них следов московского княжича.
Долго совещались посольские бояре, опасаясь подвоха, но, в конце концов, воспользовались советом Едигея. Через несколько дней Василий оказался у друга Москвы – молдавского воеводы Петра, затем – в Литве, где дал Витовту обещание жениться со временем на его дочери, и, сопровождаемый почётным эскортом литовцев, вернулся в Москву. Он попал на свадьбу своей старшей сестры Софии с сыном Олега Рязанского княжичем Фёдором. Москва и Рязань ещё больше укрепили союз, Михаил Тверской подтвердил все прежние договоры, нижегородцы, уставшие от распрей наследников покойного Дмитрия Константиновича Суздальского, просили Донского взять Нижний в свой удел. Видя Русь единой, Донской готовился к окончательному свержению ига, но труды и заботы с малолетства уже сожгли его. Недуг в неполные сорок лет скосил Дмитрия Ивановича. Русь оплакивала своего героя, ожидая новых бедствий после его смерти. Но случилось небывалое: великое Владимирское княжение Донской передал семнадцатилетнему сыну по собственному завещанию, как московское наследство, и никто не посмел оспаривать прав Василия, даже хан Золотой Орды. На защиту этих прав встала бы вся Русь.
Дани Москвы выкормили новую силу Тохтамыша, и в тот год, когда умер Донской, хан начал войну против Тимура. Вторгнувшись в северные области его империи, Тохтамыш подверг их опустошению. Тимур ответил ударом. В тайне подготовив большое войско, он совершил поход через дикие степи более чем за тысячу вёрст, перешёл Яик и лишь здесь Тохтамыш обнаружил его. Разразилась битва. Войско Золотой Орды уступало числу врагов. Тохтамыш с остатками туменов бежал за Волгу, но Тимур не стал его преследовать. Полагая, что достаточно устрашил врага, он ушёл обратно тем же путём, тешась охотой в кипчакских степях, богатых зверем и птицей. А через два года хан снова ограбил владения Железного Хромого и снова получил удар в ответ. Не удовлетворяясь краткой местью, Тимур готовил большую войну.
Василий, поддержанный всеобщим сочувствием, продолжал на Руси объединительную работу отца. Донской оставил ему добрых советников и помощников, своим мечом и авторитетом служил племяннику дядя Владимир Храбрый. После смерти Пимена Василий вернул в Москву Киприана и нашёл в нём ещё одну опору. В состав московских владений уже вошли Нижегородское и Муромское княжества, готовилось присоединение Вологды, Устюга и Бежецкого Верха. Женившись на дочери Витовта, великого князя Литвы, Василий обезопасил московские владения с запада. И он сделал вид, что ига не существует. К тому дню, когда Карача просил у московского государя защиты для Тохтамыша, Москва уже три года не платила хану даней.
...Тимур готовился к войне с тем, кого сам же подсаживал на трон Золотой Орды и кто стал теперь его злейшим врагом. Летом 1395 года на Северном Кавказе, между Тереком и Кубанью, два хищника Орды сцепились в битве за право царствовать в окрестном мире. Десятки тысяч убитых устилали поле, но ни та, ни другая сторона ещё не хотела уступать. Правое крыло Тимура было разгромлено, заколебался его центр, и казалось, победа склоняется на сторону войска Золотой Орды. И тогда шестидесятилетний хромец повёл в бой последний резерв и сражался впереди своих воинов. Его левое крыло, устроенное наподобие сильнейшего русского крыла на Куликовом поле, прорвало вражеский строй. Тохтамыш мог удержать победу, прояви он ту же решимость, что и его враг, но Тохтамыш боялся Тимура, как всякий, кто укусил кормящую руку, боится этой руки. Хан бежал. Последствия поражения оказались плачевными: мурзы стали предавать его. Оставшийся за Волгой Едигей на помощь ему не пришёл. Преследуя врага, Железный Хромец дошёл до Волги и на её берегу короновал на царство Золотой Орды одного из чингизовых потомков, выбрав поглупее. Тохтамыш, однако, не сложил оружия, и Тимур по его следам вторгся в пределы Руси...
