Текст книги "Поле Куликово (СИ)"
Автор книги: Сергей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 71 (всего у книги 71 страниц)
В Москве задолго до посланника Тохтамыша получили вести о полчищах Тамерлана. Рязань вооружилась. Её полки стягивались к Оке, где Василий и Олег решили единой ратью заступить дорогу врагу в глубину Руси. Поднялись и соседи. С востока уже подходили полки Нижнего Новгорода, с севера – тверские полки во главе с сыновьями Михаила Александровича. Великий Новгород прислал вестников, что его ратники уже выступили, намереваясь соединиться в пути с дружинами псковичей. С запада приближались к Москве полоцкие, смоленские и брянские стяги. Полки южных городов из удела Владимира Храброго уже стояли в Коломне. Туда, в Коломну, на место общего сбора русской рати, и собирался отъехать Василий с ближними боярами.
Слушая склонённого мурзу, молодой государь казался суровым. Из-под золотой шапки с алмазным крестом его светлые глаза смотрели поверх головы просителя. Что виделось этим глазам? Казалось, гневное слово вот-вот сорвётся с его уст, но в двадцать четыре года многое переживший князь умел сдерживать чувства.
–Ладно, мурза, – сказал едва окрепшим басом. – Передай своему хану: на Руси убогих не бьют – пущай приходит, не выдадим на расправу. А Тамерлана встретим не хуже, чем Мамая.
Карача, кланяясь, попятился, а князь спросил:
–Где – ногайский эмир Едигей?
–Не знаю, великий государь, – ответил Кача. – Наверное, он – в своём улусе. А может, у Тимура.
Василий промолчал. Ни беглый Тохтамыш, ни Корийчак, посаженный на царство Тимуром, ни другие искатели трона Золотой Орды его не занимали. В Орде поднимался новый Мамай – тот, что однажды предлагал ему покровительство и дружбу. Цену этой дружбы Василий знал. Но пока у порога Руси – иное страшилище. Сакмагоны принесли весть, что Тамерлан занял Елец, князь которого был рязанским данником, и среднеазиатское войско ничего не оставляет на своём пути. Значит, и Русской земле кровавый завоеватель готовил башни из человеческих голов.
Через день великий князь покинул столицу. У переправы близ церкви Николы Мокрого он смотрел полки. Блистая оружием и доспехами, шли броненосные конные дружины во главе с воеводами Иваном Удой, Василием Вельяминовым и Константином Боровским. Красовались в кованых сёдлах витязи Андрея Ростовского, Василия Ярославского, Андрея Стородубского, Фёдора Моложского и Ивана Холмского. Тверичане, нижегородцы, брянцы и смоляне приветствовали кличами юного государя и великих воевод, в чьей седине сверкала слава побед над Ордой на Воже, Непрядве и под Волоком-Ламским. Стуча окованными колёсами, колонной двигался огнебойный наряд. На передней повозке с прикованной литой пищалью восседал старый пушкарь Пронька Пест. Парой лошадей правил его пятнадцатилетний помощник Ванька Чех, напросившийся в Коломну погостить у родственников, но втайне мечтающий посчитаться с Ордой за погибшего отца. После наряда потянулись пешие рати, во главе которых по-прежнему стоял воевода Тимофей Вельяминов.
Боброк-Волынский уронил слезу.
–Видел бы Дмитрий Иванович...
Постарел великий воевода, легко увлажнялись его выцветшие глаза. Тяжко перенёс он безвременную смерть своего питомца и государя. От старых ран недужилось Боброку, давно не водил он ратей, но в совете великого князя был первым боярином. Теперь же не усидел в тереме, надел стальную броню на израненную грудь и опоясался мечом.
По другую сторону от Василия на серо-стальном коне восседал Владимир Храбрый. В сорок два года был он всё так же сухощав и крепок, лишь морщины на лице стали глубже да борода побелела. Но его глаза стали другими – в серой глубине их поселилась печаль, впервые явившаяся на кровавом поле под Волоком. На Храброго великий князь оставлял Москву.
К середине августа стотысячная русская рать стояла на Оке. С севера и запада через Москву и Серпухов подходили новые полки. Чтобы укрепить дух народа и войска, великий князь велел Храброму и митрополиту Киприану доставить в Москву из Владимира икону Богоматери – Покровительницы Русской земли, когда-то вывезенную из Киева основателем великого Владимирского княжества Андреем Боголюбским.
Войско Тимура, опустошив Елецкое княжество, двигалось вверх по Дону. Солнечный август сулил сухую и тёплую осень. Теперь у Тимура было даже больше всадников, чем в начале похода: потери, понесённые в битве с Тохтамышем, с лихвой восполнила Золотая Орда. От перебежчиков и узнал владыка Азии, что великий московский князь с полками стоит на Оке.
–Как велика – его сила? – спросил хромец мурзу, служившего у Тохтамыша главным разведчиком.
–Вся Русь, повелитель. У Донского столько не было.
Перебежчик хотел доставить удовольствие новому владыке, полагая, что для того нет большего наслаждения, чем умножать собственную славу, сокрушая бесчисленные вражеские армии, но лицо повелителя царей стало кислым. Двухсоттысячная орда остановилась на донском берегу.
Летние дни уходили, а Тимур сидел в шатре, и его в эти дни окружали муллы, гадатели, звездочёты и толкователи снов. К старости Железный Хромец стал суеверным. Впрочем, сейчас он только делал вид, что вопрошает судьбу, а на деле ждал вестей из передовых отрядов. И вести, наконец, пришли...
У берегов речки Красивая Меча, где пятнадцать лет назад русские воины захватили тыловой стан Мамая, две тысячи лёгких всадников Тимура встретились с крепкой сторожей, высланной от русского полка охранения, действующего за Окой. Числом мечей сторожа втрое уступала врагу, но её воевода Василий Серебряный решил не уклоняться от боя. В виду строящихся сплошной лавиной сотен Орды он напутствовал начальников:
–Враг станет охватывать и окружать нас – того не бойтесь. Орда встречного удара не выносит. Как она расхлестнётся перед нами, ты, Алёшка Варяг, со своей сотней вцепишься в левую половину, а ты, Микула Тур, – в правую. Костьми ложитесь, но штоб висели на них. Я же с остальными стану ломать орде хребёт. Туго придётся – отход по трубе. – Воевода усмехнулся в свои пышные сивые усы и спросил. – Чего принахмурились? Давно с ханами не миловались, боязно, што ль?
–Привыкнем, боярин.
–Вот и начнём привыкать. Да помните: за нами – Непрядва!
Воины Тимура стояли неподвижно. Русские тоже не спешили в бой: начальник сторожи имел приказ – от переговоров не уклоняться. Москва не искала войны, она лишь готовилась защищаться.
Богатурам Железного Хромца скоро надоело только смотреть на врага, который, судя по всему, и не собирался показывать спину при одном блеске самаркандских мечей. Наянов Тимура, никогда не имевших дела с русской конницей, обманула малочисленность врага – они устремились вперёд и приняли встречный удар, уверенные, что охватят и вырубят затиснутый в кольцо отряд противника. Случилось то, что случается, когда хотят остановить булатный клинок жестяной заслонкой: весь центр ордынского чамбула полёг, его порядок распался, и через полчаса сечи "непобедимые" бежали к своим станам, сея тревогу и смуту.
Хотя владыке преподнесли иную картину боя, он без труда извлёк истину из путаных слов наянов, но взыскивать ни с кого не стал: мелкие поражения он считал уроками больших побед. И хорошо, что русы проучили кое-кого из мурз. Но Тимур задумался о судьбе Мамая, которого считал когда-то опаснее всех ханов, взятых вместе. Только поэтому он подсадил на трон Золотой Орды Тохтамыша.
Близилась осень, следовало продолжать поход немедленно, чтобы закончить до зимы, либо поворачивать обратно. Собрав, наконец, военный совет, Железный Хромец не спешил намекнуть приближённым, чего хочет. Голоса разделились. Одни убеждали владыку поднимать войско и идти вперёд, соблазняя богатствами московского князя, который набил подвалы серебром. Другие припоминали ранние зимы, случавшиеся в русском краю. Третьи говорили, что московская рухлядь и серебро не стоят жертв, которые придётся принести, сокрушая стотысячное войско, хорошо устроенное и оснащённое огненным боем. Эти третьи вспоминали Мамая. Тимур отпустил военачальников, так и не объявив своей воли.
Спал он по-стариковски мало. Всё чаще ночами его посещали кошмары, и, возвращаясь из походов, он задабривал Аллаха, строя в Его честь дворцы и мечети. Сейчас бессонницу усиливала сосущая боль под ложечкой; может, к непогоде ныла нога, которую ему перебили в молодости за воровство. Ещё хуже мучила неизвестность, перед которой он стоял. Мысль об отступлении его бесила: по всему миру разнесётся весть – непобедимый Тамерлан бежал от какого-то московского щенка. Что в этом мире останется после смерти великого Тимура? Развалины да могилы? Его империя держится лишь силой его же меча, а изукрашенные рабским трудом Самарканд и Бухара разве восполнят разрушение множества городов в окрестных землях? Останется военная слава, но и она теперь – под угрозой. Разгромив Русь, он бы на века оставил память и в северных странах о Железном Хромце, да только Русь – темна для него. Мамай ведь тоже считался непобедимым... Имея двухсоттысячную армию, нетрудно отступить даже и в случае поражения, но какой же военачальник в шестьдесят лет захочет рисковать славой, приобретённой десятилетиями кровавых трудов? Рискуют молодые – у них есть силы и время вернуть утраченное. Старики судьбу не испытывают: одна их неудача способна перечеркнуть всё и они оказываются на свалке. Мамай был моложе его, когда споткнулся на Непрядве, бегущей в двух конных переходах от нынешней ставки Тимура.
Сон подкрался перед рассветом, когда старый завоеватель начал склоняться к окончательному решению. Под шёлковым одеялом, набитым козьим пухом, было душно. Тимуру грезилось, будто он, обливаясь потом, карабкается на скользкую, высоченную гору, чело которой окутывают серые снежные тучи. Достигнуть бы покрытых льдами скал – там желанная прохлада, там поют ледяные ключи, способные утолить жажду, сжигающую грудь. Тимур спешит, задыхается, а вершина не становится ближе, и гора скрывает свой лик в тучах. Но вот серые облака заклубились, потекли и явилась каменная голова великана в сверкающем шлеме. Тимур затрепетал, увидев, как под ледяным шлемом открываются железные веки чудовища. Искры сыпались из этих глаз, обращаясь в крылатых воинов, вооружённых огненными мечами, и все воины устремлялись к Тимуру. Он бросился назад и, оскальзываясь, полетел в пропасть...
Долго лежал старый воитель, глядя на серый круг утреннего неба в дымовом отверстии юрты. Мучила жажда, но он не звал слуг. Минуло две недели, как он остановил войско. Подумал: не остановись – мог бы теперь спать в московских палатах. Или... На его кашель в юрту вползли трое немолодых мужчин в одинаковых полосатых халатах, каждый под мышкой держал чёрную книгу. Упёршись лбами в войлок, они замерли. Это были толкователи снов – их первыми утром впускали в шатёр владыки, если не было других указаний. Лёжа, Тимур скосил глаза на согнутые спины и спросил:
–Если большая ледяная гора открывает глаза на человека, что она хочет сказать ему?
Все трое разогнулись, двое стали листать книги, один, белобородый, в зелёной чалме, уставился на владыку тёмными глазами.
–Говори, Сафар-ходжа.
–Повелитель, я знаю этот сон, – голос аксакала дрожал, – но мой язык не смеет произнести слово.
–Пусть произносит. Ты же знаешь: за гадания я не отрезаю даже самые болтливые языки. А тому, кто молчит передо мной, лучше бы родиться немым.
–Этот сон, повелитель, видел Мамай, когда шёл на Москву.
Толкователи сновидений затаили дыхание, Тимур долго молчал, потом спросил:
–Тебе кто заплатил, Сафар? Корийчак? Темир-Кутлуй? А может, ещё кто-то, желающий стать ханом в Золотой Орде? Кто это там боится, что я оставлю его без дойной кобылицы, предав страну урусов ветру истребления?
–Помилуй, владыка царей! – закричал гадатель. – Мне никто не платил. Я отдал четыре золотых цехина толкователям снов, служивших Мамаю, чтобы выведать их знание.
–Вон, шакалы! Вон из моего куреня! – Тимур схватил лежащий в изголовье щит и запустил им в согнутые спины.
Через час, после утренней молитвы и омовения, поостывший от гнева хромец приказал своему юртджи:
–Разыщи Сафара и выдай ему пять золотых цехинов. Вечером, перед сном, пусть он войдёт ко мне.
Простояв на месте полмесяца, азиатское войско покинуло становища между речками Сосной и Красивой Мечей и покатилось на юг. Русские сторожи проводили его до Тихой Сосны и, убедившись, что враг уходит, повернули на север. Во всём Елецком княжестве, где вперемежку жили русские и татары, не осталось ни одного селения, а люди встречались так редко, словно здесь лет пять свирепствовала чума. Бегство Тимура подтвердило старую истину: завоеватели страшны только разобщённым и ослабевшим духом, твёрдого отпора они страшатся.
То, что старый хромец готовил Руси, изведали другие. До основания были срыты главные города Золотой Орды Сарай-Берке и Хаджи-Тархан. В устье Дона исчезла с лица земли Тана. Вырезав её жителей и сровняв город с землёй, кровавый фарисей и тут решил выступить в роли бича Божьего: он велел сохранить жизни лишь работорговцам и всех продал на галеры. Его войско опустошило Северный Кавказ и разрушило все крепости Грузии. В Золотой Орде, потрясённой нашествием, началась борьба за трон между тремя ханами.
Двадцать шестого августа близ Москвы, на Кучковом поле, Владимир Храбрый и митрополит Киприан во главе крестного хода встретили владимирскую икону и препроводили в Успенский собор Кремля. Скоро с Дона прилетела весть о бегстве Тамерлана с его полчищами. Юный Василий, воротясь в Москву, вместе с Владимиром заложил на месте встречи иконы каменный храм, а церковь объявила двадцать шестое августа праздником Сретения Богоматери. В народных глазах авторитет Москвы неслыханно вырос – Небо указывало русскую столицу! Теперь нельзя было спорить за Владимирское княжение, не оспаривая Московского, право на которое имели только наследники Донского.
В то время, когда на московских улицах ликующие толпы встречали вернувшихся ратников, а в храмах славили Всевышнего за избавление христианства от погибели, возле монастырского поселения на берегу Непрядвы стояли шестьсот русских воинов, пришедших с Дикого Поля, от речки Тихой Сосны. Обнажив головы и преклонив колени, они молились. Не было перед ними ни церкви, ни часовни, даже походной складной иконы – воины молились нестарому ещё холму, где бурьяны едва сменились степным ковылём и травой полевицей. Каждый поминал в своей молитве имена, памятные только ему, а вместе их были тысячи – имён русских ратников, спящих под этим курганом. Наконец сивоусый воевода последний раз поклонился братской могиле, и воины услышали его слова:
–Спасибо вам, братья. Спасибо, что были вы с нами. Жива – Русская земля, жива, слышите, братья!
Потом все шестьсот проехали в конном строю мимо холма и берегом Непрядвы направились к татинским бродам. Пока не скрылось за рощами побережное селение, воины оглядывались. Холм уменьшался в глазах, он всё больше походил на шлем богатыря с порубежной заставы, прилёгшего отдохнуть в поле до новой тревоги.
