Текст книги "Поле Куликово (СИ)"

Автор книги: Сергей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 71 страниц)

–Эге, да их за полсотню! И каждый при двоих заводных. От бяда, Василей Ондреич! – А глаза, высохшие на ветру, смеялись. И сердце Тупика взвивалось жаворонком, хотя ему даже страшно было подумать, каких трудов и опасностей стоило его товарищу добраться с отрядом до тумена Мамая. Не уж-то надеялись выкрасть?.. И счастье, что у Копыто беркутиные глаза, иначе могли мимо проехать...

Копыто поглядывал на Хасана с особенным выражением – видел он, что произошло в низине у костра, и тоже, наверное, думал, какие странные стали попадаться татары. Эти трое, что пошли с ним, – сколько раз они выручали отряд! Хасан вдруг сказал:

–Она умерла.

–Кто умерла? – спросил Тупик.

–Наиля, царевна, которая прислала девушку. Ты видел её.

–Почему умерла? Когда?

–Рано утром. Её укусила сторожевая змея Мамая. Думаю, это – не случайно, он мог узнать... Он никого не щадит, что – ему дочь!

–Сторожевая змея? – Васька наклонился к Хасану, чтобы лучше слышать. – Не понимаю...

–Есть у него такая змея. Она охраняет сон Мамая, потому что он никому не верит... От её укусов не выживают.

Тупику стало зябко. Где-то блеснули солнечным светом глаза-миндалины, покатились в степные цветы невозвратными звёздочками и скрылись. Ничего не случилось, но стало пустыннее и холоднее в мире. Как же так получается: он, Васька Тупик, против которого вся сила Орды, – жив, здоров, почти свободен, а царевна, охраняемая всей силой той же Орды, – мертва?.. Значит, всё дело – в том, какие люди – рядом с тобой?..

Ехали через рощу скорым шагом, отводя ветви руками. Погоне здесь будет труднее – она многочисленней. Татары обсуждали весть Хасана на своём языке.

–Царевну все любили, – говорил молодой воин. – Её доброта была равна её красоте, хотя она – совсем девчонка.

–Это – правда. Когда мой брат был в походе, и его жена заболела, дети умирали от голода, и некому было помочь. Только от царевны приходила рабыня – она приносила снадобья и еду, пока не вернулся брат.

–Её рабыни часто приходили в бедные юрты и давали деньги, чтобы они могли выжить в трудные дни.

–Говорят, это делал Мамай, чтобы его дочь восхваляли.

–Мамай любит, чтобы его восхваляли. Царевна делала это сама. Ещё маленькой она с няньками часто бывала у мечетей и раздавала милостыню.

–А пользу из этого извлекал Мамай. Но всё равно она была всех добрее и прекраснее в Орде.

–Спохватились, когда погубили её, змеиное племя! – воскликнул Хасан.

–Ты – несправедлив, сотник, – сказал молодой воин. – Разве мы её погубили? И разве Мамай – всё племя?

–Был бы Мамай один. Темир-бек чего стоит? А Бейбулат, готовый ободрать каждого встречного? А этот разбойный Алтын, которому я снёс голову? А волк Батар-бек? А тысячи их нукеров?..

–Много, – согласился воин. – Но ты забыл Есутая, он, говорят, ушёл к Дмитрию, и мы попросимся к нему.

–Есутай ушёл не к Дмитрию. Он сам зорил Русь.

–Царевна тоже была татаркой, – сказал воин и Хасан промолчал. – И ты, наян, – татарин. И мы – тоже. Возьми нас к себе.

–Возьму.

Его слово передалось, и трое татар заняли место позади сотника. Тупик усмехнулся: нашли начальника, теперь Хасан для них – царь и бог. Воинский порядок – сила этих дьяволов.

Роща кончилась, впереди – всё та же холмистая степь с зубцами перелесков по горизонту; кони перешли в карьер. Погоня блуждала где-то в лесу, но никто не тешил себя мыслью, что уйти удастся легко. Враги скоро не отстанут, у них по два заводных коня, значит, рано или поздно они начнут настигать отряд всё быстрее. Лишний конь – немалое преимущество. Выйти бы на крепкую московскую сторожу! Однако пока больше вероятности наскочить на сильную ордынскую заставу, и знак сотника тогда может подвести. У таких застав на выходе из Орды и пароли особые, известные лишь гонцам да большим начальникам.

Весь день уходили на полночь, меняя коней, путая следы в местах, где недавно паслись табуны, двигаясь речками и ручьями – вода смывала отпечатки копыт; временами всадники разъезжались в противоположные стороны, чтобы потом сойтись впереди, совершали другие хитрости, известные лишь сакмагонам. Ещё трижды видели преследователей, и всякий раз они оказывались на одном расстоянии, в полутора верстах. И только однажды встретили небольшой разъезд – Орда смещалась влево, на закат, к Дону.

Начало смеркаться, когда налетели на воинскую сторожу рязанского князя. Десятка полтора всадников заступили дорогу беглецам.

–Хто такия? – вопросил бородатый витязь на сером высоком коне.

Тупик окинул взглядом рязанских воинов, замечая их простые кожаные доспехи, укреплённые металлом, холщовые рубашки, деревянные сёдла, грубые прямые мечи и рослых, сильных коней.

–Чево молчитя? Татары ча? Дак чево пожаловали? Мы с Ордой – не ратны.

–Русские – мы, – ответил Тупик. – Уходим от татар – по следу гонятся.

–Много их, што ль, татар тех?

–С полусотню. А то и больше. Нукеры.

–Бяда, – проворчал бородач. – Ча стоитя? Бяжать вам надо. Мы вас не видывали. А ваш след перебьём.

Снова отряд погонял усталых коней, торопясь покрыть как можно большее пространство в оставшийся светлый час, пока можно скакать, не рискуя лошадью и собственной головой. Багровый закат в полнеба стоял над сплошными тёмными рощами по горизонту, окрашивая нижние края туч, суля непогоду. Он угасал, и звезда купалась в его отступающем разливе, мигая Ваське Тупику. И хотелось верить Ваське, что, пройдя над смертной пропастью по краешку, он заплатил Небу за свою клятву, за право на жизнь, которая оборвётся ещё не скоро, и в этой жизни глаза-васильки будут сиять ему без горькой слезы. Он достал, поднёс к лицу засохший стебелёк и увидел весь свой ратный путь от сожжённой рязанской деревни, но не только глаза-васильки сияли над его путём; где-то рядом с ними пролетели блестящие миндалины, наполняя душу тревогой, и он понял, что до конца дней будет помнить их обладательницу и её смерть.

Хасан скакал рядом на чалом горбоносом степняке. Он мечтал о том, чтобы князь Дмитрий дал ему сотню конных воинов. С доброй сотней он прорубится в битве к шатру Мамая и совершит возмездие. В том, что битвы не избежать, Хасан не сомневался.

Копыто, пьяный от усталости, был счастлив и ничто не страшило его впереди. Он нашёл своего начальника и боевого товарища. Чего страшиться воину, когда рядом – товарищ, за которого готов умереть!

XI

Задыхаясь, Дарья бежала кривыми улочками коломенского посада. Навстречу шли люди, свои, русские, но девушке было тревожно и страшно так же, как в то утро среди поля, когда за ней гнался зверь. Она знала, куда спешат эти люди, и ещё лучше знала, что они не только не помогут ей, но и станут её врагами, если заговорит. Коломяне спешили на казнь ордынских лазутчиков, слух о ней только что распространился по городу. И не было здесь человека, который усомнился бы, что ордынцы шли убить князя, отравить колодцы, поджечь город, – ведь лазутчики всегда приходили только с бедой, других коломяне не знали. Дарья знала. Может, их всего десяток на Орду, и тот десяток вместе с проводником Мишкой городские стражники вели на казнь. Сегодня, возвращаясь с Ариной от заутрени из церкви Воскресения, она увидела воздвигнутые ночью виселицы под стеной городского детинца. Девушки обошли страшное место, уже оцепленное стражей, и на одной из улиц попали в толпу, сопровождающую осужденных.

Окружённые охраной, степняки брели, опустив бритые головы. Дарья видела их в полном воинском облачении и теперь могла бы не узнать своих спасителей, если бы не Мишка. Простоволосый, осунувшийся, с синяками на лице, он поддерживал опухшего, покрытого коростами и язвами человека, – похоже, начальника отряда. Сколько мыслей пронеслось в её голове! Значит, своим притворством они обманули не только её, но и московского разведчика Василия Тупика? Сердце кричало ей, что случилась ошибка, но что сердце? – оно не может не милеть к тем, кто избавил тебя от смерти. Люди, охраняющие город, ничем не обязанные этим ордынцам, разобрались, конечно, лучше Дарьи... Девушку толкали со всех сторон, оттирали от Аринки, та тянула её за руку из толпы, а Дарья ничего не замечала, потрясённая глубиной собственного заблуждения и коварством врагов.

–Люди!.. С добром мы шли к вам! – донёсся голос Мишки.

–Это с каким добром? – выкрикнул рядом пожилой бородач. – С мышьяком, што ль?

Раздались ругательства и свист, в Мишку полетели комки грязи, он ссутулился, опустил нестриженую голову.

–Дорогу! Сторонись, голь коломенская, шире раздайся!.. Куда прёшь, мор-рда, бельма у тя повылазили? Вот как тресну по башке-то!..

Дарья оборотилась на хриповатый голос. Впереди арестантского конвоя на толстоногой, широкозадой кобыле ехал Федька Бастрык, размахивая плетью и озирая толпу лупастыми, липучими глазами. Он был в серо-зелёном кафтане стражника с нашивками начальника на рукаве и по вороту. Он сбрил бороду, отчего стал моложавее, но Дарья узнала бы его и в княжеском облачении. Едва увидев Бастрыка, Дарья убедила себя, что с татарами – не ошибка, а злой умысел. Она чуть не закричала об этом, но жизнь успела научить Дарью разуму. Что она скажет народу? Что Федька – злой, а татары – добрые, потому что он её обидел, а они спасли? Да за одно слово в защиту лазутчиков её растерзают. В ней пробуждалась ненависть, едва вспоминала набег карателей на родную деревню. Только два человека способны помочь ей – великий князь, к которому шли эти люди, да Василий, сумевший распознать в них друзей. Почему их казнят, не дождавшись князя?

Расталкивая толпу, не обращая внимания на крики Аринки, девушка бросилась к воинскому лагерю. Там – её дед, там – боярин Илья, там – звонцовские ратники, которым она всё рассказала, при которых Тупик проверял этих татар. Захотят ли они вмешаться, успеют ли остановить казнь – Дарья не думала, она бежала к ним, потому что больше бежать некуда...

У Дарьи хватило сил одолеть пустырь, заросший лебедой и крапивой, на краю поля открылись первые ряды опустевших шатров – ратники собирались на поле, – и тут её ноги стали подгибаться.

–Эй, оглашенная! – окликнул смешливый голос. – Из белены, поди-ка, мази варила – надышалась, небось?

Дарья обернулась на голос и поняла: вот где – помощь. У шатра вся дюжина лесных братьев Фомы Хабычеева седлала коней. Дарья пошла к атаману, пошатываясь. Ослоп тронул Фому за рукав.

–Батяня, глянь, што с ей?

Фома оставил подпругу, обернулся, его прозрачные глаза глянули в помертвелое лицо девушки.

–Дядя Фома... Спаси их...

Он шагнул к ней и поддержал за плечо.

–Погоди, красавица, сядь... вот сюда, на брёвнышко.

–Нет, дядя Фома, их там сейчас... вешают...

–Кого вешают?

–Наших татар, там у стены...

–Наших татар? – атаман поднял брови.

–Наши – они, вот те Христос! Они шли к князю Дмитрию с вестью из Орды... А их... Это – Бастрык, это он казнит!

Фома переглянулся со своими.

–Дела... Вечор был я у Мещерского, он мне велел забрать тех лазутчиков у стражи, а про казнь ничего не сказывал. Да ты почём знаешь, кто – они?

–Скорее, дядя Фома!.. Я шла с ними от Холщова, боярин Тупик проверял их и пустил на Коломну.

Дарья и представить не могла, до чего кстати упомянула одного из начальников сторожевых отрядов. Фома посуровел.

–Кряж! А ну скачи к воеводе Мещерскому – что-то, видать, напутал Авдей-бездей со своей дружиной. Девка-то, вишь, сурьёзная, Тупика знает.

Кряж прыгнул в седло и конь рванул с места в карьер.

–По коням, братья! Ты, красавица, сиди тут, аль вон в шатре полежи, отойди немного.

Отряд помчался через пустырь, лишь Ослоп чуть задержался и крикнул с седла:

–Молодец, девка, што прямо к нам! Я ж те говорил... А до борова того нынче ж доберусь!..

Дарья опустилась, прилегла на землю. Когда вернулись силы, встала и пошла в город.

Глашатай уже объявил приказ тысяцкого Авдея, толпа обсуждала его, напирала на стражу – она бунтовала против лёгкой казни для лазутчиков, требовала для врагов мучительной смерти по образцу ордынских расправ. Семена варварства и жестокости, посеянные захватчиками, прорастали и на Русской земле. Под стеной детинца, сложенной из дубовых бревён, возвышались виселицы, сделанные из необструганных лесин; ветерок раскачивал намыленные верёвочные петли. Ордынцы стояли в затылок со связанными за спиной руками, лишь молодой пленник поддерживал своего начальника, которому предстояло первому отправиться в райские сады Аллаха. Бастрык с седла следил, как двое палачей из стражи подкатывали чурки под виселицы, злился – оба не спешили, давая толпе насмотреться на зрелище. Им и невдомёк, что каждый потерянный миг отдаляет Бастрыка от того часа, когда тайна драгоценной иконы будет принадлежать ему одному. Вот уже и тысяцкий Авдей с охраной появился, раздвинул конями толпу, стоит, ждёт, а палачи всё ещё заняты чурками. «Какого лешего они, треклятые, переставляют их с места на место – не всё ли равно, с толстой или тонкой сталкивать этих висельников?»

Мишка стоял последним в очереди, уронив голову на грудь, и плакал. Он плакал оттого, что в глазах русских людей умрёт вражеским лазутчиком. Далее головы поднять не мог – русские лица, русские глаза, такие родные лица и глаза, по которым тосковал в неволе, были полны омерзения. Ему всё казалось: здесь, под стеной детинца, стоял кто-то другой, а он, Мишка, смотрел из толпы на презренного, ненавидимого изгоя, удивляясь знакомому обличью. Одно утешение было у Мишки: Иргиз не считал его виноватым. "Я ждал этого, – повторил он, когда сидели в порубе. – Мы платим за горе, которое ордынцы так долго несли твоему народу. Кто-то должен платить, выпало нам. Только тебя, Мишка, мне жалко". Как он пытался убедить Иргиза, что стражники поступают не по христианскому, не по русскому закону, беспричинно обвиняя их, что эти стражники, может, служат врагам Руси, поэтому хотят вытянуть тайну сына Есутая, не сообщают о нём князю, что рано или поздно воеводы сведают обо всём. Иргиз усмехнулся разбитым ртом: "Ты – простак, Мишка. Они – русские, поэтому ненавидят нас и никогда нам не поверят. Отец ошибся, посылая меня на Русь: ненависти здесь к нам – больше, чем он думал". Чем мог переубедить его Мишка? У него были только слова, а у стражников – плети. И всё же Мишка стоял на своём даже после того, как Бастрык объявил, что их принародно повесят. Не иначе начальник стражи умышленно оговорил их перед воеводами. Иргиз судил ведь о людях по своим, а Мишка знал, что его соплеменники способны, не поддаваясь ослеплению гневом, разобраться, кто им – друг, а кто – враг. Зверство стражников особенно убедило его, что Бастрык – скрытый враг, каких на Руси немало: ханы насажали – было время.

Значит, всё же придётся умереть... Пусть бы умер лишь сам – то не так страшно: он умрёт безвестным, и никто не бросит упрёка его землякам и родным, – но умрёт и та весть, что везёт Иргиз великому князю. Ни единым словом десятник не обмолвился, в чём состоит эта весть, но Мишка почти не сомневался: ушедший от Мамая темник Есутай ищет союза с Дмитрием и готов привести к нему своё войско. Что – Мишкина жизнь в сравнении с такой вестью! И разве Мишка, взявшийся довести сына Есутая до великого князя, не отвечает перед Русской землёй за это важнейшее дело?!

Он поднял голову, оглядел толпу, показавшуюся одним огромным насторожённым существом, и вдруг увидел посреди её конного боярина в дорогой шубе и высокой бобровой шапке – то был Авдей. Мишка рванулся в его сторону и закричал:

–Люди русские! Нас убивают враги! Мы от князя Есутая – он с войском идёт на помощь Дмитрию!

Стражник настиг Мишку, сбил с ног, зажал рот рукой, Мишка вырвался, оба катались по земле, Мишкины зубы, наконец, впились в ладонь стражника, тот взвыл, и Мишка, приподнявшись, закричал:

–Нас предали!.. Есутай идёт к вам на помощь! Скажите Дмитрию Ивановичу!..

Стражник со всей силы ударил сапогом в висок Мишки, и нестриженая белокурая голова парня уткнулась в затоптанную землю. По толпе прокатился ропот, и счастье стражи, что лишь первые ряды услышали слова Мишки, которые теперь передавались из уст в уста. Однако толпа качнулась к осужденным, стражники выставили острия протазанов, Авдей, разбрасывая толпу грудью коня, ринулся вперёд, подавая Бастрыку какие-то знаки. Тот заорал на своих подручных, они схватили Иргиза, поволокли к ближней виселице, за ним – другого. С противоположной от Авдея стороны сквозь толпу пробивалась ещё одна группа всадников, Бастрык глянул туда и затрясся.

–Вешай, сволочь! – заревел он на палача, который набрасывал петлю на шею Иргиза и не мог справиться со скользкой верёвкой. – Вешай – прибью!..

Палач, наконец, выбил чурку из-под ног десятника, рядом повесили другого, ещё двух стражники волокли к виселицам. В этот момент передние всадники обоих отрядов прорвались сквозь толпу, подручные Бастрыка шарахнулись от седоватого человека со светлыми яростными глазами, который вырвал меч из ножен. Палачи бросились наутёк, меч сверкнул раз и другой, повешенные упали на землю. Толпа замерла, тысяцкий налетел на незнакомца.

–Как смеешь? Кто – такой?

–А ты кто – такой? – спросил тот, вкладывая меч в ножны.

Стража присоединилась к Авдею, он заорал:

–Как смеешь мешать казни лазутчиков? Я велю тебя повесить рядом с ними!

–Не торопись вешать, боярин, а то как бы самому не пришлось поплясать под сей перекладиной, – и, глядя поверх Авдеева плеча на Бастрыка, сказал. – Я тебя остерегал, Федька. Коли тут напакостил, берегись.

Фома приказал своим людям поднять повешенных и Мишку, остальных взять под охрану. Пленные следили за происходящим. Толпа молчала, и Авдей, окружённый многочисленной стражей, тоже молчал, наблюдая, как распоряжается незнакомец. Скоро Фому кто-то узнал, по толпе полетело: "Атаман!.."

–Вот что, боярин, – сказал Фома. – Пошли к Мещерскому. Меня за этими татарами он в острог посылал. Кто бы они ни были, тебе дорого станет самовольная казнь.

–Я – начальник города! – заорал Авдей. – Моё право казнить лазутчиков, спрашивать никого не стану.

–Врёшь, Авдей! Война ныне, и в городе есть воевода.

Фома поворотил коня и направился вслед за своими дружинниками. Мишку и повешенных несли городские стражники, присоединившиеся к отряду Фомы. Народ расступался перед атаманом, многие мужики снимали шапки.

Тысяцкий обратил к Бастрыку желчное лицо:

–Ты что же это, разбойник, а? Ты пошто не сказал мне, от кого посланы татары?

–Авдей Кирилыч! Вот ей-Бо, только нынче про Есутайку услыхал. Да он сбрехнул, прихвостень ордынский, штоб жизню спасти.

Бастрык мог спокойно божиться – ни начальника татарского отряда, ни толмача, он думал, уже нет. Другие много не скажут.

–Смотри у меня! – пригрозил боярин. – Воевода тебя пытать станет, дак ты того!..

–Авдей Кирилыч! Да рази я от своих слов откажусь? Плюнь ты на это дело. Ещё пожалеют, зачем нам помешали.

Авдей плюнул и двинулся следом за Фомой – объясняться с воеводой. Народ расходился, обсуждая происшествие: то-то будет теперь кривотолков! Чёрт дёрнул Авдея связаться с этими татарами, и кошель-то ихний теперь выложить придётся.

Бастрык приотстал, благо всадники Авдея обгоняли на тесной улице отряд Фомы. Повешенных везли на чьей-то телеге, рядом шла девушка, утирая глаза и что-то рассказывая стражникам. Едва глянув на неё, Бастрык испугался, как в тот момент, когда толпа, зверея, качнулась к месту казни.

"Дарья? Жива?! Так волкодав пропал не случайно?.." Бастрык почему-то думал, что девушка знает, кто натравил на неё пса – видела же его на подворье. А ну как пожалуется этому атаману?.. Бастрык почувствовал на себе взгляд, обернулся, но вокруг шли обыкновенные люди, каких теперь много в городе. Он спешился, чтобы не быть слишком приметным, – становилось не по себе. Уже не первый раз чудится Бастрыку, будто за ним следят. Может, украденная икона мстит? Хотел перекреститься, а рука не поднимается.

–Што, стража? – спросил мужик. – Обмишулились вы с Авдеем-бездеем?

–Мы – маленькие люди, как велят, так и делаем.

–Глядите, как бы вас, этаких-то маленьких, не удлинили на той же верёвке. Он, князь-то, разберётся.

Федька промолчал, ускорил шаг. "Што ей – в этих татарах? – думал, глядя на Дарью. – Отчего ревёт над ними? Может, Мишку знала? Уж не она ли навела на нас Фомку Хабычеева?.." Скоро незнакомая Федьке молодая женщина увела Дарью в боковую улицу. Тогда он догнал телегу, спросил стражника, о чём рассказывала девка.

–Шла с ними из рязанской земли. Говорит, везли они што-то нашему князю от Есутая.

Бастрыка ожгло. Кинулся к улице, где скрылись женщины, увидел их вдалеке, пошёл следом, думая: знала ли Дарья об иконе? Могла знать. От этой мысли Бастрык пришёл в бешенство. "Ну, змея, один раз ушла, другой не вывернешься". Он следил, пока женщины не скрылись в избёнке на окраине посада. "Может, сейчас, не откладывая?" Поразмыслив, решил дождаться темноты. Люди кругом, а женщин двое, может выйти шум, да и слишком он – приметен в кафтане стражника... Оборачиваясь, снова почувствовал на себе взгляд, хотя ни один из прохожих не вызвал подозрений. К дому ордынского купца возвращался верхом. Там сейчас двое его подручных, которые ни о чём не ведают. Ему, пожалуй, нет нужды дожидаться вызова воеводы – как пришёл, так и уйдёт. Бастрыку больше никто не нужен. С иконой Федька Бастрык сумеет устроиться, а на первое время есть и золотишко, есть и серебро. Только убрать эту змею Дарью... Подъезжая к воротам, услышал оклик с соседнего подворья:

–Эй, страж, зайди-ко.

Сутулый дед смотрел из ворот, приглашая. Стражникам не положено отказываться, когда их зовут, однако Бастрык плюнул бы на приглашение, если бы дед не смотрел так, словно за его спиной лежала груда серебра.

–Што те? Говори.

–Да ты зайди, не для улицы разговор-то, а для тебя.

Поколебавшись, Бастрык спрыгнул с лошади, вошёл в ворота, и они затворились за ним.

–Оставь коня, подь в избу, – пригласил дед. – Тут беглый ордынский купец кой-чего оставил. Такого ты вовек не видывал.

Бастрык поднялся на крыльцо, прошёл за хозяином в сени и они затворились.

Через час от воеводы Мещерского по душу Федьки примчался посыльный. Но Бастрык пропал, и ни один из его стражников ничего не мог сказать о Федьке Бастрыке после того, как он исчез с места казни.

В Коломне звонили колокола, и от городских ворот вдоль московской дороги толпились возбуждённые люди – полк великого князя вступал в город. В начищенной меди труб городских сигнальщиков пылало полуденное солнце, белели чистые рубашки мужиков, цветами пестрели летники принаряженных женщин, блистали доспехи бояр, ухали тулумбасы, кадили и пели попы, и катились над толпами приветственные клики. Рядом с епископом Дмитрий проехал к церкви Воскресения, где состоялось торжественное богослужение. А через западные, серпуховские, ворота в город вступали полки Владимира Серпуховского и Фёдора Белозёрского. Войска проходили через город к берегу Оки, на Девичье поле, где стояли рати народного ополчения. На следующий день, с утра, Дмитрий назначил общий смотр.

До вечера ворота крепости не затворялись – через них поминутно проносились гонцы. "Главный штаб" русского войска собрался в княжеском тереме детинца, не было лишь боярина Вельяминова – он вёл большой московский пеший полк к устью Лопасни, где должен навести переправы через Оку и подождать Дмитрия. Да ещё западнее двигалось на Тарусу войско Ольгердовичей.

Когда отданы были все распоряжения о смотре войска и Дмитрий собирался отдохнуть, князь Мещерский сказал ему, что в городе находится сын темника Есутая.

–Вот это – новость! – встрепенулся Дмитрий. – Ну-ка, давайте его ко мне.

Мещерский замялся:

–При смерти он. Его Фома из петли вынул, еле отходили.

–Народ, что ль, схватил?

Мещерский рассказал о случившемся. Дмитрий выслушал, нахмурясь.

–Плохо ты свою разведку поставил, князь.

–Помилуй, государь! – обиделся воевода. – Они же открыто пришли, сами отдались в руки стражи, и воинские сторожи проверяли их ещё по дороге. Разве градоначальник не должен сообщать воеводе о таких делах?

–С Авдеем будет свой разговор. И с тебя вины не снимаю. Как же ты, воевода, услышав о схваченных лазутчиках, не потребовал их к себе?

–Государь, денно и нощно рати подходили, каждый отряд встречал, мне и спать-то некогда было.

–За то рвение хвалю, но разведка!.. Её же и на час нельзя откладывать. Ты бы Фому-то, чем в разъезды гонять, поставил на время сбора ратей начальником над разведкой – уж он ничего бы не просмотрел... В себе ли – татарин?

–В себе. Был я у него, он только и молвит: "Скажу Дмитрию".

–Пойду к нему. И пока говорю с ним, чтобы все до единой полушки, что стража у татар отняла, вернули им, и коней, и справу тоже. Авдей пусть подождёт, а Бастрыка сыщите хоть под землёй.

Иргиз умирал – Дмитрий понял это, едва глянул в его обезображенное лицо, покрытое зелёной лечебной мазью. Но не рубцы и язвы страшны были – палачи отбили ему внутренности, а петля раздавила горло, в уголках почернелых губ пузырилась розоватая пена. Он еле дышал, полуприкрытые глаза смотрели в потолок.

–Я – великий Московский князь Дмитрий, ты хотел видеть меня?

Толмач переводил, князь пытался поймать взгляд умирающего.

–Зачем отец прислал тебя?..

При последнем слове глаза Иргиза прояснились, он смотрел в лицо князя.

–Я – Дмитрий. Говори.

Губы умирающего выдавили какое-то слово вместе с розовым пузырём. Толмач наклонился, долго слушал, потом выпрямился и посмотрел на государя.

–Ничего не пойму. Слова какие-то...

–Ну-ка?

–Сто и пятьдесят тысяч... Поздно осенью... когда замёрзнут реки... Держи войско, не распускай...

Дмитрий переглянулся с Боброком.

–Спроси: правда ли Есутай хочет прийти к нам?

Толмач несколько раз повторил вопрос, опять долго слушал, отёр мокрый лоб и развёл руками:

–Держи войско до весны... Ясак не поможет... Девочку звали Тамар...

Иргиз сомкнул веки. Он выполнил волю отца и умер. Без стона, без вздоха. Только розоватая пена перестала пузыриться в уголках губ да веки перестали вздрагивать.

–Что могут натворить два дурака! – воскликнул Дмитрий.

–Только ли дурость тут? – спросил князь Владимир.

–Я подумал о том же, – кивнул Боброк. – Почему его не хотели к тебе доставить? И парня-толмача случайно ли убили?

–Не верится, чтобы Бастрык предал, – покачал головой Дмитрий. – Хотя ведь трём господам служил, поди, узнай, кому больше врал? Что-то тут есть. Всех, кто в деле сём замешан, – и Фому, и девку, и стражников – доставьте ко мне.

–Может, нам через татар оставшихся с Есутаем связаться? – предложил Боброк.

–Ах, Дмитрий Михалыч! Кабы Есутай к нам собирался, сын о том первее всего сказал бы. Теперь темника ждать не приходится – как оправдаемся?

–Да, – вздохнул Бренок, – сия тайна, видно, умерла с этим десятником. А ведь каково на Орду подействовало бы, стань Есутай под наши знамёна даже с малым отрядом!

–Кто – эта "девочка Тамар"?

–Одну Тамар знаю, – сказал Бренок. – Дочь Кастрюка, полонянка, с матерью живёт у меня в вотчине. Не его ли – невеста? У них рано сговаривают.

–Проверь. Коли подтвердится, отпусти с матерью на волю. Жених выкупил её своей смертью.

Сначала Дмитрий вызвал к себе оставшихся ордынцев. Они выслушали о смерти начальника и о том, что князь отпускает их, возвращает имущество и даёт от себя награды, а также пропускную грамоту. Спросил, куда намерены пойти. Молодой воин, заменивший десятника, сказал:

–Назад нам дороги нет. Где теперь – Есутай, мы не ведаем. Всё знал десятник Иргиз, но ему велено было говорить лишь тебе. Есть ли наши соплеменники в твоём войске?

–Есть, при лошадях, – подсказал Боброк. – Однако я слышал, что собирается воинский отряд из охотников-татар.

–Приставь и нас пока к лошадям. Надо нам осмотреться. Может, потом попросимся воинами. Мы теперь – вольные люди.

Дмитрий отпустил ордынцев, одного за другими допросил стражников, и в их ответах появилась икона, упомянутая вскользь. Бренок, однако, сразу насторожился, велел описать образ и оклад. Когда стражников отпустили, заметил:

–Пропали Бастрык да икона, даже золото и серебро эти разбойники вернули, кроме двух рублей пропитых.

–Можно только гадать, что за "стекляшки" в окладе пропавшей иконы, – добавил Владимир. – Не думаю, штоб Есутай послал нам в дар простой образ.

–Кто сочтёт редкости и святыни, кои утащили татары с нашей земли да размытарили по белу свету? Та икона, может, боярской вотчины стоит.

–Вернее всего, – заметил Дмитрий, – ей цены нет. Ты, Бренок, скажи епископу, чтобы он передал всем отцам церкви: где бы ни вынырнул Федька Бастрык, за ним, возможно, тянется редкая икона. И где бы ни объявилась редкая икона, за ней может скрываться сей Бастрык.

–Ныне же передам, государь.

Дарья не могла прибавить ничего нового к истории появления ордынцев, кроме своего спасения да встречи с отрядом Тупика. Её рассказ тронул князей, они выспросили многие подробности. Насмелясь, Дарья спросила, не слышно ли чего о боярине Василии Тупике? Дмитрий глянул пристально, ничем не выдал себя, и ответил:

–Ждём.

Дарья вздохнула и поднялась. Князья проводили её взглядами. Когда затворилась дверь, Мещерский сказал:

–Позавчера мне из воинской сторожи докладывали: молодую бабу задержали – в Орду шла. Зачем, мол, идёшь? Говорит, мужа татары утащили, воином он был, из местных. Так она выкупить его собралась. А на какие шиши? Слыхала, говорит, – бабы в Орде дороже мужиков, так себя продам, а его выкуплю.

Дмитрий грустно улыбнулся:

–Скажи этой длиннокосой, что Васька в полону, – тоже, небось, выкупать побежит. Успел бы наш гонец... Успеет, так, видно, придётся после похода давать Ваське поместье в кормление. Заслужил.

Молчание нарушил Бренок:

–Государь, Авдей-то ждёт.

У Дмитрия было правило: тех, кого считал виноватее других, допрашивать последними.

–Зови. Да и Фому тоже...

Тысяцкого бояре вроде и не заметили – взгляды приковал атаман, которого каждый из присутствующих пытался когда-либо ловить. Война с Ордой поставила в одни ряды бывших колодников и святых отцов, нищих холопов и блестящих бояр, но Фома и теперь оставался Фомой. Едва он снял шапку, у многих вырвался возглас изумления: перед воеводами стоял остроглазый странник, которого они не раз встречали в Московском Кремле. С не меньшим изумлением смотрели на государя: что бы ни толковали в народе о тайной связи Дмитрия с добрым разбойником, бояре тому не хотели верить. Дмитрий и Бренок переглянулись.

Авдей кланялся, гудел баском, желая государю здравия и побед, благодарил за то, что осчастливил Коломну своим появлением.

–Погоди, Авдей, с аллилуйями-то, – оборвал князь. – Скажи мне, как это ты исхитрился лишить меня тумена татарской конницы?

Желчь кинулась Авдею в лицо.

–То брехня, государь, татарская брехня – мало ль чего мелют в народе? Лазутчики – оне, тебя убить хотели, город поджечь.