Текст книги "Поле Куликово (СИ)"
Автор книги: Сергей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 71 страниц)
–Слушай, Фрол, – обратился Тупик к едущему рядом старосте. – Пока ты – самый ратный человек в Звонцах. Забот у тебя много, а всё же при случае поучай парней в воинском деле. Што оружие сберегли – спасибо. При себе храни его, выдавай лишь на учение. Пришлём заменщика Таршиле – он тебя ослобонит.
–Не уж к новой войне готовитесь?
–Жить рядом с волком да собак не держать? Я – порубежник. Мамай – не вся сила Орды. Будь у тебя курица, што каждый год несёт золотые яйца, ты легко её отдашь?
Долго ехали молча и, наконец, Фрол придержал коня.
–Здесь, пожалуй, начнём, Василь Ондреич...
Лес на взгорье узким перешейком по логу спускался в низину и переходил в коряжистый урман, разросшийся вокруг верхового болотного озерца, откуда выбегал прозрачный ручей. Урман примыкал к пашням – леший будто нарочно создал это убежище для зверей, совершающих набеги на хлебные и просяные поля. Летом для человека урман был недоступен, в нём хозяевали вепри да рыси, но и зимой звери часто дневали здесь: лесистым логом они легко уходили в дебри от опасности. В логу стали с боярином четверо дружинников, с ними и Микула. Фрол поехал в загон. Выставить зверя на охотников – непростое дело, и за него староста взялся сам.
Тупик стоял первым к урману, прогал перед ним обнажал дно лога и часть противоположного склона. Снег на поляне прострочен следами мышей, там и тут – стежки соболя и горностая. Кусты малины и волчьего лыка по краям поляны опушены инеем, под ними – то ли наброды куропатки, то ли тетеревов. За соснами рябили бородавчатые берёзы, дымчато плыл и таял среди белизны снега и берёз осинник по краю урмана. Поселиться бы навечно в Звонцах, ездить с мужиками в поле, ловить рыбу и бить зверя, не знать иных забот, кроме тех, коими живёт хлебопашец, детей вырастить да и упокоить кости в этой земле!.. Тупик улыбнулся и погрустнел. Так тебе и позволят! Но жизнь смерда чем-то завиднее жизни воина, которого смерд кормит. И смерд на земле – больше свободен, чем воин – на службе...
Тупик вздохнул, упёр изложье самострела в мёрзлую землю, взялся за вороток, натянул тетиву-проволоку стального лука, опробовал спуск. Звону его тетивы ответил такой же звон с другой стороны прогала – там опробовал свой самострел Алёшка Варяг. Дальше по логу на удобных для стрельбы местах затаились ещё трое дружинников, и в конце – Микула, вооружённый рогатиной да парой метательных копий.
Рогатины и сулицы имелись у всех охотников, свои Тупик прислонил к сосне, чтобы удобнее было схватить, приготовил кованую стрелу, другую воткнул перед собой в снег, упёрся спиной в кору дерева. За урманом послышался лай собак, подали голоса кричане...
Мужики охватили урман редкой цепочкой, несколько конных маячили на полях по обе стороны лесистого лога – чтобы звери не ушли в дальние леса открытым пространством. Роман спускал собак с поводков в заросли рогатого тальника. Вожак собачьей стаи Серый ринулся в коряжник, свора устремилась за ним, взлаивая и завывая, – пошёл гон. Вооружённые рогатинами загонщики начали обтекать заросли, перекликаясь и улюлюкая, голосами направляя зверя в лог. Вот зло, взвыл Серый, – значит, зверь стронут. Собаки пошли по следу. Кричане усилили голоса, засвистали конные в поле – путь у вепрей теперь один. В кочкарнике, где травы оплели лозняк и коряги, собаки пробирались с трудом, и так же медленно, вслушиваясь в голоса людей, двигались звери...
Тупик не считал себя хорошим стрелком. Он мог бы попасть из лука в стоящего кабана за полторы сотни шагов, но вряд ли зверь остановится на поляне. Самострел со стальным луком – громоздкое оружие, стрелять из него по бегущему вепрю труднее, чем из лука, и Тупик не был уверен в себе. Сулицей он легко сбивал с седла скачущего всадника, но сулица поражает лишь на пятьдесят шагов, да и вепрь – не всадник. Удар кованой железной стрелы, в которую вложена сила стального лука, намного сильнее удара брошенного копья.
Он услышал зверей сразу, едва вошли в лог. Выбрав дорогу бегства, кабан становится неосторожным – треск сушняка и хрюканье обозначали движение стада. Тупик собрался, как перед боем. Стрелять надо наверняка – перезаряжание самострела со стальным луком требует немалого времени, метнуть сулицу после выстрела он тоже вряд ли успеет – открытые места зверь старается одолеть единым махом.
Вблизи поляны вепри убавили ход, затихли, но вот снова послышался треск, задрожали кусты, и в облаке снежной пыли в двадцати шагах от охотника на поляну вырвался бурый смерч. Мощная голова, торчащие из пасти кривые кинжалы клыков и щетинистый загривок выдавали старого секача, которого надо беречь ради обильного кабаньего потомства. Громадными прыжками зверь понёсся через поляну, вслед за ним с хрюканьем кусты проломило стадо. Тупик выхватил взглядом крупную старую свинью, повёл самострелом впереди её головы и спустил тетиву. Полёта стрелы он не видел, но свинью занесло вбок, она отстала, поползла, волоча зад. Визг покрыл топот и хрюканье зверей, они прибавили ходу, а визг не умолкал, багровые пятна окрасили снег. Охотник крутил вороток самострела и вдруг замер от рыка, вскинул глаза. С противоположного конца поляны, где в кустарнике скрылось кабанье стадо, к пораненному животному мчался старый секач. Крутнувшись около свиньи, он встал, поднял голову, раздутыми ноздрями втянул запах крови и рыкнул. Щёлк клыков морозцем прошёл по спине Тупика, он потянулся за воткнутой в землю стрелой. Это была его ошибка. Глазки зверя уставились на охотника и угадали в нём врага. Клыкастый смерч полетел на Тупика, и он понял, что выстрелить не успеет, да и мало проку стрелять нападающего вепря в лоб. Бросив самострел, он схватил рогатину, заставил себя удержаться на месте, и когда зверь оказался перед ним, прыгнул в сторону. Секач пропахал снег, взбешённый тем, что на пути вместо человека выросла сосна, ударом клыков вырвал кусок коры, и охотник всадил лезвие рогатины в бок. Рёвом оглушило лес, Тупик пытался удержать рогатину, но его оторвало от земли, и он не понял, почему летит через спину вепря. В нос ударил запах зверины, потом – запах снега, сосны опрокинулись, и он увидел над собой раскрытую пасть в розовой пене и костяные ятаганы. Закрыл глаза: "Дарьюшка, прости..." Удара не было, хлюпающие звуки заставили его разомкнуть веки. Секач бился рядом на красном снегу, загребал ногами и полз на боку. Значит, удар всё-таки оказался смертельным. Тупик вскочил.
С лаем на поляну выметнулась собачья свора, Серый трепанул загривок секача, хватил кровавого снега, глянул на охотника и кинулся за ушедшим стадом, увлекая других собак.
–Живой, Василий Ондреич? – Через поляну спешил Алёшка с рогатиной в руке, самострел висел на ремне за его спиной.
–Как будто. – Тупик стал ощупывать себя и тут лишь заметил, что пола его кафтана располосована – достал-таки вепрь клыком.
Одна из собак, отстав от своры, ухватила раненую свинью за ухо и пыталась повалить, удержать на месте, та хрипела и хукала, мотала гловой, разевая пасть, старалась цапнуть, но силы уходили с кровью, а собака была увёртлива. Алёшка половчее ухватил рогатину и направился к борющимся зверям...
Секач затих, Тупик наклонился над ним, тронул пальцем лезвие клыка, и тогда лишь увидел железную стрелу, глубоко ушедшую в кабанью шею. Так вот что остановило зверя в последний момент, когда он с рогатиной в боку, умирая, готовился нанести смертельный удар охотнику. Алёша...
Парень уже подходил к нему, снегом отирая кровь с плоского наконечника рогатины, в его потемневших голубых глазах – тревога и словно бы вина.
–Он не поранил тебя, Василий Ондреич?
–Не поранил.
–Виноват – я. Бить надо было, когда он возле свиньи стоял, я же не успел перезарядить. Там рысь первой шла леском, ну, я не стерпел – свалил её, а вепри – вот они...
–Не за што тебе виниться, Алёша. Не знал, какой ты – стрелок. Кто научил?
–Дак сызмальства промышляем. Секач-то пудов с двадцать, небось, потянет.
–Жалко кабаньего князя. В самой силе – он, такой – оборона стаду и от волков, и даже от косолапого.
–Што было делать? Его же не трогали – зачем кинулся?
–С того и кинулся – заступник...
Загон подтягивался к охотникам, первыми появились конные, стали поздравлять стрелков с добычей. Фрол, увидев следы борьбы и распоротый кафтан боярина, запричитал и напустился на Варяга, которому он велел не отходить от господина. Тупику пришлось вступиться за парня, напомнить старосте, что его боярин – воин, а не девица.
Солнце утопало в бело-розовом пожаре зимнего поля. На опушке бора гудел и трещал костёр, далеко рассылая жар и постреливая красными угольками. Мужики свежевали зверей, поодаль, на небольшом огне, палили молодого кабана. Собаки кружком облегли становище охотников, щуря зеленоватые глаза, ждали наград за труды. Фрол, следя за работой, поругивался при каждом громком треске в костре:
–Кой дурень в этакой огонь сунул елову сушину? Того и гляди, без глаза останешься! Што вам, сосны да березнику тут мало? Влипнет малый уголёк в зипун, не заметишь, как большая дыра выгорит – латай тогда одежонку, а иде их наберёшься, ниток да заплат? Опять же от лишней заплаты зипун ветшает, а новый-то, небось, коровёнки стоит. Холсты да овчины, небось, не растут на ракитах...
Мужики переглядывались и поддакивали старосте. Его ворчание было беззлобным. Да теперь придётся считать каждую нитку и каждую заплату. На охоте особенно стало заметно, какой силы лишились Звонцы.
Пока разделывались туши, боярин со старостой решили проехать полями на ближнюю деревню в один двор. Таких деревенек, приписанных к Звонцам, было за сорок, иные попадались и в два, и в три двора. Крестьяне этих селений составляли единую общину под властью служилого боярина. Земля считалась княжеской, но её владельцем был тот, кому князь отдавал Звонцы в кормление, ему-то крестьяне и обязаны были платить оброк либо отрабатывали дни в его личном имении, за которым следил тиун – представитель боярина. В большинстве своём боярские и княжеские крестьяне были свободными, и кто не имел долгов, по окончании осенних работ мог уйти, куда глаза глядят. Но не так-то просто покинуть насиженное место, ухоженное поле и отправляться в неведомый край. А что ещё найдёшь там? Потому-то и держались мужики за всякого мало-мальски справедливого господина.
Вблизи деревни всадники увидели на дороге подводу и двух мужиков. В снежных сумерках те издалека узнали господ, соскочили с розвальней, сдёрнув шапки, стали на колени. Фрол с коня заглянул в широкий ивовый пестерь, почти до краёв наполненный мороженой рыбой, обратился к старшему:
–Эге, Стреха, да и ты нынче – с уловом.
–Как же без улова, батюшка, по перволедью-то? – зачастил старичок, морщась круглым дублёным лицом и дрожа белой бородой.
–Вершами ловил?
–И вершами, батюшка, и тенетом. Гуляет рыбка по перволедью-то, сама во всяку щелку лезет, особливо как в верши калинки сыпнёшь да сухариков для искуса.
–Знамо, ты – изрядный рыбалка. Да не забудь о повершной третине.
–Што ты, батюшка, когда мы о том забывали? Рыбка – не сеяна, она – Божья, а Бог велит на троих делить. Всякий боярин на реке третник, кто ж того не знает?
–Встаньте, мужики, чего коленки зря морозите? – сказал Тупик. Старик снова начал кланяться:
–Уж не погребуй, батюшка родимый, зайди в избёнку погреться – гостем дорогим будешь. Тесно, а чисто живём, по-христиански. Старуха нам запечёт карасиков в сметане, и медок сыщется, и пиво уж созрело – добрый нынче ячмень уродился. Не погребуй, батюшка.
Тупик оборотился, отыскал за полем, на краю бора, огонь костра и глянул на старосту.
–Василь Ондреич, окажи честь. Стреха – мужик справный. И на Дон ходил, правда, в товарах, и сын с ним в охране.
–Так и быть, заедем.
Мужики вскочили в сани, молодой стегнул кнутом косматую лошадку, и она пошла рысью. Удерживая скакуна рядом с санями, Тупик спросил:
–Звать-то как тебя по-христиански?
–Ерёмкой, батюшка, Еремеем, значитца, нарекли во крещении. А кличут кто Стрехой, кто Хижей – потому как долго с семейством маялся по лачугам. Да вот благодарение Фролу – помог домишко поставить, а нынче уж и в силу вошёл – сын большой, дочь в третьем годе отдал в хорошие руки, потому как не без приданого выходила. Да две уж невесты, тож сундуки готовы. Беда лишь – мало теперь женихов в наших деревнях...
В растворённых воротах встретила девка в едва накинутой шубе, простоволосая. Рассмотрев вблизи конных, охнула и бросилась в сени. Мужики выскочили из саней, старший принял повод из рук боярина, повёл жеребца к коновязи и крикнул на ходу в открытые сени:
–Хозяйка, встречай гостей дорогих!
Вышла дородная старуха, поклонилась, приглашая в избу, но гости не спешили.
–Вы, хозяева, с угощеньем-то не колготитесь, – сказал Тупик. – У нас тут недалече своё, охотничье, на кострах теперь шкварчит. И моему коню корма не давайте – срок не пришёл.
Тупик осмотрел двор с конюшней и хлевом для скота, откуда слышалось блеяние овец и похрюкивание борова, запасы дров и сена. Он ожидал увидеть обычное крестьянское жилище – полуземлянку-полуизбу, но дом был рубленый, от основания до крыши, понизу утеплённый высокой завалинкой. И что уж совсем умилило Тупика, – из глиняной трубы над двухскатной жердяной крышей вился дымок. Топился дом по-белому, в крестьянском быту такое считалось почти роскошью. По здешним землям уже лет пятьдесят не гуляла Орда, но всё же не каждый мужик имел такой дом. Как живут в окраинных уделах, Тупику не с чужих слов известно. Мало пожогов Орды, так сами себя изводят. Идут новгородцы на тверичан или тверичане на новгородцев – рушат не хуже Орды. То же бывает, когда москвитяне с рязанцами и литовцами счёты сводят. А что ушкуйники творят, набегая на города и деревни! Грабят и жгут подчистую, людей до единого побивают либо сводят на продажу басурманам. Иной раз почище разбойников промышляют над мужиком и вотчинники, особенно из бояр и князей чужедальних, пришедших в Москву от опалы своих государей. Получит такой в кормление волости – и ну обирать крестьян в две руки! Пусть хоть все разбегутся, по миру пойдут, а ему лишь бы мошну потуже набить да и смыться восвояси, как только пройдёт опала. Зачем государь берёт таких на службу, зачем кормит? Раз изменивший и другой раз предаст, раз укравший и другой раз сворует. Но у князей и великих бояр – свои счёты, свои отношения. Пришлый боярин-грабитель – ладно, доморощенный – хуже. Приметит иной хозяин или его тиун, что мужик зажил справнее – тут же алчностью распаляется: а как бы с того мужика лишку содрать против прежнего оклада? И дерёт, пока не пригнёт к земле. Работящий смерд и развернулся бы во всю силушку, да боится поднять голову, показать достаток, червяком копошится в курной избёнке, пашет на кляче – лишь бы кое-как себя прокормить да подати исправить.
Что уж совсем скверно – боязнь мужика надорваться задаром приучает его к лени и злобе против всякого, кто мало-мальски сумел подняться. Если у соседа дом просторнее, конь справнее, поле родит лучше – ведь и спалить могут от зависти. В отроках, когда ездил по волостям с княжескими судьями, случалось Тупику взыскивать и за такие дела. Да взять хоть случай со здешним Плеханом, что отнял у соседа жеребёнка...
Посмотришь вокруг, задумаешься – будто злобный демон следит за жизнью русского мужика. Только-только вздохнёт он посвободнее, по-человечески начнёт устраиваться – так либо войной попалит, либо дураком разорит.
Ох , как нужно единство Руси – закрыть дорогу врагам в свои пределы, пристр у нить грабё жников и крамольников. Да временщиков б ы повыкорчевать с Р усской зе мли – и пришлых, и доморощенных...
Тупика от мыслей отвлекла та же девица. Она появилась на крылечке с глиняной корчагой, в новой синей телогрее, завязанной спереди алыми шнурками, по-прежнему простоволосая. Длинная коса уложена короной. Глянув на молодого охотника, прошла к погребу, что посреди двора, и откинула творило.
–Не упади, красавица, там зорька не светит.
–А я – сама себе зорька, – отозвалась девушка. – Подал бы корчагу.
–Чево мелешь, окаянная, с кем говоришь! – вскинулся Стреха. – Прости, батюшка, сладу нет с имя, кобылицами. И куды бы скорее сосватать?
Тупик засмеялся, взял корчагу, оставленную возле творила, наклонился над зёвом погреба, увидел в темноте озорно блеснувшие глаза, потом услышал, как она накладывает в корчагу то ли мочёные яблоки, то ли огурцы.
–Кабы не женился, сам бы посватался к твоей дочке.
–Шутник – ты, батюшка. Где это видано, штобы бояре на деревенских девках женились?
–Все мы, отец, бояре, кто на коне да с копьём. Мой дед ратаем был, как ты, отец ходил простым кметом в княжеском полку, я вот до сотского дослужился. Как бы воеводой не стать. А жёнку себе подобрал я на дороге, сироту.
Мужик таращился на господина – не верил.
–Дак я што? Я говорю: рази нашим-то сравниться с белолицыми боярышнями?
–На земле, отец, и вся красота – от земли. Дай-ка деревенской девке малую холю да наряди получше – она и царевну затмит. Ты, небось, любишь сказки? Пошто, думаешь, в них все Иваны-дураки на царевнах женятся, а вот добрые молодцы – на обиженных сиротах?
Сдвинув шапку, крестьянин чесал затылок, словно бы с удивлением посмотрел на дочь, когда она с наполненной корчагой, потупясь, прошла в сени. Даже в сумерках было заметно, как алели её щёки. "Долгонько наполняла корчагу-то", – улыбнувшись, подумал Тупик.
В избе скинули шапки и кафтаны, сразу почувствовали, как дышит теплом от каменной печи. Перекрестились на образ Богоматери в красном углу и прошли за накрытый льняной скатертью стол. В передней, гостевой, половине избы горело несколько свечей, зажжённых по случаю важного гостя, свет их лоснился на бревенчатых стенах, прикопчёных дымом лучины. Не было в избе ни кур, ни ягнят, ни телка с поросятами – и, правда, чисто живут. С приходом гостей за перегородкой затихло постукивание прялки. Из сумерек на полатях смотрели детские глаза.
–Внуки? – спросил Тупик.
–Внуки, батюшка. У меня один сын да три девки, а у сына – уж трое парнишек. Да у старшей летом второй народился. Одни мужики пошли – не иначе к большой войне.
Тупик промолчал, Фрол заметил:
–Самую большую войну, почитай, пережили.
Колдовавшая в бабьем куте хозяйка перекрестилась, потом позвала:
–Марфа, пособи-ка мне.
Из-за дерюжки вышла чернобровая, полная молодуха, поклонилась гостям. На столе появились в глиняных чашках нарезанный хлеб, мочёные яблоки, пироги, да два тёмных пузатых кувшина. В середину стола хозяйка водрузила сковороду жаренных в сметане карасей.
–Угощайтесь, гости дорогие. Чем богаты...
Старик разлил в кружки белый мёд.
–А где же – молодой-то хозяин? – спохватился Тупик.
–Не обессудь, батюшка, в овин я ево послал. Дела много, а мужицких рук две пары, всего засветло не успеваешь.
После мёда разговор пошёл живее. Боярин спросил, хватает ли в хозяйстве земли, тягла и скота. Старик не жаловался. Мужиков вот – только двое. Скот пасти, за огородом следить, полоть и жать есть кому – две бабы да две девки, и двое мальцов уже пособляют, а на мужицких работах трудно. Зять готов бы перебраться сюда от московской Раменки – тесно там на земле становится, – да куда тут ещё четверых пихать? – и самим уж тесно.
–Тесно? – вскинулся Фрол. – Ты, Стреха, попривык к соломенным застрехам, што воробей, слава Богу – хоть заставили эту избу срубить. Лес кругом несчитаный, а ему – тесно! Вы вот што. Неча вам зиму-то бока на печи отлёживать – навозите-ка лесу на избу, а то и на две. Да ошкурите по оттепели. Зимой – самое рубить дерево, никакая гниль в нём не заведётся, век простоит. Весной, как отсеемся, соберу толоку – да в один день и поставим избу твому зятьку. Осенью пущай и въезжает.
–Согласны – мы, батюшка староста, – подала голос хозяйка. – Еремей, ты чево сидишь, как сыч, – кланяйся господину.
–Пойдёшь с обозом в Москву – сговаривай зятя. – Фрол покосился на боярина. – А он не в княжеской ли отчине?
–Боярская там деревня, морозовская. Да не в кабале – он.
–Ой, ли? – качнул головой Тупик. – Знаю я Морозова Ивана Семёныча, он умеет брать смердов в крепкую крепость. Но ежели зятька твово не охолопили, при нужде и откупиться поможем. Трудами разочтётся... А мёд у тебя, хозяин, добрый. Налей нам ещё по кружке – да и пора отъезжать.
Разливая мёд, старик переводил взгляд со старосты на боярина, будто высматривал, хорошо ли гости подгуляли, потом заговорил:
–Зятя склоню, лесу заготовим, а как приедет – землицы б нам ишшо чуток?
–Эвон за рощей сколь уж годов земля пустует, – сказал Фрол, отхлёбывая мёд. – Бери да паши.
–Легко сказать – паши. По той стародавней залежи мелоча поднялись – берёзка да осинка, а иде – ракита с ёлкой. Да и далёконько.
–Тебе поле на полатях надобно? Три мужика – силища. И корчевать мелоча – не вековые дубы.
–Оно – так, батюшка Фрол, да и на то времечко уйдёт. А исть, пить кажный день хочется. Потихоньку мы б и ту кулигу подняли. Но тут вот близёхонько за горушкой – березнячок вперемешку с черёмушкой да смородинкой. Болотце там ледащее, верховое, кочкарнику немного. Спустить воду, выжечь да раскорчевать – нам и вдвоём на год работы. А землица там – на хлеб мажь заместо масла. Засеять горохом, репой да капустой али другим овощем – на всю отчину нарастёт. Можно бы и под гречиху отвести – с кашей да с мёдом будем.
Фрол, теребя бороду, уставился на старика.
–С кашей ты будешь. А с этим будешь ли? – Он ткнул в сковороду с жареными карасями. – Хитёр – ты, Стреха, да не умён. Гребёшь рыбу возами и не подумал, отчего твоё озерко – такое бездонное: лови – не выловишь? Ручей-то в него бежит из того ледащего болотца, родники там живут невидимые. Погубишь березнячок – погубишь и родничок, ручей иссохнет, и рыбка сдохнет. В первую же зиму будет замор, а там и озеро кончится. Ему же ещё сто, а может, и тыщу лет кормить людей рыбой. Так ли говорю, Василь Ондреич?
–Так, – согласился Тупик.
–Я в Звонцах единой талины на берегу срубить не даю, потому в тальниках ключи заводятся, а без них озеру – смерть. Вашему брату ведь дозволь батожок сломить – всей рощи не станет. Лесу не жалко – его вон сколь пропадает вокруг, да знай, где рубить. Ты вот, Стреха, пошто дубраву-то с наветру извёл? Лень, што ли, за полверсты по дрова съездить? Небось, продувать стало зимой, топить надо чаще и по дрова бегать – тож. Ишь как он, Бог-то, ленивых наказывает.
–Да ить как оно вышло, батюшка? Зимой переметёт дорогу, и за полверсты не пробьёшься, особливо с возом дров. Вот и рубишь поближе...
–А ты будто и не знал, когда дрова легше заготовить.
–Таперича мы знаем – до снегов.
–"Таперича". Кабы ране не ленился, таперича дубрава стояла бы на месте. А то живёшь на сквозняке и мальцов радости лишил – погулять негде, соку попить берёзового, и птица лесная ушла от тебя – поди, червяк огород поедом ест, яблоки точит...
Слушая Фрола, Тупик задумывался, как непросто, оказывается, быть хозяином на земле. Государи и знатные люди за золото и серебро выписывают заморских книжников, звездочётов, умеющих по старинным книгам и светилам угадывать, что сулит людям небо. А меньшая ли наука – читать землю, от которой кормимся? Много ли сыщется таких «землечётов», как этот староста? Знание и умение – пахаря ли, кузнеца, ткача, плотника, кричника – собирается по капле веками, передаётся от отца к сыну, оттого дети почти всегда знают больше отцов, хотя никогда не бывают умнее. Но каждый ли становится хранителем опыта, каждый ли прибавляет к нему своё? И что человек выбирает для себя в известном, что передаёт наследникам? Еремей Стреха – тоже ведь мужик не глупый: умеет и пахать, и сеять, и брать выгоду от земли. Но выгода его какая-то животная, сиюминутная – волчья. Дай волку волю – он всё живое вокруг порежет, подушит, а завтра подохнет с голоду. Так же и Еремей. Стоит роща под боком – руби её, зачем маяться, в дальний лес по дрова ездить? Приглядел кусок земли под горох и капусту – суши болото, губи родник. Чем это обернётся для него завтра – дела нет. Отчего такое бездумье? Были времена – пахарь вёл с лесами войну не на жизнь, а на смерть. Где-то и теперь ещё лес для мужика – враг. Где-то, но не в московском уделе. Почему же таким, как Еремей, не хватает ума изменить прежнее хищническое отношение к лесам? Да и к земле? Может, потому, что ещё глубоких корней не пустили в эту землю, не чувствуют себя её хозяевами? Надо помочь Еремею перетянуть сюда зятя с дочерью.
А Фрол – хозяин. Вся его жизнь – в сельской общине. Тупик понял это ещё на Куликовом поле. Такого мужика стоит поберечь и держаться за него обеими руками.
Тупик встал, подошёл к полатям, потрепал волосы старшего мальчишки.
–Как звать, богатырь?
–Васькой.
–Ишь ты, тёзки – мы с тобой. Пойдёшь ко мне в дружину, как вырастешь?
–Не-е.
–Чего так? Аль мечей боишься?
–Дедка сказывал: все дружинники – боровья гладкие. Мужиков-то под татарские мечи поставили, а сами – за дубравой спрятались. А как мужики-то Орду побили – так и повыскакивали татарское добро хватать.
Круглое лицо старика вытянулось и стало белее бороды. У Фрола рот приоткрылся. Тупик захохотал:
–Ай да Васька-богатырь! Резанул боярину мужицкую правду! – Он снова положил руку на голову мальчонки. – Эх, брат, кабы твоя правда была! Хочешь мою послушать? Вот те крест – не совру. Было со мной в той сече два десятка дружинников, молодец к молодцу, таких теперь, поди, и не сыщешь по всей Руси. А осталось – я да ещё один, и тот увечный. Сколько там полегло князей да бояр больших, не мне чета, я уж и не припомню. Простым дружинникам – счёту нет. Все там славно рубились, Василий, и мужики, и дружинники. Стала татарская сила нашу ломить, тогда те, што прятались за дубравой, и пришли нам на помощь. Без них не победили бы мы, и ты никогда уж не увидел бы ни дедку, ни тятьку. Такая она, брат Василий, главная правда.
Хозяин, наконец, обрёл дар речи:
–Батюшка родный, не слухал бы речей несмышлёных!
–Он не свои речи мне говорил.
–Поди, думаешь – мои? Вот те крест – странники тут проходили, всякое баяли, а этот лешак наслухался. Я ж на Непряди-то был, своими глазами видал...
–Видал, а позволяешь странникам в своём дому болтать.
–Божьи люди...
–В Орде – свой бог, Еремей. Откуда и куда шли те странники?
–Того не сказывали, батюшка.
–Ладно. Прощевай, брат Васька. Расти скорее.
В дверях Тупик столкнулся с девицей, выходившей в сени по надобности, попрощался и с ней, любуясь полыхающим на щеках румянцем, тёмно-русой косой, стройным станом под свободной телогреей. Что за женщины на Русской земле! Пойдёшь выбирать вдоль хоровода – и до конца не остановишься: одна другой – краше. В обратную сторону пойдёшь – снова одна – краше другой. Закрой глаза, бери любую – и возьмёшь Василису Прекрасную. Она и в седине будет красавицей, если не согнёт её непосильной работой, не иссушит домашним тиранством. Но и берегись давать Василисе Прекрасной большую волю над собой! Видывал Тупик бояр и князей, обращённых в домашних кощеев – рабов прихотей жены. Добра жена – в домашней холе да в мужней неволе... У этой красавицы за неволей-то, пожалуй, не станет дело. А вот кто будет холить её, как уйдёт из-под крыла батюшки во власть мужа и свекрови, в кабалу крестьянской нужды? Особенно если выдадут за немилого?
Может, выпитый мёд заиграл, но Тупику хотелось всех осчастливить.
–Слушай-ка, хозяин, а ведь я найду жениха твоей дочке.
Мужик остолбенел в воротах.
–Спаси Бог! У тебя, свет батюшка, и своих забот много.
–Теперь ваши заботы – мои. Как там говорят: выбирай узду по лошадке, а жену – по повадке – так, што ли? Боюсь, просватаешь за первого шалабола – сгубишь сокровище. Мой-то жених – молодец, и повадку невесты я видел.
Мужик схватил стремя боярина и стал целовать.
–Спаси тя Бог! Отец родимый, а у меня и другая есть, совсем молоденькая, да не хуже...
Фрол, схватясь за живот, качался в седле от смеха.
–Ну, Стреха, ну, хват! Дом зятю выклянчил, выкуп ему выклянчил, пустошь выклянчил, жениха одной дочке выклянчил – и всего лишь за четыре кружки белого мёду. Дак мало ему того! Берегись, Василь Ондреич, он тя без дружины оставит.
Тупик тоже смеялся, а сказал:
–Только смотри у меня, Еремей! Жене, так и быть, скажи, а дочерям – ни гугу! Не тревожь девку до времени, с женихом ещё надо столковаться.
Приморозило. Похрустывал снег под копытами, длинные тени бежали по искрящемуся полю сбоку от всадников, в бледном сиянии, льющемся с неба и с земли, растворялись звёзды над бором, а бор словно сомкнул островерхие ряды, стоял по краю поля, похожий на чёрное войско. Когда отъехали, Тупик спросил:
–Ты, Фрол, случаем, не встречал тех странников?
–Не встречал, Василь Ондреич. И откуда такие?
–Из Орды... Без вас, мужики, мы не устояли бы против Мамая. То враг понял. Теперь он сеет смуту, хочет озлобить народ против государя и его служилых людей. Чтобы в другой раз мужик не охотником шёл в ополчение, а бежал от набора.
Помолчав, Фрол спросил:
–Што же выходит – хан собирается воевать?
–Видно, так.
–Вот змей подколодный! Я усомнился, когда ты – про курицу-то с золотыми яйцами.
–Поберегите оружие. А услышишь про таких вот "странников" – хватай и за стражей – ко мне их, в Москву. Не будет меня – к воеводе.
Между двумя кострами охотники устроили стол из саней, застелили его чистой дерюгой, выложили домашнюю снедь и жбаны. На угольях и вертелах жарились куски кабанятины, Роман, похрустывая палёным свиным ухом, поливал их луковым соусом на уксусе. Хотя Тупик со старостой закусили в гостях, у обоих от запаха потекли слюнки.
–Готово, Василь Андреич, можно на стол подавать, – сообщил Роман, дожёвывая ухо.
–Подавай. А где же – Мишка Дыбок?
–Здесь – я, начальник, – ответил из темноты молодой голос. – Коней кормлю.
–А ну, покажись.
Из тени деревьев вышел к костру увалистый, среднего роста дружинник. Он был в крестьянской шубе и бараньей шапке, но покатые плечи, вольная походка, прямой взгляд, аккуратно подрезанная светлая борода и ухоженные усы выдавали воинского человека.
–Жениться хочешь, Мишка?
–Велишь, Василий Андреич, женюсь.
Притихнувшие охотники засмеялись.
–Велю. Да и твоё желанье надобно.
–Была бы добрая невеста – желанье будет.
–Может, есть какая на примете?
–Откуль ей взяться?
–Откуль все берут? Ну, ладно. Невеста имеется. Пора тебе, Мишка, воинов рожать. Да и упустить такую грешно.
–Богатая?
–Главное богатство – в ней. И приданое найдётся.
–Спаси тя Бог, Василий Андреич, за заботу.
...На другой день, в вечерних сумерках, охотничий поезд въехал в Звонцы. Устало ступали кони, лишь Орлик перебирал копытами, просил повод, похрапывал: для воинской лошади столь краткий поход был странен, и даже случившаяся к концу охоты скачка за волком едва разогрела молодую кровь скакуна. Теперь волчья шкура была приторочена к седлу всадника, ещё двух серых взяли стрелки; одного из них, громадного, с косматым седым загривком, везли показать сельчанам. Этот – матёрый волчище, появляясь вблизи деревень, пугал людей – его принимали за оборотня, крестьяне поодиночке стали бояться ходить в лес, и охотники решили рассеять страх, доставив его в село мёртвого, с обыкновенной стрелой в боку.
