Текст книги "Поле Куликово (СИ)"

Автор книги: Сергей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 71 страниц)

Через несколько лет хозяин мастерской продал его плантатору из Болоньи, а когда тот оказался в нужде, он самых крепких невольников отправил в Венецию для продажи на галеры. На плантациях Вавила не только восстановил прежние силы, его тело налилось крепостью, раздалось вширь, закалилось на ветру и на солнце. Впервые попался ему надсмотрщик, который жалел рабов, не дрался из-за съеденной тайком грозди винограда или горсти маслин, не крал от их стола ни рыбы, ни хлеба, наказывал лишь за провинности и по-божески – истинный был христианин. Но он-то и поставил Вавилу в связку будущих каторжников – подслушал однажды, как тот ругался святой Мадонной.

Тогда уж Вавила узнал о доле галерников и каторжан и со смертной тоской вступал на сырую, залитую солнцем площадь венецианского рынка рабов. Впереди шёл угрюмый немолодой грек, позади – высокий, до костей исхудалый серб. Тех недавно полонили и сделали рабами турки-османы, а на невольничьем пути в красивом городе, украшенном каналами и дворцами, они оказались скованы одним железом с теми, кого полонили ордынцы. И сама являлась мысль, что разорительные войны насылаются не разгневанным Всевышним – они выгодны кому-то на Земле. Вместе с грабёжниками-ханами, султанами, эмирами, королями и их подручниками от войн богатеют торговцы, и, может, между теми и другими существует сговор? Ведь они все трое были свободными, однако набежал мурза или паша со своими головорезами, схватил, скрутил, выжег на теле клеймо, и уже всякий, кто имеет достаточно денег, может купить тебя. Это ли не заговор людей-пауков против других людей? Город, воздвигнутый на чужом золоте и чужой крови, представлялся ему паучьим гнездом, которое следует раздавить, но что может раб, закованный в цепи?

Хозяин-перекупщик уже бегал вдоль вереницы невольников, толкая их в бока кулачком. Так в Коломне продавали лошадей, взбадривая их уколами. Рядом остановились купцы.

–Русины? – спросил коренастый человек с проседью в бороде.

Вавила ответил за соседей, плохо говоривших по-фряжски.

–Мне нужны молодые, проворные и сильные люди, – сказал купец. – Твой товарищ – худоват, но кость у него – крепкая, а мясо нарастёт быстро – я кормлю хорошо. Готов выкупить вас обоих, только нужно ваше согласие. – Он усмехнулся изумлению в глазах невольника. – Да-да, согласие. У меня – тяжёлая и опасная работа, рабы не годятся. Вы станете вольными наёмными матросами на моём корабле. Выкуп – ваша работа. В Болгарии я отпущу вас.

Вавила не поверил, но сказал "да" за себя и за серба.

Купец тут же, на рынке, выдал им грамоты, вписав в них имена вольноотпущенников. Вавила долго не мог понять, какую "фамилию" спрашивает писец. Он же назвал ему своё христианское имя, даже имя отца, хотя отчества ему не полагалось – не боярский сын. Наконец сообразил: нужно прозвище. Его Отца прозывали Чохом, и Вавила тоже назвался.

–О, чех! – Писец поднял палец. – Скверный, злой народ, еретики! – И записал Вавилу "Чехом". Болгарин засмеялся:

–Важно, что славянин, а славянам ещё придётся постоять за себя. Будь злым, как чех. Хорошая – у тебя фамилия.

В порту их привели к капитану – молодому ещё человеку с гладко выбритым дублёным лицом и неулыбчивыми водянисто-серыми глазами. Тот объявил: они теперь – вольные матросы, а потому спрашивать он будет сурово. Морю нужны думающие, удалые люди, которым дорога честь корабля и его капитана. В море главный – он, даже владелец судна – только пассажир. За уныние, безделье, лень, пустые разговоры и трусость он будет пороть, за бунт – выбрасывать за борт. Велел помыться и сменить одежду.

Большой трёхмачтовый дракар весь пропах горячей смолой, солью и рыбой. На нём возили в Венецию из придунайских земель хлеб, сало, кожи, солонину, осетровую икру, слитки серебра, бочки земляного горючего масла – всё, чем богато восточное Подунавье и в чём нуждалась олигархическая Венеция, стремившаяся золотом и мечом установить господство над всем Средиземноморьем. В обмен везли в Болгарию изделия из металлов, сукна, стекло и оружие. Наступление завоевателей-османов на Балканы грозило уничтожением венецианских и генуэзских владений на Средиземном и Русском море, поэтому обе торговые республики враждуя между собой, поощряли ввоз оружия в Византию, Болгарию и пелопоннесские княжества.

Об опасной работе купец говорил не зря – Средиземное море кишело пиратами. А когда новички, получив копья и боевые топорики, узнали, что отплытие – завтра, им стало не по себе. Даже в невольниках они слышали: на море – война. Уже целый год близ Венеции, у крепости Кьоджа, стояли друг против друга морские армады венецианцев и генуэзцев, не решаясь начать сражение. По всей Адриатике шныряли корабли воюющих сторон, топя или сжигая любое чужое судно. Какая же нужда гнала хозяина в путь в такое время?

От пристани отошли на вёслах, ещё до восхода. Рядом с Вавилой сидел на скамье усатый болгарин с могучими мускулами, учивший новичка тяжёлому делу гребца. Равнина какого-то острова долго скользила в гребном люке, потом осталась только вода. К полудню Вавила не чуял ни рук, ни спины, его грудь словно выгорела изнутри, однако весла не бросал, работал наравне со всеми. Его спас свисток, бросивший команду наверх, к оружию. Рядом с ним у защищённого борта оказались серб и тот же усатый болгарин. Над головой, развёртываясь, хлопал парус, голос бритого капитана гремел, подобно иерихонской трубе. Дракар наконец поймал ветер всеми парусами и, разрезая волны окованным носом, побежал на солнце. Крылья медного дракона, нависающего над прозрачной голубизной, затрепетали, сверкая. Чешуйчатое тело будто извивалось в полёте. Не уж то медный зверь уносил Вавилу к свободе?..

Болгарин что-то кричал, указывая вдаль, Вавила глянул, и ему показалось, что он видит сон: на гребнистой синеве Адриатики смешались белые парусиновые облака с багрово-чёрными тучами пожаров – шло морское сражение. Он различал, как сходились большие корабли, осыпая друг друга тучами горящих стрел, пылающими бочонками смолы и земляного масла, сокрушая вражеские борта носами-шпиронами, как рушились от столкновений мачты и реи и на палубах сцепленных галер, дракаров, нефов и каравелл сверкали шлемы воинов, жала копий, топоров и мечей, Вавиле даже почудился крик убивающих и убиваемых. Часть кораблей облепляли малые гребные судёнышки. Иногда в них падали сверху бочки земляного масла, и в расплеснувшемся огне горели десятки людей, пылающими факелами сыпались за борт... Дракар удалялся в открытое море, стиралась, пропадала, картина сражения, горизонт затянуло дымом, и Вавиле чудились посеревшие волны, покрытые чадящими остовами мёртвых судов, среди которых в пене и копоти плавали обломки и трупы, мелькали головы ещё живых пловцов...

Лишь в Константинополе их догнала весть о морском сражении у Кьоджи, пришедшая по Дунаю. Затянувшаяся война двух фряжских держав за право беспошлинно торговать во всех портах Средиземноморья, устанавливать свои таможни и свои порядки, открывать свои колонии на скрещении торговых путей – эта "тихая" война за неограниченную наживу разразилась, наконец, огнём и кровью. Говорили, что в морской битве погиб весь флот Генуи, находившийся у Кьоджи, пало три тысячи генуэзцев, сотни пленены, и среди них – командующий эскадрой.

У константинопольских причалов торговые генуэзские суда были сразу потеснены с лучших мест. Венецианский консул будто даже потребовал выселить генуэзскую колонию, занимавшую немалую часть города и обладавшую особыми привилегиями. Вавила спросил своего нового друга – усатого болгарина Александра, кто – лучше из фрягов? Тот рассмеялся:

–А скажи мне, брат Вавила, какой кобель лучше бы укусил тебя: чёрный или белый? Но для нас теперь хуже смерти – султан, для вас – ханы, они ведь тоже – одной породы, как те кобели. – Болгарин помолчал. – Правда, венецианцы всё же – не такие разбойники и людьми они поменьше торгуют. Но это пока им в Крыму не было воли. Посмотрим дальше. Султан их может прогнать с морей.

Наблюдая за гостями, которые приезжали из города на судно, Вавила начал догадываться, что их хозяин – не простой купец. Однако расспрашивать не решился. Он чувствовал благодарность к хозяину и капитану, поверив в близость свободы: грамоту об отпущении на волю у него не отбирали, а с ней он мог бы и теперь тайком покинуть судно, не страшась рабского клейма, выжженного на бедре. Но Вавила ни за что бы не нарушил чести. Работа была тяжёлая – грести в безветрие, скрести палубу, ворочать тяжести в трюмах, помогать опытным матросам управляться со снастями, нести в портах охранную службу, – и всё же впервые после пленения Вавила отдавался работе душой, и она наливала тело силой, делала его ловким, послушным, поворотливым. Морская болезнь его не мучила, кормили досыта, на отдыхе даже вино давали за обедом, а главное – ты вольный матрос! Он уже быстро взбирался на реи, под присмотром знающих моряков крепил паруса, управлялся с фалами. Малость пугала лишь морская пучина. Нет, не вода – он вырос на Оке, в семь лет переплывал её, а речная вода – опаснее морской, которая лучше держит человека. Но в море играли не только дельфины с улыбчивыми лобастыми рылами. За их кораблём увязывалась гигантская серая рыба, в зубастой пасти которой мог исчезнуть самый рослый человек. Моряки рассказывали о десятисаженных многоруких чудовищах, время от времени всплывающих из глубины и хватающих людей с палубы. Много тревожных часов провёл Вавила на палубе в свои ночные вахты.

Перед выходом из Константинополя капитан приказал заменить на мачте бело-красный, с чёрным двуглавым орлом византийский флаг на красно-зелёный болгарский. Глаза матросов повеселели, хотя знали, что между султаном Мурадом и тырновским царём нет мира, что турецкие войска на Балканах постоянно нападают на болгарские владения, а флот османов опустошает берега и атакует болгарские корабли. Может, у хозяина и капитана имелись какие-то расчёты, а может, гордость отвергала всякие расчёты и осторожность.

Русское море слегка штормило, предупреждая о грядущей осени, но было почти безоблачно и жарко. Вавила улавливал тревожное в разговорах и в глазах товарищей. Да и он, посматривая в полночную сторону, словно бы чуял в морском ветре запахи полыни и скошенного сена, и его глаза увлажнялись. Но далеко ещё – городок над Окой, окружённый земляным валом и дубовыми стенами. Жив ли, не спалён ли разбойным налётом? И страшно, страшнее смерти было – что вот-вот какая-то сила разрушит происшедшее, налетит, унесёт обратно в немилые жаркие страны, во власть жестоких людей, чьи взгляды скользят по тебе, словно по бездушной твари.

И злая сила явилась. Уже у болгарских берегов к ним привязался средней величины парусник, в котором моряки опознали турецкую карамурсаль. То мог быть и купец, но настороженность уже не покидала команду. Долгое время парусник держался на расстоянии, люди начали успокаиваться, как вдруг преследователь выкинул дополнительный парус и совершил прыжок, оказавшись близко и отнимая у дракара ветер. Палуба карамурсали заполнилась вооружёнными людьми, и на болгарском судне пронёсся свисток, зовущий к оружию. Люди заняли места, зарядили баллисты, на рычаг кормовой катапульты подвесили бочонок с греческим огнём, подкатили два запасных, подняли щиты, ограждающие палубу от стрел и камней, препятствующие проникновению на судно абордажников. С карамурсали видели приготовления на дракаре, но продолжали приближаться.

–Пускайте ядра! – Капитан перекрестился. – Арбалетчики, стреляйте разом.

Почти одновременно два каменных ядра промелькнули в воздухе. Карамурсаль, соскользнув с волны, осела в водяную ложбину, и было видно, как одно ядро ударило в нижний край скошенного паруса и завернуло его с хлопком, второе, разбив голову одного из столпившихся на носу лучников, опрокинуло второго навзничь. Вопль ярости взлетел над морем, ещё двое упали, поражённые стрелами арбалетов. Ответные стрелы застучали по ограждению дракара, засвистели над палубой, дырявя паруса, кто-то вскрикнул. Толпа на носу пиратского судна рассеялась, нападающие попрятались за надстройки, потом подняли носовые щиты, из-за которых повели обстрел дракара. Противник наседал, и Вавила подумал: сейчас бы на корму одну из тех пушек, что отливали в оружейном цеху Флоренции по заказу миланского герцога. Зарядить её крупной сечкой да стегнуть по парусам врага – они станут лапшой, и карамурсаль отстанет. Несмотря на близость опасности, он изумился пришедшей ему догадке – уж и забыл, когда последний раз посещала его своя мастеровая мысль. Когда же? Наверное, ещё в пору тщетных надежд на побег. Надежды кончились, и он уже ничего не мог бы придумать своей головой. Что делает с человеком неволя!

–Огонь!

Вавила оглянулся, ища глазами пламя на корабле, а потом лишь увидел, как вспыхнул масляный бочонок в петле катапульты от поднесённого кем-то факела, со свистом повернулся дубовый вал с метательным "дышлом", пылающий снаряд пронёсся в воздухе по крутой дуге, а матросы у катапульты уже заработали воротом, обращая назад вал с рычагом из железного дерева. Бочонок не долетел до вражеского корабля, шлёпнул по волне, подскочил и раскололся в воздухе, выплеснув масло, схватившееся пламенем и словно бы взорвавшееся тысячью струй. Карамурсаль влетела в этот огненный вулкан, и огонь охватил её, присосался, пополз по бортам вверх щупальцами. Теперь ужас прорвался в криках на вражеской палубе. Вавила был наслышан о греческом огне – адской смеси, расплавляющей железо, пожирающей самое сырое дерево. Теперь он видел действие этой смеси. Недаром византийцы веками оберегали тайну её состава, заранее приговорив к казни и проклятию со всем потомством того, кто выдаст секрет их оружия в чужие страны – будь то даже император, – да и сами не применяли его без особой нужды. И ныне те, кто владеет секретом греческого огня, стараются помалкивать о нём, даже порох – гораздо известнее.

Враги прыгали в воду. Пылающую карамурсаль, брошенную командой, понесло ветром и волнами. Капитан, усмехаясь, велел убрать паруса, стал на руль, развернул дракар против ветра. Гребцы сели на вёсла, с бортов опускали спасательные концы. Гибнущие в море спешили к судну, и скоро на палубу стали втаскивать мокрых смуглых людей с затравленными глазами, чернобородых и безусых. Каждого заталкивали в пустой грузовой отсек. Подобрали с десяток, и капитан приказал ставить парус и добавил:

–Хватит нам этих, мы – не работорговцы. А рыбы хотят есть.

Нет, Вавила не жалел тех, чьи головы ещё мелькали в пене, чьи руки вскидывались над барашками волн, взывая о спасении. Они напали на мирный корабль, чтобы разграбить его, команду перебить или распродать в рабство. Он знал от новых товарищей, что на чужих землях османы жгут и опустошают селения, красивых девушек продают или превращают в своих наложниц, крепких юношей объявляют рабами султана, насильно обращают в ислам и создают из них отряды янычар, чтобы они добывали османам новые земли.

Крепостные стены Варны встали из моря. Несмотря на тревожное время, в бухте толпилось много судов и больших ладей. Для дракара, однако, нашлось место у деревянного причала, стража увела пленных и началась разгрузка. Вавила помогал таскать ящики из опечатанных трюмов и убедился: корабль в основном вёз оружие. Для кого? Если бы для византийцев, оружие следовало сгрузить в Константинополе. Значит, византийский император не мешает вооружению болгар, когда и его припекло турецким огнём? Не поздно ли он поумнел? Кто же, как не император, поспешил воспользоваться расколом Болгарии и захватил её приморские города, лишив Тырновское царство многой силы? Вавила стал кое-что понимать...

В тот день, когда он укладывал в заплечный мешок пожитки, на корабле появился нарядно одетый хозяин и велел выкатить на палубу бочонок сладкого кипрского вина. Матросы повеселели. На плахи, служившие столами, выложили снедь, поставили наполненные кружки, и хозяин подозвал Вавилу. С соседних судов моряки пялились на человека с породистой фигурой, наряженного в расшитый серебром шёлковый архалук, который с поклоном поднёс большую чашу вина простому матросу, одетому в грубую, не очень свежую холстину. Больше всех растерялся Вавила. За что ему честь?

–Братья! – Хозяин поднял кружку, налитую до краев. – Вы знаете: я много раз выкупал из рабства людей славянского племени. Одни ушли на родину, отслужив выкуп, другие остались с нами. Добрая половина команды – вольноотпущенники, и они – верные, смелые люди, на которых можно положиться в опасный час. Я снова не ошибся, когда выкупил и привёл на корабль двух новых православных братьев – они заменили погибших в море. Брат Вуйко остаётся с нами. Брат Вавила хочет идти домой – то его право, и пусть он найдёт свой дом. Трудные времена пришли на славянские земли. Великая битва за нашу жизнь и свободу идёт от берегов Итиля до Одры и Влтавы, от моря Варяжского до моря Русского, и все мы должны стоять друг за друга в этой битве. Уже давно Орда душит своим арканом Русь. Войска османов наступают на сербов и болгар. Крестоносный сброд теснит поляков и литву. К свободе чешских братьев протянули руки германские князья. Или мы победим, поддерживая друг друга, или нас, славян, ждёт рабство и забвение. Наши враги – многочисленны и сильны, но ведь и мы – не слабы духом. Можно поработить одного человека, можно заковать в цепи тысячи людей, но нельзя заковать народ, который не хочет быть рабом – помните об этом, говорите об этом каждому соплеменнику. Мир ещё увидит небывалые битвы, они потрясут наших врагов и уничтожат их силу. Одна такая битва уже случилась...

Слушатели встрепенулись и загудели.

–Брат Вавила, сегодня у тебя – праздник, и твой праздник – наш праздник. Пришла весть: правитель Москвы великий князь Дмитрий Иванович в Диком Поле разгромил войско Золотой Орды. Два года назад он уничтожил Бегича, теперь поражён Мамай...

–Разбит великий хан?! Разве такое – возможно? – раздались изумлённые голоса.– У хана – бессчётное войско, с ним и султану не сравняться!

–Да, братья, это – не пустой слух. Мамай прибежал в Кафу, собирает наёмников, не жалея золота. Но уцелевшие в битве рассказывают о побоище, о гибели легиона фрягов-наёмников, о силе московского князя, и никто не хочет идти с Мамаем в новый поход. К тому же генуэзцы разбиты теперь и на море. Венеция, того и гляди, вышвырнет их из колоний. Выпьем же, братья, за победу Москвы, за нашу победу над поработителями славян!

Товарищи окружили Вавилу, и было ему удивительно, что эти огрубевшие в тяжёлых трудах люди, просолённые, просмолённые, пахнущие рыбой и канатами, способны на такие слова. Даже капитан подошёл, стукнулся кружкой и похлопал по плечу.

После застолья хозяин позвал его к себе, и Вавила, впервые переступивший порог его каюты, поразился богатству её убранства: стол и стулья красного дерева, венецианские зеркала в золотой оправе, ковры и дорогое оружие на стенках, на полу – шкура полосатого зверя. Хозяин усадил гостя, оглядел.

–Завтра в Крым пойдёт торговый караван по морю. Тебе лучше плыть с ним, на корабле, идущем в Тану.

–Возьмут ли меня матросом, чтобы отработать перевоз?

–Тебе не надо наниматься. Ты сослужишь мне службу – передашь важные письма. Одно – в руки консулу Таны, тебя пропустят к нему, когда назовёшь моё имя. Другое – старшине византийского торгового дома. А там уж ищи дорогу в московский торговый дом.

Вавила встал и поклонился.

–Теперь слушай, что ты на словах передашь консулу, а так же своим. Нынешним летом пропал корабль из Венеции, нагружённый хорошим оружием для московского князя. Старшины оружейного цеха в Венеции и люди городского совета этим встревожены. Виновные поплатятся за свои нечистые дела. Корабль перехвачен генуэзцами и стоит в Корчеве. Пусть консул Таны и совет города потребуют освобождения корабля. В Тане находится московский боярин с дружиной, он, конечно, тоже ищет груз. Оружие должно быть передано ему. Если же боярин почему-либо откажется от оружия, его покупаем мы – пусть корабль идёт в Варну. Это – повеление дожа Венеции. Завтра получишь письма и перейдёшь на корабль, который тебе укажут. В Тане попроси провожатого у человека, который будет принимать грузы на пристани. Пока не передашь письма, в другие дома не заходи. Теперь ступай.

Друг-болгарин сводил его в город, шумный и многолюдный, несмотря на близость армий султана Мурада. Вавила уже приметил особенность приморских городов: что бы ни происходило – в них лишь сильнее кипит жизнь, красочнее смешение разноплемённых лиц и языков. На корабле он привык к славянской речи болгар, однако на улицах Варны то и дело оборачивался, заслыша понятный, почти родной говор. Его охватывала радость оттого, что так далеко от Руси, отделённые степью, горами и морем, враждебными племенами и государствами, живут, оказывается, целые народы, близкие нам по языку и обычаям. Но схлынуло первое волнение, и глаз Вавилы стал примечать: и в этой стране, где в пору русского листопада зеленеют сады и цветут розы, немало обездоленных людей. То и дело встречаешь человека в рубище с голодным затравленным взглядом, на перекрёстках улиц нищие хватают за полы прохожих, маленькие оборвыши роются в кучах отбросов между подворьями богатых домов. Впрочем, всё это – тоже примета портовых городов. Да и что за дело византийскому императору до жителей Варны? – платили б подати, шла бы прибыль от торговли через порт Варны! Да и хозяевам города, судя по всему, жилось не худо. То в окружении слуг проедет улицей высокомерный болярин, блистая парчой кафтана и заставляя прохожих жаться к стенам домов, то пронесут в паланкине чиновника или купца с заплывшими от жира глазками...

В лавке торговец-грек подобрал для Вавилы дорожный кафтан из зелёного сукна, суконные шаровары, пару льняных рубах, сапоги и шапку из меха серны. Когда Вавила переоделся, Александр пощёлкал языком:

–Оставайся с нами, брат Вавила. Сестра у меня в невесты выходит, красавица. Через год воротимся и поженим вас.

–Тоже нашёл жениха девке, с сединой-то в бороде.

–Э, брат Вавила, мужчина в седине – что кафтан в серебре. А твоя седина – ранняя.

–Спасибо на добром слове, брат Александр, только моя дорога – решённая, и нет у меня другой.

Вышли на солнечную улицу, и Вавила заметил, сколько вокруг привлекательных женщин. Что делает с человеком свобода!

Впервые Вавила покидал заморский город с грустью. Там остались его спасители, товарищи, которых ждало опасное плавание, там он нашёл приют и ласку в семье друга, там он узнал, что есть народ-брат...

До Крыма шли спокойно, при попутном ветре, караван редел: суда отделялись и уходили в Херсонес, Сурож, Кафу, Корчев. Через Корчевский пролив в Сурожское море вошли две галеры, вооружённые парусами. Имя купца Иванова оказалось магическим – портовый чиновник в Тане выделил Вавиле провожатого ко двору консула. Вавила вскинул на плечо кожаную суму и направился вслед за маленьким быстроногим человеком, который за всю дорогу не произнёс ни слова. У охраняемых ворот большого каменного дома тоже не томили долго, провели подворьем в боковую пристройку, спросили письмо. Вавила сказал, что передаст грамотку в собственные руки консула. Служитель исчез, воротясь, велел оставить суму и оружие и низкими переходами провёл в залу. Молодой бритый сановник в шёлковой длинной одежде и серебряной ленте, охватывающей его тёмные волосы, падающие на плечи, потребовал письмо и жестом велел сесть на лавку у стены. Прочтя, спросил, что велено передать на словах. Вавила рассказал о корабле с оружием. Сановник спросил: что намерен делать в Тане посланник Иванова? – он, похоже, принял Вавилу за болгарина. Услышав, что тот собирается с русскими купцами в Москву, покачал головой:

–Пока это – невозможно. Московский торговый дом – пуст, там лишь – привратник со слугами. Наш караван пойдёт в Московию, когда степь замирится.

–А боярин с дружиной?

–Ушёл в Корчев. Корабль с оружием мы нашли. Тебе надо поступить на службу. Нужны расторопные, знающие наш язык работники, а людям Иванова можно верить.

Вавила ответил, что станет искать попутчиков. Консул позвонил в серебряный колокольчик, вошедшему служителю приказал:

–Пусть господина проводят в московский торговый дом. – Обернулся к Вавиле. – Если у тебя сыщутся спутники, уходя, скажешь нам. Мы найдём тебе поручение.

На Руси теперь листопад, а здесь едва начиналась осень. В городе почти не было деревьев, но ветер приносил из степи запахи трав, полыни и донника. Захолодав, набирала прозрачность вода Дона, сбивались в стаи птицы, и уже редко в туманные утра на плёсах играла рыба. От причалов Таны потянулись рыбацкие ладьи, челны, баркасы – рыбари старались заранее, задолго до ледостава, занять места на богатых ятовях, где к началу зимы на дне залягут в спячку осётр и белуга, стерлядь, севрюга и шип, к глубоким плёсам, притягивающим осенью стаи леща, сазана, рыбца, чехони и тарани. Но тщетно искал Вавила попутчиков в сторону Русской земли. Рыболовам далеко ходить было не надо, самые смелые забирались не далее пятидесяти вёрст вверх по Дону. И тщетно же выспрашивал на базарах Таны, не сбирается ли какой караван на Русь. Когда в степи два враждующих владыки, туда лучше не соваться. Вот и высмотрел Вавила себе попутчика – хромоногого русского невольника, прикованного на базаре Таны.

К зиме лошадей в городе распродавали недорого, но всё же того серебра, что вручил ему купец Иванов, не хватило для покупки трёх лошадей. Привратник торгового дома, за лето соскучившийся без гостей, приветил Вавилу и, узнав о его беде, выдал два десятка кун серебром – почти половину рубля, которую обязан был выдавать всякому русскому, кто пробирается на Родину и терпит нужду. От Вавилы требовалось лишь обязательство – поселиться на московской земле или вернуть деньги князю через пять лет. Вавила дал крестное целование, что будет служить московскому государю до конца своих дней. Большего привратник выделить не мог – к нему обращались нередко, а казна торгового дома давно не пополнялась из-за войны. Он лишь пообещал снабдить путника сухарями, толокном, вяленой рыбой и кавардаком, а для лошадей отсыпать мешок овса. Конский барышник из татар пригнал на двор торгового дома табунок лошадей, из которого Вавила с привратником выбрали самых крепких. Как ни торговались, а куны и талеры ушли. Надо было запасаться луками для охоты и кое-какой дорожной утварью, и Вавила вспомнил о приглашении фрягов. Снова имя Иванова отворило ему двери консульских палат. Тот же сановник вручил грамоту за печатью, где по-татарски, по-фряжски и по-русски было написано, что во всех землях, подвластных великому хану, отныне Вавиле покровительствует золотой ярлык с перекрещенными стрелами, милостью повелителя Орды простёртый над городом Таной.

–Письма не будет, – сказал консул. – Дорога – слишком опасна. Старшине торгового дома скажешь: пусть он от главного совета Венеции поднесёт московскому князю почётное оружие в знак его победы над Мамаем. И пусть заверит князя: из ворот города Таны никогда не отправится в поход на Москву хотя бы один наёмник. Тана – город купцов, а не военных разбойников. Когда венецианцы берутся за оружие, они лишь защищают свои права, никого не тесня.

Вавила едва сдержал усмешку, вспомнив, как от причалов Царьграда изгонялись генуэзские суда, едва пришла весть о поражении у Кьоджи. Но поручение пришлось ему по душе.

–Мы наладим бесперебойное снабжение Москвы всеми нужными ей товарами, если князь Дмитрий возьмёт наш торговый дом под своё покровительство и лишит такого покровительства наших противников. Ещё одно важное дело. Мы задержали у себя последний русский полон – более тысячи человек разного пола и возраста. – Вавила закусил губу и опустил глаза, чтобы фряг не видел его глаз. – Мы держим этих людей в хороших условиях и вернём их на Русь, если Дмитрий выполнит нашу просьбу: ни одного бунта пеньки, ни одной бочки берёзовой смолы, ни локтя холстины с московских земель не должно быть продано генуэзцам. Ты ведь понимаешь, почему это нам – так важно. Генуя постарается быстро восстановить свой флот, и поэтому лучшее дерево, лучшее полотно для парусов, лучшая смола должны находиться в наших руках. Мы знаем – Дмитрий покровительствует Великому Новгороду. Если он помешает утечке этих товаров в Геную и через Новгород, мы в долгу не останемся.

–Но эти товары покупают и ганзейцы, – заметил Вавила, уже понимавший в торговых делах.

–С ганзейцами мы договоримся. Скажи нашему старшине: сейчас нельзя терять время. Московский хлеб, пенька, лён, воск, меха, берёзовая смола и дерево должны идти к южным народам только через Тану. Военная победа в морской войне закрепляется вытеснением с моря торговых соперников.

Теперь уж Вавила не сдержал усмешки.

–Я с тобой говорю открыто. Иванов не держит на службе глупых людей, и мы с ним давно дружим. Скажи: готов ли ты помогать нам? Это не помешает тебе служить твоему великому болярину и царю.

"Какому болярину? Какому царю?" У Вавилы пресеклось дыхание. "Купец Иванов – великий болярин болгарского царя? Какого из двух? Скорее всего, тырновского... Вот так дела! То-то консул говорит со мной как с равным! Люди-то, выходит, одной плоти, коли высокородный проницательный сановник принимает вчерашнего раба, скрывающего клеймо под одеждой, за человека своего круга".

Консул, видно, по-своему расценил замешательство Вавилы:

–Да, не помешает. Его враги – наши враги. – Усмехнулся. – Ты просишь деньги, а человек, который просит деньги, что может предложить, кроме услуг?

–Я готов послужить, если...

–Понимаю. Слушай хорошо. Ты будешь впервые в Москве, а новый глаз сразу видит то, чего не замечает привычный. Осмотри московскую крепость, сочти, сколько постоянного войска её охраняет, узнай имена самых сильных московских бояр, самых влиятельных священников и купцов. – Вавила опустил глаза, фряг усмехнулся. – Ты не думай, что мы собираемся на Москву военным походом или выдадим твои вести хану. Нам надо знать потребности московитов в оружии и снаряжении – это самые дорогие товары, – а также и то, способны ли они закрепить свою Куликовскую победу. И влиятельные люди часто носят скромную личину, как их троицкий монах Сергий. Наши люди зажились в Москве, на их мнение влияет толпа, а толпа скорее возвеличит парчовый кафтан, напяленный на мешок, полный глупости и самодовольства, чем под тёмной рясой или простым воинским сукном разглядит величие и силу мужа, стоящего у правой руки государя.

–Это – верно, боярин.