Текст книги "Поле Куликово (СИ)"
Автор книги: Сергей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 65 (всего у книги 71 страниц)
–С Богом, княже.
Московские послы покинули спасительные стены и двинулись во вражеский стан, монахи запели молитву. Оставшиеся снаружи ополченцы опускались на колени, крестились и кланялись иконам. Толпа жителей города выплеснулась из ворот вслед за посольской процессией и растеклась по краю рва. Утро занялось тихое. Солнце, притушённое разлитой в небе копотью пожаров и ордынских костров, светило тускло. Было не по-августовски прохладно. Сдержанность степняков, строгий порядок в их войске и почётный коридор из нарядных нукеров для московских послов будто сулили исполнение чаяний осаждённых, уже затосковавших по просторному миру. Человек готов дни и ночи напролёт гнуться над работой в своём доме или мастерской, не замечая стен, когда знает, что во всякую минуту может покинуть их. Но если его в эти стены загнали силой, они и за час могут стать ненавистными, и нет у него желания большего, чем вырваться из них.
Остей, первым идя по коридору ордынцев, с каждым шагом чувствовал растущую тревогу. Всё чаще он ловил ухмылки и взгляды, обращённые на золото и меха в руках дружинников. В том, что хан вывел войско из лагеря, не было ничего странного: вечный способ давления на противника, чтобы сделать его податливым. Но теперь боковым зрением Остей различал за рядами нукеров лестницы на плечах спешенных врагов. Что – это? Зачем? Замедлив шаг, сказал идущему следом Морозову:
–Иван Семёныч, однако, дали мы маху – не потребовали от хана заложников. Теперь как бы в заложниках не очутиться?
–Ему откуп нужон, а не наши головы.
–Ты, однако, пошли назад кого-нибудь из выборных. Пусть там затворят ворота и до нашего возвращения не открывают.
Боярин насупился, но всё же приотстал, передал распоряжение князя Адаму и тот повернул назад. Но не сделал суконник и трёх шагов – перед ним скрестились копья нукеров.
–Иди туда, – приказал по-русски угрюмый наян, указывая рукой в сторону белой вежи.
–Да я же ворочусь, мне бы только распорядиться о почётной встрече для вашего хана.
Наян указал на белую юрту. Копья упёрлись Адаму в грудь, пришлось повиноваться.
Навстречу посольству выехал тысячник Карача. Щеря белые зубы, заговорил с князем.
–Хвалит тебя за послушание, – перевёл понимавший по-татарски Морозов. – Говорит, будь и дальше покорным – хан не оставит тебя своей милостью.
–Што остаётся пленнику, кроме покорства? – обронил Остей. – Скажи ему: я благодарю за почётную встречу.
Карача ехал рядом с князем до ставки хана. Здесь поджидал Шихомат, окружённый мурзами и десятком нукеров личной стражи хана. Он протянул руку:
–Отдай мне твой меч.
Остей скинул наплечный ремень и протянул мурзе свой прямой меч в окованных серебром ножнах. Другого оружия у него не было.
–Входи, повелитель ждёт.
Остей обернулся к своим, Симеон, Яков и Акинф благословили его, он улыбнулся свите и вошёл под откинутый стражником полог шатра хана. В проходе было темно, отстраняя второй полог, Остей споткнулся о деревянный порожек, вступил в сумрачную юрту и услышал позади шипение. Когда обернулся, его поразила ярость на изменившемся лице ханского шурина.
–Ты вошёл сюда с недобрым умыслом! – произнёс Шихомат. – Порог выдал твои коварные мысли.
Остей, не понимая, что же произошло, осмотрелся. За остывшим кострищем никого не было, только на жёлтой атласной подушке поблёскивала серебряная шпора.
–На колени! – рявкнул Шихомат, раздувая шею. – Кайся, собака!
С боков, из-за лёгких занавесей, выступило двое нукеров с обнажёнными мечами, но князь сказал, глядя в бешеные глаза мурзы:
–Мы становимся на колени только перед Богом, а я не вижу здесь даже человека.
–Ты видишь шпору великого хана Золотой Орды. Тебе, блудный раб, оказана великая честь – падай лицом на землю, ползи и целуй шпору повелителя, клянись в послушании его воле. Иначе твоя голова не стоит пыли на копытах коня.
Остей понял, чего хотят враги. Они знают о рыцарской гордости, они нарочно метят в эту гордость: сломать его волю, втоптать в грязь честь воина. Жить его оставят лишь червём, извивающимся под ногой хана, предателем, способным на самое чёрное дело, которого от него потребуют.
–Ты ошибся, мурза, – сказал Остей. – Перед тобой – не раб, но князь, воевода Москвы, поставленный великим князем Донским. Если ты хочешь это проверить, верни мой меч.
Шихомат взвизгнул, нукеры подскочили и вцепились в князя, пытаясь бросить его ниц, но Остей с детских лет готовил себя к боевым схваткам: его руки отбросили врагов. Не успел молодой князь ни отскочить, ни заслониться – кинжал Шихомата ударил в грудь и пронзил сердце. Остей рухнул лицом вперёд. Кровь ручьём хлынула на войлок, окрасила свернувшийся плащ князя. Шихомат, сопя, наклонился и вытер кинжал об одежду убитого. Каменными болванами стояли рядом телохранители хана. Полог у дальней стенки шевельнулся, неслышно ступая, вышел Тохтамыш. Мурза склонился, телохранители отступили за свои занавески. Хан приблизился к поверженному князю и наступил ногой на рассыпанные светлые волосы:
–Аллах карает гордецов. Не захотел целовать шпору – целуйся с могильными червями. Пора, Шихомат.
–Кирдяпа просил за боярина Морозова. Он – здесь.
Тохтамыш не ответил. Шихомат, сгибаясь в поклоне, попятился к выходу.
–В жертву тебе, Акхозя, я зарезал лучшего их быка, – сказал хан. – Подожди, я зарежу всё стадо.
Снаружи услышали визг Шихомата, и русские встревожились, ордынцы насторожились. Морозов спросил Карачу, где – нижегородские княжичи. Тот усмехнулся:
–Не знаю. Кажется, их ещё не зарезали.
Отирая испарину со лба, Морозов оглянулся на бледных бояр, на святых отцов, стоящих с сурово-отрешёнными лицами, на тесно сдвинувшихся слободских старшин. Дружинники князя взялись за рукоятки мечей. Откинулся полог юрты хана, вышел Шихомат, остановился перед боярином. Конные ряды нукеров шевельнулись.
–Ху-ур-рр!.. – взвыл ханский шурин, выдёргивая меч из ножен. Морозов поднял руку и упал с рассечённой шеей. Удары копий и сабель со всех сторон обрушились на посольство. Адам с криком перехватил руками два копья, но третье вошло ему под ложечку.
–Предатели! Душегубы! – выхрипел он с кровью и сделал несколько шагов к врагам, протаскивая копьё через своё тело. Шестеро дружинников, побросав дары, образовали кольцо, отражая удары, но десятки копий полетели в них отовсюду, и воины, лишённые щитов, падали один за другим, обливая кровью землю посада. Никто из убиваемых не расслышал рёва врагов у стены крепости.
Клич Шихомата был сигналом к штурму. Сотни нукеров «почётной стражи», поворотив коней, образовали живой броненосный таран в шесть рядов и ринулись к отворённым воротам, топча и сбрасывая в ров с помоста вышедших из крепости людей. Боярский сын Тимофей кинулся к воротникам:
–Затворяй!
Те уже вращали ворот, старший, схватив секиру, начал рубить ремни, они лопались один за другим, послышалось движение затвора и вдруг прервалось тупым стуком и писком заклиненного металла. Тимофей выскочил из башни под свод ворот, и в этот момент наверху грохнула пушка, опрокидывая железным смерчем всадников в середине головной сотни, но задние скакали через упавших, и уже в воротах захрапели лохматые кони, засверкала сталь, вой степняков заглушил крики поражаемых насмерть людей, убегавших в крепость. Мимо Тимофея с алебардой в руках пробежал Гришка Бычара, выкрикивая:
–Стой, Червец! Стой, гад ползучий, всё одно раздавлю!
Железная глыба затвора, едва выйдя из ниши, заклинилась в сбитых пазах, всадники, нагибая головы, уже проскакивали под неё. Позади Тимофея лязгнула, затворившись, железная дверь башни, и он остался один перед ворвавшейся в крепость оравой конных врагов. Бежать – убьют в спину. Прянул к стене, упираясь в неё, стал рубить и колоть мечом проносящиеся мимо бока коней и халаты...
Отборные сотни хана, подпираемые тысячами, через занятые ворота всасывались в детинец. На выходе змеиная голова множилась, набрасываясь на всё живое, и люди от ворот бежали, куда глаза глядят, увлекая находившихся здесь ополченцев. Сотни врага, разделяясь, ринулись вдоль стены в обе стороны, врубились в расстроенные, не готовые к нападению с тыла отряды ополченцев резерва, уничтожая и разгоняя их, поражая стрелами тех, кто по приставным лестницам пытался уйти на стену. Стоящие наверху ничем не могли помочь избиваемым – Орда бросилась на приступ и снаружи крепости. Стрелы теперь хлестали с обеих сторон.
Когда конники Олексы на галопе миновали Соборную площадь и в конце улицы открылась Фроловская башня, уже не менее четырёх вражеских сотен прорвалось в Кремль. Вой ордынцев слился с криками убиваемых детей и женщин. Олекса видел, как падают люди со стены и лестниц, как рассеянные толпы, гонимые нукерами в празднично расцвеченных халатах, бегут в переулки, а те, у кого есть силы, карабкаются на частоколы и крыши строений. Смерть подкралась к людям в час пробудившейся надежды на скорое окончание осады, и это было страшно, это ослабило даже волю тех, кто держал оружие. Толпа, запруживая улицу, бежала навстречу, но Олекса не умерил галопа.
Эх, если бы он послушался своей тревоги и вывел конников на Соборную площадь заранее!..
Толпа кинулась к заборам, люди ныряли в подворотни и калитки, карабкались на плетни, иные оказывались под копытами. Ничего не видя, кроме отверстых ворот, из которых валили уже лёгкие всадники в серых кожаных панцирях, Олекса нацеливал отряд на них, захваченный одной мыслью: перерубить шею степной гадюке, просунувшей голову в Кремль, уничтожить щель, в которую она проникла! Он даже не заметил, как пятеро его дружинников оттёрли Анюту в середину отряда. Нукеры, растекавшиеся вдоль стен, стали поворачивать назад, навстречу русским всадникам.
–Копья! – оборачиваясь, крикнул Олекса. – Копья – встреч!
Первая сотня на скаку обратила поднятые копья вперёд, вторая по команде седобородого Клевца распласталась двумя крыльями – навстречу нукерам. Отряд врезался в скученных у подножия башни врагов. Шиты и брони не выдерживают удара тяжёлых копий с конного хода, грохот лопающихся кож, визг и ржание столкнувшихся лошадей заглушались воплями пронзённых. Степняки попятились, поворачивая, сталкивались с напирающими сзади. Русские продолжали ломить, бросая копья с насаженными врагами, и под сводами Фроловских ворот, где могли проехать лишь три всадника в ряд, началась давка. Бежать было некуда, сбитых с сёдел и опрокинутых вместе с конями настигала смерть. Русские дружинники по пятеро в ряд протискивались в жерло ворот, копьями и окованными грудями лошадей проламывали свалку, но всё же выбить пробку обратно, в ров, не смогли и упёрлись под сводом, сдерживая натиск врага. За их рядами над блеском кривых мечей и вздёрнутыми головами коней Олекса видел низ железного затвора, тронутый ржавчиной. Почему его не опустят до конца? Почему не перерубят ремни подъёмника? Как допустил такое Тимофей? Олекса протиснулся к запертой двери башни и стал колотить в неё рукоятью меча, бранясь, требуя, чтобы отворили, перерезали ремни, разрубили подвесные цепи и обрушили затвор на головы врагов. Но железная дверь оставалась глухой, он не знал, что воротники, бессильные что-либо исправить, поднялись наверх и теперь метали во врагов камни с прясла башни. Вдруг увидел: под ногами его лошади приткнулся к стене сидящий Тимофей. Широко разбросанные ноги вывернуты, голова свалилась на плечо, вместо лица – чёрно-кровавая маска. Олекса узнал его лишь по кольчуге...
Внутри детинца, перед Фроловской башней, уже завязалась конная рубка, даже сюда, под свод ворот доносились крики бойцов и звон стали. Где – Анюта?.. Мысль о жене сменилась другой: может, удастся дозваться пушкарей и заставить их опустить затвор? Пушка и тюфяк то и дело грохотали наверху, – значит, есть там живые! С трудом развернул коня, полуслепого в кольчужной броне под сумеречным сводом, крикнул копейщикам, чтобы держали врага, вырвался наружу, в середину сабельной рубки, и откуда-то рядом возникла Анюта, едва справляясь со своей саврасой, возбуждённой страшным зрелищем. Какой же глупенькой и смешной была теперь маска смерти на стальном забрале жены!
–Олексаша! Тебя кличут со стены!
Он задрал голову. Над пряслом башни торчала голова пушкаря Беско, рот открыт в крике. Рискуя получить стрелу в висок, Олекса сорвал шлем, приложил к уху ладонь.
–...я-арин! Уходи-и!..ро-ота... клинило-о!
Пушкарь продолжал кричать, повторяя, и Олексе стало страшно. Как случилось, кто просмотрел? – спрашивать поздно и не с кого. Тимофей убит, но и те, кто ещё – жив и сражается, обречены. Все. И он – тоже. И Анюта. Ордынские начальники теперь заметили, что ворота отбиты русскими, вместо лёгких всадников они двинут тараном кованую сотню нукеров хана и расчистят дорогу. Или прожгут себе путь бомбами с нефтью и греческим огнём. Он, не задумываясь, пошёл бы на то, чтобы за спиной своих копейщиков в воротах загромоздить ход брёвнами и камнями, но кто это сделает? По всей стене идёт приступ, наверху ополченцы едва сдерживают врага, а его всадники отступают к башне, теснимые нукерами, проникшими в Кремль. Беско продолжал кричать сверху, сложив руки у рта, и до Олексы дошли слова молодого пушкаря:
–Уходи-и!.. Взрываем!..
Его будто опалило: вот она, последняя их надежда – взорвать башню! Тогда, может, затвор сорвётся вниз или обрушенные камни завалят ход. Пушкари догадались. Вавила...
По крику Олексы копейщики стали покидать башенный проход, оттягиваясь внутрь крепости. Враг не спешил за ними, вероятно заподозрив ловушку. Олекса свистом подал сигнал – всем стягиваться к нему! – и с двумя десятками кинулся на помощь левому крылу второй сотни, которое нукеры пытались взять в кольцо. Теперь за своим правым плечом он чувствовал Анюту, её близость давала такую силу, что и в одиночку сразился бы со всей Ордой. Весь отряд отступал к нему, сжимался, вытягиваясь косым клином, отрывался от стены. Анюту оттеснили от него, и тогда он ринулся вперёд, завертелся среди врагов, разя молниеносными ударами, не замечая ответных. Русская броня, выверенная веками непрерывных войн, давала ему ощущение неуязвимости. Остроконечный шлем с бармицами и личиной, с которого соскальзывал самый острый булат, облегающий панцирь, в котором мельчайшие отверстия колец перекрывались вторым и третьим слоями кольчуги при любом движении тела, укреплённый гибким оплечьем и налокотниками, способными с железной рукавицей при нужде послужить и как щит, пластинчатые набедренники и поножи – эта броня делала сильного и ловкого воина недоступным обыкновенному оружию. Правда, спину она прикрывала не очень надёжно, поэтому в конных сшибках Олекса чаще держал щит на спине. На сей раз ударило в спину не копьём, не стрелой или коварным джеридом, но словно гигантской тугой подушкой. Споткнулся конь, приседая на пошатнувшейся земле, – казалось, разом грохнули десятки великих пушек. Шатёр Фроловской башни подпрыгнул, кренясь, начал оседать в струях огня и крутящихся клубах серого дыма, разваливаясь, обрушился камнями и брёвнами, давя и зашибая ордынских всадников под стеной, в воздухе родился шелест, и полосой хлестнул каменный град. Ордынские всадники прянули от ворот, настёгивая лошадей, и лишь теперь Олекса приметил, что от его двух сотен едва ли насчитаешь полторы. Облако дыма и пыли растекалось, из него выросла обезглавленная башня. Уродливой, незнакомой казалась выступающая из дыма стена. Удерживая на месте храпящих коней, воины ждали, не отрывая глаз от утонувшего в сером облаке основания башни. Олекса увидел пушкарей на стене – поднимая над головой пудовые камни, они метали их за внешнюю сторону башни. Из облака вырвалось сразу не меньше десятка воющих степняков, и следом хлынул серый поток. Ход Орде в Кремль закрыть не удалось. Между башнями на стенах звенели клинки, и лишь вблизи угловой Неглинской ещё грохотал тюфяк.
Теперь защитникам крепости оставалось только продать жизнь подороже. Но как забыть, что за тобой тысячи слабых и безоружных? Сейчас они набивались в храмы и монастыри, Олекса видел и бегущих по стене на москворецкую сторону. Трудно было рассчитывать на то, что стены обителей защитят от разъярённых врагов, но всё же лучшее, что мог ещё сделать отряд, – попридержать громил. Может, кому-то удастся уйти за москворецкую стену, переплыть реку и скрыться в уремах.
Цветные халаты растворились в сером конном потоке. Хан дорожил своей гвардией. Проложив дорогу лёгким отрядам, она ушла за их спины, закрепляя отвоёванную территорию Кремля и накладывая руку на лучшую добычу. Орда растекалась вдоль стен на обе стороны, отряд Олексы, оттянувшийся в широкую улицу к Соборной площади, степняки лишь преследовали, издали осыпая стрелами, визжали, грозили оружием, уверенные, что эта конная горстка всё равно будет окружена, притиснута к стене и выбита вся, до единого. Зачем подставляться под русские мечи на пороге победы?
Враг уже проникал в соседние улицы и переулки, степняки рассеивались по подворьям, врывались в пустые дома в поисках добычи. В трёх местах занялись пожары, в безветрии качались громадные султаны чёрного дыма, подпёртые столбами огня. Соборная площадь – пуста, храмы – заперты, из них льётся пение. Ломиться в двери напрасно, да и бессмысленно: драться на папертях – значит обратить новую злобу врагов против беззащитных людей. В боковых улицах звенело железо, слышались кличи и хрип дерущихся. У середины неглинской стены, за монастырём, слышалась сеча. А ведь в кремлёвский угол, к Свибловой башне, стоящей над устьем Неглинки, собьются бегущие на подол, там имеется ещё надежда спастись. Олекса мог проехать Кремль с завязанными глазами. Подав знак дружине, он ринулся в боковую улицу, держа на купола монастыря. Впереди теснился выскочивший навстречу отряд степняков, какие-то люди катались по земле, рыча, молотя друг друга кулаками. Конные бросились наутёк, дерущиеся вскочили, один, бритоголовый, в бархатной епанче, кинулся в подворотню, но ражий бородач в армяке успел схватить его за шиворот, повернул, и Олекса увидел совиное крючконосое лицо. Жирошка! Узнал и второго – воротник из Фроловской башни. Бородач, располосовав рубаху на груди Жирошки, рвал с его шеи какой-то предмет так, что голова противника моталась. Олекса осадил коня и воины стали обтекать его.
–Гляди, боярин! – Воротник показывал ему овальную пластину с неясным изображением. – Гляди, какие жабы у нас завелись! Он татар к терему князя вёл, я камнем ево, да промахнулся.
–Кончай и прыгай на круп лошади!
–Поспешай, боярин! Мне ишшо одного июду поймать надо. С ево пайзой, небось, доберусь. – Бородач одним ударом свалил задыхающегося Жирошку, сел ему на грудь, стал затягивать на шее шёлковый шнур, на котором изменник носил ханский знак, дающий ему неприкосновенность в ордынском войске. Лицо Жирошки посинело и глаза выкатились, Олекса отвернулся и пришпорил коня. Он не хотел, чтобы это видела Анюта. Тысячи кровавых смертей – не так отвратительны, как удушение одного предателя. После этого начинаешь ненавидеть людей и жалеешь о том, что родился на свет.
Отряд вылетел из кривой улицы, спускающейся к неглинскому подолу, и оказался перед толпой конных врагов, накапливающихся между стеной города и стеной монастыря. Эта толпа напирала на тонкую линию отступающих в дальний угол Кремля ополченцев. Сверху в ордынцев стреляли и швыряли камни. Но с внутренней стороны стена не имела защитных зубцов, и вражеские лучники поливали её стрелами. Олекса с ходу врезался в массу всадников, она раздалась от удара и шарахнулась вдоль стены, ошеломлённая. Навстречу взмыл клич ополченцев: "Слава-а!" – их строй подался вперёд, поднялись копья, пропуская русских всадников.
–Бачка-Ляксандра! Катай собак!..
Олекса, вздыбив коня, развернулся и увидел блеснувшие навстречу из щелей забрала глаза Анюты. Пока не выдала саврасая, не споткнулась в сече, не уронила всадницу и не унесла в ряды врагов – идёт за рыжим через все страхи.
–Анюта! – Олекса поднял забрало. – Скачи к Свибловой. Пусть там отворят ход, и всех, кто сбегается к башне, – выпускать за стену! Скачи!
–А ты?
–Скачи, не теряй время, я буду!
Он отвернулся, давая понять, что разговор – окончен. Свиблова башня имела небольшой ход, запертый толстой стальной дверью, он выводил к слиянию Неглинки с Москвой. Ходом иногда пользовались князья и их ближние, если хотели незаметно покинуть город. Через дверь Свибловой башни можно было сразу попасть на струг и так же со струга войти в Кремль. С началом осады дверь заложили камнем, но разобрать его не трудно.
Проскочив за линию ополченцев, конники развернулись навстречу врагу. Хвост застрял в толпе степняков, там высверкивали мечи и кто-то выкрикивал:
–Гей, русичи! Круши-ы!..
Линия ополченческих копий гнулась и, смертно жаля врагов, отступала под их напором. Конники стали стрелять с сёдел и метали через головы своих палицы. Почти все они растеряли копья, а без копий удержать противника тяжело – толпа серых всадников между монастырём и стеной крепости росла. Наверху уже мелькали редкие фигуры – стрелы врагов продолжали опустошительную работу, грозя ещё большей бедой: если враг по пустой стене прорвётся к Свибловой башне – конец последним надеждам. Но люди сражались, а пока они сражаются, не всё – потеряно. Безысходность наступает, когда бросают оружие.
–Эгей, старшина! – позвал Олекса Клеща, который рядом с сыном, таким же рослым и сухопарым, сражался в середине смешанного отряда кузнецов и кожевников. – Дай своим отдохнуть! Все, слуша-ай! Разом, между конными – назад! Бего-ом!
Всадники, рассовав луки в саадаки, уже обнажили мечи. Ополченцы, расстроив ряд, бросились назад между конными, и сотенная лава ринулась вперёд, к своим, продолжающим рубиться в окружении врагов. Степняки от первого наскока начали подаваться, кони пошли по кровавым телам. Враги орали в лицо и орали под копытами. Выбитые из сёдел, зверея, кидались под лошадей и вонзали мечи и кинжалы в животы, лошади грохались, роняя всадников, а всадники, спешив, продолжали резню. Отряд налетел на стену копий. Ордынцы спешивались, сообразив, что в теснине только так можно воспользоваться численным превосходством. Сразу три железных острия упёрлись в зерцало на груди жеребца, четвёртое тыкало в его окольчуженную морду, и Олекса, отвернув, ощутил удар в стальной набедренник, налокотником отшвырнул тянущееся к груди жало копья. Достать мечом копейщиков не было возможности. Конь взвизгнул, уколотый в бок, у Олексы потемнело в глазах от гнева, он вздыбил скакуна, ударом шпор послал наискось через страшную заросль, услышал треск ломающегося древка и оказался в окружении врагов. Конь не упал, и это спасло всадника.
–С-саша-а! – донёсся крик. Удары растерявшихся врагов были поспешны и неверны, он даже не замечал тычков в грудь – рубил лохматые шапки, серые кожи, голые руки, открытые спины, моля, чтобы меч не сломался, и видел одно сплошное грязно-кровавое месиво. Конь под ним зашатался и стал, оседая, задрал голову и закричал. Олекса вырвал ноги из стремян, перебросил щит со спины на руку, соскользнул в кровавую лужу, рубанул с поворота наотмашь и завертелся, разя мечом и острым тарчем щита. Враги стали бросать копья, хватались за мечи, и тогда в их ряды вломились новые всадники и пешие ополченцы, увлечённые прорывом конного витязя.
–Катай, бачка! Круши собак!
Секира Каримки свистела, звенела и лязгала по железу, сметая живое и мёртвое. Вёрткий, ускользающий от ударов, Каримка словно катился через ряды врагов, оставляя повсюду страшный след, и даже кожевники старались держаться в стороне от своего старшины.
–Уй, бачка! Хватит – Каримку убьёшь!
Олекса обнаружил, что заносит меч над щитом кожевника. Его всадники продолжали сечу, и к ним уже прорвались уцелевшие из отрезанной части отряда, но враги снова образовали стену копий, она надвигалась на малочисленную дружину конных москвитян. Каримка схватил Олексу за руку, силой повлёк за ряды пеших ополченцев. Здесь к ним пробилась Анюта.
–Олексаша, там уж разобрано и дверь отворена!
–Я велел, – объяснил оказавшийся рядом Клещ.
Теперь Олекса видел часть москворецкой стены, почти под прямым углом сходящейся с неглинской. Множество людей сбегалось подолом в этот угол к отворённой Свибловой башне. Сюда же отступала полусотня ополченцев, отстреливаясь от невидимых врагов – тех скрывали строения. Наверху москворецкой стены шёл бой, горела приставная лестница, но степняки где-то проникали на стену – они обложили часть гончарной сотни в Тайницкой башне, другую часть оттесняли к Свибловой. А за спиной сражающихся грудились на стене женщины с детьми. "Есть ли у них там хотя бы верёвки?" – подумал Олекса. Свиблова башня не имела выхода на москворецкую сторону. Это сделано для большей безопасности обороны Кремля, но сейчас отсутствие хода становилось бедой для несчастных, упёршихся в глухую сторону башни. Как только ополченцы на москворецкой стене падут, эти станут добычей степняков. Стена – высока, с неё не спрыгнешь.
Анюта вскрикнула, хлестнула лошадь и помчалась к москворецкому подолу, по которому врассыпную бежали люди. Олекса не успел её окликнуть, да и не услышала бы за шумом сечи. Каримка схватил его за руку:
–Уй, боярин, бида! – Он ткнул секирой вверх, и Олекса увидел: по опустевшей неглинской стене в сторону Свибловой башни бежали вражеские воины. Чтобы перехватить их, нельзя терять мгновения. Каримка кинулся к приставной лестнице, за ним – ещё пятеро.
–Поспешай, боярин, пособи им! – крикнул Клещ. – А мы тут ишшо малость потрудимся да и отойдём...
Без лошади командовать конниками Олекса не мог, и его уже заменил Клевец. У ополченцев – свои начальники, а добрый рубака – сейчас нужнее на стене. Да в его панцире, неуязвимом для стрел, там теперь как раз и стоять. Он бросился за Каримкой, который прыгал козлом через две ступени, визжа и размахивая топором. Заметив своих на стене, ордынцы внизу усилили нажим на последний русский заслон, чтобы, смяв его, уже без оглядки отдаться грабежу.
На середине лестницы Олекса остановился с тревожной мыслью о жене и услышал, как ударила стрела в дерево возле ног, другая стукнула в щит, заброшенный на спину. Толпа в углу крепости всасывалась в башню. Маленький всадник в серебристой кольчуге скакал оттуда, бросив поводья, прижимая к груди какой-то светлый комок. Олекса догадался: с коня Анюта увидела брошенного ребёнка и бегала за ним.
–Назад, Анюта, скачи к башне и уходи за реку!
Умела ли его жёнка плавать, он не знал. Здесь – всё равно смерть, так уж лучше в своей, русской реке...
Узнав мужа на лестнице по чёрному панцирю, подлетела к стене, бросила лошадь, заспешила наверх, обнимая ребёнка окольчуженными руками. Услышав клич Каримки, Олекса кинулся на помощь. Старшина кожевников уже работал на стене секирой, его остановили копьями, тогда он бросил топор, схватился руками за древка, толчком опрокинул двух врагов, кинулся вперёд, и на стене сплёлся клубок орущих тел. Подоспевшие кожевники пустили в ход мечи и секиры. Олекса с разбегу ворвался в скученную толпу, отбил чью-то саблю, ударил в кожаную броню острым тарчем щита. Вопль падающего со стены человека заставил врагов отпрянуть и они бросились назад. Кожевники хватали заборола и загромождали стену. Анюта подбежала, задыхаясь, к её груди, замерев, припала девочка лет четырёх в порванной сорочке. В панцире жены торчали две стрелы, одна свисала сзади, застряв в сетке бармицы.
–Зачем вернулась? – набросился на неё Олекса. – Беги к башне и уходи за реку!
–Я – с тобой, Олексаша! – Анюта плачущими глазами смотрела на мужа, и Олекса содрогнулся, едва подумав о том, чего насмотрелись сегодня эти глаза. С начала боя он впервые так близко видел их. Издали, едва поблёскивая в щелях стального забрала, они казались такими же, как у всех дружинников.
–Не гони меня, Олексаша!
–Шайтан-девка! – взъярился Каримка. – Видишь?
Рёв ордынцев заставил глянуть вниз всех разом. Клещ падал лицом вперёд в толпу серых кожаных панцирей, кажется, схваченный арканом, а рядом, взятый на копья, его сын махал слабеющей рукой, пытаясь дотянуться до лохматых шапок. Строй москвитян разорвался. Небольшую его часть враги прижали копьями к ограде монастыря, другая часть, где перемешались пешие и конные, прорывалась к москворецкому подолу. С десяток ополченцев, отбиваясь, взбирались по лестнице на стену. Враги шли за ними по пятам.
–Всем – в башню! Надо помочь людям уйти за реку. – Олекса, схватив за руку Анюту, первым побежал по стене. Зубцы и заборола мешали видеть, что творилось за Неглинкой. Есть ли там теперь вражеские отряды? Станут ли они перехватывать уплывающих? Кремль пылал уже во многих местах, на стену наносило дым, возле Никольской и Неглинской башен ещё взблёскивали мечи и секиры. Горящий город, полный добра, теперь притягивает Орду, и можно рассчитывать, что враги не будут настойчивы в преследовании уходящих. Москворецкая стена виделась хорошо. Тайницкая сражалась. Сражалась и горстка гончаров, защищая женщин и детей, притиснутых к Свибловой башне. Они – рядом, по другую сторону этой стрельны, но как помочь им? Пробить кулаком каменную стену не в силах даже Каримка. Внизу ополченцы, прикрывая толпу, стреляли в ордынских всадников, показавшихся в переулках подола.
Дверь в башню отворена, стражи нет. Олекса нырнул в каменный зёв и, едва различая ступени в сумерках, побежал вниз. Ему казалось, он слышит крики и плач за противоположной стеной. Сверху видел, что у входа в башню накопилась толпа, и теперь попал в её разноголосицу. Нижняя часть стрельны была просторной, здесь оказалось довольно светло. Стиснутая на входе толпа, попадая в башню, рассыпалась, одни женщины сразу бежали к железной дверце, за которой синела речная вода, другие метались, зовя потерявшихся детей. Толпа их выносила, и тогда они спешили в то же окно на волю, где неизвестно, что их ожидало. Не сбрасывая с руки щита, Олекса подхватил спускающуюся Анюту с ребёнком, стал помогать освобождаться ей от брони. Анюта не противилась, только плакала. Со звоном покатился на пол шлем, звякнула о камень кольчуга. По лестнице с топотом скатывались кожевники.
–Мужики, прорывайтесь наружу! Прикроем людей, уйдём последними!
Анюта взяла девочку, припала к мужу. Он поцеловал её и отстранил:
–За реку! Я догоню, найду!
Ополченцы успели пробуравить толпу, он опоздал за ними. Поднял щит, чтобы никого не поранить, и остановился. Не было у него мужества врезаться окованным плечом в стиснутый на входе человеческий поток, давить, разбрасывать кричащих детей и женщин. Но из-за спины вывернулся Каримка.
