Текст книги "Поле Куликово (СИ)"

...Считая на бездорожье и на просёлках коломенские вёрсты, высылая во все стороны дозорных, угощаясь в деревнях студёной водой и молоком, которое наперебой предлагали воинам осиротелые хозяйки, Васька нет-нет да и вспоминал девушку с глазами-васильками. "Коли ворочусь в Москву – буду искать ", – решил для себя. Разыщет, конечно, в бедном домишке, возьмёт за руки и скажет: "Я разыскал тебя, Дарьюшка, и хочу взять женой. Выходи за меня, Дарьюшка, не обижу". Разве можно сказать лучшее сироте, которой нужны защита и ласка! И так Ваське грустно и радостно стало – будто девушка въяве благодарно глянула на него. Он снова взмолился: "Господи! Если в Твоих силах – дай мне ещё разок увидеть её. Только бы увидеть – а там бери мою жизнь: отдам с радостью за Твоё дело!"

–Не мало ли просишь у Господа, Василь Андреич, за жизнь молодецкую? – раздался за спиной голос Шурки Беды.

Тупик не успел и подосадовать, что вслух сказал сокровенное. Копыто, обрыскавший лесок, скакал к ним через поле, сигналя копьём. Отряд поворотил навстречу дозорному. Копыто, как и большинство в десятке, был сакмагоном – разведчиком, которые с седла, на скаку, читают следы. Опытный сакмагон даже на самой твёрдой земле определял не только число прошедших всадников или повозок, но и кто прошёл – свои или чужие, воины, крестьяне или купцы. Копыто хотели оставить в Москве – сабельная рана на его лице только начала заживать, – но он не захотел отставать от боевых товарищей.

–Татары прошли! – крикнул Копыто, осаживая лошадь. – Десяток верховых с полной военной справой, при заводных.

–Показывай! – крикнул Тупик, и уже на скаку, поравняв своего жеребца с кобылой сакмагона, спросил. – Давно?

–С час назад али чуток больше. Не послы, те ездют шляхами. Вон оне, следы, вишь?

Тупик кивнул, с трудом различая сакму – следы копыт на низкорослой траве.

–Догоним! – крикнул Копыто. – Оне, видать, опасливы...

Воины на скаку опускали стрелки шлемов, проверяли, легко ли выходят из ножен кривые мечи, из саадаков – луки и стрелы, на месте ли поясные кинжалы и кистени – в бою всё может понадобиться, а с врагом, того и гляди, столкнёшься нос к носу. Лошади, почуяв азарт погони, всхрапывали, несли галопом, и каждый всадник чувствовал: в этой погоне его четвероногий товарищ словно собирает силы в своём нутре для нужной минуты.

–Шурка! – крикнул Тупик. – Приотстаньте на полёт стрелы! Мы с Иваном первые пойдём.

–Не дело, Василей! Зачем наперёд лезешь? Отряд – на тебе.

Васька лишь подмигнул ратнику, который считал своей обязанностью осаживать и беречь молодого десятского. Особенно с тех пор, как старшие братья Тупика не вернулись из похода. Он даже князю Боброку жаловался на безрассудство Васьки. Князь хоть лишь для виду побранил Тупика, тот с неделю дулся на своего кмета. А Копыто и виду не подавал. И сейчас он норовил скакать впереди, что Ваське не нравилось, но обойти ногастую кобылу сакмагона не так легко.

Через час выехали на тракт, здесь чужой след едва различался во множестве других следов. Тупик подтянул отряд. Скоро настигли колонну пешцев, одну из многих, торопившихся в те дни к Коломне. Подводы съехали на обочину, уступая дорогу конному отряду.

–Татар не видали, витязи посошные?

–Здравствуй, боярин, – отозвался коренастый темнобородый мужик, сняв шапку. – Как не видать! Только што были тут, разговоры говорили.

–Как говорили?!

–А с ними наш один, из полоняников, он и толмачил.

–О чём толмачил? – изумился Тупик.

–Они про князя Дмитрия спрашивали, а мы и указали им на Коломну. Там-де его сыщете.

–Коломну?! – у Тупика задёргалась щека, чего с ним прежде не бывало. – Это кто ж им указал на Коломну?

–Я и указал, боярин.

–Ты-ы?.. Ты... предатель, лапоть, мразь посошная, да ты всё наше дело врагу предал! – Он рванул меч, но, опомнясь, схватился за плеть. Ратники шарахнулись к телегам, мужик стоял на месте с непокрытой головой, его загорелое лицо побледнело. Эта неподвижность мужика совсем озверила Ваську.

–Боярин! Не бей его! – женский крик с задней телеги подсёк руку воина, и она с плетью упала на луку. – То наши были татары!

Никто из ополченцев не понял, отчего так обмяк в седле всадник и оборотился на крик. Копыто закашлял, сделал воинам знак, они проехали вперёд, начали спешиваться, здороваясь с мужиками. Темнобородый, всё ещё неподвижный и бледный, мял шапку.

–Дарья?.. – У Тупика от зноя и скачки пересох рот, и слова выталкивались с трудом. – Ты... Дарьюшка?

Он страшился поверить, что его молитва услышана. Но она узнала его, закрылась длинным рукавом сарафана и всхлипнула. Тупик спрыгнул с лошади, пошёл к телеге, на которой, подобравшись, сидела девушка. Мужик вздохнул, надел шапку и побрёл в голову колонны.

–Дарьюшка... вот и услышал Бог мои молитвы.

Она всхлипывала, не открывая лица.

–Что ты, Дарьюшка, кто обидел тебя?

Она, наконец, отёрла лицо рукавом, открылась, и Васька с трудом узнавал её – так она исхудала, почернела, настолько стала старше за какую-нибудь неделю.

–Нет, Василий Андрсич, никто меня здесь не обижает. Нашла я моего дедушку...

Она помнила его имя, и это сказало Ваське многое.

–А я жалел потом, что мы не взяли тебя, и ныне жалею. Искать хотел, как битва кончится... Коли жив буду...

–Благодарствую, боярин Василий Андреич, да на что же тебе меня искать-то?

–В жёны думал взять, коли согласишься, – выпалил Тупик и растерялся от того, как неловко и неуместно прозвучали теперь его слова. Но он был почти уверен, что другого случая сказать их уже не найдётся.

Девушка улыбнулась:

–Ты шутишь, боярин. У тебя, поди, и невеста есть пригожая да в серебре, а то и в золоте. Неровня я – тебе, может, только в холопки гожусь?

–Дарьюшка, – он взял её руку. – Не зови меня боярином... Полюбилась ты мне сразу, как увидел, всё о тебе думал, – он чувствовал, что напрасно и не к месту говорит теперь свои слова, что уходят они в душу девушки, как в пустыню, которая неведома ему, но не мог остановиться. – Подожди меня из похода, Дарьюшка, я ведь правду сказал... А уж коли не люб, так и скажи.

Она улыбнулась его настороженности и качнула головой.

–Чего мне таиться – я тебя тоже вспоминала, Василий Андреич, кто же забывает своих спасителей? Да какая же с меня боярыня? Подожду, коли хочешь, теперь все ждут. А твоё слово возвращаю. В холопки лучше пойду к тебе за спасение, хоть и грозен – ты...

Не такого ответа ждал Васька Тупик, но в нём почуял связь между непреклонностью Дарьи и тем, как набросился на мужика, может, её родственника. Выпустил руку и спросил:

–Те татары – кто они?

–Едут к князю с важной вестью. Ушли от Мамая... Третьего дня повстречались мне в поле. Я убежала от тиуна, от его насилия, да из огня и в полымя... Кабы они моего крика не услышали да не прискакали вовремя... Ох, долго о том рассказывать, Василий Андреич, да и страшно теперь... – Она вздрогнула плечами. – Не думала прежде, что татары такими бывают. Второй раз от смертыньки избавили, а я как их увидала, обмерла. Хорошо, что с ними наш один был... И ведь за всю дорогу словечком не обидели, как за дитём ухаживали...

–Мы-то их за разведку приняли. Это – такой хитрющий народ. Могут добрыми да ласковыми прикинуться...

–Я понимаю твой гнев, Василий Андреич. Мой дед тоже бранил дядьку Фрола – зачем-де про Коломну им сказал! Я же сердцем чую – наши они... Да разве в том лишь дело, боярин Василий Андреич!

–И я тебя понимаю, Дарьюшка, – сказал Тупик. – Скоро ворочусь, только службу исправлю.

Васька оборотился к своим воинам, которые разговаривали с мужиками, не обращая внимания на начальника, свистнул, и разведчики оказались в сёдлах. Васька крикнул:

–Двигайте, мужики, торопитесь, мы скоро будем назад! За мной, сакмагоны!..

Облачко пыли скрыло витязей, а когда рассеялось, их словно и не было. Первым подал голос Сенька Бобырь:

–Ох, и зверюга, видать, этот Дарьин ухажер. Гляди, Таршила, станешь боярским тестем – сожрёт. Гордыни в нём – на трёх князей.

–Не зверь – он, – отозвался Таршила. – Парнем его знал, его два старшие брата с моим Иваном на Пьяну были от Дмитрия Ивановича посланы и там легли. Вся семья у них – славная, воины – добрые и товарищи – верные. Тебе бы его службу...

Дед покосился на поникшую внучку.

–Война зверит, – вздохнул Фрол. – Да я-то, олух...

–Што ж што война? – буркнул Гридя. – Ить он как тя прозвал? "Мразь посошная" – ишь ты! Я б ему за то по роже-т, хучь и блестит пузом. Што ж оне без посошной мрази на татар не пошли?

–Верно, Гридя! – поддержал Юрко. – Мы – не скот убойный. Сами, охотниками, идём. Может, раньше его прольём кровь за нашу землю.

–Ну, навряд, – хмыкнул Таршила. – Глядишь, им уж сейчас выпадет с татарами схлестнуться. Этих не проведёшь – разведка князя Дмитрия.

–Он басурманов порубил и нашу деревню спас, – подала голос Дарья. – И рыжий, который перевязанный, там был.

–Слыхали, мужики, вон как поворачивается Васька Тупик. – Таршила посмотрел в лицо внучки. Она теперь не отрывала взгляда от дороги.

–Всё ж добрые витязи у нашего князя, – вздохнул Сенька. – Был бы конь, как у них, кинул бы вас да увязался за боярином.

–Кобель он – цепной, твой боярин, – проворчал кузнец.

–Будет, Гридя, – оборвал Фрол. – Не время считаться.

Колонна тронулась. Таршила, растревоженный разговором с Иваном Копыто, которого знал, шагал рядом с подводой, поглядывал на Дарью, вздыхал. Ещё тревожнее стало ему за свою нечаянно обретённую радость, за родную кровиночку – ясноглазую внучку Дарьюшку. Лучшего жениха, чем Васька Тупик, он не мог бы ей пожелать, но приближалась битва, а в битвах первыми гибнут самые лучшие, самые честные, самые храбрые воины. Правда, Васька, говорят, удачлив, но зато и отчаян до смерти. Недаром прозвище у него – "Тупик", то есть топор-колун, который раскалывает лесины ударом со всего плеча, не боится зазубрин и в любой момент превращается из топора в молот – хоть кузнечный, хоть боевой. Но колун-то – железный, а Васька – живой...

Часа через два впереди блеснуло, взвилась пыль, всадники вырвались из-за пригорка, Тупик загородил дорогу колонне, спрыгнул с коня, подошёл к Фролу, снял шлем.

–Они, правда, не враги – убедился в том. Прости, отец. В своём гневе не раскаиваюсь, а за нечистое слово прости.

–Бог простит, – смутился Фрол.

–Бог простит – то заслужу, но и ты прости, отец, коли можешь. Не тебя одного я оскорбил, а простишь ты – русские люди, значит, простят мою злую нечаянность.

Фрол молчал, не зная, как ему отвечать этому боярину, но Васька, видать, принял его молчание за отказ, сорвал с пояса плеть, протянул мужику.

–Бей за мерзкое слово, чтобы помнил Васька Тупик свой грех перед русским народом всю жизнь. Бей, но прости.

Фрол попятился, оглянулся на всадников.

–Што ты, сынок! Нет во мне зла на тебя...

–Прости, – повторил Васька. – Не от сердца сорвалось у меня. Как услышал, что сказал татарам про Коломну, в голове помутилось. Подумал – набрали в войско неучей, а эти неучи простого дела не хотят осмыслить. Ведь что будет, коли Мамай сейчас на Коломну ударит!.. Коломна – это же ныне наша всенародная тайна. Ведь и распоследний подлюга, у коего есть хоть капля русской крови, не должен рассказывать о ней чужому человеку. Вот отчего ослепило меня, но и в гневе не смел говорить я того, что сказано мной.

Фрол шагнул к воину.

–Прости и ты, сынок, дурака старого. Правда, твоя святая – неучи мы в деле таком. Да што ж делать, коли всем надо идти на битву? Вот и учимся в горе-беде, и тебе за урок спасибо. Вижу, сердце у тебя – золотое, не терзай его понапрасну. Не от гордыни твоё слово сказано – только от боли за святое дело, за всех нас, ратников неучёных. От боли-то за свой народ, бывает, его свои костерят почище врагов. Спасибо тебе, сынок, а Русской земле спасибо, што есть у неё ныне такие витязи.

Васька надел шлем, оглянулся. Дарья стояла возле телеги, замерев. Он подошёл к ней.

–Прощай, Дарьюшка, прости и ты, коли в чём – виноват...

–Вася!..

Она прильнула к нему, прижалась лицом к раскалённому от солнца стальному нагруднику. Вдруг оторвалась, отвернулась, сняла с себя медный крестик и надела на шею витязя.

–Иди, ладо мой. Всю жизнь буду ждать до смерти тебя одного. Вернись живым...

Он поцеловал её в уста, и русобородый монах издали перекрестил их.

Васька поклонился ратникам:

–Прощайте, братья. Может, увидимся на ратном поле. Добрый вам путь...

Словно воинской выучки прибавилось у звонцовских ратников после встречи с разведчиками. Даже ратайные лошади, успевшие обнюхаться с боевыми конями сакмагонов, ступали твёрже, напористей, и колёса, смазанные дёгтем, моргали спицами, перешёптываясь на ухабах. Люди подобрались так, словно им грозило немедленное нападение. Разговор боярина с их начальником приоткрыл им то, перед чем они уже стояли, и до последнего ухаря дошло, что идут не на потеху, а на такую битву, где их достоинства, желания и жизнь – ничто в сравнении с Вечностью, встающей за той грядущей битвой. Человек живёт ведь и в могиле, пока живы – его близкие, его потомки, его народ. А тут неизвестно – будет ли жить народ. И будут ли их могилы?..

Ивашко Колесо, почувствовав настроение ополченцев, крикнул:

–Где там – наш песенник, где – сказитель?

Но вышедший вперёд песенник смутился. На перекрёстке дорог сидел человек с изуродованным лицом, одетый в рубище, и вскрикивал. Перед ним лежала рваная шапка, а в ней – несколько монет, сухари и варёные яйца. Едва приблизились, нищий, раскачиваясь, запричитал, завыл:

–Люди православные, туда глядите! – и тыкал на восток скрюченным пальцем. – Бесов вижу, серые бесы оттоль идут на весь мир хрестьянский. Бойтесь, люди православные! Уж костями засеяна земля хрестьянская, кровушкой полита и нет спасенья ни князю светлому, ни боярину гордому, ни смерду горемычному, ни купцу честному. Пламенем во всё небо поразят вас бесы серые, смолой окропят адской, што превратит живых в страшных калек, а младенцев – в уродов, и сто лет будут болеть и умирать люди, ступившие на землю ту, где пройдёт нечистое войско. И останутся на земле живыми лишь хитрый да мудрый, и будут они што колоски во поле сжатом. Бегите же, православные, от козней адских во леса дремучие, за болота зыбучие, за реки плескучие, за горы высокие, за моря широкие, уносите с собой малых детушек, уводите красных жёнушек. Прочь бегите, не медля, уж близка сила нечистая! Будет над ней Божья кара, да не скоро придёт она, не скоро свергнутся громы Небесные на сатанинское войско, и только хитрый да мудрый дождутся суда правого...

–Стой, окаянный, ты что там бормочешь?! – воскликнул монах, предводитель монастырского отряда. – Мне – лучше ведома воля Спаса: Он велит встречать бесов мечом и крестом!

–Сатано! – завыл нищий, тыча скрюченным пальцем в монаха. – Сатано-о, в подряснике сатано, а копыта – вон они, снаружи твои копыта, вижу их, и рога вижу на лбу твоём, сатано!..

Мужики смотрели на монаха, и кое-кому уже въяве чудились рога на его лбу, однако монах не смутился, взял нищего за шиворот, поставил на ноги.

–Ну-ка, православные, глянем, не сам ли он сатана на службе у нехристей?

–Оставь его, отче, ибо провидец – он, – попросил дюжий ополченец. – Вишь, вериги – на ём, юрод – он.

–Вериги? Ныне Божьи люди свои вериги отдают на мечи и копья.

Монах рванул рубище нищего; открылась мускулистая грудь, на ней висели железная цепь и затянутый шнурком кожаный мешочек. Глаза нищего сверкнули злобой, монах усмехнулся, кивнул Юрку Сапожнику:

–Держи его крепче, сыне, взглянуть надобно, не святые ли мощи таятся в сей калите?

Он развязал мешочек, отстранясь, заглянул в него, потряс, наружу посыпался сероватый порошок.

–Грех – по ветру развеян пепел великомученика, снадобье бесценное, исцеляющее от болезней, осушающее слёзы вдовицы, дающее силы слабому, зрение слепому, смелость робкому...

–Ага, – перебил монах, – снадобье? Давайте, дети мои, полечим сего горемыку от страха и скудоумия. Он, знать, на себя и щепоти не потратил – больно сирот и вдовиц жалеет, для них бережёт. Раскройте ему зев, а я и всыплю от пепла великомученика.

Нищий завизжал, ударил Юрка ногой, выхватил из-под рубища кинжал, но монах, отбросив мешочек, поймал руку "юродивого" своей дланью, сжал так, что у того ноги подкосились.

–Ордынская собака! – произнёс монах. – Божьим человеком прикинулся. Я тебя сразу прозрел по речам твоим, мы Божьих людей каждодневно привечаем. Сказывай правду!

Ползая в пыли у ног ратников, "нищий" молил о пощаде, говорил, что был ордынским рабом, его мучили, и только для виду согласился служить Мамаю – лишь бы получить волю.

–Для виду? А речи твои поганые? Скольких, небось, уж смутил, окаянный!.. А из мешка свово в какие колодцы сыпал?

Мужики смотрели на извивающегося в пыли человека со страхом.

–Поняли, отчего озверел Васька Тупик? – спросил Таршила.

–Што ж делать с ним, святой отец? – спросил Фрол.

Монах пожал плечами, глядя на затихшего лазутчика.

–Ты – начальник, решай. Тут дело – мирское.

–С собой взять придётся.

–На кой бес он нужон? – проворчал Таршила. – Да и сбежит дорогой. С изменниками разговор – один.

"Нищий" стал хватать Фрола за ноги, сулил показать серебро, которое у него-де зарыто недалеко.

–Июда! О серебрениках заговорил! Встань да помри хоть по-человечески. Кто свершит правый суд, мужики?

Ополченцы отшатнулись. Таршила нахмурился, взялся за ремень кистеня, через плечо покосился на возок, где сидела внучка, отрицательно качнул головой и перехватил насупленный взор кузнеца – не могу, мол, при ней, давай ты, что ли?..

Лазутчик вскочил, растолкав мужиков, кинулся в сторону леска и ушёл бы, промедли ратники, но за ним кинулся Алёшка Варяг, свистнул кистенём, и ордынский прихвостень, вскинув руки, свалился в траву. Мужики начали креститься.

Так звонцовские ратники открыли свой боевой счёт.

–Чудно, – сказал побледневший Филька. – Идём на ордынцев, а первым свово порешили.

–Свово? – спросил Таршила. – Этот "свой" – похуже сотни Мамая.

Фрол шагнул к бледному Алёшке. Тот вертел в руках кистень, разглядывая его. Наверное, не мог поверить, что эта свинцовая гиря на ремне способна так мгновенно лишить жизни врага... Экое счастье, что в ссорах с деревенскими парнями только грозили друг другу кистенями, а в дело их не пускали. Какую ведь беду можно нажить одним взмахом руки в запальчивости!

–Удар молодецкий, – сказал Фрол, положив руку на плечо парня. – Быть тебе добрым воином, Алексей.

–И штоб его прозвища более не было слыхано, – добавил Таршила. – Всё прежнее озорство те прощается, Лексей.

Парни посматривали на покрасневшего Алёшку. Отец, тощий рыжий звонцовский пастух, покачивал головой.

–Видать, не зря я тя порол, Варяг ты эдакий, довелось от людей доброе слово услышать.

Подошёл Юрко, протянул руку, Алёшка взял её и забормотал:

–Да што!.. Я их, гадов, хоть сколь положу, вы мне только укажите.

Мужики рассмеялись. Зарыли мёртвое тело, и колонна продолжала путь, обрастая всё новыми людьми и подводами.

Васька Тупик вёл отряд под Орду. Потрясённый тем, как скрестился его путь с путём Дарьи, он видел в том лишь промысел Неба, ответ на его молитву. Теперь он был убеждён, что погибнет в битве с Мамаем, но убеждение лишь прибавляло желания поскорее скрестить свой меч с вражеским. Только Дарью было жалко, и её поцелуй всё сильнее разгорался на губах.

Минули границу Московской и Рязанской земель, где смерды не знали, какому князю служат, но всюду уже прошла тревога. Медленно менялся облик Русской земли. Леса теперь чаще перебивались кулигами и полянами, холмы и увалы, поросшие мелколесьем, нарушали однообразие русской равнины, но ещё попадались и сыроватые дебри.

В такое чернолесье угодили под вечер. Косые, редкие лучи солнца висели в лесных испарениях, вокруг горбатились колоды, рогатился обросший мхами бурелом, и не было пути ни вправо, ни влево, только вперёд уводила тропа, суживаясь и ныряя в заросли ольхи, калины и черемухи. Кони похрапывали, взванивали удилами, косясь в темноту подлеска – обиталище медведей, росомах, волков и рысей; там изредка мелькали тени, потрескивал сучок под лапой, иногда топотали не то вепри, не то олени. Наконец лосиная тропа вывела всадников в прибрежное красноборье. Сосны стояли сплошными рядами. Там-то и повстречали лесовика. В другое время Васька оробел бы, теперь же бесстрашно направлял встревоженного коня вперёд, приближаясь к лесному хозяину. В лыковом длинном зипуне и высоких лаптях, с суковатой палкой в корявой руке, весь седой, он смотрел из-за дерева на русских воинов зелёными глазами. За его спиной дымилось зелёное озеро с заросшими берегами, в камышах и на плёсе кто-то взбулькивал, слышались речи то ли птиц, то ли людей. Лошади, наконец, упёрлись, захрапели, сакмагоны забормотали молитвы, но Васька крикнул:

–Здорово, дедушка-леший!

На озере произошёл переполох, что-то заплескало, прошумело белыми крыльями, и стало тихо.

–Здорово, коли не шутишь, добрый молодец! – долетело из-за дерева. – На кого исполчились, витязи отважные?

–Да всё на них, на ордынцев. Снова идут на Русь силой несметной – жечь, убивать, брать полоны.

–Вижу и за тобой силу великую – не робей, смело встречай ворога.

–Благодарствую на добром слове, батюшка-леший. Да и ты бы нынче помог Руси. Коли что – затвори леса, завяжи узлами дороги, зарасти их терном, расплесни озёра и реки на путях вражеских, загони поганых в трясины, одурмань травами сонными, от коих нет пробуждения.

Воины содрогнулись от просьбы начальника, ибо знали, что нельзя ни о чём просить потусторонние силы – скорее накличешь беду. Колдунам, загубившим свою душу, – тем уж всё равно... Зелёные глаза будто пригасли в наступающих сумерках и вновь засветились.

–Не наше дело вступать с человеком в спор. Силы лесные – добрые, куда им против злой человеческой воли? От козней врага люди должны беречь свой край, мы же от иных напастей бережём его. Бейтесь за Родину бесстрашно и крепко, а мы своё дело знаем. Пока стоят русские леса, и Руси стоять.

Васька поклонился лесовику.

–И за то благодарствуем, леший-батюшка. Дай дорогу нашим коням да побереги от напасти в своих владениях.

–В своих поберегу. Позвал бы вас нынче в мои хоромы почивать, угостил бы на славу, да боюсь: околдуют вас непослушницы мои, дочери лесные... – Цепенея от сладкой жути, воины видели, как хороводятся за деревьями, над озером, светлые тени. – Околдуют, и забудете вы о деле великом, коего ждёт от вас родная земля. Вот побьёте ворога – милости прошу: прямо ко мне и приведут вас русские леса. Тогда и погостите, пока чары не кончатся... Тебя-то и ныне позвал бы – знак любви на лице твоём вижу, и не страшны тебе чары лесных дев, – да за воев твоих боюсь... Ты же – как в броне ныне от чар. Одного лишь человеческая любовь превозмочь не в силах – другой любви человеческой, более сильной, что вырастает на месте запретном, сквозь стены ломится, аки трава, взошедшая под камнем. Но уж коли к тебе беда постучится – возьми вот это.

Дед протянул руку, и в ладони Тупика оказалась травка, источающая аромат сосняков и ромашковых полян.

–Постой, о какой беде речь ведёшь?..

Но пусто было за соснами, лишь туман стлался над берегом озера, да расходились круги по светло-зелёной воде. Воины словно пробудились, иные даже глаза протёрли.

–Померещилось, што ль? – спросил Копыто.

–Может, – отозвался Тупик, разглядывая стебелёк на ладони. Казалось, он сорвал его недавно на одной из лесных полян, но происшедшее стояло перед глазами, – правда, с каждым мгновением уходя вдаль. Поколебавшись, сунул травку в кожаный кошель на поясе, тронул коня и тот пошёл. Лес открывался чистый, буреломы и заросли отступили, табунок косуль отбежал с пути и следил за всадниками.

Шурка Беда предложил добыть одну на жаркое, но Тупик запретил охоту – в отряде имелась провизия.

К ночи достигли опушки. Стреножили коней, выставили охрану, устроили привал. Огня не разводили, кашу с мясом они сварили днём на привале и везли в котле. Служба в сторожевых отрядах научила порубежников варить пищу только днём, никогда не разводить костров, не устраивать ночлегов и днёвок в одном месте. Постоянные перемещения воинской сторожи были лучшим средством от внезапных нападений. Вблизи Дикого Поля на всякий отдельный огонёк в ночи могла приползти любая нечисть. И хотя до Поля ещё не близко, отряд соблюдал все военные законы, чтобы они врастали в кровь воинов. Горе – разведчику в краю извечных войн и набегов, если он хоть на час пренебрегал маскировкой, забывал путать следы и время от времени пропадать с глаз даже среди ровного поля... Когда улеглись на потниках, Шурка вздохнул: