Текст книги "Поле Куликово (СИ)"
Автор книги: Сергей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 58 (всего у книги 71 страниц)
Московские воротники не ведали о бурях в душе владыки, занимало их более приземлённое.
–Возы-то эвон какие наворотил, – заметил младший. – Опростать бы, как у прочих.
–Пущай везёт, не своё, небось, церковное, – отозвался бородач, назвавшийся Бычарой. – И без того как бы не проклянул – владыка всё ж.
–Владыка – за юбкой княгинюшки нашей вяжется.
–Ты не забрехивайся, молокосос. Третий лишь день, как разрешилась она от бремени. Страх одолел владыку, государыня отъезжает – и он не стерпел, побёг следом.
–То-то – следом. Уж замечено: князь – в отъезд, а он – в ево терем, коло княгини трётся. Чей ишшо приплод?
–Я те вот как тресну по башке бердышем! – рассердился Бычара. – Святая – она, все знают. К черноризцам душой льнёт, оне и пользуются её добротой для своих выгод. А эти нечистые слухи враг сеет – штоб государю досадить, с женой развести, с её родичами поссорить.
–Ты-то почём знаешь? – Младший покосился на бердыш соседа.
–Знаю поболе твово. Ты, небось, воробьёв гонял, когда я в ополчении ходил с князем на Бегича, а после – на Мамая.
–Иде он нынче, князь-надёжа? – вздохнул младший. – Жану и то кинул.
–Надо будет – он и себя на меч кинет. А нонешний владыка – катись он подале. Найдём лучше. Сказывают, будто Сергий в Москву идёт...
Снаружи привалила толпа беженцев и воротники прервали разговор.
...На берегу Яузы дружину княгини догнал воин митрополита и просил подождать. Евдокия велела высадить детей, подъехавший Киприан благословил их и перецеловал в головы. Сунул княгине в руку обёрнутую шёлком шкатулку: "Для Василия". Его лицо смягчилось и огонь в глазах пригас.
–В Тверь поеду, попробую Михаила и новгородцев к Москве склонить. А поможет Бог – и Литву подниму на помощь.
–Награди тебя Господь, владыка, за доброту к нам. – Евдокия опустилась на колени, прижалась губами к руке. Киприан смутился, помог ей встать и глянул в мокрые глаза:
–Благослови тебя Христос, голубица. Деток береги.
Шагнул к возку, обернулся, пожесточал лицом:
–Митрию передай моё благословение. Не слушал он меня прежде – пожинает ныне, что посеял. Может, теперь послушает? Ехать ему надо навстречу хану.
Лицо Евдокии помертвело, Киприан нахмурился и повторил:
–Ехать, не теряя часа! Хан покорности ждёт, покорную голову он не отрубит. Тохтамыш – хитёр, себе убытку не захочет. Для его гордыни покорившийся князь Донской – предел вожделений, знамя, коим он станет повсюду трясти. Условия хана теперь будут жесточе, а торговаться с ним уже поздно – сами виноваты. Но за свою голову пусть не страшится великий князь.
–Скажу, отче, – прошептала княгиня.
Тронулся владычный обоз, мамки и няньки расхватали детей, а Евдокия стояла, глядя на удаляющийся поезд. Красный стал покашливать, потом напомнил:
–Пора, государыня. До ночи нам хотя бы успеть в Берендеево.
В возок Евдокия садилась с сухими глазами. Взяла на руки сына и стала покачивать, глядя в окно на мелькающие сосны.
–Нет! – сказала вслух. – В Орду не пущу!
Шесть, а то и семь поприщ считают странники до Переславля, у того же, кто путешествует на выхоленных лошадях, поприща иные. Однако новорожденный требовал ухода и покоя, часто ехали шагом и нескорой рысью, останавливались в попутных селениях, и лишь на четвёртый день пути, усаживая княгиню в возок, Владимир Красный сказал:
–Ну, матушка-государыня, нынче пополудни увидим Дмитрия Ивановича.
–Плюнь через плечо, боярин, – посоветовал старый дружинник, но Красный не был суеверным, ибо ни враг, ни смерть пока не смотрели ему в лицо, и жизнь не ловила его в тенета и ямы людского коварства. Он подмигнул Дарье:
–И ты готовь губки. Поди-ка, отвыкла? Может, со мной испробуешь, штоб не осрамиться?
Дарья сдвинула брови, княгиня улыбнулась:
–Ты, Владимир, пошли вперёд гонца к Тупику за разрешением.
–Уволь, государыня, мне моя голова – пока не тяжела.
–Тогда неча и дразниться.
Чем – ближе к Переславлю, тем чаще попадались подводы и пешие мужики, поместники со слугами, направляющиеся в городок. Дружинники, ходившие на Дон, скучнели душой: сравнишь ли эти человеческие ручейки с тем всенародным потоком, какой стремился к Москве и Коломне в дни сбора сил против Мамая!
Пригревало солнышко, дух от влажной земли и лесной прели дурманил голову, дети спали в возках, княгиня и её спутницы дремали на подушках под мерный топот, фырканье коней и журчание колёс по оплотневшим после дождя пескам. Стали подрёмывать воины в сёдлах и ездовые. Дорога выбежала на сжатое ржаное поле, у его края стояло несколько суслонов. Деревенька пряталась за перелесками. Золотистая жнива со следами копыт и колёс навевала покой, молодому начальнику дружины с трудом верилось, что в трёх конных переходах люди со стен Кремля в тревоге смотрят в полуденную сторону, где облака перемешались с дымом горящих сёл. Кто-то из дружины завёл песню:
В ясном тереме свеча-а горит,
Жарко, жарко воскоярова...
Владимир подхватил:
Жалко плакала тут де-евица,
Жалко плакала красавица...
С дружины смыло снулость, уже хор грянул:
Ты не плачь-ко, наша умница,
Не тужи, наша разумная:
Мы тебя ведь не в полон даём...
Свист прорезал хор дружинников, Владимир, оглядываясь, услышал топот. По боковой дороге, впадающей в тракт, колонной мчались всадники. Приземистые мохнатые кони, квадратные люди в серых кожах, руки обнажены по плечо. Высверки стали ударили в глаза.
–Орда! – крикнул пожилой десятский и стегнул плетью переднюю лошадь в упряжке. – Гони!
Четвёрка рванула галопом с места, послышались женские крики, возок подпрыгнул и наклонился, но бешено растущая скорость удержала его на колёсах. Вражеский отряд набегал, близко из кустов вынырнул верховой степняк, визжа и крутя над головой саблю, поджидал своих. Красный рвал меч из ножен, разворачивая коня, но уже понеслись последние повозки, уныривая под кроны сосен, и сгрудившиеся дружинники ринулись вслед, увлекая боярина.
–Назад! Держать орду! – кричал Владимир, махая вырванным, наконец-то, мечом.
–Не дури, боярин, их – боле сотни! – Десятский скакал стремя в стремя, то и дело оглядываясь. – Счастье – в хвост вышли!
Второй день дружинники не надевали броней, щиты и копья тоже везли на телеге. Если случится сеча, будет трудно. А она случится – до Переславля пятнадцать вёрст или больше, запряжённые кони начнут выдыхаться, да и у всадников нет заводных. Враг, поди, и не чует, какая добыча плывёт ему в руки, – тогда есть надежда, что отстанет, если бросить ему последнюю повозку с бронями дружинников. Но вдруг он охотится за княгиней?
Гудели копыта, швыряя мокрый песок, сучья грозили сорвать с седла. Степнякам легче – их кони низкорослы.
–Счас поле будет! – кричал десятский. – За полем, на входе в бор, я придержу их. Ты же с одним десятком береги государыню!
–Ты, Семён, ты береги! Тебе верю больше, чем – себе.
Понял старый воин: начальник не уступит ему первой сшибки.
Вылетели на поле. Четверики оторвались от повозок с поклажей и оружием, они уже скрылись в лесу за жнивой. Почему не стреляют татары?.. Четверо мужиков с тонкими шестами на плечах стояли на обочине, разинув рты, следили за бешеной скачкой. Уж не золотой ли поезд гонят к князю из Москвы? Но почему вся стража позади? Красный стиснул конские бока коленями, развернул отряд. У него блеснула мысль: запереть врага на лесной дороге при выходе в поле, дать поезду время уйти подальше.
–Гей, туры буйные, бери врага на рога!
Лишь пятеро всадников ушли с десятским вслед за повозками, остальные, развернув коней, ринулись навстречу степнякам. Не было времени принять строй, выхватить луки и осыпать врагов калёными стрелами: сошлись конными толпами. Татары растянулись на узком тракте, русские, напротив, сгрудились при повороте и в первый момент получили преимущество. Владимир обрушил меч на усатого, голорукого всадника, клинок визгнул по вражеской стали, ускользнул в пустоту, враг, уклоняясь, проскочил мимо. Сверкнуло и лязгнуло сбоку. Стонущий хрип лошади, охнул человек. Второй враг возник перед ним – те же тёмные стрелки усов, те же провалы глаз на плоском лице, но воззрился он мимо, замахиваясь и уклоняясь, – удар Владимира пришёлся по скособоченному плечу. Что-то лопнуло, хрустнула кость под железом, и в незащищённое бутурлыком колено больно ударило колено зарубленного ордынца.
Степняки вздыбливали лошадей, кидались в стороны, но жерло лесной дороги выбрасывало всё новых. Красный рубился теперь сразу с двумя, трезвея, обретая ясность мысли и взгляда, угадывая каждое движение врагов. Серые всадники замелькали среди деревьев, просачиваясь на поле.
–Обходют, боярин!..
Отбив очередной наскок, Красный рывком развернул скакуна и припал к гриве:
–За мно-о-ой!
Ордынцы рассыпались и скакали рядом по полю, стараясь обойти дружинников, чтобы сомкнуться впереди. Иные уже раскручивали арканы. Владимир вонзил шпоры в бока коня. Он действовал как на воинском учении, где опытные воеводы старались предусмотреть все возможные повороты конного боя, и пока чужой опыт служил ему. Снова дорога унырнула в лес, скакавшим сбоку врагам пришлось отстать. Скоро впереди засветилась поляна, – значит, можно ещё раз осадить преследователей.
Ошибка молодого начальника отряда была роковой. В первом бою, когда голову кружит хмель кровавого пира, трудно упомнить все наставления седых воевод. Владимиру Красному не хватило рядом старого воина.
Прежним приёмом развернув отряд в начале поляны, он удивился: отчего враги осаживают коней в отдалении, что-то кричат, грозят арканами и мечами, а на сшибку не идут? Когда же понял, стало поздно: десятка полтора степняков вылетели из леса на дорогу за спиной дружинников.
Нельзя в одном бою дважды кряду применять один и тот же ход, если в первый раз он принёс успех.
Кинулись прорубаться. И тогда больше сотни степняков, закалённых боями, сомкнулись вокруг тридцати русских дружинников.
Тупик не придерживался дорог, шёл напрямую по солнцу и звёздам, и через день его отряд уже миновал Дмитров. Он вёз Дмитрию часть великокняжеской золотой казны, хранившейся в детинце Волока-Ламского. В лесах наступала грибная пора, и воины на привалах сдабривали стол рыжиками, припечёнными на костре. Стояли тёплые лунные ночи, поэтому двигались от зари до зари, устраивая ночлеги уже после заката. Тупик в походе неустанно учил дружинников – лишь треть его бойцов была испытана в боях, а из старых сакмагонов остался один Додон. У ночных костров молодые расспрашивали куликовцев о Донском походе, и даже над Додоном не смеялись, а уж если рассказывал сотский – слушали как зачарованные. Ближайшими товарищами Тупика в сотне становились Микула, Алёшка и... Мишка Дыбок. Теперь появился ещё один звонцовский – Никола.
После возвращения из Новгорода Дыбок купил дом на берегу Неглинского пруда и съехал. Уходить в другую сотню он отказался: "Я службу с бабьим подолом не путаю, и служить буду по чести". Мишка стал понятен Тупику. Из дружины всё равно уйдёт – жмёт деньги в горсти, уж и место себе в торговом ряду присмотрел. Уходя в купцы, Мишке важно сохранить добрые отношения в княжеской дружине, на Тупика у него особый расчёт – ведь сотский близок к окружению князей. Служил Мишка на совесть.
Настёну с тех пор Тупик видел лишь издалека, через странниц посылал ей деньги. Мишка тихо и быстро устроил дело с разводом, – верно, на рубли Тупика, – и Настёну даже в церковный дом не взяли. Узнал об этом Васька поздно, когда она уехала к отцу. Наверное, из Мишки выйдет ловкий купец. Как там встретили Настёну отец с матерью, братья и невестки? Жалеют или помыкают? Берегут или превратили в домашнюю рабу? И как он глянет в глаза Стрехе при новой встрече? Сосватал дочку!.. Тупик дал себе зарок – впредь не устраивать ничьих свадеб...
На третий день пути, близ поймы какой-то речки, где давно брошенные поля зарастали бурьяном и кустарником, парный дозор, въехав на берёзовый увал и просигналил тревогу. Тупик со своей полусотней взлетел на холм и стал среди берёзок. Изогнутая лента ивняков впереди означила излучину реки, кущи рогоза и тростника по всей пойме указывали болотца, от лесистых холмов вдали бежала прямая дорога. Касаясь излучины, она приближалась к отряду и пропадала в березняках. Этой дорогой во весь опор неслись повозки, до слуха долетел грохот копыт и колёс по деревянному мостку. Тупик решил бы, что обозники устроили гонку по открытой долине, если бы не всадники, скакавшие следом. На любом расстоянии, доступном глазу, Тупик узнавал волчий скок приземистых косматых лошадей, серые фигуры короткошеих квадратных наездников, льнущих к конским гривам в хищном устремлении к добыче. Орда – под Переславлем?!
Опыт разведчика помог Тупику подавить страшную мысль. Скорее всего, перед ним глубокая разведка врага – ведь и он не раз водил отряды к станам Мамая. Степнякам нужен знающий "язык", они и подстерегли важного боярина. Золотая казна сейчас – дороже боярской головы, а степняки, схватив жертву, поспешат исчезнуть. Но где они явятся снова? И эта охота на русских людей в глубине московской земли!
Из кметов первым ахнул Додон:
–Мать честна! То ж татарва за нашими гонит!
Обрезая говор, Тупик скомандовал:
–Микула, Хрулец, Никола – беречь казну! Остальные – за мной!
Полоска осоки и камыша впереди указывала топь, Тупик развернул полусотню и помчался березняковым увалом в обход сырой низины. Надо встретить врага в лоб либо отсечь его от повозок.
Пойма реки облегчила степнякам погоню. Рассыпаясь гончей стаей, они быстро настигли задние телеги, но целью их был головной возок. Задние никуда не денутся. Не обращая внимания на двух мужиков, размахивающих копьями с последней повозки, они стали обходить поезд, отсекли беглецов от поля и прижали к реке. Вот уж четверо поравнялись с передним высоким возком, взмах арканом, и возничий, выгибаясь, полетел со спины коня в грязь. Запалённая четвёрка лошадей сбавила ход и стала перед всадником, загородившим дорогу. Раздался вой, и трое кинулись к возку. Рослый степняк рванул кожаную заслонку и тогда пронёсся крик:
–Наян, урусы!
...Редкий березняк позволил полусотне перейти на галоп. Крупнотелого мурзу Тупик выделил по отрывистым командам и, щуря глаза, примерился к его широкой фигуре. Ордынцы, оставив добычу, скакали к мурзе, растягивались лавой. Тупик не считал их: он был дома, степняки – во враждебной земле.
–Хурр-рагх! – Мурза ринулся навстречу во главе серой лавины, Тупик встал на стременах, по замаху врага угадывая направление его удара, ощущая лёгкость собственного меча и обманчивую расслабленность руки, готовой сорваться словно в самопроизвольном, молниеносном ударе. Эх, был бы теперь слева Копыто, справа – Семён Булава! Он ничего не успел понять – вылетевший слева Алёшка Варяг на пегом жеребце ударил мурзу сбоку, опрокидывая с лошадью, падающего полоснул лезвием – только стон прошёл от столкнувшихся лошадей.
–Чёрт! Сменял одного рыжего на другого! – В досадливом крике Тупика была и радость: угадал в голубоглазом и рукастом звонцовском парне отменного рубаку ещё там – на Куликовом поле. Он едва достал мечом второго врага, а уж полусотня прорубила насквозь ордынскую лаву. Несколько пустых коней рысью убегали в березняки. Тупик крутым заходом разворачивал свою дружину, чтобы смять правое крыло степняков, не дав им опомниться, но ордынский отряд уже рассеялся. Тупик увидел разбегающиеся десятки, пятёрки и тройки всадников: одни порскунули в приречный березняк, другие мчались открытой поймой к лесам, большая часть кинулась назад, по дороге. С тремя десятками он бросился преследовать последних. Гнали версты полторы, отмечая путь окровавленными телами. Ордынцы начали отстреливаться на скаку, и, когда третий воин Тупика выпал из седла, он прервал погоню. Перевязали своих раненых. Один, совсем молоденький, из дружины Серпуховского, был убит стрелой в горло. Тупик приказал взять его с собой, чтобы похоронить в Переславле. С убитых врагов сняли оружие, поймали трёх лошадей и, лишь возвращаясь, заметили, что ни одной повозки на дороге нет.
–Трусоват, видать, путешественник, – заметил возбуждённый боем и погоней молодой кмет.
–Может, он шибко поспешает, – усмехнулся Варяг.
–Не судите – да не судимы будете, – сказал немолодой бородач. – Почём знать, кто там ехал?
Тупик понял свою оплошку: не взяли ни одного "языка". Хотел послать Алёшку вперёд – вдруг найдётся живой на месте сшибки, – но тот указал в сторону излучины:
–Там как раз имают, Василь Андреич.
–А и глаз у тебя, Лексей! Скоро во всём Копыто заменишь.
В болотце близ дороги, среди осоки, поднимая голову, билась увязнувшая лошадь, по временам долетал её крик. Двое спешенных дружинников бросали ременной аркан, видимо пытаясь поймать забившегося в траву человека. Тупик заспешил, узнав Кряжа и Дыбка, ставших неразлучными друзьями. Кряж, наконец, удачно бросил петлю, поволок захлёстнутого степняка на сухое место. Тот, вцепившись в ремень обеими руками, семенил, путался в траве и падал лицом вперёд, вскакивал и снова шёл, чтобы не задохнуться в петле. Дыбок, приседая, хохотал во всё горло и манил пальцем пленника:
–Быня, быня, ступай ко мне, бынюшка, я те шейку пощекочу.
Степняк выбрался из болотца, шатающийся, кривоногий, залепленный грязью с ног до головы. Тупик не успел рта раскрыть: Дыбок всадил меч в его живот.
–Што наделал, лешак?
–А чё, Василь Андреич, сиропиться с имя? – Мишка посмотрел в глаза сотского, отирая меч лопушком.
–"Язык" нужен!
–Мурза ж есть, недобиток Алёшкин. Берегут наши. – Мишка сунул руку за пазуху, достал кошель и тряхнул. – Твоя – добыча, Лексей, с мурзы снял. Мне б денежку за сохранность. Лови!
Кошель, звякнув, упал к ногам Варяга. Лицо Алёшки побагровело и он сказал:
–Мёртвых не обираю.
–Ты чё? По закону ж твоё.
Мишка не грешил против истины: закон войны отдавал воину имущество побеждённого им врага. Княжеским достоянием были обозы, лагерь, шатры военачальников, захваченные стада и табуны да то, что собиралось на поле уже после сражения.
–Возьми, Алексей, – приказал Тупик.
–Да не могу я, Василь Андреич!
–Под мечи лезть мог? Бери – сгодится.
–Куды мне столько? – Алёшка поднял кошель.
–А хоть с Мишкой вон поделись – он знает куды. Но за убийство пленного!.. – Тупик махнул рукой, вспрыгнул на седло и, отъезжая, крикнул. – Лошадь попробуйте вытащить!
Нет, нельзя было оставлять Дыбка в сотне. Он же знает, что убивать пленных запрещено, и всё ж убил. Тупик не смеет теперь строго взыскивать с Мишки, и тот пользуется...
Когда покидали место боя, тревога заставила Тупика несколько раз обернуться. Если б он знал, что, преследуя убегающих врагов, сотни шагов не доскакал до распростёртого в траве старого десятского Семёна – последнего из дружины Красного, пытавшегося сдержать погоню!
Из-за раненых двигались медленно, спрямляя путь. Городок застали в суматохе: войско готовилось к выступлению. Взбудораженные переславцы из уст в уста передавали слухи о туменах Орды, подступающих к городу, и чудесном спасении княгини: будто степняков поразили не люди, а серафимы, слетевшие с Небес. Возница и слуга с последней телеги клялись, что видели, как Небесные воины огненными мечами смели вражескую погоню и вознеслись в Горние Выси. Имя Евдокии работало на легенду, и в неё поверили сразу.
В детинец отряд Тупика вошёл беспрепятственно, однако у крыльца княжеского терема отроки загородили дорогу:
–Велено пускать лишь воевод.
–Где – Боброк или Вельяминов? – допытывался Тупик.
Отроки разводили руками, вызванный сотский, сын боярина Воронца, сказал, что оба – в отъезде.
–Ты же знаешь меня, пропусти к государю, – просил Тупик. – Я – от Храброго, казна – у меня, пленного привёз.
–Не велено, и не проси! – отрезал сотский. – Жди на дворе.
Тупик бродил по подворью, заставленному шатрами и повозками. Его кметы притыкались, кто где мог. Раненых, слава Богу, взял в избу войсковой лекарь. Возле конюшни детинца стояли повозки, похожие на те, что он видел на переславской дороге. С горечью подумал: его уже не считают своим в княжеском полку, будто собственной прихотью перешёл он на службу к другому государю. Со злобой посмотрел на розовое лицо боярского сына, распоряжающегося у крыльца, и, охваченный бешенством, ринулся к двери и отбросил копья стражников.
Сотский бежал за ним, бранясь и угрожая, Тупик поднялся на второй ярус и распахнул первую дверь. За столом, над чертежом, сидел Боброк-Волынский. Тупик едва не залепил сотскому в ухо. Воевода спросил:
–Кто шумит?
–Да он вот охальничает – силой ворвался, – выскочил наперёд сотский.
–А-а, знакомец. – Боброк улыбнулся. – С чем прибыл?
–Казну государя привёз.
–И на том спасибо. Что там слышно у вас? Татар не встретил по дороге – ты ж на них везучий?
–Часа четыре назад рубился с ихней разведкой. Мурзу живого привёз.
Воевода встал, шрам на его щеке побагровел.
–Так какого ж... ты мне про казну буровишь?
–Я, Дмитрий Михалыч, полчаса о порог бился – не пускали, – сказал Тупик.
–Тебя? Гонца от Владимира? Кто не пускал? – Глаза Боброка сверкнули гневом, но тут же пригасли. – Ладно. Это я велел, чтобы поменьше толклись тут без нужды. Переусердствовали стражнички. Ты ступай, – приказал сотскому. Потом вышел из-за стола. – Пожди здесь. Княгиня – у него... Да глянь пока на чертёж. Ты знаешь дороги. Какая теперь – глаже до Костромы?
Долго ждать не пришлось. Войдя в светлицу князя, Тупик уловил запах мирра и розового масла. Донской стоял у открытого окна, в котором сияло вечернее озеро.
–Вот он – какой, ангел-хранитель! – Донской усмехнулся и, видя удивление Тупика, глянул на Боброка. – Да он же, Дмитрий Михалыч, ничего о себе ещё не слышал... Ты уверен, Васька, што это была лишь разведка?
–Уверен. Ханских туменов близко нет.
–Каков – твой мурза?
–Малость попорченный, но в памяти.
–Ох, Васька, не можешь без того, штоб ордынцев не портить!
–Дак они ж добром-то не даются, государь.
–Знаю, Василий. Поди-ка ближе. – Князь открыл окованный ларец, достал литое шейное ожерелье из серебра с синим игристым камнем. – Не за спасение жены, но за спасение московской государыни жалую.
Лишь теперь Тупик понял, за кем гнались враги, стал на колено и почувствовал прикосновение к шее холодного металла и пальцев князя.
–Встань. Всем твоим кметам дьяк выдаст по рублю.
–Трое убиты, государь.
–На тех получишь по два рубля и передашь семьям.
Дмитрий выспросил подробности боя, стал спрашивать, как идёт сбор войска в Волоке-Ламском. Слушая, поглядывал на увлёкшегося Тупика.
–Што, у князя Серпуховского лучше служится?
–Я ж у него – не своей волей. – Тупик посмотрел на государя, потом сказал. – Там до Орды – поближе.
–Поближе, говоришь? Кое-кто мне советует к хану ехать с поклоном. А иные, наоборот, в Кострому идти.
–Кто советует?
–В Кострому я советую, – сказал Боброк.
Тупик помолчал и сказал:
–В ратных делах Дмитрий Михалыч смыслит больше нашего.
–Ух, Васька! И хитрованом же ты стал. Пора тебя, однако, воеводой сажать.
Боброк вышел с Тупиком, и Васька спросил о судьбе Красного.
–Сотню выслали искать их. Видно, порублены. Не иначе кто-то выдал княгиню.
Остановились над чертежом и Тупик спросил:
–Дмитрий Михалыч, а не далеко ли – в Кострому?
–В самый раз. Туда не успеют дотянуться. Сейчас главное – войско собрать без помех.
–Ну, как обойдут Москву и – по пятам за вами?
–А вы с Владимиром на что? Небось, уцепите за хвост?
–И за хвост, и за морду уцепим.
–То-то, серебряный!
–У меня и золотая гривна есть, – напомнил Тупик.
–То – гривна. В золотые нам, брат, не выйти с тобой: грехов – многовато. А серебряный – как раз: где и черно, да не ржаво.
–Тогда лучше бы – железным.
–Ты ж – не татарин. Это у них все "железные" – Темиры да Тимуры. Ты – русак, Василий. В огне тебя кали, в воду бросай, а не переделаешь. Встретился с чужой бедой, услыхал доброе слово – и твоя душа как воск. Даже ворога, сбитого с ног, ты ведь не затопчешь.
–Есть и наши, которые топчут.
–Есть. – Боброк вздохнул. – Научились, глядя. Да и пора. Коли ещё лет сто мечи не остынут – не такому научимся. Но ты – русак. Ступай, боярин Серебряный. А управишься – к Евдокии Дмитриевне поспеши. Там ждут тебя – не дождутся.
В проходе Тупик столкнулся с Вельяминовым и незнакомыми воинами и прижался к стене. Окольничий ругался:
–От змеи! Мурзу пленного приволокли и цельный час на дворе держат. Головы поотрываю сволочугам!
В сумраке Вельяминов не узнал Тупика, и Васька выбежал: не хватало ещё подставлять спину за чужие грехи!
На другое утро великокняжеский полк покинул Переславль. На допросе пленный мурза утверждал, что хан ведёт не менее пятидесяти тысяч конных, и это разрешило сомнения великого князя. Васька поцеловал заплаканную Дарью и дочку и посадил в возок. Жена махала ему рукой, пока не скрылась из глаз повозка. Насупленный Алёшка стоял рядом и Тупик чувствовал неловкость перед ним и другими, чьи семьи остались в Москве, но не утешал: ещё неизвестно, где опаснее – за стенами Белокаменной или в малочисленном княжеском полку. Ведь только чудом он вырвал Дарью с великой княгиней из ордынской петли.
Во всех прошлых походах, как бы далеко ни отрывался разведчик от своего главного войска, грела мысль, что войско идёт по его следам, всё время приближается спасительной грозной силой. Теперь же пути разведчика и родного полка расходились, и холодящая душу пустота росла за спиной. Воины молчали, лишь Додон не оставлял своих наблюдений:
–Гля-ко, мухомор-от красен и весь будто мукой присыпан, а рыжик – рыж, ровно Варяг. Оба от земли – пошто бы им разниться?
Додона терпели молча. Кряж вдруг сказал:
–Ча заненастились? Попомните моё слово – расколотим мы Тохтамыша в щепу.
–Тебе видение, што ль, было? – усмехнулся Микула.
–Было. Загадал я, мужики, когда мы ишшо с Николой от реки Осётра поспешали: ежели встречу в войске кого из прежних лесных братьев – одолеем ворога. И вот нынче встретил Никейшу. Ныне он – послушник Афонасий в Троице. Принёс образок от Сергия великому князю.
–Тот здоровенный чернец? – спросил Варяг. – Уж не думает ли он стать новым Пересветом?
–Штобы новый Пересвет явился, новая Куликовская сеча должна случиться, – сказал Микула.
–Гля-ко! – удивился Додон. – У берёзы-то лист берёзовай, а у рябины – рябиновай. Нынче зелены, а по осени изжелтеют. Надо ж!
Впервые в этот день воины расхохотались.
Ночью, с привала на лесистом холме, отряд увидел в московской стороне зарево.
VII
Где-то на лесных распутьях Остей разминулся с великой княгиней, и встречи с ордынскими отрядами тоже избежал, хотя слух о проезде молодого князя в Москву разлетелся по окрестностям, и кое-кто из служилых, снарядившихся в Переславль, поворачивал коней к Белокаменной. Рано утром въехал Остей в пустой посад. Мост Фроловской башни не был поднят. Серый в яблоках скакун князя ступил на деревянный настил, и вверху, между зубцами, появились головы стражников.
–Отворяй! – гаркнул молодой свитский боярин. – Князь Остей – от великого князя Донского.
Сдвинулся, пополз вверх, внутрь башни, полуаршинной толщины затвор ворот. Князь, пригибаясь, въехал в Кремль. На его лице отразилось изумление.
Какие только картины смуты, общего настроения и бедствий не являлись ему в пути! В забывчивости он хватался за меч, готовый рубить головы татям, смутьянам, грабителям боярских домов и осквернителям храмов, искал слова, которые бросит в толпы обезумевших людей, покинутых боярами. И вот он – в Кремле.
Глаз князя примечал множество ратников на стенах и в стрельницах башен, поднятых его появлением, там и тут торчали алебарды, копья, плоские лезвия рогатин. Изнутри к стенам приставлены ступенчатые лестницы из свежих плах, ещё видны сметённые в кучи щепа и стружки, громоздятся поленницы дров, стоят бочки смолы и котлы с водой, возвышаются груды отёсанных камней и ядер из тяжёлой свинцовистой глины, связки метательных копий. Вблизи "опасных" стен – по восточной, северной и северо-западной стороне – сооружены фрондиболы – метательные машины упрощённого типа в виде колодезного журавля, способные бросать через стены пудовые камни и мешки ядер. Кремль едва просыпался. На площадях, на перекрёстках улиц чадили костры, возле них, опираясь на копья и алебарды, подрёмывали стражники. На подворьях, заставленных телегами, женщины разводили под таганами огонь, поскрипывал колодезный журавель, из-за оград доносились шорохи струй молока и повизгивание голодных поросят. На всадников не обращали внимания, лишь один из ополченцев у костра спросил: "Откуль, витязи?"
Жаль чего-то стало Остею. И радовался, что видит крепость устроенной, а словно обманули его. Не потребовалось от Остея немедленных подвигов во спасение великокняжеской столицы, толпы не валили ему навстречу, не звонили колокола, не шли попы с хоругвями и святыми реликвиями. Народ спал – в боярских и купеческих домах, в клетях, житницах и амбарах, приспособленных для жилья, спал в шатрах и среди подворий – спал и не чуял близости спасителя. Остей заволновался: не придётся ли ему, посланцу государя, доказывать своё право возглавить оборону, назначать и смещать начальников, вести переговоры с Ордой?
Дядя, Дмитрий Ольгердович, сказал ему на прощание: подобной чести иной князь во всю жизнь не дождётся, – Остей же с радостью послужил бы Донскому в чистом поле, командуя даже сотней, а эту честь уступил бы дяде. Но Дмитрий Ольгердович мечом и преданностью давно уже выслужил у московского государя немалый удел, Остею же надо ещё заработать свой хлеб. И княжеский хлеб – нелёгок, если ты не получил наследства. В Литве – смутно. Многочисленные сыновья Ольгерда – дядья Остея – грызутся за каждый городок и клочок земли. От отца, владеющего бедным Киевским уделом, не разживёшься, да Остей – и не единственный сын. Идти на службу к западным государям тому, кто крещён в православии, – значит, заранее обречь себя на изгойство. На Руси он – свой.
Если Москва падёт, Остея ожидает гибель, хуже того – ордынский полон. Но если Москва выстоит, его слава сравняется со славой дядей Андрея и Дмитрия – куликовских героев.
У великокняжеского терема вооружённый привратник, увидев Остея в сопровождении бояр, согнулся в поклоне.
–Милости просим, государи. Хоромы – пусты и конюшни – тоже, всем хватит места. Я счас конюхов кликну.
–Где – ваш воевода? – спросил Остей, спешиваясь.
–Адам, што ль? Дак он стоит в дому князя Володимера – там все начальные. А терем государя велено не заселять на случай чего да штоб не попортили утвари.
Прозвонили к заутрене. Князь решил не торопить события, занялся размещением дружины, но в ворота скоро вломились горожане в кольчугах, кафтанах, епанчах, все опоясаны мечами, за голенищами – длинные ножи, на поясах у кого праща, у кого железная булава. Передний детинушка средних лет, скинув кунью шапку, поклонился князю в пояс и заговорил:
