Текст книги "Поле Куликово (СИ)"
Автор книги: Сергей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 56 (всего у книги 71 страниц)
Младенец заплакал, парнишка вынул из сумы головку мака и яблоко, стал жевать. Касьян достал сухари.
–Пожуй-ка хлебца, Васюха, сытнее будет, да и сам поешь.
Нажевав еды, мальчишка завернул её в клочок рединки, сунул соску братишке в рот, и тот зачмокал.
Найдёнышей оставлять было нельзя. Копыто решил изменить свой путь и до выхода на серпуховской тракт побывать у пастухов, чтобы оставить им ребятишек.
Удача полюбила сотника Куремсу с тех пор, как могущественный эмир Крыма и всей Таврии темник Кутлабуга приметил его. Не щадя себя и своих воинов, бросался Куремса исполнять приказы Кутлабуги ещё в те годы, когда темник был тысячником, а Куремса только начал командовать десятком. Во всех походах под знамёнами Мамая Куремса приказывал своим воинам выкладывать на смотрах военную добычу вплоть до медного пула и железной пуговицы, чтобы начальник мог отобрать нужную долю для себя и повелителя, дарил начальнику полонённых девственниц и здоровых мальчиков, за которых в крымских городах платят звонким металлом, дорогим оружием, роскошной утварью и одеждой. Заметил Кутлабуга преданность и бескорыстие Куремсы, приблизил к себе и оставил в Крыму, когда оберегал родовой улус Мамая во время его похода на Москву. Степные звери и птицы давно уже растащили кости многих славнейших воинов, с которыми Куремса ещё три года назад не мечтал и поравняться, а он, тридцатилетний сотник, теперь – в такой чести, что и сорокалетние десятники готовы чистить его лошадей. Вчера поздно вечером Кутлабуга послал Куремсу разграбить большое село недалеко от московской дороги.
Участвовать в нынешнем походе – великая удача. Правда, идти скрытно, почти не отдыхая неделями, теснясь у редких огней в часы привалов, было тяжело. Зато теперь нигде и намёка нет на сильное вражеское войско – крымчаки видели только сигнальные дымы русских дозоров, – а обозы тумена уже полнятся рабами и хлебом, мехами и тканями, воском и мёдом, в сумах воинов позванивают серебряные мониста, браслеты, перстни и серьги, сорванные с русских красавиц, драгоценные оклады с икон и церковных книг, чеканенные московские рубли и денги, украшения и утварь из разграбленных теремов бояр.
Велик – хан Тохтамыш. Не то, что враг – свои-то не знали до последнего часа, куда направляет он коней. Слышно, великий князь Дмитрий бежал в северные непроходимые леса, его столица со всеми сокровищами осталась без защиты, а крымский тумен идёт впереди войска – то-то будет пожива! Значит, и Кутлабуга выкладывает перед ханом добычу до последней денги, иначе разве хан пустил бы его первым? Надо уметь угождать владыкам. Куремса всегда потешался над теми, кто, добыв первую беличью шкурку в походе, норовил запрятать её в штаны. Своих он порол за такую глупость.
Полусотня ворвалась в село на заре, когда люди ещё не разбрелись по работам. С визгом и завыванием лохматые всадники промчались по улице и в удивлении смолкли, удерживая лошадей: село стояло пустое. Распахнуты ворота подворий, зияет растворённой дверью церковь, посреди улицы задрал оглоблю опрокинутый рыдван, но нигде – ни звука, даже собаки не брешут, и ни один дымок не курится над избой.
–Бежали, шайтаны! – выругался сотник. Он спрыгнул с седла, покачиваясь на кривых ногах, вошёл на подворье большого дома, потянул носом запах остывшей крови – недавно здесь резали скотину, – отбросил ногой с пути старый хомут, рванул незапертую дверь. В сумрачной пустоте избы всплакнула половица, кто-то метнулся от печки, заставив сотника схватиться за оружие. Он выругался, услышав шорох кошки, нырнувшей в подполье. Голые стены, голые столы и лавки, раскрытые пустые сундуки. Сотник выбежал на двор, охваченный яростью. Воины шныряли в клетях и пустом хлеву, протыкали соломенные кучи заершёнными щупами, искали в огороде свежие покопы. Из погребов выволакивали кадки с соленьями, лагунки и кувшины с деревенским питьём. Село и вправду было большое, застроенное добрыми избами. В таких бывает много ценного имущества, здоровых детей, крепких юношей, мастеровитых мужиков, молодых женщин и девок. Куремса чувствовал себя обворованным.
–Искать следы! – рявкнул он в лицо оказавшемуся перед ним десятнику. – Надо переловить избяных тарбаганов, они – близко.
Десятник сказал:
–Старый харабарчи говорит: уже день и ночь, как люди ушли отсюда. Они, наверное, – теперь в Москве.
Куремса видел, что село оставлено не два часа назад – собаки разбрелись и не охраняли свои дворы, – но поблизости не было другого большого селения, а подальше рыщут такие же добытчики. Как явиться на глаза эмиру без подношений?
–Ищите следы! – Сотник затопал ногами. – Землю носами изройте, а следы найдите!
Куремса бросился на травку подворья и закрыл усталые после бессонной ночи глаза. Одни воины продолжали обшаривать постройки, другие, повалив плетень, загоняли коней в огород, третьи опорожняли турсуки с водой и наливали в них русское хмельное питьё. Куремса предупредил, не открывая глаз:
–Кто хлебнёт вина или мёда, утоплю в первом болоте.
Прошёл час. Металлический звон спугнул дрёму Куремсы и он вскочил. Молодой воин выкладывал из мешка кузнечную снасть. Сотник стал перебирать молотки, клещи и обжимы, тиски, напильники, бородки, зубила и подбойники, щёлкал языком. Русы – великие мастера в железном деле, равных им нет в окрестных землях. Родич в далёком степном улусе просил Куремсу добыть при случае русскую кузнечную снасть, и вот она – в руках. Возить её тяжело, но как не уважить богатого родича, который ведёт дела с купцами из Сурожа и Кафы, а в обмен за кузнечный инструмент сулил отару рунных овец и двух верблюжат?
–Сложи обратно в мешок и навьючь на свою лошадь!
В дальнем углу подворья шла запрещённая игра в кости, но Куремса делал вид, что не замечает.
–Наян, – окликнул один из десятников, – не пора ли нам погреться от урусутских изб?
–Подожди холодов, Сондуг. – Куремса ухмыльнулся. – Не забывай: нам ещё возвращаться.
Куремсу не зря учили в Орде грабёжным хитростям. Если войско пойдёт обратно тем же путём, можно добрать то, что ускользнёт из рук теперь. Надо выжигать мелкие деревни, оставляя кое-где большие сёла. В холодное время эти опустевшие сёла станут приманкой для попрятавшихся урусов, особенно для женщин с детьми. Набьются в избы и уж тогда-то Куремса постарается ворваться сюда первым.
Десятник прискакал часа через два.
–Наян! Мы нашли след стада – это большое стадо коров, овец и коз, которых урусы угнали в лес.
–Я велел тебе искать урусов, а не их коров и коз!
–Но следы телег разбегаются по всем тропам. Скотом урусы дорожат, со стадом ушло много людей, есть большие следы и маленькие. Мужики – там, где – их коровы.
–Ты – не так глуп, Орка, как я думал. Возьмём десяток воинов и посмотрим, куда приведут твои коровы.
Куремса приказал старшему десятнику оставить в селе пяток всадников, остальных разослать по дорогам и тропам, чтобы разграбить и выжечь деревни, какие остались.
Хитрость пастухов, прогнавших стадо через пастбище, не обманула старого ордынского волка. Встретив сотника у начала коровьей тропы, уводящей в дубраву по берегу большого озера, он протянул ему свежесломленную хворостину. Сморщенное лицо разведчика не выражало ни удовольствия, ни сомнения, в узких щелочках глаз отражались деревья. В кожаной безрукавке шерстью наружу и лохматой островерхой шапке, в крепких дерюжных шароварах и сыромятных сапогах без шпор, вооружённый лишь луком, ножом и топором, сунутым за пояс, он был неприметен и в лесу, и в поле, мог по виду сойти и за степняка, и за жителя лесной стороны.
–Ступай вперёд!
Разведчик повёл лошадь в поводу, и скоро Куремса, проклиная дубовые сучья, так и норовившие ткнуть в глаз, сошёл с седла, начал стегать деревья плетью. Лесные демоны, наверное, не хотят пускать его в свои владения, но Куремса не боится их козней. Пусть выглянут – он с помощью Великого Аллаха изрубит их в щепки. Услышав щелчки плети, разведчик оборотился и покачал головой. Куремсу взбесил этот укор, однако он промолчал: харабарчи прислан в тумен от хана, с ним опасно ссориться. Непривычно и тяжело кривым ногам наездника ступать по корням и кочкам, перешагивать пни и валежины – хорошо ещё, что коровы набили тропу, – но если ты хочешь на войне чего-нибудь достигнуть, терпи. Тропа то взбегала на угоры, то ныряла в низины, вилась в кустарниках, растекалась ручейками следов в редколесьях, выводила на травянистые поляны и снова ныряла в сумрак зарослей. Через час пути Куремса устал и начал тревожиться: тропа казалась бесконечной, к тому же её не раз пересекали другие, ничем не отличающиеся. Куда ведёт их проклятый табунщик, чего ищут они в царстве зелёных демонов? Разве способен человек прожить здесь больше двух дней? Может, эти тропы набили звери? Сотнику начало казаться, что солнце переместилось в небе и светит теперь с другой стороны. Он со злобой посматривал в лохматую спину разведчика, шипел и плевался, больно ударяясь ногами о корни. Да уж не подменил ли шайтан их человека лесным дивом, чтобы увести отряд в свои болота? Вдруг подменённый проводник сейчас обернётся, и вместо его лица увидит Куремса оскаленную рогатую морду! Пот заливал спину, и сотник шёл вперёд из боязни обнаружить перед воинами своё малодушие. Разведчик остановился и поднял руку. Лес впереди посветлел и Куремса почуял горечь дыма костра. Разведчик набросил на морду лошади тряпку и завязал, знаком велел сделать то же и остальным. Скоро увидели за деревьями озерцо со следами водопоев на камышовых берегах, за озерцом лежала старая вырубка. Среди березнячка и осинничка паслось стадо, вместе с коровами и козами бродили овцы. Людей не виделось. Разведчик приложил палец к губам и, держась в глубине леса, повёл отряд в обход озерца. Где-то взлаяла собака и смолкла – ветер тянул на ордынцев, запах дыма становился сильнее. На опушке поляны за кустами появился жердяной загон, рядом стояли шалаши из хвойных веток. Перед шалашами чадил костёр, возле него сидели двое мужиков в серых зипунах. Из балагана вышла девка с деревянным ведром, направилась к озерцу, коса колыхалась на её спине, доставая почти до колен. В стороне стада взлаяла собака, щёлкнул кнут и долетел крик мальчишки или подростка, ему отозвался другой юный голос. Мужики у костра подняли головы, прислушались и продолжали что-то плести – не то корзины, не то верши. Куремса сорвал тряпку с морды лошади и вскочил в седло, воины последовали его примеру, лишь старый харабарчи остался на месте, следя за приготовлением к нападению.
–Хур-р-рагх! – Рык раскатился над вырубкой, сменившись воем, всадники выметнулись на открытое пространство. Из шалашей выскочили три девки и подросток, они сразу попали в петли арканов. Ошарашенные мужики, едва вскочив, тоже свалились, схваченные волосяными петлями. Лишь от озерца донёсся истошный женский крик, остальные полонянки, не успев и рта раскрыть, поняли, что звать на помощь бесполезно. Пронзённые стрелами собаки издыхали на поляне.
Куремса ожидал найти на пастбище больше людей. Имущества при захваченных тоже, почитай, никакого, и еда – мешок толокна да полмешка сухарей. От озерца приволокли четвёртую девку, от стада – второго отрока. Четыре девки, молодой мужик и два подростка – это уже кое-что. Девок сотник велел связать и посадить в шалаш. Мужики лежали, уткнувшись лицами в траву, связанные по рукам и ногам, рядом посадили подростков.
–Эй, харабарчи! – позвал Куремса. – Скажи этим лесным тарбаганам: я отпущу их на волю, если они укажут мне, где – остальные. А не скажут – выжгу глаза, подрежу коленные жилы и брошу на муравьиные кучи.
Старый разведчик подошёл к мужикам и стал переводить. Куремса нырнул в шалаш, где сидели полонянки, опустился на корточки, взял за подбородок крайнюю молодку, круглолицую, с безумными от страха глазами, потрогал белую шею, схватил за тугую грудь и заурчал:
–Девка.
Стал мять другую, она ударилась в рёв, сотник осклабился:
–Девка.
Стоящий за его спиной десятник цокал языком. Куремса потянулся к третьей, маленькой, с тонкой талией и острой грудью, и увидел её серые огромные глаза, горящие злобой.
–Осторожно, наян, укусит, – смеясь, предостерёг десятник.
–Я люблю укрощать злых сучек, с ними ночная кошма – мягче. – Куремса схватил девицу за плечо, и тогда она плюнула ему в лицо. Куремса вскочил и из его рта вырвалось шипение.
–Я же говорил, наян...
Девки помертвели, только маленькая злючка продолжала жечь сотника взглядом.
–Лесная гадюка, ты ищешь смерти? Я помогу тебе, но прежде ты испытаешь мужскую силу. Я хочу, чтобы ты попала в ад, а туда девственниц не принимают. – Куремса оборотился к десятнику. – Отведи её, Орка, в пустой балаган и забей рот тряпкой. Если хочешь – ты первый начнёшь учить её любви, после того как выколотим из смердов признания.
Воины раздули огонь, свежевали баранов и грели воду в медном котле.
–Наян, один или два мальчишки сбежали, – сообщил нукер.
–Надо поторопиться с допросом, не то упустим других. – Сотник подошёл к костру, спросил разведчика. – Что они ответили?
–Ты слышишь их ответ, наян.
Куремса зашипел, ухватил нестриженые волосы мальчишки и запрокинул ему голову, грозя сломать шею. Подросток заплакал.
–Дяденька, я не знаю, вот ей-Богу не знаю, игде подевались другие все.
–Мальчишка, наверное, не знает, – сказал харабарчи. – Парень может не знать. А старик знает.
По знаку сотника воины опрокинули старого пастуха на спину. Рыжая с сединой бородка клином уставилась в небо, глаза были закрыты. Один из нукеров сел ему на тощий живот, другой – на ноги, стащил лапти и онучи, обнажив синеватые жилистые ступни с грязными, загнутыми ногтями. Десятник выхватил из костра головёшку и ткнул в голую пятку. Запахло горелым мясом, пастух застонал, не разжимая рта. Парень заговорил:
–Дурачьё! Што вы делаетя? Хотитя, штобы он указал вам дорогу, а самого обезножили.
Харабарчи перевёл и сотник подскочил к парню:
–Ты поведёшь нас! Тебе мы сохраним пятки, но выжгем спину, а также заставим тебя сожрать собственные уши, прижарив их сначала на твоих волосах.
–Зачем столько хлопот, мурза? – На веснушчатом лице парня появилась улыбка. – Я и так укажу тебе дорогу, ежели не забоишься болота.
–Он укажет, – произнёс харабарчи. – Молодому пытка – страшней.
–Ежели отпуститя, как сулили.
Старый пастух застонал, повернул голову и плюнул в сторону парня. Сотник засмеялся:
–Старого пса надо повесить на суку. – Он провёл рукой по шее. – Нам безногие рабы ни к чему.
–Ты обещал, мурза, отпустить всех! – заговорил парень. – Девок – тож. Иначе не поведу, хоть на куски рвитя.
Сотник выслушал переводчика, хлопнул парня по плечу:
–Слово Куремсы – верное. Отпущу, когда ты исполнишь своё.
–Подождите, ироды, вот придёт мой Алёшка с боярином Василием, он за всё спросит! – прохрипел пастух. – А тебе, страмец конопатый, будет петля на осине, коли выдашь.
–Не лайся, дед Лука. Чёрное болото – што пузо коровье: дорога туда – узка, а сколь ни влезет – всё сварится. Помирать всё одно придётся – на осине ли, в омуте либо на полатях.
Старика и парня оттащили от костра, отвели к ним и подростков, для верности связав им ноги. Повеселевший сотник стал поторапливать воинов у костра, и скоро поляна наполнилась запахом баранины, закипающей в котле.
–Эй, Орка, тряхни хитреца Сеида, я видел, как он наполнял турсуки весёлым питьём!
Нукеры осклабились – сотник, ради первой удачи, решил развязать один бурдючок, значит, им тоже позволит. Сняли котёл с огня, обсев его кружком, хватали руками горячее полусырое мясо, рвали руками и зубами и проглатывали, запивая сбродившим мёдом, пьянея от хмеля и обильной еды. Осовелые глаза сотника всё чаще обращались к балагану со строптивой полонянкой. Ему нравились большие белотелые женщины, но тех, что сидели в другом балагане, лучше приберечь – вдруг иной добычи не попадётся? Плевок на его лице высох, голова кружилась и злючка становилась всё желаннее.
–Я, пожалуй, начну учить её любви, – сказал он, вставая. – Десятник пойдёт за мной, остальные пусть кинут жребий.
Нукеры загалдели, провожая начальника взглядами и напутствиями. Вышел он не скоро, неся халат на руке, постоял и кивнул десятнику: ступай. Потом сидел у костра, потягивая мёд из бурдюка, пока вернувшийся десятник не спросил его:
–Что теперь делать с ней, наян?
–Почему ты спрашиваешь, Орка? – Сотник с пьяной ухмылкой покосился на понуро сидящих поодаль мужиков. – Я ведь обещал отпустить их всех. Эту, наверное, можно отпустить. Пусть утопится – мне такие попадались. Садись и пей.
Десятник налил себе мёду в деревянную чашку, но не донёс до рта – длинная жёлтая тростина насквозь пронзила его бедро, вошла в другое. Орка взвился от боли и упал лицом в огонь, покатился и завизжал. Куремсу спас стальной панцирь – бронебойная стрела прошла сдвоенную кольчугу на сгибе локтя и остановилась, не дотянувшись гранёным жалом до левого соска.
–К оружию, нукеры! – заревел сотник, вскакивая, но его воины бежали к лошадям, кормившимся посреди поляны. На месте остались двое: Орка и ещё один, только что вышедший из балагана – он стоял на коленях, сжимая руками сулицу, пробившую его насквозь со спины. Среди удирающих тоже были подбитые стрелами: один падал и вскакивал, другой семенил, согнувшись, вырывая из бока окровавленную тростину. Свистя, ревя, улюлюкая, из леса выбегали мужики в лохматых шапках с длинными топорами в руках. Их показалось так много, что ордынский сотник ощутил небывалую прыть, перемахнул костёр и кинулся вслед за нукерами. Кони были близко – только бы ухватиться за луку седла! Вдруг рявкнул медведь, и кони кочевников метнулись от них к озерцу, храпя и брыкаясь на скаку. Сотник запутался в траве, упал и увидел мельком, как кто-то широкий, бородатый, настигнув ближнего нукера, ударил его топором по шлему... Оставшиеся без лошадей степняки начали выхватывать мечи, с визгом кидались навстречу преследователям. И тут лишь Куремса заметил, что врагов меньше, чем его нукеров. Вскочив, он с криком выбросил меч в грудь набегающего человека с поднятым топором, враг шарахнулся в сторону, оступился, забыв про топор в своих руках, Куремса увидел близко испуганное безусое лицо и вонзил остриё меча в горло. Раздался крик:
–Круши орду! Бей грабёжников! Руби нечисть!
Сотник оборотился на голос. В десяти шагах от него воин с сабельным шрамом на лице, одетый в железную броню, рубился мечом с двумя нукерами. Куремса бросился помогать своим и пожалел, что не побежал в лес – один из степняков стоял, шатаясь, ловя отрубленную кисть правой руки, висящую на красной жилке, и поливая землю кровавой струёй, второй пытался поднырнуть под меч русского, чтобы обезножить его коварным ударом, да так и остался на корточках с разваленной надвое головой. Русский обернулся к сотнику, Куремса увидел его налитые кровью глаза, остановился как бы на зыбком мостике – дунь сейчас ветерок, и он упадёт: в глазах русского была его смерть.
–Ну, вражина, ча стал?
Куремса швырнул меч на землю, прыгнул в куст и, пригибаясь и петляя, кинулся к лесу. Кто-то из кустов кинулся ему наперерез, от подножки Куремса ударился о землю животом и грудью, задохнулся и не смог даже сопротивляться, когда ему заламывали и связывали руки. Потом поставили на ноги, накинули на шею аркан и потащили к костру. Куремсу шатало. Русский мёд коварен – он не сразу пьянит.
Девки ревели, хватая за полы мужиков, ещё не пришедших в себя после сечи. Развязанный парень с подростками помогал перебраться к костру старому пастуху. Победители натащили кучу трофейного оружия, сюда же принесли заколотого сотником парня. Хромой мужик со зверским лицом оттаскивал раненого в ноги десятника на край поляны. Рыжебородый воин в кольчуге сокрушался над убитыми:
–Эх ты, Овсюха! Чего остолбенел, когда рубить надо? Догнал вражину – по башке ево, и делу конец! Нет – стал, будто повязанный, сам же на меч налетел.
–Ох, дядька Иван, непростое дело человека срубить, – пожаловался молодой мужик. – Я ноне двоих зашиб, а руки-то вон досе дрожат.
–Это – рази человек? – Окольчуженный витязь зыркнул на пленного злыми глазами. – Однако, лихо, мужики. В шестером чёртову дюжину, почитай, упокоили.
–Пятерых-то мы стрелами да сулицами добыли, остальные и ослабли от страха, – сказал подошедший Роман. – В другой раз этак не выйдет.
–Пожалуй што, – согласился Копыто.
Из крайнего балагана послышался плач девок. Один из мужиков хотел войти туда, но его не впустили.
–Чего у них там? – спросил Копыто.
Подростки и парень отвели глаза, а дед, сидевший у костра с перевязанной ногой, ответил:
–Да што – Марью снасильничали.
–И этот? – Воин кивнул на пленного.
–Этот – первый.
Копыто шагнул к сотнику. Куремса не носил знака, но бывший разведчик угадал в нём начальника.
–Ты – кто? – спросил по-татарски.
Куремса выпятил грудь:
–Я – начальник сотни. Мой покровитель – великий эмир Таврии оглан Кутлабуга.
–Вон даже как! Где – твоя сотня?
Куремса уже не верил, что его убьют. Сотниками дорожат и враги, особенно когда они – в чести у эмиров.
–Моя сотня делает, что ей велено.
–Понятно: жгёт, режет и насильничает.
–Ванюша, – окликнул Роман. Из балагана вышли девки, среди них стояла Марья, бледная, с искусанными в кровь губами.
–Вот он, твой обидчик, Марья! – сказал воин. – Приказывай: што делать с ним?
Девушка глянула на сотника, закрыла лицо руками и опустилась на землю.
–О-ох, мама, как мне теперь жить?
–Никита! – позвал воин парня-пастуха. – Ты всё видел, Никита. Нынче ты один из нас не пролил вражьей крови. Должен пролить – не дай Бог, ослабнет рука в бою, как у Овсея. Возьми топор.
Парень оглянулся, веснушки выступили на его побледневшем лице. Один из мужиков сунул ему в руки своё оружие. Куремса понял. Его смуглое лицо покрылось каплями пота, он залепетал:
–Яман...
Копыто потянул волосяную верёвку, и сотник, задыхаясь в петле, поволокся за ним. Следом шёл Никита, рассматривая топор в своих руках. И тогда мужик, что недавно жаловался на дрожь в руках, взял трофейный меч, направился к раненому десятнику, который затих и запал в траве на краю поляны. Девки отвернулись, окружая сидящую Марью.
Воротясь, Копыто послал половину людей за ордынскими лошадьми, которые возвращались на поляну из леса, другую – за своими. Девки бросились к ребятишкам, маленького вынули из притороченной к седлу холщовой люльки, стали поить козьим молоком и греть воду. Мужики собрались снова и рассматривали трофейное оружие – кривые мечи, саадаки, копья с крючьями, небольшие топоры, булавы, шестопры и джериды, разную походную оснастку степняков. Из сумок сотника и десятника вытряхнули их добычу – женские серебряные мониста и серьги, бусы дорогого разноцветного стекла, золотые бляшки со сбруи, горсть жемчуга, шёлковую сорочку и два тёплых повойника из козьего пуха, шитую серебром плащаницу и детские сапожки из голубого сафьяна.
–Приберегите, – сказал Копыто. – Может, еще найдутся хозяева. А нет – отдадим в монастырь, в пользу сирот.
–Топором-то, однако, способнее, нежель мечом, – заметил мужик, зарубивший десятника. – Я уж спытал.
–На земле способней, – сказал Копыто.– Но мы не в большом полку стоим. Ты, Касьян, выбери меч по руке, да и другие – тож. С Ордой воюем, может, в сёдлах доведётся ещё рубиться с погаными. На досуге стану вас поучивать.
Никита, бледный, весь опущенный, сидел поодаль, не принимая участия в разборе трофеев.
–Ровно с похмелья парень, – заметил Роман, но никто не улыбнулся. В воздухе уже заныли зелёные мухи, граяли вороны в кронах деревьев, обступающих вырубку.
–Чего дальше будем делать, начальник? – спросил Касьян.
–Бить Орду, покуда она – рассыпана. Искать надо грабёжников и – сечь без пощады.
–Стадо, однако, надо перегонять.
–Зачем? Орда не ищет сгинувших, ей некогда ждать.
–Один-то ушёл, – сказал пастух. – Старый, вроде меня, этакой неприметный. Толмачил он. Когда скрылся, я и не видал.
–Што ж ты молчал, Лука? – укорил Копыто. – Теперь уж не поймать. – Спохватился вдруг. – Тут бабы к вам с нашего стана не являлись?
–Нет, Ванюша.
–Вот беда! Ждать надобно Меланью, а ждать нельзя, ежели упустили вражину. Думайте, куда скот отогнать.
Притихли мужики. Лучшего места, чем это, близко не было.
–Зачем, православные, искать иного места? – подал голос Лука. – Вернутся ордынцы аль нет – то ещё неведомо, а погоним скотину – как раз налетим на нечистых. Оставьте вы мне коняку посмирнее, глядишь, и на одной ноге со стадом управлюсь. Хочу я, православные, за мир пострадать, ты же, Никита, как знаешь. Случай чего, скажите бабке моей да сынку Алексею – так, мол, и так: за мир пострадал Лука.
Никита встал:
–Не оставлю я тебя одного, отец. А нагрянет татарин снова, велит показать дорогу к нашим – не откажусь. Леса – темны, дороги в них – узеньки, по болотам и того уже, а в Чёрной трясине вся Орда уместится. Дождёмся Меланью да и отошлём мальцов и девок.
Долго хмурился Копыто, но лучшего не придумал.
Трофейных лошадей взяли заводными, для прокорма положили во вьюки живых баранов, и отряд направился в сторону Звонцов по той тропе, что привела врагов на вырубку. Копыто думал, как бы ему увеличить свой отряд. Теперь это непросто – с появлением Орды люди становятся похожими на волков, боятся друг друга. Когда уходили в лес, его догнал осиротелый Васька:
–Дяденька, возьми! Боярин сулил взять меня в дружину, я хочу бить Орду.
Копыто поднял парнишку на руки и заговорил:
–Слушай, Василей. Ты должен сослужить боярину службу, прежде чем он возьмёт тебя в войско. Ведь твой малый братка знаешь кто? Он – боярский сын, беречь ево для дружины надо. Бабы-то, они – какие? Понянчатся с чужим чуток, да и кинут, а за ним догляд нужон. Будь стражем при нём до боярина. Понял, Василей, какое дело важнецкое?
–Понял, дяденька. – Парнишка смотрел на воина.
–Ступай, Василей, сполняй.
Вражеского разведчика настигли версты через две. Он сидел на упавшей лесине, его лошадь общипывала листья с орешника, и шорох веток предупредил Копыто. Сквозь зелёную сеть острый взор Ивана различал отрешённое лицо врага. О чём он думал? Может, решал: возвращаться ли к своим, где придётся держать ответ за пропавших воинов, или выбрать иной путь? А может, посреди враждебного леса грезились ему родные кочевья в степи, горечь кизячного дымка, лица старухи и внуков? Стрела уже легла в изложье, когда степняк насторожился, повернул голову и тем облегчил прицел.
Запах дыма навёл Копыто на станицу беглых крестьян. Было их больше трёх десятков, семеро – молодые мужики и парни, годные для ратного дела. Они ушли из-под носа грабителей, бросив на дороге обоз со всем добром, второй день голодали и зябли у костров, пробираясь на Можайск. Копыто оставил в отряде мужчин, остальных отослал на вырубку, к пастухам. Теперь в его ватаге стало двенадцать бойцов. Он разведал Звонцы. Пустое село с растворёнными воротами подворий манило к себе и казалось страшным. В деревянном кресте церквушки торчала длинная оперённая стрела.
Под вечер устроили засаду между Звонцами и серпуховским трактом. Уже стекалась военная добыча к основному пути войска Орды от Серпухова на Москву, и ждать пришлось недолго. Сначала прошла конная полусотня, охраняя подводы с зерном в мешках и коробах, медовыми колодами, сундуками и узлами, из которых выпирали круги воска и торчали шкуры зверей. Через час появилась новая колонна. Спереди, вольно держась в седлах, ехало четверо всадников, за ними тянулись телеги с поклажей, над бортами торчали головы детей. Привязанные к телегам верёвками, брели босые, простоволосые люди: молодые мужчины и женщины. Позади торчали пики конного десятка, доносилась степняцкая песня. Копыто застрекотал белкой – сигнал своим приготовиться к нападению. Стали различаться слова песни, которую выводил молодой голос:
Когда время выдернет зубы у волка,
Старый зверь издыхает в овраге.
У седого Худай-богатура
Время вырвало тридцать зубов и один,
Но голод не стиснет арканом шею Худая -
У старого волка степей уж большие волчата,
Они – сосцы его жизни,
И Сондуг-удалец – сладчайший сосец.
Скоро великий эмир Кутлабуга
Привяжет коней к Золотому колу в стране урусутов,
И тогда на славной охоте в богатых улусах
Сондуг-удалец тёплую шубу добудет,
Красную шубу соболью.
Он добудет красную шапку бобрового меха,
Сбив её меткой стрелой с урусутского князя.
А потом скакуна золотого эмир Кутлабуга
Снова привяжет у юрты отцовской,
И воины станут хвалиться добычей,
Жён своих милых и старых отцов одаряя.
Крикнет старый Худай сладчайшему сыну:
"Ойё, любимый волчонок!
Отдай мне красную шубу соболью,
Красную шапку отдай ты мне поскорее -
Ведь осень уже застала Худая,
Осенние реки со льдом в жилы ему пролила.
Ойё, зубастый волчонок,
Согрей-ка ты старого волка
Шубой почётной с княжеского плеча".
Копыто каркнул вороном: передних всадников он пропускает, их должна взять на себя пятёрка, затаившаяся в кустах по другую сторону дороги. Он ударит замыкающих. Копыто стал отходить в глубину леса, где стояли верхами его ватажники. Песня близилась:
"Ойё, Худай полоумный! -
Скажет весёлый волчонок. -
Тебе ли, Худаю, трясти соболями,
Если овчина не может тело твоё отогреть?
Одна лишь куница согреет Худая,
Тёплая и молодая, с кожей атласно-белой.
В сапфирах глаз её цветут леса урусутов
Золотом и смарагдом.
Пересчитай её зубы – их будет тридцать и два -
Жевать упругое мясо,
Перекусывать белые кости -
Кормить беззубого волка Худая
Сладким мозгом и растёртой кониной.
Когда же она очаг твой раздует
И ложе твоё застелит кошмою,
Ты пососи её сладкие губы -
Они углей горячее.
А потом ты её обхвати, как барс газель молодую,
И в жилах твоих заструится весёлое пламя,
И белый войлок на ложе
Зацветёт лазоревым маком,
Словно настало лето в юрте Худая
В середине белой зимы.
Оставь соболей ты Сондугу,
Они ведь тела не греют,
Но ослепляют юных газелей -
Тех, что пасутся в наших кочевьях,
Среди войлочных юрт.
Пусть им почаще снится ночами,
Что спят, согреваясь, они под красною шубой.
А Сондуг завернёт в свою шубу одну сладкоглазую
По имени Зулея..."
Певец продолжал повесть о том, какими дарами, добытыми в урусутской земле, осыплет он свою возлюбленную, Копыто, слушая, усмехался: "Погоди, соловей, поспишь ты у меня в деревянной шубе, лучше того – в вороньем зобу". Стал слышен скрип телег и топот коней замыкающей стражи. Всадников оказалось шестеро, они держались в сёдлах так же вольно, как и передние, – вокруг хозяйничала Орда, а полоняники – не опасны: они – связаны, на самых крепких надеты деревянные рогатки, да и их воля – раздавлена побоями и унижением в момент захвата. Ордынцы умели ломать строптивых, наступая поверженным на лица, бросая возмутившихся на дорогах с переломанными спинами, насилуя на глазах мужей и отцов их жён и дочерей, превращая грудных детей, стариков и старух в мишени для стрел.
