Текст книги "Поле Куликово (СИ)"
Автор книги: Сергей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 71 страниц)
–У тебя славные джигиты, сотник...
–Дозволь мне, повелитель?
Мамай оборотился к болдырю.
–Желание воина отличиться похвально. Но кто сам вызывается что-то сделать, должен сделать это лучше других.
Слова повисли в тишине. В Орде поощрялась инициатива, но та, которая – угодна начальникам. Если люди высовываются, когда их не просят, они тем уже – подозрительны, что ценят себя высоко. А ценить их может только начальник. Мамай сунул платок нукеру.
Воин положил ладонь на рукоять меча, улыбка разлилась по его лицу, во всей позе явилась расслабленность. И меч он вырвал, когда платок уже полетел в воздух, и его удар выглядел плавным, а на землю упало два платка. Лишь опытные рубаки заметили, как сверкающее полукружье стали разрядилось молнией.
–Покажи мне твой меч!
Воин подбросил клинок, поймал за конец двумя пальцами, с поклоном протянул Мамаю рукояткой. Мамай осмотрел сталь, отливающую синевой, – обычный ордынский меч с костяной ручкой, оправленной в красную медь.
–Что ты ещё умеешь?
–Рубить твоих врагов, повелитель.
–А ещё что?
–Всё, что прикажет мой повелитель!
–Какие языки ты знаешь?
–Я знаю великий язык, на котором ты заставишь говорить все народы.
–А другие? – молнии в глазах Мамая сменились искрами.
–Моя мать, четвёртая жена мурзы Галея, была дочерью русского князя. Она научила меня языку русов, поляков и греков. Я изучил также персидский и арабский.
"Наян Галей, – вспомнил Мамай. – Тысячник... Ну да, разве десятнику достанется в жёны русская княжна!"
–Почему отец не возьмёт тебя в свою тысячу?
–То – воля отца.
Ответ понравился Мамаю. Конечно, мурза Галей стыдится сына-болдыря. Спать с русской не стыдится, небось, держит её за любимую жену, а сына удалил. Жена – в юрте, сын – на виду. Мамаю плевать на всяких галеев, на обветшалый предрассудок, хоть этот предрассудок и породил Чингиз. Однако Чингиз жил три поколения назад, да и был он тогда уже стариком.
–Я не вижу на твоём плече даже знака начальника десятка. Но ты получишь его. Кто учил тебя искусству рубки?
–Лучшие воины нашего тумена. Я также учился по книге, которую привезли из западных стран. Западные рыцари уделяют теперь этому много внимания, там есть особые школы...
–Я беру тебя в мою тысячу сменной гвардии. Когда свободен, будешь учить нукеров тому, что умеешь, – они не все так искусны.
Воин опустился на колени, Мамай тронул его плечо клинком.
–Встань! Займи место в моей страже, – и повернулся к тысячнику. – Тебе – тревога!
Сигнал пролетел по рядам сотен, и едва Мамай выехал перед фронтом тысячи, её начальник уже скакал к нему на чёрном коне, в шерсти которого играло солнце. Туча в душе Мамая рассеивалась. Он не любил темника Есутая, искал случая передать командование туменом человеку, выдвинутому им, но Мамай был воином и даже против желания видел, какой сильный отряд подготовили к походу Есутай и этот угрюмый, длиннорукий богатырь – начальник тысячи. Другие отряды, конечно, – похуже, но ведь это – и не лучший тумен в его войске. Сколько ещё десятилетий понадобится московским князьям, чтобы подготовить такое войско?!
Шпионы несли Мамаю вести о войске русских князей, прежде всего московском. Полк Дмитрия постоянно растёт, хорошо вооружён, московиты кое-что переняли от степняков и от западных рыцарей, но сохраняют своё лицо и свою тактику боя. Опорой их боевого порядка остаётся пешая рать – часто спешенная конница, – и, не разбив её, нельзя опрокинуть русское войско в полевом сражении. А разбить лёгкой конницей многочисленную пехоту русов почти невозможно – Москва может выставить не тысячи воинов, как бывало прежде, а десятки тысяч. Это – стена! Тут нужна либо тяжёлая конница, либо та же пехота. Мамай не случайно купил генуэзских наёмников. Конечно, это – не русы, но сильнее пехоты в западных странах нет, там берут в неё разную челядь, слуг и крепостных, для необходимых войсковых работ и обслуживания конных рыцарей. Там, как и в Орде, пехоту ни во что не ставят, однако с ней теперь приходится считаться: русские пешие рати не единожды громили рыцарскую конницу и начали бить ордынскую. Вожа... Каким образом там, вместе с конными воинами, оказались русские пешцы, для Мамая и теперь – тайна. Он уж подумывал: не держит ли Дмитрий своих ратников вблизи московских границ? – но соглядатаи этого не подтверждали. Бегич собирался быстро, шёл стремительно и скрытно, а Дмитрий встретил его на Рязанской земле... Значит, пешую русскую рать надо ждать всегда, и то, что две первые тысячи "Крыла ворона", считавшегося лёгким туменом, можно отнести к разряду тяжёлой конницы, способной прорывать пеший строй, порадовало Мамая. Наёмники – хорошо, рязанская рать – ещё лучше, немало пешцев приведёт Ягайло, но плох – полководец, если он, учитывая свои силы до самого малого отряда союзников и вассалов, не сможет в случае особой нужды обойтись без союзников и вассалов.
Мамай, разумеется, не склонен обходиться в войне с Москвой лишь своими туменами. Иное дело, что эти тумены должны быть грозны. Если Дмитрий соберёт большое войско и выведет его в поле, союзников, вассалов и наёмников Мамай бросит на русские копья. Пусть они скуют рать Москвы; ордынская конница в это время обрушится на страну, разграбит и выжжет её, разрушит города. Если даже союзники Мамая будут разбиты, Дмитрий останется с утомлённым, деморализованным войском посреди опустошённой страны и поднимет руки. Так полководцы Орды в прошлом не раз одолевали врагов, даже более сильных...
Трубы пропели "Внимание и повиновение!", Мамай привстал на стременах, отсалютовал войску жезлом.
–Слушайте, мои храбрые богатуры! Ваша тысяча отогрела моё сердце, тоскующее о новой военной славе Золотой Орды. Я знаю: в бою вы будете так же хороши, как на смотре. Одному из вас я присвоил звание "храбрый", другого взял в мою тысячу сменной гвардии. Вашему начальнику тысячи я присваиваю звание Темир-бек (Железный князь)...
Тысячник соскочил с коня и простёрся на земле: Мамай получил ещё одного сильного наяна, преданного ему душой и телом.
–...Я не мог испытать достоинства каждого воина, но вас знают ваши начальники. Повелеваю Темир-беку присвоить десяти лучшим звание "богатур", двадцати – звание "храбрый". Я также повелеваю выдать каждому сотнику серебром цену двадцати лошадей, каждому десятнику – цену пяти лошадей, простым воинам я увеличиваю жалованье на две цены лошади, и эту прибавку велю выдать тут же!..
Даже поднятая рука Мамая не скоро заглушила крики, прославляющие повелителя. Слушая эти крики с горящими глазами, Мамай наполнялся предощущением побед. Теперь отборная тысяча в тумене куплена им с потрохами, она станет на него молиться, особенно же потому, что ей станут завидовать и ненавидеть её. Однако и в воинском деле по ней станут равняться.
–Я знаю: эти награды вы вернёте мне военной добычей, которой достанет на весь ордынский народ. Готовьтесь к битвам!
Четвёртая и соседние с ней тысячи не походили на первые две. Кони здесь были разномастные – карие, бурые, тёмно-гнедые, тёмно-рыжие. В большинстве взятые из полудиких табунов перед походом, ещё плохо объезженные, они толклись, визжали, грызлись, и над местом смотра стоял шум. Эти лошади выглядели неказисто, но они и были монгольскими лошадьми, которые сделали непобедимым войско Чингисхана. Они сутками идут под седлом той же спорой рысью, какой начинали свой бег; ни летом, ни зимой для них не требуется фуража – они находят корм в иссохшей степи, в снежных просторах, в лесу. Если воины и подкармливали их зерном, то лишь перед большими сражениями и при избытке фуража. Живучесть лошадей давала живучесть всадникам. Вдали от своих тылов, лишённые воды и пищи, они прокалывали жилы коней, и пили их кровь. Таким образом, ордынские всадники могли питаться до десяти суток, сохраняя силы. Поэтому они проходили повсюду. Правда, на малорослых степных лошадях опасно идти на прямое столкновение с тяжёлой конницей врага. За то на них можно стаей кружить вблизи броненосной армады, осыпая её стрелами, налетая и отскакивая, заманивая в засаду отряды, не давая врагу ни минуты отдыха, изматывая его до предела, когда он дуреет, и остаётся лишь опрокинуть его ударом свежих сил. Конь и лук – вот сила ордынского воина, а меч и копьё – лишь помощники ей. И его тактика – по преимуществу тактика волка, который может дни и ночи по пятам преследовать тура или лося, не давая ему ни есть, ни пить, доводя жертву до бессилия, чтобы в удобный момент вонзить клыки в горло...
На доспехах всадников здесь – всюду кожа, какая идёт на подмётки. И люди здесь помельче, посуше, повертлявей – полуголодное племя табунщиков, пастухов, мелких ремесленников, наёмных работников, посланных мурзами в войско, выставленных по обязательному набору – один воин с лошадьми и полным снаряжением от шести кибиток. Впрочем, Орда Мамая почти вся поднялась на войну. В мирное время несли военную службу лишь первые две тысячи тумена, воины получали в них за то особое жалованье. Другие работали и кочевали в улусе Есутая. У большинства кочевников имелись рабы, но и они не были свободными, ими владели мурзы и наяны – теперешние десятники, сотники, тысячники. Наяны же были вассалами Есутая, а над Есутаем стоял великий хан. Мамай мог лишить Есутая воинского сана, но лишить власти над улусом, отнять землю, людей и скот было не в его силах. Мурзы оберегали свои права, улусники восстали бы против повелителя, который нарушил освящённое веками право собственности. Будь над Есутаем "принц крови", Мамай мог убрать неугодного военачальника своими руками или руками господина – ведь царевич располагает личностью своего наяна,– но в том-то и дело, что хан Хидырь подарил своему любимцу улус, оставшийся без господина. Есутай был и темником, и улусником-правителем. С такими темниками-улусниками враждовать тяжело.
Мамай объезжал четвёртую тысячу, и его глаза всё больше сужались, в лице появилось тигриное, он походил теперь на крадущегося зверя, который видит стадо, но ещё не выбрал жертвы. Мамай натянул повод, ткнул рукой в широколицего воина с вывернутыми ноздрями.
–Ты! Покажи мне твой лук.
Воин сорвал налуч, согнувшись, протянул оружие.
–Та-ак... – прошипел Мамай, разглядывая потрескавшийся слой лака на излучине. – Всем показать луки!
Помощники Мамая обнаружили в сотне около двух десятков луков с повреждённой защитой, приволокли виновных.
–Твоя сотня, – Мамай повернулся к начальнику, – проиграет бой вражеским стрелкам, потому что луки сегодня намокли, а завтра их иссушит солнце. Вслед за твоей сотней бой проиграют тысяча и весь тумен. Из-за двух десятков паршивых свиней войско будет разбито.
Сотник затрясся.
–Повелитель, смилуйся!.. Мы только вчера покрывали луки лаком, который доставили люди, снабжающие войско. Мы покрывали по всем правилам, клянусь Аллахом!
–Ты больше – не сотник. Я пришлю сотником моего воина. А людей, снабжающих войско, велю допросить вашему тысячнику, – он кинул взгляд на бледного сивоусого наяна. Это был старый и преданный воин, Мамай когда-то велел выдвинуть его. – Слышишь, тысячник? Залей им глотки кипящим варом, если лак – подменён или разбавлен. Всем же, у кого оружие – не в порядке, назначаю по двадцать плетей. Тем, у кого недостаёт предмета в снаряжении, – по десять плетей, хотя бы это была иголка.
Хлестнув лошадь, Мамай поскакал к соседней тысяче, не слушая оправданий, не видя, как потащили на расправу воинов, которые виноваты лишь в том, что их обокрали. Позволили себя обокрасть – виноваты! Бешенство овладевало Мамаем. В войске Орды укореняются безалаберщина, взятки и воровство. Он вспомнил последние доносы: будто бы наяны, которым поручено снабжение войск, а также и торговцы, имеющие ярлыки на поставку снаряжения, продовольствия, фуража и товаров, берут с командиров деньгами, баранами и лошадьми, – не говоря уже о трофеях! – за очерёдность поставок. Не дашь – получишь последним, и то, что останется. Они же задерживают, прячут нужные людям товары, создают нехватку сбруи, сёдел, сапог и другого снаряжения – чтобы драть за них втридорога, пользуясь тем, что Орда – в походе. А ссылаются на трудности пути, на пошлины и мыта. Ярлыки и должности используются в корыстных целях, плодятся перекупщики, одни, стоящие у государственных кормушек, наживаются, другие нищают. Откуда – всё это? Во времена Повелителя сильных ордынцу грозила смерть даже в том случае, если он ленился поднять предмет, потерянный другими и вернуть хозяину или передать начальнику. А тут лошадей стали красть в соседних туменах... Надо наводить порядок самым жестоким образом, иначе – конец. Беззакония и воровство – страшнее любой вражеской армии. Сколько могучих государств они погубили!
Видно, злая воля направляла теперь путь разъярённого владыки: в одном из десятков пятой тысячи, едва подъехав, он обнаружил отсутствие палатки. Полоснул сотника лезвиями глаз:
–Тоже украли?
–Палатку нечаянно сожгли, когда подул сильный ветер.
–Почему ваши люди спят в палатках, когда рядом юрты?
–Они несли сторожевую службу и только вчера возвратились.
–Находясь в охранении, они жгли костры?!
–Это было днём, на переходе. Варили конину...
–Кто следил за огнём?
Сотник указал на длинного сутулого воина с вытянутым лицом. Тот склонился, коснувшись земли руками.
–Двадцать плетей, и вычесть с него цену палатки.
Воин распластался на мокрой от конской мочи земле.
–Смилуйся, повелитель! Вели дать мне сотню плетей, но заплатить я не могу. Я верну тебе три цены палатки с первой военной добычи!
Беднягу потащили, он вопил, но его причитания вызывали ухмылки. Он кричал, что у него остались только одна дойная кобылица и десяток баранов, потому что другую дойную кобылицу он обязан отдавать наяну на три летних месяца. И ещё трёх баранов надо отдать тому же наяну не позднее оставшейся недели. А в кибитке у него едут мать, жена и четверо ребятишек, которые никогда не бывают сытыми, бродят у чужих юрт, ожидая, пока кто-нибудь выбросит кость, и дерутся из-за неё с собаками. Теперь же исправник отберёт последнюю кобылицу и всех баранов, мать и дети умрут от голода... Не уже ли нельзя подождать до первой военной добычи, которую он вырвет у врага даже из глотки?!
Он кричал, а ему отсчитывали удары. У всех – долги перед наянами, у многих голодные дети и жёны – ведь сборы на войну для бедняка страшнее, чем пожар и падёж, – но не все проворонили военное имущество Орды.
Проверяющие докладывали, что у некоторых воинов ржавые мечи, кони с изъянами, не хватает наконечников для стрел и, наконец, в той сотне, где сгорела палатка, потеряно два щита.
–Виновных наказать по правилам, – распорядился Мамай. – К завтрашнему рассвету каждый должен иметь всё, что ему положено иметь. Мои люди проверят. Не исполнивший приказа лишится головы. Сотника призовите ко мне.
Перебирая поводья, Мамай долго рассматривал бледного наяна. Снёс бы ему голову – законы Орды давали правителю это право, – но перед ним был богатый мурза, дальний отпрыск Чингизова рода – сколько их развелось от тех сотен жён и наложниц, которых имел Повелитель сильных! Мамай вдвойне ненавидел бездельника, потому что трогать его в открытую опасно.
–Что ты делал этой ночью? Я вижу твои красные глаза и опухшее лицо.
–Этой ночью, повелитель, я готовил воинов к смотру и не сомкнул глаз, мы ведь только вечером воротились из охранения.
–В охранении войско должно быть в таком же порядке, как на войне. Я не верю, что палатка сгорела, а щиты потеряны. Ты продаёшь имущество Орды арменам и жидам, которые скупают и продают в моём войске ценные предметы, торгуют вином, привезённым из-за Терека и от Сурожа. Этой ночью ты не готовил воинов к смотру. Ты пропивал вырученные деньги и валялся с буртасскими шлюхами. Я знаю твою породу!
Сотник, прежде сохранявший внешнее спокойствие, затрясся, ноги его подкосились.
–Дозволь говорить, великий? Это было – ты видишь всё, но клянусь Аллахом, я покупал вино на серебро, взятое за собственных лошадей, я никогда не продавал твоего имущества.
Вот оно: носитель Чингизовой крови, пусть из самых распоследних, валяется в конском навозе перед Мамаем, вымаливая пощаду. Так прежде не бывало.
–Встань! И запомни: когда начинается большой поход, у тебя нет собственных лошадей. Ты можешь обменивать баранов, быков, даже верблюдов, но кони нужны войску. К завтрашнему полудню верни проданных коней в свой тумен, и я оставлю тебя начальником сотни. Но если ты так же плохо станешь воевать, клянусь Всесильным Богом, ты лишишься всего. Начальник, власть которого слабее кнута и палки, – недостоин звания.
Шестая тысяча по докладам проверяющих выглядела наравне с четвёртой и пятой, третья – лучше. Хоть Мамай и не ожидал иного и тумен выглядел внушительной силой, его гнев не проходил. Он спешился, сел на услужливо подставленный золочёный стульчик перед первой линией воинов, осматривался, принюхивался к смрадным запахам, вслушивался в визг коней, уставших от топтания на месте, в крики начальников.
–Позовите Есутая...
Руки правителя, лежащие на коленях, сжались в кулаки. Солнце тускло глядело сквозь испарения, уходя на закат, и в его бледных лучах лицо Мамая с прикрытыми глазами казалось неживым. Те, кто видел сейчас это лицо, думали, что властелин Орды носит в себе какую-то злую болезнь. Темник долго стоял, ожидая.
–Скажи, Есутай: можно ли идти в поход с воинами, у которых ржавые мечи, негодные луки, у которых даже нет щитов, а кони с набитыми холками и треснутыми копытами?
–Повелитель, в тумене таких воинов мало. Завтра их не будет, – сказал темник. – Тумен не может состоять из одних отборных сотен, ты это знаешь.
Гримаса усмешки оживила лицо Мамая, глаза сверкнули из-под рыжих ресниц.
–Мало сегодня. А сколько их станет после первого большого перехода?.. Ты не устал, Есутай? Тумен – велик, а ты – стар.
Ничто не изменилось в лице военачальника, только дрогнула шёлковая плеть в руке да ниже склонилась голова. По свите прошёл говор, и от передних всадников, уловивших речь Мамая, тоже пошла волна говора.
–Я всю жизнь провёл в седле, – сказал Есутай, – мой меч верно служил всем ханам Золотой Орды. – Мамаю почудился нажим в словах "всем ханам", его глаза широко открылись, руки уползли в рукава халата. – Я не искал себе почестей и славы, Орда ценила мой меч. С тобой вместе я привёл к покорности вышедшие из повиновения улусы, которые взбунтовал хан Мурат, и теперь по обе стороны Итиля простирается власть нашего государства, твоя власть. С Бегичем я ходил к Понтийскому морю, мой конь топтал долины и снега Кавказа, ныне десятки племён, что живут за Кубанью и Тереком, платят дань Орде и присылают тебе всадников для войны. С Араб-шахом я усмирял русов, мы пригнали в Орду тысячи невольников и много кибиток добра. Не из тех ли трофеев золотой пояс, что украшает твой живот? А сколько походов совершил я в восточные степи и за Каменный Пояс, отгоняя диких кочевников!..
–Я помню твои старые заслуги, – прервал Мамай речь темника. – Но всякий большой военачальник должен вовремя уступить место молодому, чтобы его слава не обросла плесенью насмешек. Даже Повелитель сильных последние годы провёл в золотой юрте, посылая во все стороны сыновей и полководцев. Ведь когда трясущийся от старости хан или мурза выступает перед сильным народом, изображая вождя, он только думает, что величествен и красив. Он смешон и глуп – это замечают даже бродячие собаки. Повесь он хоть на нос золотые побрякушки – трухи не скрыть...
Есутая словно плетью хлестнули, но Мамай, возвышая голос, говорил и говорил:
–Самое опасное – в другом: такой повелитель не управляет народом и войском, ибо его глаза плохо видят, руки плохо держат поводья, тело ищет покоя, а душа – лести. Рано или поздно он попадает в окружение клики льстецов, пройдох и корыстолюбцев, они забирают в свои руки ту власть, которая дана правителю, но которой он уже не может владеть. А власть клики – самая страшная. Устраивая свои делишки, заботясь лишь о собственном благополучии, эти люди плодят новых негодяев, развращают народ и губят государство. В твоём тумене я обнаружил со стороны начальников неуважение к моим приказам и заветам Повелителя сильных. В твоём тумене поставщики обманывают воинов. В твоём тумене продают коней перед походом, торгуют вином пришлые люди, а начальники пьянствуют. Не уже ли всё это дозволяет темник Есутай, тот Есутай, с которым я усмирял врагов Орды? Ты уже не можешь крепко держать поводья власти, туменом должен командовать сильный начальник!
Последние слова Мамай почти кричал и словно бросал камни в людское море, а волны ропота разбегались, достигали других тысяч, возвращались и сталкивались, рождая пену. Наконец гул стал угрожающим, и Мамай насторожился:
–Что – это?
Есутай усмехнулся:
–Войско слышит твои слова, повелитель. Войско не хочет над собой другого начальника.
Мамай вскочил. Телохранители придвинулись, и десяток конных нукеров тоже подступило вплотную. "Есутай! – ловил Мамай в гуле тысяч. – Слава Есутаю, слава храброму покорителю ста народов!.. Есута-ай!.." Рука потянулась к поясу... Ропот не утихал, стена войска, всегда послушного ему, надвигалась, превращаясь в силу, и слово "Есутай" гудело в тысячах глоток. Пот выступил на лбу, Мамай оглянулся. "Купленная" им отборная тысяча скалой чернела на фланге тумена, там же стояла охранная сотня. Не успеют. Да и устоят ли против пяти тысяч обозлённых всадников?.. Что это – повелитель Орды испугался нескольких тысяч шакалов, одетых в бычьи шкуры?!
Порыв ветра остудил лицо, стена словно отпрянула, затихая. Пока Мамай молчал, и слова-камни не летели в людское море, оно замирало. Мамай оттолкнул телохранителей, увидел лица мурз: одни – испуганные, другие – злорадные, и последние он запомнил. Прохрипел:
–Коня! Призовите ко мне начальника первой тысячи!
Вскочил на белого аргамака, вырвал знак военной власти, трубы пропели "Внимание и повиновение!", последние волны ропота, откатываясь, замерли, даже лошади прекратили возню и визг.
Нет, не Есутай нужен этой своре. Отведав плетей, она испугалась нового господина, у которого слово и плеть действуют заодно. Пусть оставят себе Есутая для утешения, его всё равно не прогонишь, но плеть они получат.
Гарцуя на коне, он слышал, как разливается вокруг тишина, но вот словно обвал родился где-то, нарастая: к середине войска шла охранная сотня на гнедых конях, а за ней отборная тысяча на вороных, закованная в броню, качала лес копий. Она на ходу перестроила фронт, остановилась позади сменной гвардии лицом к войску. До чего ж хотелось Мамаю обрушить гнев на ближнюю из строптивых тысяч – перепороть, разогнать, раздать по малому отряду в другие тумены! – но это не так просто, и он сначала был лисицей, а уж потом волком. Войско должно принадлежать Мамаю – до последнего всадника.
–Мои храбрые богатуры! – произнёс звенящим голосом, и бирючи передали его слова от тысячи к тысяче. – Вы знаете, зачем я провожу строгие смотры, заботясь о силе и славе войска, исполняя заветы того, кто покорил нашему племени семьсот двадцать народов. Сила Орды – порядок. Повелитель сильных говорил, что даже командующий стотысячной армией заслуживает смерти, если он не выполнит приказ своего правителя.
Мамай крутнулся в седле, опалил взглядом темника и продолжил:
–Но кто – исполнителен и предан своему повелителю, тот – страшен врагу и дорог нам. Сегодня я уже отметил наградами воинов первой тысячи, я знаю: славные джигиты есть и в других. Тумен готов к битвам, и потому я выделяю из своей казны тысячу цен лошади серебром для выдачи воинам соразмерно их отличиям в службе, а мои люди проследят, чтобы серебро было распределено по справедливости".
Ревели шесть тысяч глоток, прославляя повелителя, его щедрость и справедливость. Губы Мамая кривились. Как мало нужно, чтобы купить человеческое стадо! Тысяча цен лошади – для каждого из них это сказочное богатство, а подели на весь тумен – горстка серебра, и то, гляди, как бы не осело наполовину в кошельках начальников.
– ...У меня много туменов, и я не могу дать вам сегодня больше. Зато скоро я отдам вам города врагов – там всё будет ваше. А пока велю темнику Есутаю выделить от себя также цену пятисот лошадей для награждения тех, кто – достоин.
Пока войско восторженно ревело, Мамай косился на Есутая. Темник – глух к богатству, но цену пятисот лошадей наскребёт, в крайнем случае, потрясёт своих наянов – пусть они обозлятся на господина.
–Моя награда серебром не должна попасть лишь к тем, кто сегодня получил отличия в виде красных рубцов на спине.
Хохот покатился по рядам всадников. Да, они испугались плети, но сейчас каждый, кого она не коснулась, сожалел, что нукеры и исправники не перепороли всех остальных, что в общем-то наказанных обидно мало... Знал Мамай, как управлять человеческой стаей: буди в ней жадность, вовремя бросай кусочки жратвы, держи впроголодь и дразни обещанием жирного куска, которым она вот-вот насытится до отвала, – и стая побежит за тобой, готовая растерзать всякого, на кого её натравишь...
–Теперь слушайте мою волю. Вашим туменом командует Есутай, чья слава принадлежит Орде. Мы должны позаботиться, чтобы эта слава не покрылась пылью. Есутай – стар, тяжесть походов сгибает его плечи, его глаза стали тускнеть от времени, и я боюсь, что среди вас начнут плодиться ленивые тарбаганы, хитрые лисицы и шакалы, ядовитые змеи. Я нашёл ему в помощники молодого беркута, чьими глазами он будет высматривать скверну, чьими лапами когтить её. А мудрости у него хватит своей.
Мамай кинул подачку насторожившейся стае: она останется в надежде, что править улусом и войском по-прежнему будет добрый Есутай. Вскинул жезл, приказал:
–Темир-бек! Стань рядом!
Чёрный всадник отделился от своей тысячи, подлетел к Мамаю и замер. Мамай протянул руку к одному из свиты, мурза открыл ларец, достал золотой знак с изображением полумесяца, Мамай наклонился к чёрному всаднику и приколол знак к его левому плечу. Лицо Темир-бека налилось кровью, стало ещё угрюмей, глаза застлал туман, и они видели одного Мамая, и Мамай в этих глазах становился всесильным богом, чья щедрость не знает границ. Приблизился знаменщик, склонил зелёное полотнище с золотым полумесяцем, новый темник прижал его к лицу, но и без этой клятвы Мамай знал: безвестный и небогатый наян Темир-бек, вознесённый им на вершину воинской власти, отдаст за Мамая кровь по капле и тело по кусочку... Но вот он выпрямился, в его глазах больше не было тумана, они оглядели отряд войска, и в них сверкнул звериный огонь.
–Слава повелителю Золотой Орды! – пролаял он. – Слава непобедимому Мамаю!
Громче всех кричала первая тысяча, радуясь, что её начальник, тяжелорукий и злопамятный, теперь немного отдалится, занимаясь туменом. Вероятно, воины поумерили бы пыл, знай, какого тысячника готовит им правитель. А Мамай, замечая взгляды нового темника, думал, что двоевластие в этом тумене будет не долгим. Темир-бек наклонился к нему.
–Повелитель, дозволь отлучиться? Это надо тебе.
Мамай кивнул.
–Солнце устало, близится ночь, – сказал Есутай. – Скатерти в твоём шатре расстелены, и тебе пора отдохнуть – ведь завтра у тебя много дел.
Мамай тронул коня, спросил: доволен ли Есутай назначенным ему помощником.
–Твоя милость – бесконечна...
В степи возникло облако пыли, оно приближалось, и Мамай сдержал коня. Сотня воинов гнала лошадей и скот; мычали утомившиеся коровы, ревели быки, сквозь стук телег доносился плач детей. За всадниками плелось на верёвках несколько чернобородых полуобнажённых мужчин, их лица и спины были покрыты запёкшейся кровью и вспухшими рубцами. В телегах везли длинноволосых женщин в растерзанных пёстрых одеждах, сквозь рвань смуглела кожа, выпирали худые лопатки, полные муки глаза смотрели с опавших лиц, и только алые губы, жемчуг зубов да уголь бровей дразнили воображение. Многие женщины прижимали к себе чёрных детей с исплаканными глазами. Воины, проезжая мимо, кланялись, пахло конским потом, разогретой сыромятиной и ещё чем-то – чужим, не ордынским. Пленники на верёвках смотрели перед собой мутными, опустошёнными глазами. Сотник подскакал к свите и склонился.
–Говори.
–Отряд выполнил приказ темника Есутая. Мы захватили племя, ворующее скот. Я решил самых сильных мужчин не убивать, сарацины могут быть хорошими чабанами и табунщиками.
–Хе-хе-хе, – проблеял один из мурз. – Какой раб из цыгана? Не успеешь приставить к табуну – сбежит, да и коня сведёт. Волка не ставят стеречь стадо.
–Всех убивать – Орда останется без рабов, – произнёс Темир-бек, присоединившийся к свите. – Нам нужны кузнецы, эти годятся. Прикуём к наковальням – пусть бегут.
–Темник говорит хорошо, – кивнул Мамай. – Теперь ордынцам время воевать. Работать будут рабы.
Он последний раз скользнул взглядом по телегам, которые тронулись в сторону юрт, где произойдёт делёж добычи и лучшую часть, как всегда, выделят правителю. Но он даже не подумал об этом – больно мелка дичь. Лишь на миг задержался в ушах плачущий детский голос: "Су-у!" – наверное, одна из полонянок заставила своего ребёнка просить воды на том языке, который всем – понятен в степи: "Су-у!.." Но что для владыки Орды – писк какого-то зверёныша? Ведь сарацинов не считали за людей. Они были чем-то вроде полусказочных аламастов, людей дикого племени, которые жили в горных лесах, лишь изредка, в неурожайные годы, спускались в долины, к селениям, жестами и малопонятными звуками просили пищу. Обычно горцы их прогоняли, но иногда подкармливали, заставляя перетаскивать тяжести, очищать поля и тропы от каменных обвалов – они выполняли работу покорно и тупо, только надо было их вовремя остановить. В одном из походов в горную страну Мамай приказал взять для интереса трёх аламастов в войско. Каждый из них легко переносил наковальню, которую с трудом поднимали четверо сильных мужчин, мог на плечах тащить лошадь, одной лапой вырывал из промоины нагружённую кибитку, мог долгие вёрсты нести по раскисшей дороге помост для преодоления оврагов и ручьёв. Казалось, их сила – неиссякаема, но даже перед последним рабом они были послушнее собак. Кормили их зерном и неварёными мясными отбросами, из-за которых они враждовали с собаками на потеху воинам. Но потеха длилась недолго: три аламаста скоро приучили собачью орду, сопровождающую войско, держаться на почтительном расстоянии. Они дрались не только лапами и зубами, но и метко бросали громадные камни. Мамай хотел испытать их в бою, но из этого ничего не вышло – пробудить вражду к людям и даже к лошадям в душе аламастов оказалось невозможно. На охоте в плавнях реки их послали взять обложенного в камыше тигра, объяснив, насколько возможно, что тигра надо притащить живым. Но они задушили тигра. Мамай рассвирепел: живого тигра в клетке он намеревался послать в столицу, как весть о том, что горские племена скручены им, – это произвело бы впечатление не только на тогдашнего хана, но и на весь ордынский народ. Тигра выслеживали все дни, пока войско отдыхало, а найти нового – непростое дело. Мамай приказал отхлестать начальника охоты кнутом, аламастов – побить стрелами. Их отвели на поле, поставили рядом, окровавленных, со свисающими клочьями волосатой шкуры и молодые воины поочерёдно выпускали в них стрелы, стараясь попасть в сердце. От попаданий в другие части тела аламасты лишь вздрагивали, удивлённо глядя на убийц печальными глазами из-под выдающихся надбровий. Но даже поражённые в сердце, они падали не сразу: обливаясь кровью и мыча – "а-ла-ллам", – поднимали лапы к лицу, опускались на колени и лишь потом под градом стрел простирались на земле. Ни один не пытался убежать, ни один не бросился на стрелков: люди, вероятно, представлялись им Всемогущими Богами, и то, что люди делали, казалось им неизбежным... Если бы все другие народы стали такими! Но не для того ли с началом нынешнего лета Мамай собрал в кулак двенадцать орд и ещё три подвластных ему царства? Не для того ли он проверяет войско, всюду ставит преданных ему военачальников? Когда в огне русских селений и городов кулак его армии закалится, можно будет населять подлунный мир сплошными аламастами...
