Текст книги "Поле Куликово (СИ)"
Автор книги: Сергей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 71 страниц)
Орда ещё стояла в устье Воронежа, а с этого пятачка земли уже полетело по просторам Руси:
–Мамай идёт!..
Беженцы, воины, странники, приходящие от края кочевой степи, сообщали встречным:
–Орда идёт!
Сколько раз за сто сорок три года со времени первого появления Батыя облетали Русскую землю эти два слова, за которыми надвигались разорение и муки, смерть и рабство!
–Орда идёт!..
II
Тучи над холмами и перелесками сулили грозу, но Мамай не отменил смотра войск в одном из фланговых туменов своей Орды, заполонившей придонские степи. Окружённый десятком телохранителей, сопровождаемый свитой знатных мурз и сотней всадников сменной гвардии на гнедых лошадях, он скакал полевой дорогой вслед за герольдами-бирючами. Всадники проносились мимо стоящих кругами юрт, ограждённых кибитками, мимо конских табунов, овечьих отар и жующих верблюдов. Копыта взбивали пыль; летя по ветру, она преследовала отряд. Табунщики и пастухи, замечая чёрный бунчук и всадника в блестящем одеянии на белом коне, окружённого стражей, лицом падали в траву и оставались недвижными, пока облако пыли не уносилось за холмы, и не затихал вдали топот копыт.
Сгущались тучи над степью, сгущались они и в душе Мамая, молнии бродили в суженных глазах, выискивая подходящую цель, но далеко находился предмет гнева Мамая – за Диким Полем, где-то между Хвалынским морем и Хорезмийским. Может, и ближе. Разведка скоро донесёт. Пока она донесла, что хан Синей Орды Тохтамыш что-то затевает. Собирает войска, устраивает смотры, ищет союзников. Мамай – далеко от своей столицы, и как бы этот пёс не разграбил Сарай, не переманил на свою сторону оставшиеся в тылу улусы. Шпионы давно донесли Мамаю, будто Тохтамыш на пиру грозился прогнать с трона безродную собаку Мамая, незаконно присвоившего права повелителя Золотой Орды, похвалялся, что Железный Хромец Тимур вот-вот пришлёт ему несколько туменов. Вероятно, доносчики не врали. Тимур четыре года назад подсадил на трон в Синей Орде Чингизова потомка Тохтамыша и оказывал ему покровительство. Почему к Тохтамышу – благосклонен Железный Хромец? Разве он – из "принцев крови"? Разве он – не из худородных улусников, как и Мамай? И разве не Тимур снёс голову чингизиду Кобулу, властителю Джагатайского ханства, избранному на курултае? Оба они, Мамай и Тимур, одинаково думали, одинаково решали, одинаково действовали, спасая от развала империю Чингиза, покорившего когда-то семьсот двадцать народов. Будь жив Повелитель сильных, он одобрил бы Тимура и Мамая. Чингизова кровь – в них, а не в изнеженных и ленивых принцах. Те рождаются со всеми привилегиями, не шевельнув пальцем, получают золочёные юрты и дворцы в городах, табуны и стада, неограниченную власть. А кто живёт на готовом, разве может стать большим человеком? Так почему сильные прославленные наяны должны слать царевичам дойных кобылиц и стада скота, чтобы сытой была их челядь, не худели бурдюки с аракой и кумысом, а столы на ежедневных пирах ломились от яств? По какому праву отдаются им лучшая часть военной добычи и самые красивые невольницы? Да и своих дочерей боевым мурзам приходится отдавать в гаремы повелителей, – а то ведь иной в пьяном гневе может голову снести своему преданному слуге. Мамай знает – ходил под принцами, и счастье, что его единственная дочь была тогда малолетка. Да, прадеды царевичей помогли когда-то своему могучему отцу на целый мир раздвинуть империю кочевников, они по праву владели землями и народами. Но прадеды крепили государство, эти же прожирают его, плодят льстецов и прихлебателей, продажных чиновников и казнокрадов, – каждый ведь мнит себя полновластным государем в своём улусе. Всего хуже – дерутся за власть, за земли, порождают усобицы. После себя Повелитель сильных оставил четыре великих ханства во главе с могучими сыновьями, и те ханства объединялись под властью единого кагана, действовали заодно. Так, когда Батый силами своего улуса не смог одолеть народы, живущие на запад от Итиля, властью кагана на помощь ему были двинуты силы восточных правителей. Нынешние царевичи наплодили десятки враждующих ханств, и каждый хан творит, что ему взбредёт в голову. Иные народы уже вырываются из-под ордынской пяты – ослабла её тяжесть. Слава Аллаху – лучшие полководцы начинают понимать, кому по праву должна принадлежать власть в империи. Тимур и Мамай показали пример, вырвав троны из-под жирных задниц глупых "принцев крови". Мамай ведь сколько ханов поменял, когда стал главным начальником войск Золотой Орды при своём тесте великом хане Берди-беке, но ни один не устроил ни его, ни Орду. Самому пришлось сесть на трон. Дай срок – Мамай избавит Орду от царевичей.
Так что же толкает Тимура к Тохтамышу? Может, он боится Мамая? Может, Мамаю следовало проявить твёрдость и перед походом на север двинуть свои тумены на Синюю Орду, силой вернуть её в лоно Золотой Орды, показать, кто – единственный хозяин в западных пределах империи?.. Нет, он не последует примеру своих высокородных предшественников, первым не начнёт междоусобную войну теперь. Тимура гневить тоже рано. И много ли возьмёшь с кочевой Синей Орды? И людей, и лошадей, и скота у Мамая – достаточно.
Русь – главный данник Золотой Орды, и этот данник начинает ускользать из рук. Москва – вот главный смутьян на Руси. Разбогатевшая, окрепшая Москва забрала под свою руку многие уделы и накопила немалую силу. Доигрались прежние великие ханы, выкормили медведя в своём доме. Но теперь Мамай вышел на охоту, Мамай бросит мясо и шкуру медведя в пасть своего войска, раздаст московские земли ближним соратникам, чтобы ещё крепче привязать их к себе. Мамая должны окружать только его люди, только те, кого он поднял, кто без Мамая ничего не значит.
Давно ли Мамая жгла зависть к царевичам, садившимся на ордынский трон? А теперь его жжёт трон, на котором принимает знаки рабской покорности вассалов и приближённых. В угодливом шёпоте окружающих слышится ему свист ядовитых змей, в приветственных кликах – хохот шакалов, ожидающих смерти запутавшегося в сетках тигра; он не хлебнул кумыса, не проглотил куска без того, чтобы не ощутить горечи яда. Охраняемый верными нукерами, он не раз засыпал и просыпался с ощущением стали кинжала на горле. Да, он следует примеру Повелителя сильных, окружив себя тысячей воинов сменной гвардии, которых лелеял ещё темником, берёг от забот и горя, одаривал и награждал. Это – сильнейшие из сильных, храбрейшие из храбрых. Но и они, чьими руками он держит за горло Орду, не могут защитить своего повелителя от вероломства высокородных ханов и мурз, знающих науку азиатского коварства. И ведь бывало, что в пище, приготовленной для Мамая, обнаруживался яд; шатры, тайно оставленные им ночью, оказывались пробиты ядовитыми стрелами; даже на шпильке одной из гаремных жён, к которой он собирался войти, нашли однажды зелёную мазь, и когда этой шпилькой укололи рабыню, она в судорогах умерла. Люди Мамая вынюхивают врагов, сносят им головы, но змеи не выводятся. Военная слава, имя первого полководца в ордынской истории – вот что заставит его врагов признать в нём единственного повелителя, сделает священным его имя. Может, даже и хорошо, что Русь надо покорять заново – враг знакомый. С этой площадки ордынский конь сделает новый прыжок, сотни новых народов станут прахом на его копытах, и, как Чингиз когда-то, поднимется Мамай вровень с Богом, недосягаемый для друзей и недругов. Вот тогда он будет спокойно и есть, и спать, а нынешние враги, вроде Тохтамыша, приползут к его дворцу. Только надо спешить. Конница Тимура уже топчет Иран и Кавказ, его воины, похоже, точат пики против турецкого султана. Надо успеть отхватить себе лучшую половину вселенной.
Копыта белого коня выбивали в пыли такт древней монгольской песни:
Всё моё, всё моё – я не ведаю страха!
Я весь мир к седлу моему прикручу!..
Может, следовало начать этот поход шесть лет назад, когда военная сила Орды уже была в руках Мамая, а повод подали нижегородцы, взбунтовавшись и перебив послов хана и полторы тысячи воинов. Ярость хана была безмерна, но ведь слава тогда досталась бы великому хану, а не его первому темнику Мамаю. Хан был никчёмный, его убрали, пришлось скручивать головы и его ставленникам. Степные духи, распалённые кровью недругов Мамая, наслали на Орду моровую язву. Возможно, Аллах испытывал Мамая на крепость? Крыло беды коснулось и его тумена, хоть он и приказал не подпускать к его расположению ни одну душу на два полёта стрелы. По приказу Мамая в столице дотла сжигались жилища, где обнаружилась болезнь, а спасающихся из огня побивали стрелами, трупы крючками стаскивались в костры. Крючников не подпускали к другим людям, потом их тоже побили и сожгли. В разгар мора Мамай со своей гвардией ушёл ночью из Сарая, приказал обложить его и никого не пропускать в обе стороны. В столице начался голод, назревал бунт, отдельные мурзы восстали, полудикие степные орды, прослышав о бедствии, придвинулись, грозя разграбить город и с его богатствами разнести заразу по всей степи. Мамай послал против врагов верные отряды, распустив слух, что его воины окунают наконечники стрел в язвы умерших от чёрной болезни. Враги разбежались, всё затихло. Власть Мамая выросла.
Лишь через три года, когда подзабылась напасть, он послал карательный отряд во главе с царевичем Араб-шахом против Нижнего Новгорода. Араб-шах разорил княжество, разбил русское войско на реке Пьяне, но не воспользовался удобным моментом, не пошёл дальше нижегородских и рязанских земель. Типичный короткоумый "принц крови". Мамай приказал убить его по возвращении в Орду. Потом был Бегич... Жаль Бегича. Но кто-то должен расплачиваться за долголетние поблажки врагам. За Бегича Мамай тогда разорил Рязань, вынудил её великого князя стать своим союзником. С Дмитрием же – особые счёты: злое растение рвут с корнем.
Дракон войны выполз из гнезда, расправляет по степи крылья. Надо проверить, не подточены ли эти крылья ордынскими крысами, которых во множестве расплодили прежние правители? Затем и скачет Мамай от тумена к тумену, добрался почти до края своей Орды.
Маленький смерч прошёл сбоку, приминая траву, пересёк дорогу, взвихрив пыль, выгнал из ковыля пару стрепетов. Провожая птиц взглядом, Мамай ощутил на лице первую каплю дождя. Через минуту они забили по дороге, поднимая фонтанчики пыли; в степи стало сумрачно; дорога, намокая, почернела, пыль стала грязью. Со шлема потекла вода, забираясь под кольчугу, холодком струилась по телу, шёлковый халат повис на плечах. Мамай словно не замечал дождя, он гнал коня тем же аллюром, лишь свернул на травяную обочину, чтобы не грязнить ног лошади. Мамай – полководец, профессиональный воин, ему всегда выпадало больше лишений, чем простым всадникам. Летний дождь для Мамая – удовольствие, но он может подпортить праздник. Приезд повелителя в тумен – не только проверка. Да, будет смотр, но будут и состязания батыров, джигитовка, скачки, стрельба из луков, будут атаки конных сотен, будут воинские песни и пляски, будут награды. Отличившиеся получат право выступить вскоре перед шатром правителя Орды.
Туча пронеслась, сумрак рассеялся, солнце заблистало ярче, защебетали птицы, от лошадей повалил пар, и железная одежда всадников, высохнув, накалилась. Кони и люди дышали испарениями, но Мамай не умерил аллюра, он ничего не замечал, погружённый в своё...
Воины тумена собрались на равнине; шесть тысяч всадников с заводными конями построились полумесяцем; в середине фигуры поставлены шатры для Мамая и его свиты. Со времён Чингисхана считалось, что тумен должен состоять из десяти тысяч всадников, но постепенно тумен (тьма) стал административной единицей, и его численность колебалась от пяти до пятнадцати, двадцати и даже более тысяч. Воины тумена с жёнами, детьми, рабами и скотом образовывали улус, находившийся в собственности мурзы. Величина улуса часто зависела от хитрости и силы господина – приобретает он новых людей, богатства и земли или теряет. В военное время Мамай часто объединял мелкие улусы и не упускал случая поставить в такой объединённый тумен темником своего человека. Сильный темник нередко сносил головы князьям-улусникам, сам становился мурзой, господином большого улуса...
Воинственный клич встретил приближение повелителя. Трубы пропели "Внимание и повиновение!", от сотни всадников на вороных конях отделился сухощавый наян в блестящем ребристом шишаке с пером ворона, в тёмном халате поверх байданы. Остановив лошадь, склонился ниже гривы, показывая спину, и так ждал приближения повелителя. На огромном жеребце он казался со спины юношей, но это был один из старейших военачальников Орды.
–Говори, Есутай, – приказал Мамай, подъехав на корпус лошади.
Темник разогнулся и сказал:
–Повелитель! Тумен "Крыло ворона" ждёт твоих приказаний.
Мамай скомкал повод, впился взглядом в морщинистое лицо темника. Так ли верно служит Есутай нынешнему повелителю, как служил прежним ханам из царевичей, ни разу не запятнав себя усобицами и тем сохранив голову в тронной чехарде? Такие люди – удобны правителям, ибо принимают всякого, кто вскарабкается по трупам на вершину власти, но они – удобны и врагам существующих правителей.
–Почему я не вижу седьмой тысячи? Почему в других тысячах я вижу неполные сотни? – спросил Мамай, предвидя ответ, но желая показать зоркость своих глаз, напомнить, что он вышел не из лежебок-царевичей, мало смыслящих в войске.
–Седьмая тысяча несёт охранную службу и ведёт разведку, как ты приказал, на удалении дневного перехода. Ты видишь другие неполные тысячи, потому что одну сотню я послал захватить племя чернобородых людей, ворующих коней и скот. Эту сотню ждут к вечеру. Часть людей я послал к гуртам; нынче режут много баранов и готовят угощение воинам в честь твоего приезда. Имеются также заболевшие.
–Много ли – заболевших?
–Примерно две сотни в тумене.
Мамай нахмурился.
–Ордынцы изнежились в богатых юртах и разврате городов. Они уже – не волки, а сытые домашние псы, которые подыхают, если хозяин выгонит их в поле. Но я снова сделаю их тощими волками, и от воя стаи содрогнутся правители и народы.
–Это будет благом для нас, – заметил один из сопровождающих мурз.
–Тех, что теперь заняты работами, ты, Есутай, представишь на смотр моим людям не позже завтрашнего дня.
Темник поклонился, Мамай скрыл усмешку. Бывший темник, он знал, кого в день смотра посылают за неотложным делом – самых худых и глупых воинов, у кого – не в порядке оружие и снаряжение, заезженные и хромые кони, кто хуже других обучен воинским приёмам. За них Мамай спрашивает с начальников по всей строгости правил о смотре войск перед походом и в походах. А уж с этого ставленника Хидыря спросит вдвойне. Стар – Есутай для великих дел, начатых Мамаем, да и выдвинут он был не по уму, а за храбрость и спасение в бою жизни хана. Есутаю пора греть кости в родовой юрте...
Руки Мамая перебирали повод.
–Следуй за мной, – бросил отрывисто, и нукеры расступились, давая темнику место за хвостом соловой кобылы одного из двух ближайших телохранителей Мамая, не отстающих от него ни на шаг. Охранная сотня осталась на фланге тумена, развернулась фронтом к войску, Мамай с десятком нукеров, сопровождаемый свитой, знаменщиками и Есутаем, направил коня танцующей рысью вдоль линии войска, приветствуя его поднятой рукой, в которой был зажат золотой жезл в виде шестопёра. На конце жезла, где сходились конусом шесть граней, сверкал крупный прозрачный камень, рассыпая лучи, – то кроваво-красные, то пунцово-багряные, то гранатово-тусклые, то зловеще-багровые. Солнце, проходя сквозь грани камня, казалось, обретало все оттенки крови; кровавые лучи вонзались в глаза ордынских всадников, насыщая их мозг, и мир перед их глазами обретал цвет войны. Этот жезл ханы вручали главным предводителям войск; кто владел им, повелевал именем властелина Золотой Орды. Появление жезла в руках полководца, как правило, означало войну. Сейчас жезл держал Мамай, и даже воины, чей ум едва превосходил ум их лошадей, догадывались, что война начата и что войска поведёт он. Его рука, сжимающая знак войны, была уверенной, спокойной, неутомимой.
Около двух вёрст скакал Мамай перед фронтом тумена, и словно чёрную волну гнало по рядам конников от тысячи к тысяче, и волна приветственных кликов катилась за ней, сопровождая белого скакуна и его наездника с жезлом.
После объезда тумена Мамай приказал взять по четыре сотника и по тридцать начальников десятков из каждой тысячи, послав их проверить состояние оружия, коней и снаряжения в другие отряды. Он предупредил: если начальники второй тысячи проверяют воинов четвёртой, то начальники четвёртой не должны проверять воинов второй. И так же в других тысячах. Мамай знал, что мелкие наяны, соперничающие между собой, желая выслужиться, спуску друг другу не дадут. Наблюдать за смотром он послал шестьдесят опытных нукеров из сменной гвардии – по десять на каждую тысячу. Эти нукеры стоили сотенных командиров. Он с помощниками решил осмотреть первую тысячу тумена, затем одну-другую сотню из других тысяч. Направляясь к войску, косил глаза на темника. Говорят, Есутай – справедлив и заботлив к подчинённым. Это – объяснимо в том, кто вышел из простых воинов, и это – хорошо. Может, Есутай знал, что Повелитель сильных упрекал в своих заветах другого Есутая за невнимание к нуждам и страданиям воинов, считая его неспособным поэтому командовать большим войском. Но забота о войске должна сочетаться с жёстокостью, не знающей снисхождения к нерадивым, – ведь только жесточайшая требовательность воспитывает храброго, умелого воина и командира. Мамаю доносили, будто Есутай редко порет виновных и никого не подвергает смерти. Какой же он – темник и каких начальников он воспитывает?.. Помнит Мамай и другое. Не он ли посылал однажды Есутая с отрядом в нижегородские земли наказать русов за ограбление каравана ордынских и булгарских купцов? И что же?! Вместо того чтобы пустить пеплом по ветру русские селения, взять жителей в полон, Есутай довольствовался тем, что нижегородские бояре изловили разбойные шайки, принял богатые дары и деньги в возмещение убытков. Он запретил грабить население, заткнув воинам рты подношениями русов, да, говорят, от себя ещё прибавил. Такого история Орды не знала. Мамаю и тогдашнему хану Хидырю он доложил, что население – не виновато, а виноваты – ушкуйники-новгородцы, грабящие и избивающие не только ордынских, но и своих же русских людей, и что о том послано предостережение от трёх русских князей новгородским боярам. Разве милость Есутая к населению подвластных земель – не слепота, от которой предостерегал ещё Повелитель сильных?.. Привезённые в Орду разбойники подохли на колах, но не сносить бы головы и Есутаю, да заступился хан Хидырь. Он тоже был добрым, хан Хидырь, перебивший с десяток соперников-царевичей, сам вскоре убитый сыном Темиром, которого Мамай через неделю убрал, взбунтовав Орду против отцеубийцы и посадив на престол царевича Абдула, впоследствии зарезанного в его собственной постели... Ох уж эти мягкосердечные правители, порождающие негодных военачальников! Однако что за войско подготовил "добрый" темник Есутай?
Первая тысяча была отборной. Рослые плечистые всадники от двадцати пяти до тридцати пяти лет, безбородые, вислоусые, с угрюмыми глазами. Все, как один, – на широкогрудых вороных лошадях в тёмной сбруе, горящей медными бляхами, в чёрных кольчугах и стальных чернёных шишаках, украшенных вороньими перьями. Во всём тумене были кони лишь тёмной масти – от вороных до бурых и мышастых. Ни серых, ни буланых, ни каурых, ни саврасых или соловых здесь не было, недаром тумен назывался "Крыло ворона". Мамай обычно посылал его ломать последнее сопротивление и преследовать разбитого противника, поэтому воинам тумена доставалось немного военной славы; они хоронили разгромленную армию врага. Первая тысяча "Крыла ворона" на вороных скакунах считалась своеобразной гвардией темника, его постоянным резервом, в неё входила и личная сотня Есутая, которая теперь заняла место на правом крыле тумена. Её Мамай лишь окинул взглядом и проехал мимо – тем он выказывал своё доверие к старому военачальнику. Он остановился перед третьей, соскочил с коня, бросив повод нукеру. Место подле Мамая темник уступил начальнику тысячи – свой отряд показывать должен он. С темником Мамай будет говорить после смотра.
В строю воины не должны были кланяться и простираться перед правителем, они лишь замирали при его приближении, опуская головы. Перед каждым на чистых потниках, кошмах, попонах было разложено оружие: саадаки, состоящие из лука, налуча, колчана со стрелами, мечи в ножнах, щиты, копья с железными крючьями, длинные булавы, лёгкие пики, ременные и волосяные арканы, железные наконечники для стрел, запасные тетивы. Каждый двадцатый всадник вместо лука имел лёгкий стальной арбалет с деревянным прикладом, поражающий бронированного воина на триста пятьдесят шагов, а незащищённого – на шестьсот с лишним – в полтора раза дальше, чем из лука. Рядом было разложено снаряжение: седло, два турсука – для воды и пищи, палатка, кожаные сумы для зерна, топор, сито, шило, оселок и пилка для заточки стрел, хомутные и швейные иглы, клубки ниток и дратвы, вар, куски ваты и ткани для перевязывания ран, у иных – глиняные сосуды с самодельными снадобьями – ими не запрещалось пользоваться, хотя в войске были лекари.
Глаза Мамая перебегали с предмета на предмет, изредка он приказывал подать ему меч, лук, колчан со стрелами, седло или топор, хватал, проверял, остро ли отточено лезвие, туга ли тетива, нет ли шаткости в насадке копий и топоров, испытывал на разрыв прочность дратвы и ниток и бросал на место, пряча руки за спину. Время от времени подходил к лошадям – у каждого воина их было по две, – кошачьим движением скользил от храпа к надглазьям, по шее к груди, лез под мышки и в пах, заставлял животное сгибать стопу, осматривал копыто. Лошади цепенели, едва он их касался, и лишь когда отходил, начинали всхрапывать и дрожать от запоздалого ужаса, рождённого прикосновением этих рук.
Лицо Мамая оставалось непроницаемым, но для нукеров его молчание было добрым знаком. Да и нет пока причин для гнева. Снаряжение всадников находилось в лучшем состоянии. Оружие было собственностью Орды, в мирные дни оно хранилось в складах и выдавалось воинам лишь на время походов. Этот порядок, заведённый в давнее время Чингисханом, Мамай восстановил и поддерживал, лишая подвластных мурз возможности использовать ордынские мечи против правителя.
Он потребовал коня, объехал всю тысячу между рядами сотен, потом созвал проверяющих.
–Что вы скажете об этом отряде моего войска? Нет ли в нём ленивых тарбаганов, которые берегут доверенное им оружие меньше, чем зрачки своих глаз? Нет ли таких, которые выступили в поход на слабосильных и испорченных конях? Нет ли таких, в чьих тороках вы не обнаружили хотя бы малого предмета из тех, что перечислены мной в приказе о подготовке к походу? Нет ли нерадивых начальников, чьи глаза разучились видеть непорядок, чья плеть забыла, когда она гуляла по спине лентяя?.. Отвечайте!
Старший нукер сказал:
–Повелитель, нам не в чем упрекнуть эту тысячу. Они могут выступать в поход сегодня.
Что-то вроде облегчения прошло по лицу тысячника, и это не скрылось от Мамая.
–Я верю тебе, – сказал нукеру, – но я должен убедиться, что ты не ошибаешься.
Он почти подбежал к первому десятку, ткнул рукой:
–Ты! Говори: где – твоё место в походе?
–Третье после начальника, в правой колонне.
–А твоё? – Мамай ткнул в другого.
–Последнее в колонне десятка с лошадью, навьюченной имуществом десятника.
Мамай спросил каждого, никто не повторился, и ответы дали картину правильного походного строя десятка. Перешёл в другую сотню, ткнул в плечистого, насторожённого воина.
–Ты! Защищайся! – и схватил лежащее на кошме копьё, отступил на несколько шагов. – Ну!..
Воин поднял щит, бросил взгляд на своего начальника, но копьё в руке Мамая уже метнулось вперёд, воин едва успел прикрыться, как остриё копья пробило бычью кожу щита, лишь крюк задержал его движение и спас воина от раны. Покрывшись потом, тот отскочил, позади захрапели лошади, Мамай, обнажая меч, прыгнул вперёд, наступил на хвост копья, щит вылетел из рук его противника, и сверкающее полукружье сабли едва не задело голову воина. Вырвав меч, тот с трудом отразил новый удар, защищаясь, отступал всё дальше, а двое телохранителей с обнажёнными клинками двигались по обе стороны, готовые вмешаться. Ряды спешенных всадников нарушились, каждому хотелось увидеть этот поединок, Наконец, ярость начала охватывать воина, он упёрся, его удары стали короче, жёстче, глаза сузились, налились злобой. Мамай всё ещё теснил его, пока боковой удар не заставил Мамая отпрянуть.
–Собака! – крикнул тысячник, хватаясь за меч. – Тебе сказано – "защищайся"!
–Нападай! – взвизгнул Мамай и прямым разящим выпадом заставил противника шарахнуться. – Прочь, шакалы! – Это уже относилось к подступившим телохранителям, они чуть попятились, однако ещё сильнее насторожились.
Поостыв, отступая под непрерывными ударами, воин, наконец, стал соображать, что его дело – плохо: либо Мамай зарубит его, либо он ранит Мамая, и тогда его растерзает стража. Обезоружить Мамая он тоже не мог – такое ему не простится, да и сделать это нелегко: враг – силён. Теснимый, прижатый к стене безмолвных зрителей, мокрый с головы до ног от ужаса, воин призвал на помощь Бога, его рука ослабила хватку, меч, звеня, отлетел в сторону, воин рухнул на колени.
–Пощади, великий!..
Лишь этот крик удержал занесённое оружие, ярость отхлынула, Мамай шагнул к поверженному, ударил мечом плашмя по его плечу.
–Встань!.. Ты – смелый и ловкий боец. Ты не растерялся от внезапного нападения. Ты не побоялся обнажить оружие против повелителя, выполняя его приказ. Ты бился зло и умело, и ты выпустил меч потому, что перед тобой был твой повелитель.
–Великий! Ты победил меня не высоким именем, а своей силой и искусством!
Усмешка искривила лицо Мамая.
–Мои воины стали такими же льстивыми лисами, как придворная челядь? Будь на моём месте другой, разве ты не зарубил бы его?
Страх потерять голову сделал воина красноречивым.
–Великий! Будь на твоём месте равный тебе боец из простых всадников, я всё равно был бы побеждён. Убей меня за то, что не смог удержать меча, который ты мне доверил. Но, клянусь Аллахом, я сделал всё, чтобы удержать его.
Это была та ложь, которая составляет лучший вид лести, понятной лишь искушённым. Владыки, окружённые подхалимами, любят искреннюю лесть.
–Встань! – повторил Мамай. – Назови мне своё имя.
–Моё имя – Кутак. Пусть оно тебя не удивляет. Так меня прозвали ещё родители.
Мамай усмехнулся, и по лицам окружающих проползли ухмылки.
–Отныне тебя будут звать "Храбрый Кутак", – сказал и засмеялся.
По рядам воинов прокатился смех. Мамай вначале хотел выдать своему поединщику за пережитый страх полцены лошади, но имя воина подсказало ему остроумную выходку. Звание "храбрый" ценилось в войске выше денег, ибо давало многие привилегии, как и другие звания. А этот случай ещё и прославит в Орде остроумие правителя. Находившийся в свите писец раскрыл золочёную книгу, воин упал на землю, и слёзы хлынули из глаз.
–Великий! Я буду грызть твоих врагов, как твой верный пёс.
–Грызи их злее, Храбрый Кутак. – Мамай, смеясь, повернулся и пошёл в другую сотню. Он вдруг как-то спокойно вспомнил, что в двухсоттысячном войске Железного Хромого нет бойца, равного по силе Тимуру. И это – не легенда. Однако сила полководца всё-таки – в голове.
В соседней сотне его внимание привлёк воин, перетянутый по талии чернёным серебряным поясом. Его лицо, чисто выбритое, было не так скуласто и смугло, как у других. И нос – прямой, и брови – вразлёт, и глаза, большие, серые, смотрят весело. Его мать или бабка была полонянкой из какой-то славянской земли. Хотя ордынские законы требовали систематической смены гарнизонов в покорённых странах, а полонянок следовало брать в наложницы, но не в жёны – чтобы ордынский народ не растворился в других народах, – людей с такими лицами в Орде становилось всё больше. И что удивительно – "чистая" ордынская раса уступала этим болдырям, которые отличались умом, силой и красотой. Девушки в Орде засматривались на болдырей, мужчины любили болдырок. Правда, находились блюстители крови, которые плевались болдырям вслед, но Мамай к их числу не относился. Повидавший многие народы, он не считал своих безупречным племенем. Они – прекрасные воины, а главное – сила, что вознесёт его над миром, и только поэтому он ставил их выше других. Но кто верно служил Мамаю, ничем не отличался для него от чистокровного ордынца, будь он хоть цыганом.
–Покажи мне твой лук, – распорядился Мамай.
Воин схватил саадак, протянул Мамаю лук, искусно сделанный из полутораметровых рогов степного быка. Мамай осмотрел оружие ордынского всадника, отливающее чёрным лаком, в давние времена заимствованным у китайцев. Этот лак защищал лук от сырости и высыхания, не трескался при ударах, натяжении и спуске тетивы.
–На каком расстоянии от русов, стреляющих из луков, ты можешь отвечать им, не подвергая себя опасности?
–На половину полёта ордынской стрелы, – ответил воин, глядя в лицо повелителя.
Мамай покачал головой:
–Ты – самонадеян. Так было. Запомни и скажи другим: теперь на две трети полёта ордынской стрелы московские лучники поражают всадников и коней.
Воин даже не моргнул.
–На сколько шагов твоя стрела попадёт в стрелу?
–На сто двадцать шагов, повелитель.
Мамай выдернул стрелу из колчана, протянул нукеру, тот пошёл в поле, считая шаги. Даже тысячник подался вперёд, когда нукер воткнул стрелу в землю и чуть отступил, а болдырь, подняв лук, прицелился в чёрный стебелёк, едва заметный среди травы. Раздались восклицания – чёрный стебелёк дрогнул и сломился от удара.
–Сотник! – позвал Мамай. – Много ли у тебя воинов, так же владеющих луком?
–Только один, повелитель. Но половина сотни попадает стрелой в стрелу на сто шагов с первого или второго раза.
–Ты! – Мамай ткнул в крутоплечего, кривоногого воина. – Обнажи свой меч.
Богатырь вынул меч из ножен, Мамай выдернул из-за пояса платок из легчайшего шёлка и подбросил.
–Руби!
Опускаясь, платок развернулся, сверкнул меч и скомканный шёлк упал к ногам богатыря.
–Подай!
В месте удара оказался широкий порез; Мамай прищёлкнул языком: этот шёлк даже на земле не каждый разрубит первым ударом. Платок бросали ещё несколько раз – рубили другие всадники, – и на нём прибавлялись порезы.
