Текст книги "Поле Куликово (СИ)"
Автор книги: Сергей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 71 страниц)
Он запер дверь, шагнул к женщине и коснулся её плеч. Не отстранилась, не сказала слова, только смотрела.
–Настенька...
Потом её скинутая рубашка и влажное тело белели на медвежьей шкуре, взгляд из-под приспущенных ресниц снова и снова звал, и Васька забывал, что их обоих могут хватиться в доме, станут искать – он словно заблудился в лесу, зачарованный чудесной силой, и никто уже не выведет из колдовского царства. И вдруг – как удар: "Дарья!.."
Он встал и застегнул рубаху. Не глядя на женщину, сказал:
–Прости меня, Настенька...
Выскочил из клети, даже не притворив дверь. На дворе было тихо, в воздухе жужжали мухи – ничто не изменилось вокруг, кроме Васьки Тупика. Он взнуздал и оседлал Орлика, который тыкался мордой в плечо хозяина – странно, что Орлик ещё любит его.
–Далеко ли, Василий Андреич? – окликнул с крыльца старый конюх.
–К вечеру ворочусь, – ответил уже из-за ворот.
Он ускакал вёрст за десять вверх по Яузе и, пустив коня на луг, сел над омутом, стараясь не думать, как теперь вернётся домой, войдёт к жене, посмотрит ей в глаза. Он знал, что любит свою Дарьюшку, нет у него на свете никого ближе её, и вот ведь сотворилось такое. А скольких можно любить сразу?.. Никакого врага не боялся Васька Тупик, теперь боялся себя. И на исповеди придётся рассказывать попу... Промолчать нельзя – перед Богом не солжёшь. И с Мишкой каждый день встречаться. Да не с умыслом ли высватал Мишке красивую девку, которая тогда, зимним вечером, приглянулась Тупику? Он больше всего испугался этой мысли. Нет! Только пожалел, доброго мужа хотел ей – не было иного умысла! А сомнение точило.
Вода ключевой заводи немного успокоила Тупика. Он решил: Мишку – отселять. Купить ему дом подальше. Но вспоминалось тело Настёны, распростёртое на пушистой полсти, её руки, шёпот и стон – Ваську охватывало пламенем, готов был снова и снова переживать случившееся. Что же это – такое?.. Видно, нельзя им жить рядом. Найти бы повод и передать Мишку в другую сотню...
Вернулся Тупик затемно, по-воровски прошёл в свою горницу и лежал без сна почти до зари. Утром, слава Богу, вызвал Боброк и велел собираться в поход. Настёну он больше не видел, а когда прощался с Дарьей, такое раскаяние, такая жалость, такая вина перед женой охватили Тупика, что едва не признался во всём. Даже не подумал – мог признанием погубить её и будущего ребёнка. По счастью, в светёлке находилась Арина – жена Алёшки Варяга.
Да, привёз-таки Алёшка свою звонцовскую зазнобу с трёхмесячным сынишкой погибшего куликовского ратника. Ещё раньше приехала к Микуле молодая вдовушка Марья с двумя детишками. Весело стало в доме Тупика на половине "детей боярских". Его дружинники – счастливые люди. Счастливые и святые – не чета начальнику.
А Дарья что-то чувствовала – не завязалось у неё сердечных отношений с Настёной. Только было подружилась с Анютой – ту взяла к себе в терем княгиня Елена Ольгердовна, обещала помочь в розыске родных. Хорошо, что приехала Арина...
Боярыни не приняли Дарью в свой круг. За спиной Тупика поговаривали: свалял он дурака с женитьбой. Мог бы и боярышню взять, после того как получил высшее воинское отличие – золотую гривну и немалое поместье. Боярин Морозов, раздосадованный тем, что Тупик переманил из его вотчины доброго работника с семьёй, заявил прилюдно: "Сам из грязи вышел – и жену оттуда взял. Зря государь таких голодранцев возвеличивает, они только мужичий дух разводят в Кремле". Тупик встретил Морозова в детинце, ухватил за грудь.
–Ты, Иван Семёныч, видно, забыл, што твой дед чистил конюшни у суздальского князя. От меня хоть конским потом пахнет – то пристало воину, – от тебя же несёт мочой и навозом. Ещё скажешь непотребное слово о моей жёнке, я тебя вот этим мечом обратно в навоз и отправлю.
Боярин осатанел. Крикнул своим холопам, чтобы схватили Тупика, но слишком знаменит был молодой княжеский сотский и страшен во гневе: изрубит – не задумается. Не посмели. Боярин кинулся к государю. Тот сгоряча велел вызвать сотского, чтобы сорвать с него дорогую награду да засадить под караул, но кто-то из воинов успел предупредить Боброка-Волынского, чей терем стоял подле великокняжеского. Тот пошёл к Дмитрию, и скоро Морозов вылетел из терема как ошпаренный, отстегал своих холопов плетью и ускакал домой. Боброк позвал Тупика к себе, остерёг: "Ты, Василий Андреич, поберегись теперь. От Морозова всего можно ждать. Будь моя воля, давно бы его с Москвы выпер, но Дмитрий Иванович дорожит им. Он, змей, и пользуется". Тупик усмехнулся:
–Я сам с усам, Дмитрий Михалыч, в обиду не дамся.
–Эх, Васька, ты ещё не знаешь, как опасно враждовать с великими боярами! Не такие, как ты, головы теряли. До покойного Василия Вельяминова был на Москве тысяцкий Алексей Петрович Хвост. Из простых людей, а голова! Вторым человеком стал при Симеоне Гордом. Народ любил его, а великие бояре злобились, что над ними из простых горожан воевода стоит. И однажды ночью в тёмном переулке его – топором. Тогда уж отец Дмитрия великий князь Иван Милостивый сидел на столе. Любил он Алексея Петровича, догадывался, што тут – заговор. А тем и кончилось дело, што отрубили голову наёмному душегубу, схваченному народом. Вон какого человека извели. Помирись-ка ты с Морозовым, повинись перед ним, службу какую сослужи ему. Дело – молодое, горячее, он простит и забудет.
Тупик промолчал, но виниться перед Морозовым не думал. Назло боярам, а более того – боярыням, стал чаще водить молодую жену в храмы Кремля. Он не мог нарядить Дарью в соболя, всего одна драгоценность была в её уборе – подаренная великим князем жемчужная нить, – и зимой в беличьей шубке, и летом в шёлковой телогрее со стеклянным бисером Дарья привлекала к себе внимание. Она будто и не замечала отчуждения разнаряженных матрон и их дочек, но Васька знал, как нелегко ей, и старался оградить от возможных обид.
Однажды весной при выходе из церкви их приметил и подозвал великий князь, поздоровался с Дарьей и объяснил жене:
–Помнишь, я рассказывал тебе о девице, которую Васька у татар отвоевал? Она за ним потом на Дон ходила. Так вот – она.
Дарья не смела поднять глаз, а Евдокия Дмитриевна взяла её за руку, и, смеясь, сказала:
–Теперь я вижу, отчего твой Тупик – такой храбрец. За этакую невесту со всей силой Мамая можно в одиночку сразиться. Но что же ты, государь мой, не сказал мне, что она в Москве живёт? И твой муженёк-воевода – хорош, – оборотилась она к Анне, сестре Дмитрия. – Тож словечком не обмолвился. Она, небось, столько повидала!
–Я завтра же с утра за ней пошлю, – подхватила Анна. – Вот и послушаем.
Тупик был на седьмом небе от такой чести. Дмитрий погрозил пальцем сестре:
–Ты бы, Аннушка, её мужа сначала спросила: дозволяет ли он жене по гостям разъезжать?
–Мы ж её не в полон берём, – улыбнулась Евдокия. – Поди, за меч не схватится.
Дарья глянула на мужа, Дмитрий засмеялся:
–Што я говорил! Однако, Василий, и, правда, пора твоей жёнке с княгинями да боярынями обвыкаться. А то одичает в светёлке почище, чем – в Диком Доле.
–Да што, государь, – смутился Тупик. – Рази я басурман какой – жену под запором держать? За честь кланяюсь тебе, великая княгиня, и тебе, Анна Ивановна.
–Вот и славно. – Евдокия, кивнув, удалилась в сопровождении мужа и золовки, и только теперь Тупик заметил, сколько глаз следило за ним с женой, сколько ушей слушало их разговор с семейством государя. Многие стали раскланиваться. Не умышленно ли Дмитрий Иванович завёл этот разговор прилюдно? Васька смотрел на бобровые шубы и столбунцы, собольи салопы, кики и женские шапки, осыпанные жемчугами, на приветливо улыбающиеся белёные лица боярынь и понимал: сейчас, в эту минуту, может скрепя сердце, их с Дарьей принимают в круг знати, прежняя жизнь кончается. И первый раз ему стало неловко за бедность одеяния своей жены, за то, что он даже в церковь часто ходит в воинском кафтане. В душе поднималась злоба на этих людей. Он знал: не все тут родились боярами, а стоило получить чины, поместья, завладеть вотчиной и властью над людьми – как они уже воротят нос от людей, чьим трудом кормятся, будто и кровь, и кость у них – другая. Тупик часто замечал: чем роскошнее и дороже на человеке одежда, тем он – мельче, трусливее, подлее в душе. Самые пустые люди – это и самые чванливые. Может, они боятся, что новый человек сблизи разглядит их никчёмность, а то и перехватит кусок – оттого с такой насторожённостью встречают выдвижение всякого, стремятся сразу поставить его в зависимое положение. И случайно ли среди этих «избранных» чаще всего встречаются доносчики, пакостники и предатели? А воры они – через одного. Не уж то и он, Васька Тупик, станет на них похожим? Ведь вон Боброк-Волынский – зять великого князя, князь, воевода с огромной властью, а кто из воинов почувствовал рядом с ним себя приниженным? Смотришь на него – и будто растёшь. Великий человек, он, прежде всего, человеком остаётся, братом всякому соплеменнику.
Тупик не относил себя к числу особенных людей, но не станет он вползать на брюхе в число боярской знати. И не станет обдирать своих крестьян ради того, чтобы его жена ходила в соболях, как эти высокомерные свиньи, вдруг завилявшие хвостом по-собачьи перед сотским, едва государь его обласкал. Ради воинского, государского дела можно и подданных разорить, но ради боярской шубы – никогда!
Дарья пришлась по душе великой княгине, и теперь княжеская карета часто увозила её в Кремль. Сказалось тут, наверное, и то, что обе женщины были на сносях: Евдокия ждала седьмого ребёнка, Дарья – первого.
Тупик забыл о предостережении Боброка, и напрасно. Возвращаясь однажды ночью со службы, он услышал за спиной шаги. Слух разведчика отметил: человек ступает крадучись. Тупик шёл пешком и прибег к самому простому способу обмана преследователя: резко пригнулся, шагнул к заплоту ближнего дома – в глазах идущего сзади он должен был словно растаять. Шаги приблизились, Тупик, сидя на корточках, различил фигуры двух людей. Они пошептались, потом двинулись вперёд, разойдясь к разным сторонам улицы. Оба были вооружены не то клевцами, не то чеканами. Тупик решил, что это – ночные тати, охотящиеся за кошельком прохожего, вышагнул из темени навстречу ближнему.
–Кто – таков? – окликнул он. Человек замер, что-то забормотал, Тупик взялся за рукоять меча, шагнул к незнакомцу вплотную. Его спасла привычка к опасности, способность, не раздумывая, отвечать на угрожающий выпад противника. Тот нанёс удар молниеносно, рукой опытной и сильной, Тупик едва отклонился, услышал, как остриё клевца вошло в деревянный заплот, и почувствовал – его выброшенный вперёд гранёный кончар (в тот день учил молодых кметов поражению одетого в панцирь противника) вонзился в живое. Крик, и Тупик выдернул оружие, обернулся, готовый отразить новое нападение, но услышал убегающие шаги и стук упавшего тела за спиной. Кинулся вдогон за вторым, тот с разбегу перемахнул тын. Прыгать следом Тупик поостерёгся. В глубине улицы затрепетал красноватый свет – городская стража спешила на крик.
Нападение на воинского начальника – происшествие немалое. Многие приходили посмотреть на убитого. Кто-то видел его возле церкви среди холопов Морозова, но те заявили: человек им незнаком – мало ли народу проходит через стольный город, и разве упомнишь каждого, с кем встречался? Боброк приказал, чтобы Тупик в одиночку не ходил ночами. Ваську душил гнев. Что же это – такое! В Диком Поле, вблизи Орды, ничего не боялся, а в Москве должен жить с оглядкой и ходить со стражей?
Однажды, прихватив Ивана Копыто, Алёшку, Микулу и ещё двух кметов, подстерёг боярина Морозова у моста через Неглинку, когда тот направлялся в ближнее поместье.
–Ну-ка, Иван Семёныч, вели холопам отъехать – важнецкий разговор будет.
–Чего тебе? – Боярин сверкнул глазом и задрал бороду.
–Скажу лишь наедине, на пользу тебе пойдёт.
Морозов хмыкнул, но, видно, было что-то в лице и голосе Тупика такое, от чего нельзя отмахнуться. Дал знак своим отъехать. Тупик наклонился к нему.
–Ты о моих сакмагонах слышал, Иван Семёныч?
–И што же оне, твои сакмагоны?
–Так вот, за мной их теперь – сотня.
–Эка силища! – усмехнулся боярин. – Моя дружина, небось, в тыщу станет, да не хвалюсь.
–Твою тыщу долго собирать, Иван Семёныч, и не годится она против сотни порубежников. Так вот знай: коли ещё раз твои душегубы за мной увяжутся, твой терем обратится в головёшки, тебе же, Иван Семёныч, башку сшибут. Уж это – непременно.
–Што брешешь, кобель? – Боярин отшатнулся. – Ты чего намекаешь? Ты как смеешь грозить мне, великому боярину?
–Смею, Иван Семёныч. И всё ты понимаешь не хуже меня.
Тупик поворотил Орлика и поскакал со своими в город. Ждал, что Морозов снова нажалуется государю, но тот смолчал, и Васька понял: угроза попала в цель, так и надо действовать в паучьем гнезде бояр. Да покрепче держаться за своих. Жаль, далеко сидит Хасан. Ведь вот Хасан – наполовину татарин, а он – ближе Тупику, чем – русский Морозов. И нет уже рядом ни Климента Полянина, ни Родивона Ржевского, ни старых рубак Никиты Чекана и Ивана Копьё, ни Гришки Капустина, ни Семёна Мелика – полегли в Куликовской битве. Будь они рядом теперь в княжеской дружине, славные воины, повязанные с Васькой кровью, пролитой в сечах, разве посмел бы кто-то из великих бояр принародно говорить непотребное о молодом сотском, тем более – подсылать к нему убийц?
Снова вспомнились глаза Дарьи в час прощания, вина перед ней и жалость точили душу. Восемнадцать ей вот-вот стукнет. Надо в Коломне раздобыть хороший подарок, там – богатое торжище, знаменитых мастеров и мастериц немало. И Насте бы – тоже...
–Ты чего загрустил? – Хасан толкнул Тупика в стремя. – Жёнку вспомнил?
–Вспомнил. Ты-то, князь, когда женишься? Пора, чай. Аль вотчиннику и ни к чему женитьба? – Тупик ощутил, как жар заливает лицо.
–Вотчиннику, брат, как раз без жены нельзя. Ты-то, небось, поторопился. И я понял: хозяйка нужна, без хозяйки – худо, бабы – вторая половина вотчины. Скоро женюсь, брат.
–Не уж! И невеста есть?
–Есть, боярин. Да ты видел её.
Поймав взгляд Тупика, спросил:
–Помнишь, Мамай тебя допрашивал, при всей свите, а ты таращился на его дочь, как мне сказывали?
–Уж и таращился! – Тупик смутился.
–Красивая девка, – засмеялся Хасан. – Думал я – она умерла, но нет, живая. Ныне у меня, в Городце живёт. Княжна Надежда – так её теперь зовут.
Тупик смотрел на друга.
–Да, живая... Ваш лекарь бабку прислал, она поставила княжну на ноги...
В следующий полдень на высоком прибрежном холме в излучине Оки открылся дубовый острожек. Над узкими башнями стены высился восьмигранный купол деревянной церкви. Недавно прошёл дождь, и в полуденных лучах чешуйчатый купол матово поблёскивал.
–Гляди-ко! – удивился Мишка Дыбок. – Богато живут, церковь серебром покрыли.
Хасан засмеялся, молчальник Микула пояснил:
–То – осиновый лемех. Он мокрый серебром зеет.
–А-а, – протянул Дыбок. – Я когда впервой попал в Москву, тож вот так обманулся. Даже под церквой стоял в ветер – авось одну плашку скинет, в ей, думаю, поди-ка, цела гривна.
Воины расхохотались.
–Жаден – ты, Мишка, не по годам. То – не к добру.
–Я, было, велел перекрыть церковь медью, – заговорил Хасан, – да мало её у нас, на другое требуется. И красоты жаль.
–С чего бы перекрывать, князь?
–Не одного Мишку осиновый лемех обмануть может. Разные люди тут проходят. Иной подумает: раз на крыше столько серебра, сколько ж его в ризнице да в сундуках у нас? Вести далеко разносятся, иной мурза соблазнится, да набежит с сильным отрядом.
–Тебя, князь, врасплох не застанешь.
–Как сказать! Да мы сможем быстро собрать сотню воинов, а коли нападёт с полтысячи?
Всадников заметили со стены, подали сигнал. На ближних полях засуетились мужики и бабы, от речки к воротам погнали стадо. Двое всадников помчались вперёд, сигналя поднятыми значками, люди успокоились и вернулись к работам.
–Пугливый – у вас народец, – заметил Тупик.
–Осторожный. Тохтамыш – скрытный хан, опасный. Я не знаю, есть ли в его Орде московские доброхоты. Он ведь пришёл издалека, с Хорезмийского моря. Дмитрию надо следить за этим врагом. Сейчас мои люди ищут путь в его стан.
–Откуда же у тебя сотня воинов в Городце, коли своих по всей Орде разослал? И чем ты их кормишь?
–Сотня – с мужиками. А кормиться здесь нетрудно, если ты – хороший охотник. Я разрешаю бить зверя, сколько требуется. Мы пригнали много скота из Орды, часть его я раздал на расплод. В Оке и мещерских озёрах рыбу можно черпать даже ситом. Мёд, грибы, ягоды и орехи – тоже корм. Вот хлеба пока – мало. Гороху, проса и репы тоже не хватает, а без них русским и мещере – трудно. Поэтому я стараюсь держать мужиков на земле, иные из татар пашут и сеют, когда – не на службе. Два года мира, и мы заживём хорошо. А воинов не я один привёл сюда. Не удивляйся, когда увидишь.
Отряд перешёл мелкую протоку, на вытоптанной поляне перед крепостцой его встретили трое. Знакомое почудилось Тупику в фигуре плечистого воина, одетого в синий халат с серебряным знаком воинского начальника на плече. Широкоскулое лицо, отвислые усы, холодный взгляд из-под железного шишака. Тупик осадил коня, рука посунулась к мечу. Воин поклоном приветствовал их.
–Сотник Авдул?
Хасан перевёл прищуренный взгляд с Авдула на Тупика:
–Он – не сотник. Он тысяцкий – воевода крепости и удела. Не правда ли, боярин, в каждом городе должен быть тысяцкий?
–В Москве его нет, – сказал Тупик, ещё не зная, как держать себя с бывшим врагом.
–В Москве есть великий князь и там – много достойных воевод. А нам без тысяцкого не обойтись.
Авдул сделал приглашающий жест. Тупик смотрел на его широкую ладонь с чувством изумления и насторожённости: не эта ли рука наводила в его грудь копьё, заносила над ним дамасский клинок в сшибке конных дозоров!
Тупик въехал в острог через узкие ворота. Брёвна в стенах обмазаны спекшёйся глиной – от огня, у бойниц виднелись пороки и баллисты – острожек жил постоянно готовым к отражению набега. Внутри вдоль стен тянулись конюшни, навесы для скота, близ стен стояли амбары, клети, виднелись крыши погребов, ближе к середине крепостцы теснились избы для семейных воинов и выделялся длинный дом для холостых. К церкви примыкал большой дом князя. Брёвна многих строений ещё не успели почернеть и пахли смолой, сияли слюдяные окна княжеского терема и лемех церковного купола – острожек казался молодым и нарядным. Многие избы пустовали. Подъезжая к Городцу, Тупик видел в пойме юрты татар, летом они лучше чувствовали себя в кочевых ставках и, даже оценив преимущества осёдлой жизни, отдавали дань привычному быту. Наверное, им трудно привыкать к недвижным жилищам, особенно в летнюю пору, когда и осёдлого человека охватывает тоска по бескрайним зелёным далям.
Конюх-татарин с многочисленными помощниками-мальчишками принял лошадей, их с шумом и гамом погнали к реке. Воины окружили колодец, наполнив большую деревянную колоду, смывали пот и пыль. В длинной избе слуги накрывали стол на всех. Дворский из русских, наконец, позвал в трапезную. Она была устроена просто: стол четырёхугольным кольцом тянулся вдоль стен, в середине – площадка, на которую во время пиров выходили потешники, сказители и певцы, а то – и участники пира. Слуги из молодых воинов расставили казаны с мясом, глиняные миски с горячим хлёбовом, сулеи с медовым вином, бурдюки с кумысом. В железных и медных тазах лежали жареная рыба, пареная репа, грудами на столе – зелёный лук и чеснок. Ложек не было, воины носили их за голенищами сапог. Что смутило Тупика – ни в одном углу трапезной – ни образка. Хасан, перехватив ищущий взгляд Васьки, сказал:
–Прости, брат, но здесь – не все христиане. Пусть каждый молится Богу молчком.
Тупик прошёл с хозяином во главу стола. С минуту постояли – христиане, мусульмане, язычники. Рука тянулась ко лбу, но Тупик не дал ей воли, лишь про себя произнёс молитву. Хасан, словно уловив её скончание, кивнул и сел на лавку. Тупик заметил, как некоторые, садясь, успели обмахнуться крестом.
Ели молча. Русские запивали еду квасом из сулеек и лагунков, выставленных по всему столу, татары – кумысом. Под конец стали угощать друг друга. Хасан, наконец, разрешил налить вина, потом встал:
–Боярин – волен в своих людях, я же велю нашим спать. Утром рано подниму, время – тревожное. Мужики на полях работают, стада на пастбищах – надо беречь их. На прошлой неделе нашу девку своровали, до сих пор не найдена. Завтра отряжу ещё людей на поиски, если до утра не сыщется. Воров надобно взять непременно, след уводит за моховые болота, где скрывается разбойничья шайка Баракчи. Судить будем в Городце, при общем сборе народа. А теперь – хвала Богу за пищу.
Почивать Тупика Хасан позвал в терем. Хоть в походах Васька и держал за правило ночевать с воинами, принял приглашение. Только велел десятскому посмотреть коней, да чтобы каждый знал, где стоит его лошадь, где лежат седло и справа.
Было ещё светло, в тереме не зажигали свечей, вечерний луч, просачиваясь в слюдяные оконца, озарял убранство княжеской гостевой. Навощённый дубовый пол, дубовый стол посередине, деревянные стулья с резьбой, лавки у стен, над ними на медных гвоздях развешаны щиты, мечи, саадаки, кинжалы, шкуры медведей, рысей и волков, лосиные и оленьи рога. В красном углу – образ Спаса и Богородицы с Ребёнком.
В дальнем углу с лавки поднялся пожилой поп, благословил вошедших и заговорил:
–Слыхал я, батюшка боярин, ты князю – друг, так помоги решить наш спор.
–Зря ты, отче, впутываешь дорогого гостя в это дело, – сказал Хасан.
–Заговорили – так уж выкладывайте, – отозвался Тупик.
–Да просят мечеть наши мусульмане. Хотя бы за стенами...
–Не мечеть надо ставить, – запричитал поп. – Крестить надо весь народишко, в веру святую обратить.
–Так ты и крести, коли можешь! Тогда речи не будет о мечети.
–Не простое это – дело, княже. Люди качаются, время надобно – разуверить их в басурманстве и язычестве.
–Время! Им молиться каждый день надо. Мне тысячник Авдул снова сказал нынче – его люди собираются муллу привезти. Есть в Казани такой, старый доброхот Руси. А коли мечети не поставим, он глянет да и уйдёт от нас.
–И Бог – с ним! Нам единая вера – потребна.
–Ты бы, отче, коломенского епископа Стефана поспрошал, – посоветовал Тупик. – Он умеет смотреть далеко. Будет у вас мечеть – новый народ повалит в удел. А уж дело святых отцов – перетягивать их в церковь. Запретом же легко отпугнуть тех, кто нынче не хочет креститься. Да и разнесётся – будто мы на Руси к иноверцам – нетерпимы, крест на шею силой вешаем. Государь даже язычников силой крестить запрещает.
–Дак ты думаешь, батюшка боярин, епископ Стефан не станет возражать против мечети?
–Я одно знаю: епископ Стефан государевым делом живёт.
Священник помолчал, пригласил обоих к вечерне и удалился. Вошёл слуга – высоченный сутуловатый молодец в белой рубахе, неслышно ступая босыми ногами, начал зажигать свечи в медных светцах, прибитых к стенам.
–Гаврила, довольно четырёх свечей, – сказал Хасан. – Устинье скажи, чтобы позвала княжну Надежду. – Когда слуга удалился, глянул в глаза Тупика. – Не верится, что доживу до покрова, до нашей свадьбы. Очень боюсь за неё, Василий.
–Чего бы?
–Мне донесли: Тохтамыш ищет следы дочери Мамая. Зачем она ему? Хан может украсть человека даже за морями.
–Однако ты прибедняешься, князь, говоря, што в Орде у тебя нет ушей и глаз...
Дверь в стене, прикрытая медвежьей шкурой, отворилась. В сопровождении сухонькой горбатой старушки вошла бледнолицая девушка в длинном сарафане из простой набойки. Жемчужная нить украшала её тёмно-золотистые волосы, заплетённые в две тугие косы. Тупик, видевший девушку в ином наряде, посреди свиты Мамая, сейчас не узнал её. Обыкновенная боярышня или дочка среднего купца. Но едва глаза-миндалины обратились к нему и тут же словно скатились в медвежью полсть, разостланную на полу, вдруг нахлынуло такое, что Васька начал шарить у пояса, ища свой меч: будто стоит он, полонённый, посреди вражьего стана, и на нём испытывают колдовские чары...
–Княжна Надежда, – заговорил Хасан. – Это – мой побратим, московский боярин Василий Тупик. Я хочу, чтобы ты его полюбила, как я. Знай: если что случится со мной, у этого человека ты найдёшь защиту.
Тупик поклонился и княжна сказала:
–Тогда, на Дону, я желала добра вам обоим. Если бы Орда и Русь побратались, как побратались вы, сколько людей стало бы счастливыми.
–Будь это в моей воле, княжна, я бы отдал жизнь, – сказал Тупик.
Хасан вздохнул:
–Однако, пора в церковь.
Девушка шла впереди, опираясь на руку бабки, осторожно и скованно – словно ребёнок, недавно научившийся ходить. Возле церковной паперти сидело несколько нищих странников, княжна обошла всех, одаряя медными пулами.
После службы Тупик подошёл к попу:
–Батюшка, согрешил я, хочу исповедаться. Душу гнетёт.
Поп глянул и пригласил в исповедальню.
В пристройке Тупик опустился на колени перед попом и стал рассказывать. Батюшка слушал с непроницаемым видом, потом положил руку на Васькину голову:
–Немал – твой грех, сыне, но этот грех – плотский, он от человеческой слабости да от молодости. Твоё покаяние есть искупление. Жену не тревожь признанием, а эту женщину удали от свово дома, не то прахом пойдёт твоя семейная жизнь и погрязнешь ты во грехе.
–Исполню, батюшка.
–Епитимью же назначаю тебе такую: возьмёшь образок, что нынче пришлю тебе, да из Москвы сходи в Троицу, освяти его у Сергия. Потом пришлёшь к нам и тем поможешь приобщению здешних язычников к православной вере.
–Исполню, батюшка.
–Аминь. Ступай, сыне, князь поджидает. А к епископу Стефану я съезжу.
Хасан ждал его в опустевшей церкви. Когда вышли, у ворот острожка услышали голоса. Из сумерек возник начальник стражи в сопровождении вооружённого воина.
–Важная весть, князь. Говори, Маметша.
Воин заговорил по-татарски, Тупик понимал его речь.
–Мы, князь, следили за тем мурзой, которого Акхозя-хан послал из Нижнего в Рязань
–Да.
–Они вернулись обратно, мурза и его воины.
–Почему?
–Мы догнали их и спросили. Мурза сказал, что на всей дороге видел глаза людей, полные ненависти. Даже мальчишки бросали в него камнями, а мужики грозили расправой, не подпускали к колодцам, не хотели продавать мясо и хлеб. Мурза побоялся быть убитым в пути, поэтому пошёл обратно.
–Надо было идти той дорогой, што им указана! – вырвалось у Тупика. – А народ-то, вишь, потерял страх перед Ордой.
–Говорят, будто князь Донской велел устрашать послов? – спросил воин Маметша.
–Сказки, – ответил Тупик – Дмитрий отправлял нас. Он не велел пускать большого ордынского отряда, штоб беды не вышло. А послу с сотней стражи – даже оказывать честь. Однако повернули – чёрт с ними, нам – меньше забот.
–Меньше ли, Василий?
–Пошли спать, Хасан. Завтра с зарёй – в Коломну.
Утром Хасан проводил его за ворота и обнял.
–Когда-то снова увидимся, Василий?
–В покров, на твоей свадьбе. Помни: я буду готовить дом к твоему приезду. Так што – прямо ко мне.
Однако свидеться им пришлось задолго до покрова.
VIII
Тохтамыш кочевал со своим улусом в предгорье Кавказа, двигаясь вверх вдоль речки Кумы. Были славные охоты на птицу и зверя, охотники взяли в облавах двух молодых тигров и трёх пардусов. Тохтамыш думал об осенней охоте в милой его сердцу заяицкой степи, где бродят тысячные стада сайгаков, дзеренов и газелей – лучшей добычи приручённых пардусов. Тем летом часто шли дожди, на обильных травах отъедались кони, жирел скот, было много кумыса. Орда отдыхала, в хмельных напитках тушила память о куликовском разгроме. Тохтамыш ждал вестей от сына. Если Дмитрий согласится платить дань, он пока оставит Русь в покое. Иное не давало Тохтамышу спать – восходящая слава Железного Хромца, правителя Мавверанахра. Уже весь Иран – у его ног, воины Хромого грабят Индию, Кавказ он считает собственным улусом. Безродный выскочка, Хромец, подобно Мамаю, метит в каганы всей Орды. Тот сломал шею на Москве, этот сломает на Тохтамыше. Теперь он – не союзник, но злейший враг. Будь он союзником, уступил бы Хорезм, который по завету Чингисхана должен принадлежать потомкам его сына Джучи. Тохтамыш всё равно возьмёт силой этот край, где почти круглый год под тёплыми дождями и жарким солнцем растёт хлеб, зреют дыни и виноград.
Орда приближалась к верховьям Кубани. Говорят, величественна и полноводна – эта река. Её плавни – богаты зверем и птицей, воды – рыбой. Осетры весом с полугодовалого жеребёнка там – не редкость. Богаты – земли Кубани, но пусты. Прежде племена ясов и алан, населявшие берега этой реки, были разгромлены монголо-татарами, частью истреблены, частью оттеснены в горы. Они ютятся в ущельях, а по равнинам предгорий лишь изредка прокатываются кочевые улусы Орды. Слабые обязаны довольствоваться тем, что им оставляют сильные.
Тохтамышу хотелось увидеть Кубань. Правитель обязан хоть один раз осмотреть подвластные земли, как бы ни были они просторны – лишь тогда он может править уверенно.
В ставке на холме, из-под которого бежал ключ, Тохтамыш принимал беков подвластных племён. Сидя на груде шёлковых подушек, он смотрел на кланяющихся князей, кивком указывая место справа или слева от себя, где они должны садиться среди придворных мурз, рассматривал привезённые подарки – ковры и белоснежные войлоки, тюки цветной замши, искусно чеканенные серебряные кувшины и пояса, бурдюки со сладким вином, мехи с изюмом и сушёными фруктами, кавказские сукна, расшитые чепраки и чеканеные сёдла, кольчужные брони, мечи и кинжалы, украшенные насечкой. Лишь когда проводили горских коней, глаза хана загорались, в его фигуре читалась готовность сорваться с подушек. И только однажды, осматривая коней, подаренных буртасским князем, гости услышали голос хана:
–У тебя, Кази-бей, есть жеребец по кличке Золотой Барс? Он, говорят, – самый быстрый в горах?
Князь поклонился до земли.
–Великий хан, такой жеребец у меня есть. Но я не знаю, самый ли он быстрый в наших горах.
–Ты бы показал его нам, Кази-бей. Мы испытаем на состязаниях скакунов.
Князь вспотел.
–Великий хан, я хотел показать тебе Золотого Барса, но он зашиб ногу. Пройдёт три дня, и его пригонят мои конюхи.
Тохтамыш кивнул, усмехаясь одними глазами. Хитры – эти кавказские рыжие жиды – буртасы. Да нет такого жида – ни кавказского, ни палестинского, ни фряжского, который провёл бы великого хана. Соглядатаи Орды следят за лучшими конями в окрестных землях так же, как за правителями. Конь – главная сила ордынского воина, и потому лучшие жеребцы должны находиться в Орде, чтобы другие народы её не обскакали.
Наконец, прошёл с подношениями последний князёк касожского племени, изрядно выбитого на Дону в походе Мамая. Тохтамыш собирался подать знак к пиру, когда вдали показался отряд всадников, двигающийся к ставке хана. Вначале это удивило, но скоро глаза различили рыжий бунчук и знаки ханского рода. Акхозя?!
