Текст книги "Столетняя война. Том III. Разделенные дома (ЛП)"

Автор книги: Джонатан Сампшен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 68 (всего у книги 77 страниц)

Такое отношение отражало общее чувство незащищенности, вызванное более широкими проблемами христианства, неосязаемым, но все более значимым фактором в отношениях Англии и Франции. За Лелингемским перемирием последовал удивительный всплеск народного энтузиазма в отношении крестового похода после столетия, в течение которого крестоносный дух угас в большей части Западной Европы. В 1390 году герцог Бурбонский организовал экспедицию при поддержке генуэзского флота против порта Махдия, печально известного логова пиратов в тунисском государстве Хафсидов, "этот порт известен как Африка", – говорит Фруассар со свойственным ему безразличием к географии. Это необычное предприятие привлекло около 1.500 благородных добровольцев. Экспедиция в подавляющем большинстве состояла из французов, но в нее вошло небольшое количество англичан, среди которых были сэр Уильям Невилл, сэр Джон Кланвоу, внебрачные сыновья Джона Гонта и сэр Томас Перси, все они были людьми, приближенными ко двору Ричарда II. Экспедиция закончилась тяжелыми потерями и унизительным отступлением, но этот печальный результат не остановил других. Английские и французские дворяне присоединялись к походам рыцарей Тевтонского ордена в Польшу и Литву, которые проводились два раза в год, и были последними, когда эти грабительские походы можно было назвать крестовыми. Генри Болингброк, граф Дерби, отправился в Пруссию в июле 1390 года с более чем сотней соратников. Герцог Глостер посетил бы Пруссию зимой 1391–92 года, если бы его флот не был частично уничтожен штормом и отброшен к побережью Нортумберленда. Жан де Бусико отправился туда же в конце года. Пока принцы обсуждали мир в Амьене, Томас, лорд Диспенсер, сражался в Литве в сопровождении выдающихся английских капитанов, чьи совместные свиты, должно быть, насчитывали несколько сотен человек. В какой-то степени эти люди искали спасения от скуки и выхода для агрессии, которую больше не удовлетворяла война на границах. Но в этом существовал важный и подлинный духовный элемент, который выходил за рамки национальности и вдохновлял новую солидарность между рыцарством Англии и Франции[1090]1090
  Берберы: Chron. r. St.-Denis, i, 648–71; Chron. Bourbon, 218–57; Froissart, Chron. (KL), xiv, 151–9, 211–53, 269–80; Chronographia, iii, 100; Westminster Chron., 432, 448–50; Stella, Ann. Gen., 194. Польша: Rechnungen, 3, 4, 5, 6, 10, 28, 35, 109–29; Expeditions, xliii, xlv; Westminster Chron., 444–8, 478, 480–4; BN PO 1913, Meingre/7; [A. Molinier], 'Campagne de Boucicault en Prusse', BEC, xxxviii (1878), 491–2.


[Закрыть].

Берберийский крестовый поход на Махдию и кампании в Литве и Польше были сравнительно незначительными предприятиями по сравнению с древней мечтой об изгнании турок и освобождении Святой Земли. Продвижение ислама на Балканах вызвало сильную озабоченность во Франции и, в некоторой степени, в Англии. Череда походов в 1380-х годах привела к тому, что турки-османы оказались на границах Венгрии и на берегах Адриатики. В 1389 году султан Мурад уничтожил христианскую армию Сербии в битве на Косовом поле. Это были не те отдаленные регионы, которыми они стали казаться впоследствии. Венгрией правила французская династия. Прибрежные поселения Албании и Хорватии на практике были колониями Венеции. В течение 1390-х годов крестоносная мечта ненадолго вернула себе утраченный статус универсального западного идеала. По окончании конференции в Амьене Карл VI обсудил с Джоном Гонтом возможность международного крестового похода на Балканы. Нет сомнений в том, что оба человека серьезно отнеслись к этому проекту. Орден Страстей Христовых Филиппа де Мезьера, задуманный много лет назад как Орден крестоносцев, который объединил бы Англию и Францию против неверных, наконец-то привлек реальных рекрутов. Все королевские принцы, прибывшие в Амьен с обеих сторон, стали членами или покровителями Ордена, а также многие светские делегаты, министры и капитаны, присутствовавшие на конференции. Более восьмидесяти дворян вступили в Орден или были убеждены поддержать его. Большинство из них были французами, но двадцать восемь из них – англичанами[1091]1091
  Froissart, Chron. (KL), xiv, 387; *Moranvillé (1881), 30–2.


[Закрыть].

Щедрость духа, отраженная в проповеди Жерсона, нашла отклик при дворе Ричарда II, но вызвала сильный скептицизм в английских провинциях. 25 мая 1392 года Джон Гонт представил французские условия Большому Совету в линкольнширском городе Стэмфорд. Необычно то, что епископы не были созваны на это собрание. Помимо светских пэров, здесь присутствовали рыцари из графств и большое количество опытных капитанов. В результате получилось довольно военизированное собрание, в котором, вероятно, были чрезмерно представлены профессиональные солдаты или те, кто надеялся стать профессиональными солдатами. Герцог Ланкастер рассказал о территориальных уступках, на которые были готовы пойти французы. Он поднял вопрос о оммаже и предложил решить его путем бессрочного пожалования герцогства Аквитания. Едва он успел закончить изложение своих предложений, как тут же о себе заявила оппозиция. Тон задал герцог Гельдерна, который недавно прибыл в Англию и присутствовал на Совете вместе с королем. Герцог не утратил своей яростной неприязни к французам и воспользовался случаем, чтобы выступить с яростной речью против французских предложений. Совет, сказал он, должен отвергнуть любой договор с "этими напыщенными обманщиками". Он будет первым, кто вступит в борьбу, если Ричард II снова возьмется за дело. Его речь, по словам вестминстерского хрониста, была встречена одобрением "мужественных и смелых людей" и пренебрежением со стороны "ленивых и трусливых". Однако ясно, что обе группы были настроены крайне критически по отношению к французским предложениям. Оппозиция была особенно сильна среди рыцарей. Они возражали против идеи отделения Аквитании от английской короны путем предоставления ее Джону Гонту и его потомкам. Потеря всего наследственного домена английских королей во Франции казалась им слишком высокой ценой за решение спора о оммаже. Кроме того, существовало и более общее подозрение в отношении Франции и Джона Гонта, который, как оказалось, использовал свое положение главного переговорщика от Англии для удовлетворения собственных интересов в герцогстве Аквитания. В конце заседания герцог Глостер под общий ропот одобрения заявил, что не может быть и речи о согласии с такими предложениями, пока они не будут представлены на рассмотрение Парламента. Для Ричарда II и Джона Гонта это был худший из возможных результатов. Политически им нужен был консенсус в поддержку любого договора. Поскольку было ясно, что французы не пойдут на уступки в вопросе о суверенитете, необходимо было найти способ сделать это приемлемым для английского политического мнения. Это потребовало бы времени, а следующая дипломатическая конференция должна была открыться менее чем через шесть недель[1092]1092
  Westminster Chron., 488–90; Walsingham, Chron. Maj., i, 920–2; Knighton, Chron., 544; Froissart, Chron. (KL), xiv, 388–9. О тех, кто призван, см. PRO E403/538, m. 9 (12 июля).


[Закрыть].

Конференция открылась в Лелингеме в июле 1392 года. Вся сессия была занята тактическим спором о том, какая сторона должна первой раскрыть свои позиции. Французской делегации было строго предписано не делать никаких новых предложений, пока она не получит взвешенный ответ на предложение, сделанное в Амьене. Англичане ответили, что, хотя они имеют право изменить некоторые позиции, занятые Джоном Гонтом в Амьене, нынешнее французское предложение не заслуживает серьезного внимания. Им также было строго предписано ничего не говорить до тех пор, пока они не получат более выгодное предложение. Для того чтобы выйти из подобных тупиков, каждое правительство договорилось передавать более неофициальные и гибкие инструкции одному из своих послов, на которого можно было положиться, что он знает истинные желания своего государя. К сожалению, Гийом де Мелён, который был послом, на которого возлагалась эта функция с французской стороны, задержался в пути. В результате сэр Томас Перси, которому Ричард II поручил ту же функцию, уехал, не дождавшись его прибытия. Обе делегации признали абсурдность ситуации. Англичане предложили сообщить своим оппонентам, на какие уступки они смогут пойти, если получат более выгодное предложение. Французы были невозмутимы и предложили очевидное решение: оба короля должны провести переговоры лично, когда не возникнет ни одной из этих проблем. Англичане согласились, но указали на политические трудности в своей стране. Они сказали, что будут работать над этим, но ничего не должны заявлять в официальном протоколе, опасаясь разозлить "некоторых членов" Совета Ричарда[1093]1093
  Foed., vii, 721–3; Moranvillé (1889), 376–8; Dipl. Corr., no. 151; Le Bis, 'Pratique', no. 1.


[Закрыть].

* * *

Присутствие Гийома де Мелёна, вероятно, ничего бы не изменило. Основной причиной сдержанности французских послов в Лелингеме было то, что их правительство находилось в муках непредвиденного политического кризиса, который парализовал процесс принятия решений в столице Франции. В ночь на 13 июня 1392 года была предпринята попытка убийства Оливье де Клиссона. Это произошло на улице Сен-Поль в Париже, узкой дороге, которая проходила под западной стеной королевского дворца. Коннетабль участвовал на торжествах во дворце по случаю праздника Тела Христова. Вскоре после полуночи он возвращался домой на лошади в сопровождении небольшой группы друзей и двух слуг с горящими факелами. Из переулка выскочила группа вооруженных людей с криками: "Убейте их! Смерть Клиссону!". Они выхватили факелы из рук слуг, бросили их на землю и обрушились на коннетабля. Спутники Клиссона бежали, а он пытался отбиться от нападавших кинжалом, единственным оружием, которое у него было. Клиссон получил три ранения мечом в ноги, после чего сильный удар по голове сбросил его с лошади в открытый дверной проем булочной. Нападавшие, считая, что убили его, скрылись. На самом деле Клиссон получил лишь поверхностные раны и в течение короткого времени полностью оправился. Более того, он узнал в главаре банды Пьера де Краона, жестокого и скандального дворянина из Анжу, который недавно был изгнан из королевского двора в результате непонятного скандала[1094]1094
  *Lefranc, 450–2; Froissart, Chron. (KL), xv, 4–14; Chron. r. St.-Denis, i, 2–4; Chronographia, iii, 104. O Краоне: *Broussillon, ii, nos. 1235–8, 1249, 1252, 1255, 1264, 1269, 1300; *Jarry (1889), 417; Chron. premiers Valois, 330–1; Froissart, Chron. (KL), xv, 1–4; Juvénal, Hist., 44; 'Mémoire de P. de Craon', 105, 106–7. Его финансовые затруднения: *Broussillon, ii, p. 227 and nos. 1242, 1256, 1258–9, 1261, 1265, 1268, 1271, 1292; Henneman (1996), 29078.


[Закрыть].

Нападение на коннетабля вызвало истерическую реакцию. Карл VI прибыл на место нападения через несколько минут в сопровождении толпы слуг, придворных и солдат. Король, который всегда был близок к Оливье де Клиссону, расценил этот инцидент как оскорбление его короны, так как жертвой стал высший офицер его двора. Нападение произошло в нескольких ярдах от его дворца всего через несколько минут после того, как Клиссон его покинул. Как только рассвело, прево Шатле был отправлен в погоню за нападавшими с отрядом вооруженных людей. Пьер де Краон проскакал ночью до Шартра, где его ждали слуги со свежими лошадьми, а затем добрался до своей крепости Сабле в штате Мэн. Именно здесь он узнал, что коннетабль выжил после нападения. Понимая, что офицеры короля скоро явятся за ним, он бежал в Бретань и отдался под защиту герцога. У Иоанна IV хватило ума не предоставлять убежище такому опасному гостю. Поэтому Краон направился в английскую крепость Брест и там сел на корабль. Ходили слухи, что он нашел убежище в Англии. Герцогу Бретонскому и королю Англии были направлены письма с требованием выдать беглеца. В Париже Краона осудили заочно и конфисковали его имущество. Его парижский дом и принадлежащий ему пригородный особняк были снесены с лица земли. Адмирал Франции был послан в Мэн, чтобы захватить его поместья и изгнать из дома его супругу и дочь. Трем его сообщникам отрубили руки на месте преступления, а затем обезглавили на площади Ле-Аль. За ними через несколько дней последовал престарелый портье его дома, который, как оказалось, не совершил никакого преступления, кроме того, что не смог вовремя обнаружить и донести на своего хозяина. Затем, в начале июля, Пьер де Краон появился в Барселоне и оттуда отбыл в Левант. Однако к этому времени весть о его преступлении достигла арагонского двора. Через несколько часов после прибытия в порт он был снят с корабля четырьмя галерами, посланными в погоню французской королевой Арагона, Иоландой де Бар, и доставлен обратно в город, где был брошен в тюрьму, чтобы дожидаться решения короля Франции[1095]1095
  Froissart, Chron. (KL), xv, 11–13, 15, 13–21; 'Chron. Brioc.', col. 6; 'Ann. arch. Datini', xii, 137; Chron. premiers Valois, 322–3; *Broussillon, ii, nos.1273–6, 1278–80; Chron. r. St.-Denis, ii, 6–8; *Courteault, 441–2.


[Закрыть].

В Париже судьба самого Краона к этому времени отошла на второй план. Министры Карла VI увидели возможность обратить гнев короля против более важной цели – Иоанна IV Бретонского. Насколько известно, герцог Бретонский не имел никакого отношения к заговору, но убедить в этом коннетабля оказалось непросто. Давняя вражда между двумя соперниками за контроль над Бретанью к этому времени достигла нового пика интенсивности. После двух бездетных браков Иоанн IV женился на дочери Карла Наваррского Жанне. Недавно она родила сына, первого из восьми детей, родившихся у этой пары. Рождение будущего Иоанна V Бретонского сняло угрозу перехода герцогства к зятю Клиссона Жану де Пентьевр и обеспечило продолжение династии, насколько это было возможно в нездоровых условиях XIV века. Это также означало, что амбиции Клиссона могли быть реализованы только путем использования власти короны против герцога Бретани. Публичное примирение коннетабля со своим соперником, организованное герцогами Бургундским и Беррийским в 1388 году, никогда не было более чем формальностью с обеих сторон. Отношения между ними постепенно ухудшались, пока к лету 1391 года в Бретани не началась открытая война между их бретонскими сторонниками[1096]1096
  'Chron. Brioc.', col. 62; Chron. r. St.-Denis, i, 720–2; John IV, Actes, no. 983 (p. 576).


[Закрыть].

Для Совета французского короля существовали более широкие проблемы, чем спор между двумя ревнивыми и упрямыми людьми. Отношения Иоанна IV с французским королевским правительством становились все более напряженными, поскольку борьба между Англией и Францией, казалось, подходила к концу. В складывающихся новых международных отношениях Иоанн IV нуждался в юридическом урегулировании с Францией. Разбирались старые спорные вопросы: форма оммажа герцога королю и оммажа его вассалов, контроль над важнейшими пограничными крепостями, осуществление герцогом королевских прав на чеканку денег, назначение епископов и извечные раздражители – обращения бретонцев в Парижский Парламент и вмешательство французских чиновников в дела герцогства. Поскольку герцоги Бургундский и Беррийский, его традиционные покровители, лишились власти, в правительстве короля главенствовал его главный враг, а Ричард II не проявлял интереса к традиционной роли Англии как гаранта территориальной целостности Бретани, у Иоанна IV было очень мало возможностей торговаться. В январе 1392 года состоялась трудная встреча Карла VI и герцога в городе Тур на Луаре, после которой было заключено соглашение, не удовлетворившее ни одного из них. Герцог снова пообещал заключить мир со своими внутренними врагами. Было достигнуто соглашение, в основном на условиях Иоанна IV, по некоторым сложным юридическим вопросам. Были проведены переговоры о браке между малолетним сыном Иоанна IV и годовалой дочерью короля Жанной. Но дискуссии были неприятными, а атмосфера напряженной. Когда все было закончено, Иоанн IV подписал у нотариуса частный документ, в котором заявил, что его собственные уступки были вынужденными и сделаны под угрозами. Никто из министров Карла VI не считал вопрос закрытым. Когда Иоанн IV написал королю письмо с протестом, что Пьер де Краон не получил у него убежища и больше не находится в Бретани, Карл VI и его брат сначала были склонны поверить ему, но Совет был непреклонен, и считал, что Краон никогда бы не предпринял такой дерзкий шаг против короля без поддержки герцога Бретонского. Карл VI, разгневанный и легко управляемый, поддался на уговоры и среди приближенных короля возобладала навязчивая идея, что Иоанн IV должен быть наказан за преступление Краона[1097]1097
  'Chron. Brioc.', cols. 63–8; Morice, Preuves, ii, cols. 577–8, 581–8, 594; Froissart, Chron. (KL), xv, 362–8; 'Séjours', 453–4; John IV, Actes, nos. 795–9, 803–5. Chron. r. St.-Denis, ii, 8–10; Bouchart, Gr. chron. Bretagne, ii, 185 (late). Ср. о предварительных посольствах: *Terrier de Loray, PJ nos. 135–6; BN PO 584 Canard/15, 1320 Giac/28, 1878 Martreuil/9, 2828 Thigonville/3; BN Clair. 140/59, 204/104.


[Закрыть].

Совет короля собрался в Париже примерно в начале июля 1392 года, чтобы решить, что делать. На заседании главенствовали коннетабль и два ведущих деятеля администрации, Бюро де Ла Ривьер и Жан ле Мерсье. Все трое были убеждены, что король должен вести армию в Бретань, чтобы отомстить за оскорбление, нанесенное его чести Иоанном IV. Для финансирования значительных расходов на военное жалованье Клиссон обязался одолжить правительству не менее 80.000 франков наличными из собственных средств. Король и его брат уже склонились к этому плану. Союзники коннетабля и многочисленные протеже мармузетов в королевской администрации тоже. Единственный голос, призывавший к осторожности, принадлежал герцогу Бурбонскому. Он считал, что это решение было ошибкой. Дело против Иоанна IV казалось надуманным, а возмездие было несоразмерно преступлению. Все дело было слишком сильно связано с личной обидой Оливье де Клиссона. "Герцог Бретани – великий сеньор, – убеждал герцог Бурбонский, – он еще может сослужить вам хорошую службу". Но Карл VI отмел все возражения.

Современники были потрясены. Не было прецедента, чтобы король и его министры единолично начали крупную кампанию. Это выглядело как предвзятое решение, сознательный отказ от демонстрации обдуманности и консенсуса, которые всегда придавали легитимность таким решениям в прошлом. Герцог Беррийский придерживался своего собственного мнения и среди своих приближенных он не скрывал неодобрения. Герцог Бургундский, с которым даже не посоветовались, был в ярости. Он написал Бюро де Ла Ривьеру и другим видным министрам письмо с протестом. В какой-то степени Филиппом двигала более древняя концепция общественного порядка, при которой частная война между дворянами не рассматривалась как государственное дело. В конце концов, на коннетабля напали не во время исполнения им своих обязанностей, а по дороге домой после бала и хорошего ужина. Филипп рассматривал ссору между Клиссоном и Краоном как их личное дело, которое не должно касаться ни Бретани, ни Франции, ни других подданных короля. Его беспокоили более широкие политические последствия, о которых советники короля, похоже, совершенно не задумывались. Решение затеять войну с Иоанном IV в этот момент могло лишь подтолкнуть его в объятия англичан и разрушить перспективы заключения мира. Эти опасения имели под собой основания. Первое, что сделал Иоанн IV, узнав о решении Карла VI, – срочно отправил своих агентов в Англию с предложениями о новом военном союзе. Они прибыли с предложением сдать главные крепости герцогства в руки англичан и инструкциями нанять до 5.000 наемников. Ответ английского правительства не зафиксирован, но есть некоторые свидетельства того, что предложения герцога были серьезно рассмотрены министрами Ричарда II[1098]1098
  Chron. r. St.-Denis, ii, 10–12; 'Chron. Brioc.', cols. 67–8; Chron. premiers Valois, 330–1; Juvénal, Hist., 89–90; Chron. Bourbon, 261–3; Froissart, Chron. (KL), xv, 22–3, 25–6. Заем: BN Fr. 4482, p. 242. Армия, должно быть, была созвана не позднее начала июля, так начала собираться в Ле-Мане с 18-го числа: BN Clair. 42, p. 3142; 51, p. 3857vo; Morice, Preuves, ii, 597–616. Предложение союза: PPC, i, 41–7, 89–93.


[Закрыть].

Армия французского короля, численностью около 7.000 или 8.000 человек, собралась на берегу реки Сарта в конце июля 1392 года под стенами кафедрального города Ле-Ман. Она состояла преимущественно из контингентов знатных дворян. Несмотря на свои опасения, явились все королевские принцы, за исключением герцога Беррийского, друга и союзника Иоанна IV, который ухитрился сам себя отправить с дипломатической миссией в Авиньон. Брат короля Людовик, который накануне кампании стал герцогом Орлеанским, явился со значительным собственным войском. Государственные чиновники и придворная знать все прибыли со своими свитами. Провинции Нормандия, Анжу и Мэн предоставили значительные контингенты. Но большая часть остальной французской знати осталась в стороне. Франкоязычное дворянство восточной Бретани, традиционно лояльное короне, было призвано, но мало кто из них явился. В войсках, участвовавших в сборе, ощущалась явная тревога. Ходили слухи, что приближенные к королю дворяне денно и нощно требовали от него передумать. Единственным ответом Карла VI было решение отстраниться от толпы просителей и окружить себя министрами-мармузетами. Даже весть о том, что Пьер де Краон находится в Барселоне, а не в Бретани, не смогла поколебать его решимости. "Тот, кто советует мне остановиться, – заявил он, – советует мне против моей воли и не является моим другом"[1099]1099
  Rey (1965), ii, 387n2; Morice, Preuves, ii, 597–616; Pièces rel. Louis d'Orléans, no. 39; Chronographia, iii, 104–5; BN Fr. 4482, pp. 167–235; BN Clair. 841, pp. 167–235; Froissart, Chron. (KL), xv, 28–9, 34, 32–4.


[Закрыть].

5 августа 1392 года, когда армия двинулась на юг через лес Ле-Ман, у Карла VI случился психический припадок. Сначала, по словам Фруассара, из леса выбежал некий оборванец и пустился вслед королю, крича изо всех сил: "Остановись, король! Тебя предали!". Человек, который, возможно, был безумен, был отогнан телохранителями Карла VI, но этот инцидент сильно обеспокоил короля. Он уже несколько недель страдал от истощения, недосыпания и "лихорадки, сопровождавшейся сильной горячкой". День был очень жаркий. По словам хрониста, король был одет "в черную бархатную куртку, в которой вскоре покрылся по́том, ярко-алую шапку, держал в руке жемчужные четки, которые королева дала ему в дорогу". Облака мелкой пыли, поднимаемые копытами тысяч лошадей, забивали ноздри и легкие людей. Поскакав вперед, чтобы избавиться от пыли, Карл VI въехал на поляну недалеко от деревни Понваллен, сопровождаемый только своим братом Людовиком и несколькими придворными рыцарями. Ехавший позади короля паж, несший королевское копье, задремал в седле и позволил копью выпасть из рук; наконечник копья, со звоном ударил, по шлему другого рыцаря. Король вздрогнул. Подумав, что на него напали, он выхватил меч  и с воплем "Вперед, вперед на предателей!" проткнул им пажа, а затем бросился на собственных рыцарей. Король успел убить бастарда де Полиньяка, ранил еще троих и погнался за собственным братом, Людовиком, который, однако, успел укрыться в лесу. Не сразу, но до его спутников дошло, что король их больше не узнает. В течение часа Карл VI скакал туда-сюда и наносил удары, пока его меч не сломался, а лошадь не выбилась из сил. Тогда кастелян двора Гийом Мартель подкрался сзади, запрыгнул на круп лошади и обхватил короля за руки, в то время как другие отобрали у него сломанный меч и стащили с седла. Король, в бессознательном состоянии, на повозке был доставлен обратно в Ле-Ман, а по Анжерской дороге разосланы гонцы, с приказами каждому отряду поворачивать назад. Бретонская кампания была закончена[1100]1100
  Chron. r. St.-Denis, ii, 18–20; Froissart, Chron. (KL), xv, 29–30, 35–43; 'Ann. arch. Datini', xii, 138; Chron. premiers Valois, 323–4; Chronographia, iii, 105; Chron. Bourbon, 264–5.


[Закрыть].

Припадок случивший с Карлом VI был первым серьезным проявлением психического заболевания, длившегося всю его жизнь, которое, насколько мы можем судить по прошествии более чем шести столетий, по-видимому, было формой параноидальной шизофрении. Но современники короля были озадачены. Врачи толпились вокруг постели, впавшего в кому, короля в монастыре Сент-Жульен в Ле-Мане. В результате они заявили, что надежды на его выздоровление ничтожны. Выдвигались самые разные объяснения. Окружение короля сначала заподозрило отравление и допросило его слуг. Герцог Бургундский обвинил приближенных Карла VI в том, что они позволили ему вести беспутную жизнь при дворе, с ее бесконечной чередой вечеринок, пиров и балов. Среди населения в целом происхождение болезни короля почти повсеместно считалось сверхъестественным: молния Божья или колдовство, творимое тайными и злобными врагами.

Большая часть этих домыслов была отброшена, когда через три дня Карл VI пришел в сознание. Он все понимал, но оставался слабым и вялым в течение нескольких недель. Следующие тридцать лет своей жизни французскому королю было суждено прожить в состоянии нестабильного рассудка, прерываемого все более длительными и частыми отлучками – деликатный эвфемизм, использовавшийся его современниками для описания длительных периодов, когда король бродил по коридорам своих дворцов, завывая и крича, не зная, кто он или что он. Однако правда заключалась в том, что даже в периоды ясности ума Карл VI был уже не в состоянии управлять своим королевством. Он был любезен, умел хорошо изъясняться и играл свою роль. Но политически он довольствовался тем, что придворные группировки вели свои битвы за его спиной, как будто король был не более чем отстраненным зрителем спектакля, который его больше не касался. Для Франции политические последствия были катастрофическими, гораздо худшими, чем если бы Карл VI умер. Пока король был жив, все должно было делаться от его имени. Ситуация была слишком неопределенной, чтобы оправдать введение регентства, которое могло бы обеспечить преемственность и сохранить силу монархии Валуа. Вместо этого власть оспаривалась между его ближайшими родственниками и периодически осуществлялась кликами, не имевшими реальной законной легитимности. Главные институты власти королевства Валуа были раздираемы ревностью и разногласиями, которые отражали взаимоотношения принцев, с которыми их члены были связаны узами покровительства и самосохранения. Конечным следствием этого стала гражданская война, главным бенефициаром которой стал Генрих V Английский[1101]1101
  Chron. r. St.-Denis, ii, 22–4; Froissart, Chron. (KL), xv, 43–5, 48–51; Chron. premiers Valois, 324–5. Cf. Jarry (1889), 430 (процессии).


[Закрыть].

В августе 1392 года герцог Бургундский стремительно захватил контроль над правительством. Первыми его действиями были объявление об отмене нападения на Бретань и роспуск армии. В Бретань было отправлено посольство с письмом от герцогов Бургундского и Бурбонского, полным милостивых извинений за кампанию, которая была "спровоцирована дьяволом и злыми советниками". Эти меры вызвали немедленную ссору с коннетаблем, который был лидером "злых советников", о которых шла речь, и являлся финансистом и главным бенефициаром кампании. Клиссон сразу же отказался от своего обещания финансировать выплату жалованья армии. В результате капитаны были вынуждены разойтись без жалованья, что было крайне непопулярным шагом и никак не способствовало политическому авторитету Клиссона. В конце августа, когда король был достаточно здоров, чтобы передвигаться, его перевезли в королевский замок Крей, расположенный на острове посреди реки Уаза, к северу от Парижа. В столице был спешно собран Большой Совет из знатных людей, которые были под рукой, чтобы утвердить новые меры по управлению королевством. Ближайшим кровным родственником короля был Людовик Орлеанский, которому шел двадцать первый год и который сделал решительную заявку на власть. Если бы Карл VI был мертв или постоянно недееспособен, его притязания были бы неоспоримы. Но в условиях, когда король номинально управлял делами, герцог Бургундский одержал верх благодаря силе своего характера и силе своих сторонников. Людовик Орлеанский был молод, неопытен и самоуверен. Его также считали беспутным и неуравновешенным, так как, он пристрастился к азартным играм, окружал себя буйными друзьями и устраивал развратные вечеринки. Его навязчивый интерес к колдовству и темным магическим искусствам ни для кого не был секретом. В некоторых умах, возможно, уже была установлена связь между болезнью короля и злыми чарами исходившими из окружения его брата. Все это затмевало несомненные способности Людовика и от его требований отмахнулись[1102]1102
  Froissart, Chron. (KL), xv, 47, 49; BN Fr. 4482, pp. 242, 269; 'Chron. Brioc.', col. 68; Chron. r. St.-Denis, ii, 24–6; 'Séjours', 457; Itin. Ph. le Hardi, 229; Chronographia, iii, 106. Людовик: Mézières, Songe, ii, 466–9; Juvénal, Hist., 88, 96; *Carbonnières, 816–17; Deschamps, Oeuvres, vii, 120–1.


[Закрыть].

В конце сентября 1392 года короля привезли в Париж и поселили в отеле Сен-Поль, а герцоги Бургундский и Беррийский занялись укреплением своей власти и очищением королевского двора и администрации от своих врагов. Главные министры-мармузеты были отстранены от своих обязанностей. Бюро де Ла Ривьер и Жан ле Мерсье были заключены в Бастилию. Ле Бег де Виллен был увезен в крепость Кревкер. Жан де Монтегю бежал к папскому двору в Авиньоне. Клиссон, находившийся в королевском замке Монлери, был предупрежден, когда отряд солдат приближался по Орлеанской дороге, чтобы арестовать его, и бежал в свои владения в Бретани. Филипп Бургундский ненавидел этих людей. Они были низкородными выскочками с амбициями выше их ранга, которые отстранили его и его брата от власти в 1388 году, потакали порокам короля, подорвали его здоровье, монополизировали его расположение и, наконец, подстроили катастрофическое решение о вторжении в Бретань. Для герцога Беррийского они также были людьми, ответственными за судебное решение обрекшее на казнь его друга и министра Жана де Бетизака. Мармузеты сослужили хорошую службу королю. Но они были уязвимы, как все незнатные люди, достигшие высоких постов в Средние века. "Нет большей угрозы в этом мире, – говорил отразитель общепринятых настроений Эсташ Дешан, – чем бедняк, возведенный в высшее сословие". Главные мармузеты разбогатели, вели показной образ жизни, владели прекрасными домами, "властвуя над самыми высокими в стране", по словам чопорного хрониста из Сен-Дени. Их враги рассказывали о них преувеличенные истории. Оливье де Клиссон, как сообщалось, составил завещание после недавнего покушения на его жизнь, в котором он распорядился не менее чем 1.700.00 франков только наличными и движимым имуществом, что составляло сумму, равную всем доходам королевства за год. Для поиска доказательств коррупции была назначена комиссия по расследованию. Им было поручено изучить каждый случай, когда со времени знаменитого Совета в Реймсе, приведшего мармузетов к власти, одному человеку было выдано более 1.000 франков. Результаты работы комиссии неизвестны, но обвинения против мармузетов не подтверждаются сохранившимися финансовыми документами. Карл VI, безусловно, был слишком щедр к своим друзьям, а его министры никогда не стеснялись принимать чаевые или подарки за свои услуги. Но эти услуги были достаточно честными, а размер вознаграждения не выходил за рамки того, на что мог рассчитывать успешный чиновник в XIV веке[1103]1103
  Chron. premiers Valois, 324–5, 335; Valois (1888), 97–103; Chron. r. St.-Denis, ii, 10, 26–8; Froissart, Chron. (KL), xv, 53–4, 56–71; Chronographia, iii, 106–7; Deschamps, Oeuvres, iv, 122; Moranvillé (1888), 158–9; Rey (1965), ii, 573–7.


[Закрыть].

Судьба Клиссона в конечном итоге была решена в результате сделки между Филиппом Бургундским и Иоанном IV Бретонским. В обмен на устранение своего врага из французского правительства Иоанн IV обязался прервать все контакты с англичанами. В декабре 1392 года подконтрольный герцогу Бургундскому Парижский Парламент осудил Клиссона за растрату и лишил его должности коннетабля. Его заменил Филипп, граф д'Э, неопытный молодой человек, чьим главным достоинством было то, что он был обручен с дочерью герцога Беррийского. По крайней мере, против Клиссона, чья навязчивая вражда с Иоанном IV представляла угрозу внутреннему миру Франции и перспективам мира с Англией, имелись серьезные политические аргументы. Но остальные мармузеты были просто жертвами жажды мести королевских герцогов после четырех лет пребывания в политической изоляции. Бюро де Ла Ривьер и Жан ле Мерсье были обвинены в краже более 120.000 франков из королевской казны, в ведении изменнической переписки с англичанами и в получении взяток от министров Ричарда II. Если бы герцоги Бургундский и Беррийский добились своего, оба были бы казнены. Действительно, в течение нескольких дней в октябре толпы людей собирались на Гревской площади, чтобы насладиться этим зрелищем. Но опальные министры были спасены, вероятно, благодаря вмешательству герцога Бурбонского и Людовика Орлеанского. Обвинения против них так и не были доказано, и после более чем годичного заключения они были оправданы и освобождены[1104]1104
  John IV, Actes, no. 930 (p. 543); 'Chron. Brioc.', 69; Froissart, Chron. (KL), xv, 71–4, 96–7, 98–9, 202–4; Chron. r. St.-Denis, ii, 28–30; Istore, ii, 411; 'Chron. Pays-Bas', 287; Juvénal, Hist., 92, *774; Chronographia, iii, 106–7; Moranvillé (1888), 159–62, *373–4; Choix de pièces, i, 117–19, 128; AN X1a 1477, fol. 409vo (участие герцога Бурбонского и Орлеанского); BN Clair. 191/27.


[Закрыть].

Герцоги Беррийский и Бургундский сохраняли эффективный контроль над королевской администрацией вплоть до смерти Филиппа в 1404 году. Королевский Совет никогда не был полностью под их контролем, но они следили за тем, чтобы в его состав всегда входила сильная фракция из их креатур. Вне Совета чиновники и клиенты Филиппа Бургундского обеспечивали прямой контроль над основными органами власти, особенно над финансовыми учреждениями и королевским секретариатом. Единственным реальным политическим соперником Филиппа был Людовик Орлеанский. Людовик оказался не на высоте в борьбе за власть, последовавшей за возвращением двора из Ле-Мана, но он все еще был силой, с которой нужно было считаться, и, вероятно, со временем стал еще сильнее. В последующие месяцы он заключил союз с группой советников, которые были близки к мармузетам в их лучшие времена и находились вне досягаемости бургундского гнева: герцогом Бурбонским, Ангерраном де Куси, адмиралом Жаном де Вьеном и купеческим прево Парижа Жаном Жювенелем де Юрсеном. Крепкая личная связь между Людовиком и его братом, сохранявшаяся во время всех превратностей жизни Карла VI, обеспечила ему определенное влияние в периоды просветления рассудка короля. Дарение герцогства Орлеанского, один из последних актов щедрости короля перед его болезнью, принесло Людовику больший и более престижный апанаж, который он дополнил разумными покупками в Босе и долине Луары в последующие годы. Людовик никогда не мог сравниться с огромным богатством герцога Бургундского, но теперь он получал значительный доход от своих владений, дополняемый щедрой пенсией из королевской казны. Он содержал большой двор в Богемском отеле, расположенном рядом с рынком Ле-Аль, выезжал в поле с внушительной военной свитой, имел политическое влияние, щедро но разборчиво раздавал милости и даже умерил экстравагантности публичной жизни[1105]1105
  Valois (1888), 98–100; Vaughan, 44–5; Jarry (1889), 82–93, 98–100, 103–6; Nordberg, 13, 15–16, 41–60; Juvénal, Hist., 96.


[Закрыть].