Текст книги "Столетняя война. Том III. Разделенные дома (ЛП)"

Автор книги: Джонатан Сампшен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 77 страниц)

Глава XV.
Men-at-Arms (Люди при оружии)

В ноябре 1389 года Жан де Бусико и два других французских паладина, Рено де Руа и Жан де Семпи, разослали по всей Западной Европе герольдов с призывом к рыцарям и оруженосцам всех наций сразиться с ними в поединках "без гордости, ненависти или злого умысла" в течение тридцати дней на границе в Кале. За Лелингемским перемирием последовал внезапный всплеск интереса к поединкам, первым и самым известным симптомом которого стал великий турнир Жана де Бусико. Привычка сражаться умирала с трудом. Сложные и тщательно срежиссированные состязания предоставляли благородным людям возможность продемонстрировать свой статус, проверить свою храбрость, силу и умение владеть лошадью в бою один на один с противником. Эти состязания почти не имели отношения к реальной практике войны. Но они стали мощными символами национального соперничества, чем-то похожими на современные спортивные международные соревнования. В действительности, к этому событию поначалу отнеслись с опаской по обе стороны Ла-Манша, именно потому, что оно рассматривалось как продолжение войны другими средствами в то время, когда оба правительства были настроены на мир. Король Англии не выдавал пропуска на проезд до последней минуты. Советники Карла VI официально не возражали, но в частном порядке высказывались отрицательно. Они боялись, что это подстегнет национальное соперничество и, что еще хуже, нанесет пагубный удар по престижу Франции в случае поражения их соотечественников. Были сделаны тревожные замечания по поводу невысокого роста Бусико и его друзей.

Несмотря на все опасения, турнир открылся 21 марта 1390 года за стенами аббатства Сен-Энгельберт близ Ардра, окруженного ровными пустошами прибрежной равнины Пикардии. На вызов откликнулись сто двадцать английских рыцарей и оруженосцев, а также более сорока кастильцев, немцев и шотландцев. Среди них было большинство знатных представителей английского рыцарства: Холланд, Болингброк, Бофорт, Моубрей, Перси, Фицалан, Клиффорд, Куртене. Однако это все-таки была война, а не спорт, и старая вражда давала о себе знать. На дереве возле своих ярко раскрашенных шатров три французских организатора турнира вывесили два щита, украшенные "оружием мира" и "оружием войны". Претенденты должны были ударить по одному из них в знак того, будут ли они сражаться на копьях без наконечников, затупленных мечах и деревянных рогатинах или на настоящем боевом оружии. Все они выбрали боевое оружие. В начале каждого дня участники слушали мессу, а затем сражались друг с другом в поединках по согласованным правилам, за которыми наблюдали герольды, толпы сторонников и дам, находившиеся за барьерами. При этом ломались копья и мечи, разбивались шлемы и гибли лошади. Никто из участников не погиб, но многие были ранены, некоторые, как Джон Холланд, граф Хантингдон, настолько тяжело, что его близкие опасались за его жизнь. Жан де Бусико и Рено де Руа были вынуждены несколько дней отлеживаться в своих шатрах, чтобы залечить раны[1001]1001
  Chron. r. St.-Denis, i, 672–82; Froissart, Chron. (KL), xiv, 55–8, 105–51; Livre fais Bouciquaut, 65–74; Chronographia, iii, 97–100; 'Joutes de St.-Inglebert'; Foed., vii, 663, 665–6. Об оружии мира и войны: Keen (1984), 205–6.


[Закрыть].

У людей, организовавших поединки в Сен-Энгельберте, нашлось много подражателей. В мае 1390 года состоялся довольно похожий, хотя и менее грандиозный турнир между английскими и шотландскими рыцарями. Как и участники турнира в Сен-Энгельберт, они сражались на копьях с боевыми наконечниками. По словам официального хрониста Сен-Дени, группы странствующих английских латников путешествовали по Франции, вызывая всех желающих на поединки, в которых обе стороны отстаивали свою национальную честь, что вызвало значительное недовольство. Осенью 1390 года Ричард II разослал по всей Западной Европе приглашения на трехдневный турнир в Смитфилде под стенами Лондона, которому суждено было стать еще более грандиозным событием. Английский король сам принял в нем участие. Большие делегации прибыли из Франции и Нидерландов. Судя по всему, на турнире использовалось затупленное оружие, но было и множество других способов выплеснуть эмоции и патриотизм участников. На заключительном пиру в Виндзорском замке некоторые французские рыцари отказались от подарков Ричарда II и громко высмеяли, зятя Филиппа Бургундского, молодого графа Вильгельма фон Остреванта, который был принят в Орден Подвязки и снял с себя украшенную драгоценными камнями эмблему Карла VI[1002]1002
  Foed., vii, 666; PRO E403/530, m. 6 (25 мая); Cal. Doc. Scot., iv, no. 411; Westminster Chron., 436; Chron. r. St.-Denis, i, 672. Смитфилд: Lettres de rois, ii, 261–2; Westminster Chron., 450, 450–2; Chron. r. St.-Denis, i, 686–8; Froissart, Chron. (KL), xiv, 253–69; Chron. premiers Valois, 315–16.


[Закрыть].

* * *

Граф Фуа однажды заметил, что "за эти пятьдесят лет было совершено больше великих подвигов, чем за три века до этого". Что прежде всего объединяло тех, кто сражался при Сен-Энгельберте, так это чувство участия в великих событиях, и это мнение почти повсеместно разделяло поколение солдат, переживших войну. Даже англичане и гасконцы, на долю которых выпали самые тяжелые бои с 1369 года, вели себя так, словно подвиги их величайших современников искупили их вину за поражение. В 1380-х годах, когда успехи Англии были на самом низком уровне, все еще находились англичане, которых влекло желание прославиться в войне, о которой их потомки будут говорить с благоговением. В июле 1383 года Питер Куртене, младший сын графа Девона, уже завоевавший среди своих современников репутацию безрассудного человека, предстал перед французским королем в Париже и потребовал права сразиться на дуэли с Ги де Ла Тремуем. Куртене не ссорился с Ла Тремуем, его целью, по его словам, было продемонстрировать превосходство английского рыцарства и оправдать репутацию английской нации, сразившись с видным советником герцога Бургундского, чей статус был примерно сопоставим с его собственным. Ги де Ла Тремуй был готов ответить на вызов. Когда ему возразили, что между ним и Куртене нет никаких разногласий, он ответил, что достаточно того, что Куртене – англичанин, а он – француз. Французский королевский Совет не согласился, и после некоторых колебаний короля убедили запретить поединок. Куртене был одарен подарками и отправился в путь, хвастаясь тем, что во Франции не нашлось никого, кто захотел бы с ним сразиться. В итоге ему пришлось довольствоваться менее известным противником, который сразился с ним на границе Кале позже в том же году и Куртене победил. В этой истории интересно то, как она персонифицирует войну с Францией. Куртене, сравнительно малоизвестный английский дворянин, захотел на короткий миг взвалить на свои плечи конфликт со своей страной, чтобы выделиться среди тех, кто вел эту знаменитую войну[1003]1003
  Froissart, Chron. (SHF), xii, 3; Gr. chron., iii, 53–5; Chronographia, iii, 54–6; Chron. r. St.-Denis, i, 392–6; Juvénal, Hist., 53.


[Закрыть].

Культ войны и личной доблести никогда не был так силен, как в 1380-х годах, когда обе страны находились на грани истощения, а проницательные политики с обеих сторон начали понимать, что сила оружия никогда не решит вопрос. Во Франции экстравагантное публичное празднование жизни и деяний Бертрана Дю Геклена в аббатстве Сен-Дени в мае 1389 года стало выдающимся событием. Через девять лет после смерти великого коннетабля и за месяц до заключения перемирия, которое должно было положить конец войне, французский двор отметил окончание героического периода в истории своей страны. "С ним умерло все рыцарство, с ним погибла вся храбрость, с ним похоронена вся честь", – писал Эсташ Дешан, один из самых ранних авторов замечательной посмертной славы коннетабля. Посредственный профессиональный литератор по имени Кювелье ("Этот бедняга", – называл его современник) написал огромную биографическую поэму, полную живописных вымыслов, которую будут копировать, сокращать и которой будут подражать еще более века. Так мелкий бретонский оруженосец и по совместительству капитан наемников занял место рядом Гекторома, Иисусом Навином и Карлом Великим в качестве Десятого Достойного, человека, чьи деяния сама Жанна д'Арк почтила через полвека после его смерти, послав кольцо его вдове, тогда уже очень пожилой женщине, жившей в Бретани[1004]1004
  Deschamps, Oeuvres, ii, 324–35 (quotation at ll. 254–6); cf, ibid., ii, 27–8, iii, 100–2, iv, 111, vi, 42–3; Mézières, Songe, ii, 243 ("бедный парень"); Luce (1890), i, 231–43; *Procès de condamnation et de réhabilitation de Jeanne d'Arc, ed. J. Quicherat, v (1849), 109.


[Закрыть].

Жизнь Дю Геклена, описанная Кювелье, была адресована эпохе, одержимой идеей записи собственной истории и убежденной в ее политическом и моральном значении. Герольд Чандоса, лучший поэт и более точный историк, чем Кювелье, написал свою поему о жизни Черного принца примерно в 1385 году, поместив своего героя среди великих воинов истории, наряду с Юлием Цезарем, королем Артуром и мифическим индийским королем Кларусом. Кровавые подвиги бретонской компании Сильвестра Будеса в Италии были воспеты в рифмованных куплетах его капелланом "во имя любви и чести воинской доблести и нашей Святой Матери Церкви". Анонимная Book of Deeds (Книга деяний) французского маршала Жана де Бусико была заказана его товарищами по оружию при его жизни. Не только солдаты были увековечены таким образом. Пространное и неточное стихотворное жизнеописание Иоанна IV Бретонского, написанное его секретарем, является одним из самых ранних литературных памятников бретонского национализма. Филипп, герцог Бургундский, заказал Кристине Пизанской жизнеописание своего брата Карла V, "чтобы благородная жизнь и великие деяния мудрого короля были записаны в книге и память о его деяниях сохранилась навечно"[1005]1005
  Chandos Herald, Prince Noir, 50; Guillaume de la Penne, 'Gesta Britonum'; Livre fais Bouciquaut, 10–11; Christine de Pisan, Advision Cristine, 114; St.-André, Libvre.


[Закрыть].

Самым выдающимся памятником этого исторического нарциссизма стала хроника Жана Фруассара, ставшая одним из величайших литературных шедевров позднего средневековья. Фруассар был выходцем из семьи зажиточных горожан, торговавших сукном, родом из Эно, франкоязычного графства Священной Римской империи. В 1361 году, когда ему было около двадцати четырех лет, он прибыл к английскому двору в качестве придворного капеллана королевы Филиппы. Живя при самом блестящем дворе Европы, он задумал написать большую историю, которая послужила бы "вечным памятником галантных и благородных приключений, случившихся в войнах Англии с Францией и соседними землями". После смерти королевы в 1369 году Фруассар покинул Англию и начал писать хронику, более или менее следя за ходом войны по мере того, как она велась. К моменту своей смерти в 1404 году он закончил четыре книги, в которых охватывается период с последних лет правления Эдуарда II до смерти Ричарда II в 1399 году. В поисках материала Фруассар много путешествовал, тратя, по его собственным подсчетам, четверть своего дохода на оплату гостиниц. Его принимали при дворах Англии, Франции и Шотландии, Аквитании и Беарна. Он упорно собирал рекомендательные письма и везде, куда бы он ни приезжал, он общался с известными и влиятельными людьми. Фруассар также никогда не упускал случая взять интервью у очевидца, каким бы скромным тот ни был. Как историк Фруассар имеет много недостатков и часто попадается на удочку хвастунов с их рыбацкими байками. Ему мешало незнание географии и неуверенное понимание хронологии. И, подобно Фукидиду, он не мог удержаться от драматизации своих рассказов с помощью театральных сцен, надуманных деталей и длинных, вычурных речей. Но в общем, он на удивление хорошо информирован.

Однако самое поразительное в произведении Фруассара – это слава, которой он добился среди своих современников во время написания хроники. Прибыв ко двору графа Фуа в ноябре 1388 года, хронист был встречен Гастоном Фебом как старый друг. По словам графа, хотя они никогда не встречались, ему показалось, что он уже хорошо его знает, поскольку слышал, как о нем говорили многие. Гастон приложил немало усилий, чтобы внести на страницы хроники Фруассара свою версию событий. И он был не единственным. "Запишите это", – бросил один из придворных Черного принца после того, как за ужином поведал хронисту свои мысли. "Господин Жан, скажите, – спросил Баскон де Молеон, когда они сидели вместе в большом зале замка Ортез, – у вас достаточно информации обо мне?" "У вас есть в истории история замка Мовуазен?" – спросил беарнский рыцарь Эспан де Лайон, когда они проезжали под ним по дороге в Лурд. "Нет, – ответил Фруассар, – расскажите мне".

Хронист не сомневался, что его труд переживет его самого. "В будущем, когда мое тело сгниет в могиле, – писал он, – эта благородная и возвышенная история будет широко читаться и с удовольствием приниматься галантными и благородными людьми повсюду". И он оказался прав. Сохранилось более сотни современных или близких к современным рукописей его хроник, а когда-то их было гораздо больше. Копии попали в королевские и дворянские библиотеки по всей Европе. Герцог Анжуйский присвоил себе копию Книги I, которую оформляли в парижской мастерской иллюминаторов в качестве подарка Ричарду II Английскому. У герцога Беррийского был великолепно переплетенный экземпляр в красной коже с латунными застежками. Более чем через столетие после смерти хрониста Генрих VIII, последний король Англии, которому удалось восстановить старые континентальные амбиции Эдуарда III и Генриха V, заказал перевод хроник у придворного поэта лорда Бернерса. "Какие милости и благодарности должны оказывать люди авторам историй, которые своими великими трудами принесли столько пользы человеческой жизни, – писал Бернерс в своем предисловии, – какое удовольствие получат благородные джентльмены Англии, увидев и прочитав об отважных предприятиях, знаменитых деяниях и славных делах своих доблестных предков?"[1006]1006
  Froissart, Chron. (SHF), i, 1, xii, 2–3, 35, 109, xvi, 234; 'Dit du Florin', in Oeuvres. Poésies, ed. A. Scheler, ii (1871), 226–7 (гостиничные счета); Le Fèvre, Journal, 7 (Герцог Анжуйский); Inventaires de Jean Duc de Berry (1401–1416), ed. J. Guiffrey, i (1894), no. 967; The Chronicle of Froissart, translated out of French by Sir John Bourchier Lord Berners, ed. W.P. Ker, i (1901), 1, 6.


[Закрыть].

* * *

Трехчастное деление средневекового общества на тех, кто воюет, тех, кто молится, и тех, кто трудится, сохранялось в воображении современников еще долго после того, как перестало отражать реальность. В XIV веке все еще считалось само собой разумеющимся, что войны короля – дело дворянства. Источниками доблести, писала Кристина Пизанская, были мужество, честь и страх перед позором – качества, которые можно было ожидать только от людей благородного происхождения. Крестьяне и горожане, шедшие с армией, не годились ни на что, кроме грубой работы. Филипп де Мезьер был с этим полностью согласен. Простолюдины шли в армию только "из-за самоуверенности или возможности грабежа". Действительно, частью "ужасной тирании" рутьеров было то, что они в основном набирались из таких людей. Но при всем своем постоянном повторении это был литературный вымысел. Различия между королевскими армиями и вольными компаниями были гораздо менее разительными, чем сходства, и они постоянно перенимали что-то друг у друга. Большинство выдающихся рутьеров были сыновьями дворян, даже если многие из них были младшими сыновьями или бастардами. А военная служба короне отнюдь не была исключительно дворянским призванием[1007]1007
  Contamine (1997), 3–6; Christine de Pisan, Livre des fais, i, 200–1; Mézières, Songe, i, 530–1.


[Закрыть].

Латники, обученные кавалеристы, которые составляли атакующую силу каждой королевской армии, в принципе, набирались из рядов дворянства – гибкого термина, охватывающего большой класс нетитулованных, но значительных провинциальных землевладельцев, которых в Англии называли джентри. Как правило, на практике этот принцип был обоснован, хотя бы потому, что этот класс был основным источником людей, имевших опыт обращения с лошадьми и оружием и имевших средства для их приобретения. Но он никогда не применялся формально или последовательно. В Англии дворянство имело слишком расплывчатое определение, чтобы быть абсолютным критерием для службы в кавалерии. Рыцари, правда, были легко отличимы, так как имели звание. Они имели доход от земли которой владели, лучшего качества лошадей, снаряжение и получали более высокое жалование. Но большинство латников не были рыцарями. Они были оруженосцами-сквайрами – термин, широко используемый поэтами и романистами, налоговыми инспекторами и составителями последовательных сводов законов, призванных удержать людей низшего сословия на своем месте. Статус сквайра не поддавался определению. Все, что можно сказать с уверенностью, это то, что он обязательно исключал тех, кто был слишком беден, чтобы приобрести для себя оружие и коня. Для сквайра определенное благородное происхождение, несомненно, предполагалось, но настаивать на нем было нелегко. Многие из тех, кто служил оруженосцами в кампании сэра Роберта Ноллиса в 1370–71 годах, были набраны из помилованных изгоев, преступников и заключенных тюрем. До последних годов XIV века у английских сквайров не было даже гербов. В 1389 году Ричард II пожаловал статус джентльмена и титул сквайра Джону Кингстону вместе с правом носить герб. Это первое сохранившееся королевское пожалование герба, но что поразительно в этом пожаловании, так это повод для него. Джон Кингстон получил вызов на поединок от французского рыцаря, и для того, чтобы принять его, ему потребовался соответствующий статус. Этот человек, очевидно, сражался во Франции в качестве боевого слуги и получил дворянство благодаря военной службе, а не наоборот. Многие другие делали то же самое, не заботясь о формах. Как заметил поколение спустя герольд Николас Аптон,

…многие бедняки стали знатными, благодаря службе в войнах во Франции, благодаря своей мудрости, силе, доблести или другим достоинствам, которые облагораживают человека. Такие люди получили гербы для себя и своих наследников не иначе, как по собственному почину[1008]1008
  Гербы: Saul (1981), 16–25; CPR 1388–92, 72. Upton, De Studio Militari, ed. E. Bisshe (1654), 257–8.


[Закрыть].

Даже во Франции, где понятие дворянства было более четко определено, оказалось нецелесообразным ограничивать набор в армию только благородными людьми. Королевские ордонансы разрешали призыв горожан на службу в качестве солдат с 1350-х годов, и эта практика, несомненно, была более древней. Когда в январе 1374 года Карл V издал свой знаменитый указ, регулирующий комплектование и организацию армии, он посоветовал своим капитанам с осторожностью относиться к найму "людей низкого сословия", поскольку они, как правило, были плохо оснащены и недисциплинированны. Но единственное правило, которое он ввел, заключалось в том, что кавалерист должен быть снаряжен, лично знаком со своим капитаном и "должен быть пригоден для службы за наше жалованье". Во Франции, как и в Англии, капитаны формировали собственные отряды и представляли их маршалам на смотр в начале каждой кампании. Сами капитаны обычно были дворянами и, несомненно, предпочитали набирать людей из своего сословия, но растущие трудности с набором делали этот необязательным. Герольды, помогавшие офицерам маршалов на смотре нанимаемых отрядов, вероятно, могли распознать рыцарей, но их число в среднем составляло один к десяти к тем, чей статус невозможно было проверить. Фруассар сказал о своих современниках во Франции примерно то же, что Николас Аптон сказал бы об англичанах. Человек без земли и денег, обладавший хорошими физическими данными, мог найти множество дворян, готовых нанять его на службу. "Вы не можете себе представить, какие прекрасные приключения и большие состояния можно получить, став воином, – писал хронист в своем предисловии, – вы узнаете из этой книги, если конечно прочтете ее, как люди становились рыцарями и оруженосцами и продвигались в своей профессии больше благодаря своей доблести, чем родословной"[1009]1009
  Ord., iii, 232 (28), v, 658, 659 (4). Froissart, Chron. (SHF), i, 3.


[Закрыть].

Этому способствовала революция в тактике ведения сражений XIV века, которая постепенно уменьшала роль тяжеловооруженного кавалериста в бою. На миниатюре из Латтрельской Псалтыри (около в 1340 года), хранящейся в Британской библиотеке, изображен сэр Джеффри Латтрелл сидящий на покрытом попоной боевом коне, в то время как его супруга и невестка подают ему стяг и щит-баклер. Это классический образ латника XIV века. Однако в то время, когда была изготовлена Латтрельская Псалтырь, английские воины уже много лет вели свои сражения а пешем строю. Они садились на коней только для того, чтобы добить поверженного врага или преследовать его с поля боя. Последняя заметная массовая кавалерийская атака, предпринятая английской армией в этот период, произошла в последние моменты битвы при Пуатье в 1356 году, когда сэр Джеймс Одли и капталь де Бюш сели на коней, чтобы завершить разгром французской армии. Что касается французов, то они со временем стали копировать английскую тактику ведения боя. Их единственное крупное сражение в этот период, против фламандцев при Роозбеке, проходило в пешем строю. Пехотинцы сражались в пехотных формациях, а англичане – в тактическом взаимодействии с лучниками, и несли свои копья пешком, используя их как пики. Их боевые кони оставались в тылу с конюхами и пажами. Умение владеть мечом и грубая сила стали важнее, чем умение управлять боевым конем. Воинские навыки сражения на коне, постепенно осваиваемые с раннего возраста и практикуемые людьми с достатком и досугом, сохраняли весь свой прежний престиж, но становились все менее ценными в сражении.

Когда Фруассар говорил о возможностях, которые война открывает перед талантливыми молодыми людьми, он конечно имел в виду дворян. Но эту мечту разделяли и другие люди, не претендовавшие на благородное происхождение и не ожидавшие славы. Это были лучники, пажи и слуги-варлеты, а также ремесленники-специалисты, такие как артиллеристы, плотники и рудокопы.

Лучники вооруженные длинными луками (longbow) составляли значительную часть каждой английской армии и занимали важнейшее место в английской тактике ведения боя. Традиционно их набирали из расчета один лучник на два латника, но эта пропорция имела тенденцию к увеличению и к концу 1380-х годов стала близка к один к одному. Эти люди набирались из крестьянства валлийского пограничья и сельской местности Англии, а иногда и с улиц городов, особенно Лондона. Они редко были джентльменами, но они должны были постоянно практиковаться в своем искусстве, иметь лошадь, простые доспехи, меч, и все это означало, что они, как правило, были людьми, занимающими определенное положение в своих общинах. Некоторые из них достигали высокого статуса. Консервативно настроенный сэр Томас Грей в 1350-х годах заметил, что в Нормандии сражаются в основном простолюдины, многие из которых поступили на службу лучниками, а в итоге стали рыцарями и даже капитанами. Сэр Роберт Ноллис, сколотивший одно из крупнейших состояний своего времени, был человеком весьма неясного происхождения, который почти наверняка начал свою карьеру как лучник. То же самое, вероятно, можно сказать и о его чеширских коллегах сэре Дэвиде Крэддоке и сэре Николасе Колфоксе, которые были сыновьями горожан из Нантвича, а также о сэре Хью Броу, чей отец был йоменом из Тушингема. Итальянский кондотьер сэр Джон Хоквуд, почти наверняка, сначала поступил на службу как лучник. Он был сыном богатого кожевника из Эссекса и начал свою трудовую деятельность в качестве ученика лондонского портного[1010]1010
  Bell, 10 (Table 1) (пропорции); Gray, Scalacron., 152, 156; Bennett (1983), 182 (Чешир). Хоквуд: Temple-Leader, 6–7; Caferro, 38–9; Westminster Chron., 520.


[Закрыть].

Во французских армиях, стрелки были менее значительным компонентом. Обычная пропорция, по-видимому, составляла один стрелок на каждые четыре латника. Более того, обычно это были иностранцы, как правило, итальянские арбалетчики. Карл V содержал постоянный корпус генуэзских арбалетчиков. Для поддержания качества, их численность в 1373 году была ограничена 800 человек, которых набирали Дориа, Гримальди и другие специализированные военные подрядчики. Для крупных кампаний и локальных операций численность стрелков пополнялась за счет набора в крупных городах. Большинство городов содержали отряды арбалетчиков, набранных из собственных жителей, основной задачей которых была защита своих стен, но при необходимости их можно было задействовать в полевых сражениях. Для большой армии, набранной для вторжения в Англию в 1386 году, было призвано около 2.500 французских арбалетчиков в дополнение к 1.100 генуэзских, что стало крупнейшим отрядом стрелков, развернутым французами с 1340-х годов[1011]1011
  Mézières, Songe, ii, 403. Genoese: Ord., v, 651 (26); Contamine (1972), 154–5. 1386: BN Fr. 7858, fols. 255–95; Cron. Tournai, 286.


[Закрыть].

Как и их английские коллеги по военному ремеслу, арбалетчики, как правило, были людьми состоятельными. Пажи и слуги-варлеты, по сравнению с ними, представляли собой низшую ступень военного сословия. Им не платили жалованья, не включали в списки перед началом кампании и не подсчитывали погибших после сражения. Их не оплакивали соратники, когда они умирали, что происходило в большом количестве, поскольку они были уязвимы для болезней, носили лишь элементарные доспехи и не годились для захвата в плен с целью получения выкупа. Тем не менее, в среднем на каждого латника приходился один паж, что означало, что они должны были составлять не менее трети всех крупных полевых армий. Пажи были простыми слугами, которых нанимали для сопровождения на войну. Большинство из них были мальчиками, не имевшими никаких военных функций, чьей главной задачей было нести шлем и копье своего господина в пути, заботиться о его питании и комфорте, ухаживать за лошадьми и снаряжением. Варлеты (иногда их называли gros varlets или, что более показательно, pillards – мародеры), как правило, были по возрасту немного старше, выполняли во многие те же функций, что и пажи, но также носили оружие и считались бойцами, сражаясь рядом со своими господами. Они также выполняли функции фуражиров и охранников лагеря. Варлеты были малообразованными людьми, которые выделялись даже в уродливом мире войны XIV века своей откровенной жестокостью, грубостью и склонностью к грабежу. Вырванные из своих общин для участия в далеких военных кампаниях, они, как правило, получали жалование по окончании кампании и растворялись в низших слоях общества, пока очередная кампания не приносила им шанс получить новую работу. Некоторые служили без разбора на обеих воюющих сторонах.

Жизнь многих из этих людей описана в огромном списке помилований, в реестрах французской королевской канцелярии. Но это были те счастливчики, у которых хватило влияния и денег, чтобы купить прощение. В судебном реестре парижской тюрьмы Шатле, который сохранился за период чуть более двух лет между 1389 и 1392 годами, содержатся биографии большого числа боевых слуг и варлетов, терпеливо записанные секретарем суда в короткий промежуток времени между их арестом за взлом дома или срезание кошельков и смертью на общественной виселице в Монфоконе. Большинство из этих несчастных были выброшены на рынок труда Парижа конца века после Лелингемского перемирия. Жаке де Лимбуа два десятилетия служил варлетом у разных латников, когда его привлекли за кражу четырех экю у своего последнего господина, генуэзского капитана арбалетчиков. Его признание показало, что он был  безродным мелким преступником, живущим воровством и мошенничеством в перерывах между военной службой. Он не возвращался в свой дом в Дуэ с подросткового возраста. Жерар де Сансер, боевой слуга в течение двадцати лет, вел очень похожее существование в перерывах между службой в армиях во Фландрии, Гельдерне и Лангедоке. Жан Пети, привлеченный к ответственности за карманные кражи на улицах, служил в родной Нормандии и участвовал в кампании 1388 года в Гельдерне, пополняя свое жалованье кражами у своих товарищей. Удино Гинье был арестован за проникновение в дом на Монмартре с бандой воров. Оказалось, что он непрерывно служил на войне в течение шестнадцати лет, нося шлем оруженосца в свите виконта Рошешуара. Образ безработного, жестокого и вороватого варлета стала настолько привычным для судей Шатле, что превратился в позорный признак, оправдывающий пытки и смерть и не заслуживающий никакого сочувствия. Жан де Нуайон, неквалифицированный рабочий, привлеченный к ответственности за кражу серебряной солонки, служил в армии всего два раза, и оба раза для того, чтобы заработать денег на содержание семьи. Но этого было достаточно, чтобы убедить судей в том, что он неисправимый рецидивист и они отправили его на виселицу. В конце большинства этих отчетов, после краткой записи о дате, времени и способе казни, стояла обычная пометка для бухгалтера: "мирского имущества не имеет"[1012]1012
  Contamine (1972), 20–2, 178; Wright, 72–4. Соотношение: Cat. Arch. Navarra (Comptos), xii, nos. 621, 623–4 (служба в Наварре, 1378); PRO E101/68/11 (253) (служба под началом Хотспура, 1387); E101/41/4 (служба под началом Арундела, 1388); Contamine (1972), 20–1, 21n65 (Франция). Служба на обе стороны: e.g. AN JJ111/115, JJ124/120. Преступления: Wright, 72–3; Gauvard, i, 413, ii, 528–40; Reg. crim. Châtelet, i, 130–7, 225–39, 456–62, 505–15.


[Закрыть].

* * *

Все большее значение для обеих воюющих сторон приобретало различие не между благородными и неблагородными, а между профессиональными и случайными солдатами. Филипп де Мезьер выделял три класса воинов: к первому относились дворяне, которые служили только тогда, когда король был во главе своей армии; ко второму – люди, которые постоянно находились на службе против врага; к третьему – недворяне, "даже рабочие", которые освоили профессию солдата и служили за грабеж и плату[1013]1013
  Mézières, Songe, i, 530.


[Закрыть]. Если опустить некоторые пересечения между категориями, то это в целом точная картина как для Англии, так и для Франции. В конце XIV века первое класс стал уменьшаться в пользу второго и третьего. Более старая традиция, рассматривавшая военную службу как долг, который люди, занятые в основном управлением своими земельными владениями и местной политикой, должны были выполнять в соответствии со своим положением, сохранилась, но уже не была способна обеспечить такое количество обученных солдат, которое требовалось для длительной и изнурительной войны и к концу следующего столетия она практически исчезла. Возвысившиеся лучники, на которых жаловался сэр Томас Грей, и боевые слуги-варлеты, арестованные сержантами Шатле, были профессионалами своего дела, людьми, которые жили только войной и ничем другим. С другой стороны, то же самое можно сказать о трех французских рыцарях, организовавших турнир в Сен-Энгельберте, а также о многих их английских противниках.

Изменения были вызваны отчасти демографическими и экономическими факторами, но главным образом – значительным изменением характера самой войны. Французские авторы того периода различали войну "с господином" и войну "на границах"[1014]1014
  Mézières, Songe, ii, 403; Cent Ballades, 165.


[Закрыть]. Война "с господином" велась большими полевыми армиями под командованием короля или принца крови, в которых большинство участников были случайными солдатами, служившими выполняя свой долг вассала. Война на границах велась в основном профессионалами, находящимися на постоянной службе. Последние три десятилетия XIV века стали эпохой пограничных войн. Исчезли внушительные армии, служившие по несколько недель в год, которые противостояли друг другу при Бюиронфосе и сражались при Креси и Пуатье. Исчезли великие битвы, в которых государи ставили на кон судьбы наций. Карл V отвоевал большую часть Аквитании в 1370-х годах с помощью небольших элитных конных армий, которые оставались в строю несколько месяцев подряд, зимой и летом. Это была война осад, пограничных рейдов и стычек, за контроль над территориями и ведшаяся войсками, набранными из постоянных гарнизонов и стационарных баз. Их отличительными качествами были выносливость, мобильность, внезапность, быстрая концентрация и рассредоточение. Начиная с оккупации Бретани и Нижней Нормандии до 1360 года английская стратегия медленно двигалась в том же направлении. Некоторое время, после возобновления войны в 1369 году, англичане пытались сочетать стратегию пограничных операций, проводимых с постоянных баз, с возвращением к большим континентальным полевым армиям, которые были столь успешны в эпоху расцвета Эдуарда III и Черного принца. Но у командиров этих армий не было ответа на французскую стратегию избегания сражений и опустошения сельской местности. Они были не в состоянии противостоять непрекращающимся атакам на своих фланги и фуражиров во время продвижения по Франции. По совокупности тактических и финансовых причин англичане после 1381 года полностью отказались от крупномасштабных полевых операций во Франции.