Текст книги "Столетняя война. Том III. Разделенные дома (ЛП)"

Автор книги: Джонатан Сампшен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 77 страниц)

Последняя страница длительных и сложных дипломатических переговоров Джона Гонта с Хуаном I была перевернута только 8 июля 1388 года, когда окончательный текст договора был скреплен печатью во францисканском монастыре Байонны. Байоннский договор, как и все предыдущие варианты соглашения Гонта с Хуаном I, обязывал их обоих действовать на благо мира между Англией и Францией. Есть все основания полагать, что Гонт отнесся к этому серьезно. 17 июля 1388 года кастильский король ратифицировал документ в городе-крепости Кастрохериз, к западу от Бургоса. Как только ратификационный договор оказалась в его руках, Гонт начал переговоры с представителями герцога Беррийского. Обе стороны встретились в августе возле удерживаемой англичанами крепости Мортань на северном берегу Жиронды. Там, 18 августа 1388 года, они договорились о перемирии до марта следующего года, охватывающем всю Францию к югу от Луары. Перемирие положило конец походу Арундела. Его армия погрузилась на корабли и отплыла восвояси. 3 сентября 1388 года флот прибыл в Уинчелси. Кроме разграбления залива Бурнеф, Арундел так ничего и не добился[920]920
  Westminster Chron., 352; Froissart, Chron. (SHF), xv, 193–6; PRO E101/41/4. Посвящения в рыцари, упоминаемые вестминстерским хронистом в связи с этим вызовом, были записаны в списках 27 июля: см. PRO E101/40/33, mm. 10, 15. Кастилия: Treaty of Bayonne, 49, 62–4. Мортаньское перемирие: Foed., vii, 595–8; PRO E101/184/1, fols. 36vo, 37. Позже было продлено до 31 июля: *Chavanon, 109.


[Закрыть].

Когда 10 сентября 1388 года Парламент собрался для рассмотрения кризиса, стало ясно, что доверие политического сообщества к режиму лордов-апеллянтов исчезло. Сессия проходила в Кембридже, в августинском приорстве Барнуэлл, предположительно потому, что оно находилось вдали от политической напряженности Вестминстера и Лондона. Сравнительно немногие из тех, кто был избран в феврале, были переизбраны в сентябре. Ход судебных заседания неизвестен из-за утраты официальных документов, но ясно, что судебное преследование рыцарей двора Ричарда II, которое было отложено по завершении Беспощадного Парламента, было прекращено. Это решение отразило всеобщее разочарование Палаты Общин в поведении ведущих лордов-апеллянтов. Они были особенно недовольны результатами экспедиции Арундела. Она стоила больших денег, около 34.000 фунтов стерлингов или почти в два раза больше, чем половина субсидии, за которую проголосовал Беспощадный Парламент. Палата Общин обвинила Арундела в том, что он отправился на месяц позже назначенного срока, что, по их мнению, стоило ему поддержки герцога Бретонского и требовали объяснить, почему он просит жалованье за четыре месяца, когда он отслужил только три. Предложенные экономические меры и реформы, которые, как ожидалось, должны были преобразовать финансы правительства, не осуществились, и правительство лордов-апеллянтов подозревалось в сокрытии или растрате ресурсов короны, как и предыдущие правительства. В этом мнении была определенная справедливость. Апеллянты убедили Безжалостный Парламент разрешить им взять 20.000 фунтов стерлингов из пошлин на шерсть за их труды "во спасение короля и всего королевства", сумма, которая превышала все поступления от половинной субсидии, предоставленной в марте. Львиная доля этой суммы, вероятно, досталась безбедному герцогу Глостеру, но аппетиты Арундела были не намного меньше. Он оделил себя премией в 1.000 марок и удвоил свое собственное вознаграждение в качестве капитана Бреста. Эти мелкие скандалы лишь укрепили парламентариев в общепринятом мифе о том, что честное правительство найдет способ финансировать войну из собственных источников[921]921
  Westminster Chron., 354; Westminster Chron., 368–70. Арундел: PRO E403/519, mm. 2, 7, 8, 11–12, 23 (13 апреля, 11, 14 мая, 2 июня, 14 сентября), E403/521, mm. 6–7, 15, 16, 17 (30 ноября, 14 декабря, 30 января, 3 февраля); E159/167 (Mich., brev. dir. bar.), m. 51. Вознаграждения апеллянтов: PRO E403/519, m. 21 (11 сентября); Parl. Rolls, vii, 67 (16); PRO E364/24, m. 5 (Арундел); E364/27, m. 4d (Арундел). Members: Tuck (1969), 226–7.


[Закрыть].

Что касается Совета, то он не был занят ведением войны с июня. Его члены уже общались с французским двором по поводу возможности долгосрочного перемирия, но для того, чтобы иметь хоть какие-то преимущества для переговоров, им нужна была убедительная угроза военных действий. Они изо всех сил пытались убедить Парламент профинансировать еще одну кампанию против Франции. Но их мольбы остались без ответа. План отправить еще один военный флот в море в том же месяце, похоже, был объявлен на открытии сессии, но почти сразу же от него отказались. На его место был выдвинут другой, довольно туманный план, предусматривающий неопределенную континентальную экспедицию весной 1389 года. Палату Общин интересовали только действия против шотландцев, и в конце концов она проголосовала за субсидию, в одну десятую и пятнадцатую от движимого имущества, гораздо меньше, чем требовал канцлер, к тому же зарезервировав ее для кампании возмездия на севере в следующем году. Парламент был распущен 17 октября 1388 года. Глостеру, Арунделу и Уорику удалось сохранить контроль над правительством еще на несколько месяцев, но они уже отказались от большей части своей первоначальной программы. Вскоре после этого английское правительство согласилось принять участие в конференции с представителями Карла VI на границе в Пикардии. Примерно в то же время Джон Гонт получил полномочия начать переговоры о заключении сепаратного мира между Англией и Кастилией[922]922
  Планы: Concilia, iii, 205; Rec. Convoc., iv, 125. Субсидия: Knighton, Chron., 508. Конференция: Foed., vii, 608. Кастилия: Ayala, Crón., ii, 286. Упомянутая власть, вероятно, была передана сэру Ричарду Эббербери, одному из офицеров Гонта, который находился в Англии для консультаций в октябре и вернулся в Байонну в ноябре: PRO E101/184/1, fol. 37; E403/521, mm. 1, 6 (19 октября, 28 ноября).


[Закрыть].

* * *

В начале сентября 1388 года французская армия двинулась на Гельдерн. Герцог Бургундский возглавил передовой отряд двигавшийся на север из Шалон-сюр-Марн. Король в сопровождении коннетабля, герцогов Беррийского и Бурбонского, а также большинства ведущих дворян Франции выступил из Монтеро несколькими днями позже. С общей численностью в 16.000 человек это было самое крупное кавалерийское соединение, сформированное во Франции со времен Бурбурской кампании 1383 года. Масштабы кампании, которые значительно превышали то, что действительно требовалось, были обусловлены главным образом участием короля, который настоял на участии в ней вопреки здравым советам своих дядей. Герцоги предпочли бы меньшую армию с гораздо меньшим обозом, которую было бы легче снабжать. Трудности усугублялись выбором маршрута. Логичнее всего было бы сосредоточить армию у Лилля и пройти через восточную Фландрию и Брабант. Но ущерб и стоимость прохождения большой французской армии через их территорию привели в ужас города Брабанта, несмотря на то, что ее предполагаемой целью была защита их от врагов на востоке. Брабантцы угрожали опустошить страну и закрыть ворота городов перед лицом французского наступления. Поэтому Филипп, чье влияние там частично зависело от их доброй воли, был вынужден изменить маршрут армии, введя ее в Германию дальше на восток через Арденны и пройдя через герцогство Люксембург. Это означало поход по крутым, густо заросшим лесом долинам с плохими дорогами и очень скудными запасами провианта, чтобы прокормить такое большое войско[923]923
  Chronographia, iii, 94–5; Cron. Tournai, 324–5; Froissart, Chron. (SHF), xv, 99–100, 105–6; Laurent & Quicke, 221–5. Даты: 'Séjours', 441; Itin. Ph. le Hardi, 198.


[Закрыть].

^{24. Французское вторжение в Гельдерн, сентябрь-ноябрь 1388 года}

Гельдернская кампания не удовлетворила жажду военной славы короля. Армия продвигалась под проливным дождем в течение двух недель, прежде чем преодолеть безлюдные перевалы Шнее-Эйфель, где было холодно, а земля уже покрыта снегом. 25 сентября 1388 года французы вошли в плодородные низины Юлиха, направляясь к южной границе Гельдерна. Там они разбили лагерь вдоль дороги к югу от города Эркеленц, пока их командиры обсуждали, что делать, и ждали подвоза припасов. Французская армия оставалась там в течение трех недель. Дождь лил не переставая, превращая палатки в мокрые тряпки, а землю в болото. Лошадям приходилось пробивать себе дорогу в грязи. Караваны повозок, доставлявшие припасы через холмы с Меза и Рейна, были остановлены наводнениями и оползнями. Герцог Вильгельм нанял отряды иррегулярных войск, большинство из которых составляли отряды немецких разбойников из-за Рейна, чтобы противостоять французскому наступлению. Эти люди следили за передвижениями французов с вершин холмов, внезапно нападали на отставших и фуражиров и совершали убийственные ночные атаки на французские лагеря. Продовольствие заканчивалось. Жизнь солдат, жаловался Эсташ Дешан, который был одним из них, была сплошной "гнилью, холодом и трясиной". Когда наступит зима, условия могли только ухудшиться. Некоторые французские капитаны открыто говорили о возвращении домой. На пути армии стоял город-крепость Рурмонд, блокировавший дорогу у слияния рек Мез и Рур. Оливье де Клиссон попытался выйти из тупика, спровоцировав сражение за стенами этого города. Он отделил от основных сил около 4.000 человек и двинулся вниз по долине реки Рур к городу в сопровождении Жана де Вьенна и Ангеррана де Куси. Французы выстроились в боевой порядок на равнине, но защитники не поддались на провокацию. Они приняли ту же тактику, которую французы применяли на протяжении тридцати лет во время вторжения английских армий и держались за своими стенами, а с наступлением сумерек французы были вынуждены вернуться в свои лагеря. Герцог Гельдерна следил за ходом кампании из Неймегена на Рейне. "Наводнения, морозы и дожди будут вести мою войну за меня, – сказал он, согласно Фруассару, тем, кто убеждал его в непобедимости французов, – к февралю даже самый агрессивный из них захочет вернуться домой к жене и детям".

На самом деле Вильгельму не пришлось ждать так долго. 7 октября 1388 года он предложил французскому королю вариант окончания войны без потери чести, который был быстро принят: извинения за оскорбительный язык его писем, но не за их содержание; некоторые территориальные уступки герцогине Брабантской, но только при условии, что соответствующие владения будут быстро переданы одному из его союзников; и обещание прислать предупреждение за год до возобновления войны. Это было все. Что касается более широкого конфликта с Брабантом, который якобы послужил поводом для войны, Вильгельм согласился передать его на рассмотрение арбитража, но на условиях, которые давали ему широкие возможности для политического маневра. 12 октября герцог предстал перед королем в маленькой деревушке Карренциг, где Карл VI разместил свой штаб, чтобы поставить свою печать на документе. Чтобы произвести впечатление на непокорного герцога, не пожалели никаких усилий. По обеим сторонам дороги, ведущей к огромному шатру, расшитому золотыми лилиями, были выстроены войска. Внутри король восседал на троне в полном вооружении, за его спиной стоял оруженосец, державший его шлем, а вокруг собрались его дяди, коннетабль и главные капитаны армии. Лицо Карла VI было как бесстрастная маска, ничего не выражающая и не говорящая, которую он был приучен демонстрировать тем, кого хотел поразить величием Франции. Король поприветствовал герцога только жестом. "И ничего не сказал", – добавил хронист. Однако, хотя Вильгельм Гельдернский получил прощение стоя на коленях, все знали, что это был спектакль, призванный скрыть провал французской армии.

Если кто-то и сомневался в этом, то глаза его открылись во время похода обратно во Францию. Французам не удалось пройти по римской дороге, которая шла вдоль западного берега Меза, потому что люди из Маастрихта и Льежа охраняли мосты и отказывались пропускать их. В Люксембурге они были встречены с ненавистью. В сельской местности были уничтожены все продукты питания, а города закрыли свои ворота. Отряды герцога Гельдерна, видя беспорядок в рядах французов и чуя возможность поживиться, преследовали отступающие войска на каждом шагу. Мосты охраняли от захватчиков большие отряды пехоты. Реки вышли из берегов после шести недель непрерывных дождей. Броды были непроходимы. Люди и лошади тонули, пытаясь пробраться через бурные потоки воды. Телеги теряли колеса и оси в рытвинах. Охромевших лошадей пришлось бросить. К концу октября потрепанная и голодная армия достигла французской границы, выглядя как потерпевшая поражение[924]924
  Itin. Ph. le Hardi, 198–201; 'Séjours', 441; Cron. Tournai, 325–31 ('ne jocqua pas' at 329); Hist. Gelriae, 87–99; Froissart, Chron. (SHF), xv, 174–92, 197–8 (quotation at 187); Chron. r. St.-Denis, i, 528–54; Juvénal, Hist., 67; Stavelot, 'Chron.', 92–3; Outremeuse, Myreur, vi, 709; Deschamps, Oeuvres, i, 123–4, iii, 25, v, 121. Договоры: Rec. Ord. Pays-Bas, i, nos. 192, 196; Oorkonden, no. 24; Gedenkwaardigheden, iii, no. 132. Обоз: AD Côte d'Or B1469, 1475.


[Закрыть].

Непосредственным следствием фиаско в Германии стала дворцовый переворот при французском дворе. Профессиональные администраторы всегда были недовольны личной властью герцога Бургундского. Гельдернская кампания принесла им новых и могущественных союзников. Это было предприятие Филиппа Бургундского, задуманное в его личных интересах и навязанное Совету французского короля вопреки мнению многих его более опытных членов. Выбор маршрута движения армии также принадлежал Филиппу, как и решение договориться с правителями Юлиха и Гельдерна вместо того, чтобы огнем и мечом уничтожать их владения, что, несомненно, отвечало политическим интересам герцога в Нидерландах, но лишало капитанов армии добычи, на которую они рассчитывали. Прежде всего, бесславный исход кампании стал сильным разочарованием для короля, который вскоре начал возмущаться давлением, которое его дядя оказал на него в начале года.

3 ноября 1388 года, через неделю после возвращения из Гельдерна, Карл VI председательствовал на Большом Совете в зале архиепископского дворца в Реймсе. На нем присутствовали все знатные вельможи, участвовавшие в кампании, и когорта постоянных чиновников и юристов, вызванных по этому случаю из Парижа. Момент и место проведения Большого Совета были символичны. Это была годовщина коронации короля, которая состоялась в этом же городе восемь лет назад. Через месяц ему должно было исполниться двадцать лет – возраст, когда он мог уже лично управлять страной. И все же, когда в начале заседания престарелый кардинал-епископ Лаона Пьер Айселин поднялся, чтобы предложить королю отказаться от опекунов, это, очевидно, стало шоком. Айселин был глубоко уважаемым человеком, который был близок к трем сменявшим друг друга королям Франции. Дяди были ошеломлены, когда по залу пронесся ропот одобрения. Архиепископ Реймса выступил в поддержку предложения кардинала. Так же поступили и капитаны армии. Карл VI, который знал, что затевается, был готов к этому. Повернувшись к герцогам Беррийскому и Бургундскому, он поблагодарил их за усердие и верность на протяжении последних восьми лет, и заявил, что всегда будет рад их советам и помощи во время войны, а затем отпустил их. Герцог Беррийский и сказал, что он и его брат готовы подчиниться желанию короля; но они хотели бы обсудить с ним этот вопрос как следует после его возвращения в Париж. Однако решение было принято немедленно. В течение следующих четырех лет герцоги Бургундии и Беррийский были отстранены от управления королевством. К ним обращались за советом по важным вопросам и иногда принимали его, но они потеряли право направлять политику и стали не более чем случайными советчиками среди других людей. Герцоги считали, что все это было заранее спланировано королем и Клиссоном при поддержке их врагов при дворе[925]925
  Chron. r. St.-Denis, i, 555–62; Juvénal, Hist., 68–9; Froissart, Chron. (SHF), xv, 179; *Moranvillé (1888), 358–9. O Айселине: Cazelles (1982), 478; Valois (1888), 75, 88.


[Закрыть].

Это было более или менее правдой. Год спустя, когда камергер Джона Гонта, сэр Ричард Эббербери Младший, находился при французском дворе по делам своего господина, его отвел в сторону Оливье де Клиссон. "Вы видите короля?, – спросил его коннетабль, – и, что вы о нем думаете?". И прежде чем изумленный англичанин успел ответить, он продолжил:

Я хочу, чтобы вы знали, что это я сделал его настоящим королем. Это я вырвал власть из рук его дядей. Позвольте мне сказать вам, что, когда он взял на себя управление делами, в его казне было не более двух франков. А теперь вы видите его богатым, удачливым и щедрым. С тех пор он, должно быть, раздал подарков на миллион франков, и все это – моя заслуга. Без меня он все еще был бы в том состоянии, в котором был раньше[926]926
  *Froissart, Chron. (KL), xiii, 352–4.


[Закрыть].

Клиссон, конечно, имел при этом свои важные интересы. Его собственному положению в Бретани серьезно угрожала враждебность герцогов Беррийского и Бургундского и их упорная поддержка Иоанна IV. Но отставка королевских герцогов была не просто интригой из ревности. Одобрение, которым было встречено обращение кардинала Лаонского в Реймсе, свидетельствует о том, что Клиссон и его друзья пользовались широкой поддержкой в политических кругах Франции. В частности оттуда исходила сильная поддержка программы административной и финансовой реформы, которая вряд ли могла продвинуться вперед, пока у власти находились герцоги Бургундский и Беррийский. Но основной проблемой было состояние королевских финансов. Коннетабль указал на нее в своем хвастливом обмене мнениями с Ричардом Эббербери. Нынешнее бремя налогов было политически непосильным. За последние четыре года было проведено не менее шести сборов таьли, помимо регулярного бремени от налогов с продаж и габеля. Однако денег постоянно не хватало и пришлось бы сильно сократить государственные расходы.

С отставкой королевских герцогов и их ставленников личность короля стала более значимым фактором во французской политике. Уже было ясно, что Карл VI будет совсем не таким правителем, как его отец. В двадцать лет он был широкоплечим, атлетически сложенным молодым человеком с густой бородой и светлыми волосами, которые уже начали редеть. Карл VI был искусным воином с сильным интересом к военному делу. Он был отличным наездником, умел обращаться с копьем и стрелять из арбалета не хуже любого из своих товарищей. Он также хорошо понимал свой статус короля. На протяжении веков французская монархия обросла слоем религиозного символизма и ритуалов. Как и большинство его предшественников, Карл VI должен был играть на публике роль иконы государства. Холодное достоинство, с которым он принял герцога Гельдерна в Карренциге, ничем не отличалось от лица, которое он показывал своим собственным подданным или радостным толпам, которые однажды вышли на улицы Авиньона, чтобы увидеть, как его несут к воротам, словно высеченное изображение. "Я никогда не видел государя, который выглядел бы столь хладнокровным и сопровождался людьми, чей облик был бы так похож на его собственный", – сообщал своему корреспонденту в городе Прато купец и финансист Франческо Датини. Но за стенами своих дворцов вдали от взглядов толпы, Карл VI производил впечатление на просителей и послов своей готовностью слушать и памятью на имена и лица. Однако даже это было маской. По мере взросления Карла VI его личная жизнь все больше расходилась с тщательно создаваемым образом короля. Он игнорировал обычай, согласно которому король не должен был участвовать в рыцарских турнирах и устраивал шумные попойки, продолжавшиеся до поздней ночи. В кругу друзей он надевал маскарадные костюмы, к немалому огорчению своих более консервативных министров. Он поздно вставал с постели и был безрассудно экстравагантным и отъявленным бабником. Король всегда оставался личностью. Но задолго до того, как его разум был затуманен болезнью и безумием, его способность к государственным делам была ограничена. Он был праздным, тугодумом и легко поддавался хандре и это делало его податливым для тех, кому он доверял[927]927
  Chron. r. St.-Denis, i, 562–6, 568; Mézières, Songe, ii, 212–14, 318–19; 'Ann. Arch. Datini', xii, 118.


[Закрыть].

Теперь главными фигурами в королевском Совете были Оливье де Клиссон, который оставался самым близким к королю политиком, герцог Бурбонский, единственный из дядей короля, сохранивший прежнее влияние, и Пьер ле Бег (Заика) де Виллен, бывший капитан французских наемников в Кастилии. Повседневное управление находилось в руках группы бывших слуг Карла V, которые прочно завладели расположением молодого короля и контролировали все доступы к нему. Бюро де Ла Ривьер, который постоянно находился рядом с королем, стал его самым влиятельным камергером. Жан ле Мерсье был назначен Великим магистром королевского двора и взял на себя ответственность за королевские финансы. Арно де Корбье ушел с поста председателя Парламента, чтобы стать канцлером Франции. Двое восходящих мужчин впервые стали заметными фигурами. Жан де Монтагю, отпрыск знатной династии королевских бюрократов, стал личным секретарем короля. После пятилетнего перерыва титул купеческого прево Парижа был возрожден для главного королевского чиновника столицы и присвоен молодому юристу Жану Жювенелю де Юрсен. Эти люди сформировали сплоченную команду, которая установила более прочный контроль над громоздким механизмом управления, чем любое предыдущее министерство. Хорошо осведомленный, хотя и недружелюбный наблюдатель отметил их необычную сплоченность. Они действовали коллективно, советуясь друг с другом наедине и поддерживая решения друг друга на Совете. Никому не позволялось подняться в правительстве короля, если он не был готов присоединиться к ним на их собственных условиях[928]928
  Chron. r. St.-Denis, i, 568, 570, ii, 10; Juvénal, Hist., 69–70; Valois (1888), 94–6. Роль герцога Бурбонского: Troubat, ii, 277–92. Ранняя карьера Монтегю: Borrelli de Serres, iii, 325–6. O Жювенале: R. Delachenal, Histoire des avocats au Parlement de Paris (1885), 358–9; Favier (1974), 141–2.


[Закрыть].

"И тогда во Франции начались пиры, поединки и танцы, больше, чем в течение многих предыдущих лет, – писал современник-биограф Жана де Бусико, – ибо молодые, энергичные и знатные люди призывали молодого короля к веселью, как это естественно для молодых душой людей в расцвете сил". В течение следующего года Карл VI отпраздновал свое совершеннолетие, устроив ряд грандиозных празднеств в Париже и его окрестностях. Однако ни одно из них не имело такого символического значения, как впечатляющие недельные торжества в Сен-Дени, которыми новый режим праздновал свой приход к власти и добивался популярности среди военной знати, ведущих фигур королевской администрации и парижской элиты. Поводом послужило посвящение в рыцари сыновей герцога Анжуйского, одиннадцатилетнего Людовика, титулярного короля Неаполя, и его брата Карла. Торжества были тщательно срежиссированной пропагандой королевского дома, намеренно придуманной для того, чтобы показать, что его судьба находится в руках молодого поколения. Ведущее место в публичных церемониях занимал сам король и его сверстники среди королевских принцев: младший брат Людовик, герцог Туреньский, и его кузены Пьер Наваррский, младший сын Карла Злого, Генрих, сын герцога Барского, и Жан (Иоанн), граф Неверский, восемнадцатилетний наследник герцога Бургундского. В течение трех дней участники состязались в поединках по спискам, установленным перед воротами аббатства, и пировали в огромном деревянном зале длиной почти 600 футов, специально построенном в большом дворе. Все происходило в соответствии с тщательно разработанными ритуалами, воссозданными на основе сказаний о Ланселоте и легенд о Святом Граале. Приглашения были разосланы в Англию, но единственными английскими гостями были изгнанники: Роберт де Вер, граф Оксфорд, который жил в Париже на пенсию от Карла VI; и Матильда Холланд, графиня Сен-Поль, единокровная сестра Ричарда II, теперь натурализовавшаяся во Франции, которой, как самой красивой из присутствующих женщин, была предоставлена честь вести лошадь короля. Оба они, должно быть, помнили День Святого Георгия 1377 года, когда под пристальным взглядом дряхлого Эдуарда III Англия праздновала приход нового поколения накануне одного из самых мрачных периодов своей истории. Как и молодым людям 1377 года, многим из аристократов в Сен-Дени суждено было встретить безвременную смерть в течение следующих трех десятилетий от рук убийц, палачей или самосуда, или на полях сражений при Никополе или Азенкуре. Празднества завершились 6 мая 1389 года замечательной церемонией, посвященной памяти Бертрана Дю Геклена, умершего девятью годами ранее. Меч и доспехи покойного коннетабля были внесены в церковь аббатства при свете сотен горящих факелов офицерами короны в сопровождении толпы родственников и сторонников Бертрана. Людовик Туреньский и молодые принцы королевского дома вышли вперед, чтобы предложить свои собственные мечи, как бы в знак прямой преемственности от великих дней Карла V к дням его сына[929]929
  Livre fais Bouciquaut, 34; Chron. r. St.-Denis, i, 584–604; Deschamps, Oeuvres, iii, 255–6 (цитата); Де Вер: *Barroux, 45 (no. 99); BN PO 1633, Lancastre/2.


[Закрыть].

Новая администрация немедленно приступила к реформированию государственного аппарата и уничтожению пышных зарослей чиновничества, которые привели к экспоненциальному росту королевского жалования для них за последнее десятилетие. Герцоги Беррийский и Бургундский требовали официальной доли в доходах короны теперь, когда они больше не могли назначить ее сами себе, а также хотели получить гарантию, что назначенные ими протеже будут в безопасности. Их вежливо выслушали, но их пожелания были проигнорированы по обоим пунктам. В течение следующих четырех лет поток новых грантов Филиппу Смелому сократился до менее чем пятой части от прежнего уровня. Дотации Иоанну Беррийскому сократились до незначительной струйки. Большое количество лишних чиновников, предполагаемых противников нового режима и сторонников политики высоких налогов последних пяти лет, многие из которых были обязаны своими местами дядям короля, были сняты с должностей. В последующие месяцы из королевского Совета хлынул поток постановлений и указов. В Парламенте произошли серьезные кадровые изменения и радикальная реформа его работы. Была предпринята попытка ограничить штат провинциальных бальи и сенешалей и упразднить бесчисленные привилегии, которыми они дополняли свои гонорары и жалованье. Особое внимание было уделено раздутой и эндемически коррумпированной финансовой администрации, которая, как считалось, потребляла до половины доходов, которыми она распоряжалась. Доходы королевских поместий были резко увеличены. Было предпринято наступление на повальную коррупцию и небрежную бухгалтерию закупочных контор королевского двора, где многие королевские чиновники в прошлом нажили свои состояния. Счетная палата вернула себе роль строгого аудитора, которой она когда-то славилась.

Нелегко изменить административную культуру, сложившуюся на протяжении многих поколений, но есть много свидетельств в пользу утверждения Оливье де Клиссона о том, что финансы короля были преобразованы, по крайней мере, в краткосрочной перспективе. Впервые после смерти Карла V стало возможным не только покрывать текущие расходы правительства, но и делать крупные регулярные выплаты казначею королевского двора для поддержания щедрости короля и его все более показного двора. Удалось даже создать значительный ежемесячный резерв на случай непредвиденных расходов в будущем. В то же время уровень налогообложения был снижен примерно на треть, что во многом способствовало популярности нового режима. Сбор последней тальи был прекращен в январе 1389 года. В течение следующих семи лет больше не вводилось никаких специальных налогов такого рода. Когда герцог Беррийский издал приказ о том, что сбор тальи должен в любом случае продолжаться в его собственных владениях, королевский Совет отменил его[930]930
  Chron. r. St.-Denis, i, 566–72. Субсидии: Pocquet (1940–1), 115; Nieuwenhuysen, ii, 374, 378; AN J187B/35 (10.000 золотых франков, выданных герцогу Беррийскому, сентябрь 1389). Административная реформа: Ord., vii, 224–5, xii, 162–6; Autrand (1981), 23, 24, 127–8, 279n24. Управление финансами: Rey (1965), ii, 95–104, 175–6, 438–40, 449–54, 472–6, 573–4; Ord., vii, 256–64, 228–30, 236–43, 245–9, 768–70, xii, 167–8, 170–6; Juvénal, Hist., 74–5. Талья: Ord., vii, 284, 768; Rey (1965), ii, 392, 404.


[Закрыть].

Одним из первых действий нового правительства после прихода к власти было принятие предложения англичан о проведении новой дипломатической конференции[931]931
  Foed., vii, 608.


[Закрыть]. Взгляды мармузетов на внешнюю политику не сильно отличались от взглядов герцога Бургундского. Но потребность в мире у мармузетов была более острой, чем у него. Судьба их финансовых реформ и, в конечном счете, их собственное выживание в правительстве зависели от того, чтобы положить конец ежегодным сборам армии и флота последних двух десятилетий и добиться значительного сокращения расходов на содержание постоянных гарнизонов на границах. В то же время менее ощутимые факторы меняли настроения в обществе. Последние годы XIV века были временем сильного морального пессимизма, характеризующегося растущей озабоченностью грехом и личным искуплением, незащищенностью жизни и вездесущностью смерти, не только среди образованных священников, но и среди влиятельных слоев дворянства. Их мировоззрение было во многом обязано всепроникающему чувству упадка, которое тяготило французское политическое сообщество. Настроение общества омрачалось и другими событиями в мире за пределами Франции: церковным расколом, успехами турок-османов на Балканах, периодическими эпидемиями бубонной чумы. Коррупция, упадок, тщеславие политических и национальных амбиций – эти темы постоянно звучат в стихах поэта Эсташа Дешана и в трудах политических моралистов, таких как анонимный автор Songe du Vergier (Сон Садовника) и плодовитый Филипп де Мезьер. Те же темы постоянно появляются в произведениях молодой лирической поэтессы Кристины Пизанской, юриста Оноре Бонэ и оратора и ученого Жана Жерсона. Эти писатели не просто проповедовали своим сородичам. Все они принадлежали к миру политики. Им нужно было делать карьеру и угождать покровителям, большинство из которых принадлежали к высшим слоям дворянства и церкви. Songe du Vergier почти наверняка был творением одного из мэтров-реквизиторов Карла V. Дешан всю свою жизнь прожил при дворе, в армии и на гражданской службе монархии Валуа. Филипп де Мезьер был одним из советников Карла V. Бонэ присутствовал на дипломатических конференциях в качестве юридического советника. Жерсон, видная фигура в самом политизированном Университете Европы, регулярно читал проповеди перед королем.

В конце XIV века ненависть к англичанам во Франции была, вероятно, как никогда сильна. Тем не менее, в эти годы поддержка войны резко снизилась. Она ассоциировалась с расколом в христианском мире, с убийственным и все более бессмысленным военным тупиком, невыносимым бременем налогов и развращением нравов и политики, которое обычно сопровождало высокий уровень государственных расходов. В последние годы своей жизни даже Фруассар, подлинный певец аристократических чувств и величайший защитник рыцарства, выступил против того, что он считал бездумной жадностью и неизбирательным насилием класса воинов. Осенью 1389 года Филипп де Мезьер представил Карлу VI свою огромную аллегорическую работу Songe du Vieil Pélerin (Сон старого пилигрима). Написанная после увольнения королем его дядей, книга Филиппа представляла собой длинную мольбу о мире между Англией и Францией, об устранении церковного раскола и проведении нового крестового похода против возрождающейся силы ислама. Филипп считал молодость и неопытность Карла VI и Ричарда II их главным достоинством. Пусть они отбросят ненависть своих предков и старших родственников, людей, запятнанных кровью, вскормленных и обогащенных войной, прежде чем они вырастут и разделят их участь. Пусть они встретятся и решат все вопросы непосредственно друг с другом, без вмешательства юристов и дипломатов, которые служат лишь для того, чтобы старые ссоры оставались злободневными. Филипп де Мезьер был теперь братом-мирянином ордена целестинцев и называл себя в своих работах Старым затворником. Однако он не был гласом вопиющего в пустыне. Его неустанное лоббирование и способность апеллировать к самым сильным эмоциям современников привели к тому, что он обрел влиятельных последователей, включая короля[932]932
  Mézières, Songe, i, 394–403; ii, 373–7. Даты: Jorga, 467–8.


[Закрыть].

3 мая 1389 года в Вестминстере произошла сцена, напоминающая события в Реймсе в ноябре предыдущего года и, вполне возможно, вдохновленная ими. Большой Совет собрался в палате Маркольфа, небольшом расписном зале на берегу реки в пределах дворцовой ограды. Ричард II вошел в зал, чтобы открыть заседание подготовленным заявлением. Он отметил, что ему уже исполнилось двадцать лет, когда мужчина имеет право вступить в наследство (на самом деле ему было двадцать два года), и призвал присутствующих магнатов ответить, имеет ли он право лично управлять государством. Все они ответили, что да, имеет, и вряд ли они могли сказать что-то еще. Бывшие лорды-апеллянты сидели среди советников, но без своих союзников среди парламентариев и городских купцов они мало что могли сделать. Ричард II заявил, что на протяжении двенадцати лет его правления им управляли другие. Эти годы, по его словам, характеризовались бесконечной чередой налогов, "и я не заметил, чтобы мое королевство стало сильнее от этого". Поэтому король предложил взять на себя управление делами. Повернувшись к канцлеру Арунделу, он потребовал от него сдать печати. Удивленный прелат передал их королю. Казначей и хранитель личной печати были уволены вместе с канцлером. Глостер, Арундел и Уорик были исключены из состава Совета. Арундел был также лишен адмиральства и капитанства в Бресте. Новым судьям, навязанным королю лордами-апеллянтами, было сказано, что они будут смещены, как только на их места найдутся другие. Было приказано провести чистку государственных служащих, в результате которой были уволены все те, кого лорды-апеллянты поставили в администрации. Не менее 400 человек, которых Ричард II считал креатурами своих врагов, были уволены из его двора[933]933
  Westminster Chron., 390–2; Knighton, Chron., 528–30; Walsingham, Chron. Maj., i, 864–6; Foed., vii, 618–19; Tout (1920–37), iii, 454–9.


[Закрыть].