Текст книги "Столетняя война. Том III. Разделенные дома (ЛП)"

Автор книги: Джонатан Сампшен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 66 (всего у книги 77 страниц)

В то время, когда наличные деньги были в дефиците, а доходы от земельных владений сокращались, даже скромный выкуп было трудно собрать. Многие пленники были разорены чрезмерными требованиями, предъявляемыми к ним, и жесткими условиями, на которых можно было получить кредит у тех немногих людей, которые были в состоянии его предоставить. Богатые деньгами предприниматели, которыми зачастую были успешные солдаты удачи, могли предоставить кредиты и гарантии. Графы Арундел, Уорик и Саффолк и любовница Эдуарда III Элис Перрерс были среди английских инвесторов, которые вкладывали деньги в кредиты военнопленным, беря закладные на их поместья. В 1375 году синдикат английских дворян во главе с Джоном Гонтом взял на себя обязательства по выкупу графа Пембрука. Некоторые из этих сделок включали покупку прав пленителя на пленника, что превращало его в аналог рыночной ценной бумаги. Выкупное обязательство Оливье Дю Геклена, младшего брата коннетабля, который был захвачен под Шербуром в 1378 году, было разделено по меньшей мере между семью людьми, некоторые из которых, несомненно, были финансистами. Существовал активный вторичный рынок обязательств пленников, которые часто оформлялись на предъявителя и продавались со скидками в зависимости от сроков уплаты и практической вероятности получения выкупа. Сам Эдуард III был настойчивым, но не особенно успешным игроком на этом рынке. Во Франции богатые парижские купцы и чиновники скупали землю и движимое имущество у попавших в беду пленников по выгодным ценам, как, например, синдикат, внесший залог за Тристана де Миньеле. Бертран Дю Геклен, Оливье де Клиссон и Гастон Феб, граф Фуа, вели регулярный брокерский бизнес, выдавая наличные деньги для оплаты выкупа и скупая пленников со скидкой, чтобы потом освободить или продать их с прибылью.

Без такого рода финансового обеспечения выкуп пленных вряд ли был бы возможен, но за это приходилось платить высокую цену в виде выплаты процентов, предоставлении заложников и выдачи письменных долговых обязательств. Частыми были случаи обращения в суды о взыскании долгов. Нормандский рыцарь Роберт де Брюкур, попавший в плен в битве при Оре в 1364 году, содержался в Сен-Совер-ле-Виконт в течение одиннадцати лет, пока не согласился заплатить выкуп, который в десять раз превышал годовой доход от его владений в Нижней Нормандии. Деньги были собраны путем продажи имущества Бертрану Дю Геклену на условиях, по которым Роберту и его супруге оставалось две трети от доходов на время их жизни. Но их наследники остались ни с чем. Сэр Джон Буршье, захваченный на бретонской границе в 1371 году, провел более двух лет в замке своего пленителя, прежде чем согласился на выкуп в 12.000 франков, что примерно в три раза превышало доходы от его английских владений. В письме своей супруге из тюрьмы он извинялся за то, что разорил их обоих, пообещав сумму за себя, которая им не по средствам. По его словам, он опасался за свое здоровье, если останется в заключении надолго. "Моя верная, любимая супруга, я поручаю тебе из-за любви, которую мы питаем друг к другу, продать или заложить все, что у нас есть, не жалея ничего, ибо у того, чье здоровье подорвано, действительно не осталось выбора". Как только условия были согласованы, пленитель продал Буршье, со скидкой, за наличные Оливье де Клиссону, а леди Буршье в Англии в течение четырех лет пыталась собрать первую часть выкупа, который позволил бы ее мужу выйти на свободу условно-досрочно. Документы как Англии, так и Франции полны прошений дворян, которые утверждали, что потеряли все в результате того, что попали в плен на службе короля. Возможно, некоторые из них были преувеличены, но есть достаточно свидетельств, чтобы предположить, что ситуации в которые попали Брюкур и Буршье, были обычным явлением в обеих странах[1063]1063
  Jones (1996), 198 (Арундел и др.); CPR 1385–9, 204 (Перрерс); Inv. Arch. Bruges, ii, 243–4 (para. VII) (Пембрук); Given-Wilson (1981) (Геклен). Вторичный рынок: Timbal, Régistres, 332; Given-Wilson (2001), 814–24, 830–3; Perroy (1951)[2], 575–6. Брокерская деятельность с целью выкупа: Timbal, Régistres, 346–51 (Миньеле); Tucoo-Chala (1959), 284–9; *Hunger, 152–70 (Брюкур); Jones (1996), 194–9, *206–7 (Буршье).


[Закрыть].

Условия содержания военнопленных сильно варьировались в зависимости от средств и щедрости пленителя. Обязанность защищать своего пленного, которую пленитель брал на себя на поле боя, предполагала предоставление ему минимального комфорта в соответствии с его статусом. Действительно, согласно военным обычаям, жестокое обращение расторгало обязательства пленника и давало ему право на побег. Но что считается жестоким обращением? Оноре Боне считал, что обязанность пленителя заключалась в предоставлении еды, питья и места для сна, а также в разумной заботе о здоровье пленника, но не более того. Пленитель имел право, по своему усмотрению, держать пленника в запертой камере и не был обязан выпускать его на прогулки. Строго говоря, военнопленного можно было держать в кандалах. Эта практика регулярно применялась рутьерами для давления на пленников и их родственников и, как говорят, была обычной в Кастилии и Германии. Однако большинство дворян во Франции и Англии относились к ней с отвращением и, похоже, использовали ее только против пленников, не выполнивших свои обязательства, или против их незадачливых заложников. Сэр Мэтью Гурней, захвативший Луи де Шалона в битве при Оре в 1364 году, в конце концов потерял терпение из-за неспособности пленника собрать выкуп и приказал заковать его в кандалы и держать на голодном пайке. В результате родственники Луи де Шалона, все же нашли деньги. Его судьба вполне могла быть и хуже. Граф Дения, арагонский дворянин, захваченный в плен в битве при Нахере, был вынужден отдать своего сына Гастону Фебу в качестве обеспечения займа на выплату выкупа. Пятнадцать лет спустя, когда заем все еще не был погашен, сын Дении, как сообщалось, был заключен в грязную темницу и закован в кандалы[1064]1064
  Keen (1965), 178–81; Bonet, Tree, 153, 159–60; Froissart, Chron. (SHF), viii, 47–8, 5, xv, 152–3; Chron. premiers Valois, 235. L de Châlons: AN 105/273. Дения: Gutiérrez de Velasco, 288–9; *Tucoo-Chala (1959), 398 (no. 279). Cf. Timbal, Régistres, 362.


[Закрыть].

Однако за пределами печально известных тюрем вольных компаний рутьеров обращение с пленными в целом было намного выше минимального стандарта, которого требовали обычаи войны. Гастон Феб обращался с другими пленными не так, как с Альфонсо де Дениа. Братья Альбре, которых он взял в плен в битве при Лонаке в 1362 году, получили обещание, что он не будет "мучить их тела". Им было разрешено охотиться в его лесах и ходить куда пожелают в его владениях при условии, что они вернутся обратно к заходу солнца. Граф Сен-Поль познакомился со своей будущей супругой, когда находился в плену и жил в комфортных условиях при английском дворе в Виндзоре. Сэр Томас Перси, попавший в плен в битве при Субизе, содержался в крепости Марше-де-Мо, но ему, по крайней мере, разрешалось ходить по двору и коридорами. В 1375 году, когда стали распространяться слухи о том, что с капталем де Бюшем плохо обращались в Корбее, говорили, что англичане в ответ подвергли такому же обращению Роджера Бофора. Оба правительства с негодованием отреагировали на эти слухи. Папские легаты в Брюгге получили официальные заверения в том, что Бофор "содержится в хорошей камере без цепей и ножных кандалов и снабжается надлежащей и приличной провизией в соответствии с его потребностями". Из Парижа камергер французского короля Бюро де Ла Ривьер прислал отчет об условиях содержания капталя в тюрьме, подписанный самим капталем. Конечно, речь шла о знатных пленниках, находившихся под стражей короля, плохое обращение с которыми могло иметь серьезные последствия. Но и менее известные люди, похоже, получали в замках своих похитителей примерно такое же обращение. Тот факт, что 4.000 франков из выкупа сэра Джона Буршье были отнесены на расходы по его содержанию в течение двух с половиной лет, позволяет предположить, что он жил в разумном комфорте. При нем, безусловно, было несколько слуг, включая его английского оруженосца, которые могли свободно приходить и уходить с посланиями и поручениями.

Но даже в таких относительно благополучных условиях болезни, скука и депрессия были грозными врагами. В средневековых замках было холодно зимой и антисанитария летом. Находясь в стенах замка Машекуль, Буршье жаловался, что испытывает проблемы со своими конечностями, что, вероятно, было вызвано сочетанием плохой физической подготовки и преждевременного артрита. После освобождения он смог восстановить свое здоровье, и продвинулся на королевской службе, став в итоге наместником Ричарда II в Генте, но многие пленники умирали в неволе или возвращались домой с подорванным здоровьем и духом. Дворяне XIV века обычно были образованными людьми, но их привычки не подходили для жизни без деятельности и общения. Мало кто из них мог сравниться с Томасом Греем, который занимался написанием хроники, будучи заключенным в качестве военнопленного в Эдинбургском замке, или Карла Орлеанского  жившего в следующем веке, который написал большую часть своих лучших стихов в плену в лондонском Тауэре[1065]1065
  BN Doat 195, fols. 34–34vo (Альбре); Froissart, Chron. (SHF), ix, 135–6 (St.-Pol); *Froissart, Chron. (KL), xviii, 508–9 (Перси); 'Anglo-French negotiations', 13 (Капталь); *Jones (1996), 205, 207 (Буршье); Gray, Scalacron., 5.


[Закрыть].

Учитывая катастрофические последствия пленения для стольких пленников, удивительно, что банкротств было не очень много. Побег из плена был редкостью, особенно в Англии. Самый известный пример – Юг де Шатийон, Великий магистр арбалетчиков Карла V, который был пленен на Сомме во время шевоше Джона Гонта в 1369 году. Примерно в 1371 году Юг бежал из Ноттингемского замка, одной из сильнейших крепостей королевства, с помощью фламандского морского капитана, нанятого его супругой, и сумел вернуться во Францию через Шотландию. Большинство заключенных, которым удавалось бежать, выбирали более легкий путь – скрыться, будучи условно освобожденными. Пленитель был практически обязан отпустить своего пленника условно-досрочно, как только заключал с ним соглашение о выкупе, поскольку другого способа собрать деньги обычно не было. Пленители взамен брали заложников или получали гарантии от других лиц, или настаивали на частичной оплате, но эти меры предосторожности не всегда были возможны. Во многих случаях единственной гарантией для пленителя было обязательство пленника оставаться "хорошим и верным пленником", вернуться в плен, если выкуп не будет выплачен в оговоренный срок, и не поднимать оружия против суверена пленителя, пока выкуп не будет выплачен. Пленителями прилагались все усилия, чтобы оказать моральное давление на выполнение этих обещаний. Пленника заставляли поклясться хранить верность своим обещаниям под страхом того, что его "будут поносить как лжерыцаря, предателя и клятвопреступника во всех местах, куда он может попасть". Обещания пленных фиксировались в письменном виде, скреплялись их печатью и заверялись нотариусами. Их клятвы давались в присутствии самых внушительных свидетелей, которых только можно было найти. Когда в июле 1373 года сэр Томас Перси был досрочно освобожден, чтобы собрать выкуп в Англии, его привезли в Лувр для принесения клятвы перед Карлом V, Бертраном Дю Гекленом и большим собранием принцев и дворян. Перси не смог собрать требуемой суммы и к декабрю снова оказался в плену[1066]1066
  Шатийон: Anselme, viii, 46; Parl. Rolls, v, 364 (165); CPR 1377–81, 276; Froissart, Chron. (SHF), viii, 182; Anonimalle Chron., 62; Noyal, 'Frag. Chron.', 272. Перси: *Froissart, Chron. (KL), xviii, 506–9. Ср. клятву шотландских рыцарей сэра Уолтера Халлибертона и сэра Дэвида Ананда в 1350 г.: CCR 1349–54, 223.


[Закрыть].

Особое значение придавалось обещанию пленника не воевать против суверена своего пленителя во время условного освобождения. Когда Арнуль д'Одрегем был захвачен в плен при Нахере, он предстал перед рыцарским судом на том основании, что часть выкупа, причитающегося за него после пленения при Пуатье одиннадцатью годами ранее, все еще не выплачена. Одрегем же построил свою защиту на том основании, что в Кастилии он должен считаться сражающимся против короля Педро I Кастильского, а не против Черного принца. В начале 1381 года, когда Совет Ричарда II назначил его командовать экспедицией для усиления графа Бекингема в Бретани, сэр Томас Фельтон формально был условно освобожденным. Перед отплытием экспедиции необходимо было спешно выплатить маршалу Сансеру оставшуюся сумму выкупа.  Было разработано весьма сложное соглашение с согласия обоих правительств, что показывает, как далеко заходили современники, чтобы приспособить ведение войны к частным интересам выдающихся капитанов. Чтобы Фельтон мог вторгнуться во Францию, часть его долга была погашена в обмен на освобождение Гийома де Бордеса, бывшего французского капитана в Котантене, который был выкуплен Ричардом II у его пленителя и передан Фельтону для этой цели. Остальная сумма была выплачена с разрешения Карла VI синдикатом французских купцов в обмен на лицензию на продажу 10.000 бочек вина на английском рынке, который в противном случае был бы для них закрыт. Среди людей такого положения, как Перси и Фельтон, банкротство был немыслимо. По иронии судьбы то же самое произошло и с Югом де Шатийоном. Факты свидетельствуют о том, что после побега из Ноттингемского замка он все же фактически заплатил выкуп, чтобы иметь возможность принять назначение на должность генерал-капитана французских войск на границе Кале[1067]1067
  Одрегем: Chron. premiers Valois, 180–1. Фельтон: Foed., iv, 107. Для продажи   в Бордо: CCR 1377–81, 311, 409, 495, 549. Шатийон: Anselme, viii, 46; его письма о назначении датированы 9 марта 1372 года: Mandements, no. 870.


[Закрыть].

Неплатежи были более распространены среди молодых дворян и случайных солдат, а также среди представителей более грубых профессий. Они возвращаясь домой и залегали на дно или придумывали благовидные причины для нарушения соглашения о выкупе. Сам Бертран Дю Геклен не раз обвинялся в нарушении условно-досрочного освобождения, прежде чем стал коннетаблем. Всегда помня о своем противоречивом прошлом, Бертран был необычайно чувствителен к таким обвинениям и однажды, как известно, за их распространение повесил человека на стене крепостной. И он был не одинок в таком поступке. Йон де Гарансьер, один из великих стариков двора Карла V и VI, однажды дрался на дуэли из-за очень похожего обвинения. Сэр Джеймс Пайп, английский капитан 1350-х годов, пользовавшийся уважением в военной среде, дважды нарушал условия условно– досрочного освобождения. Несомненно, обеим сторонам было что сказать по поводу этих конкретных споров, но явные нарушители были нежелательны даже для своей собственной стороны. Они позорили своих родственников и товарищей, провоцировали репрессии со стороны врага и подвергали заложников и поручителей опасности тюремного заключения и даже смерти. По этой причине неплательщики не получали защиты от собственного правительства. В Англии и Франции коннетабли и маршалы содержали суды с присяжными рыцарями и специализированными адвокатами для рассмотрения дел по обычаям войны, многие из которых касались пленников и выкупов. Аналогичный суд возглавлял коннетабль Черного принца в Аквитании, а во время его отсутствия – сенешаль. Когда захваченный в плен Тристан де Миньеле скрылся во время условно-досрочного освобождения во Франции, оставив двух заложников в Англии, его арестовали по приказу маршала Одрегема и держали в тюрьме до тех пор, пока он не заплатил выкуп. В Анжу в середине 1350-х годов неплательщиков из числа французских военнопленных преследовали с шумом и криком и выкуривали из пещер по приказу французского королевского сенешаля. Суды и тюрьмы Англии были в равной степени доступны французским пленникам и, очевидно, часто использовались. Тем не менее, возмущенные пленники все чаще прибегали к взаимовыручке. Многие из них дрались на дуэлях, чтобы опровергнуть претензии к другим пленникам. Герб неплательщика-дворянина мог быть опозорен, для чего его выставляли в общественных местах перевернутым или сломанным – оскорбление настолько серьезное, что в следующем столетии стало считаться, что только король или его лейтенант может разрешить это. Свидетельства носят исключительно повествовательный характер, но в последние годы века случаи неисполнения обязательств по выплате выкупа становятся более редкими, и кажется вероятным, что в этом большую роль сыграло давление со стороны сверстников и угроза принуждения дома[1068]1068
  Дю Геклен: Letters B. du Guesclin, nos. 38–9, 43; Chron. Bourbon, 89. Гаренсьер: Foed., iii, 228. Пайп: Gray, Scalachron., 178–80. Maignelay: CPR 1354–8, 235; Timbal, Régistres, 349. Выкуривание: Rec. doc. Poitou, iii, 295–8. Суд коннетабля: Keen (1965), 25–30; CPR 1345–8, 468; Foed., iii, 251, 343; Issues Exch., 159; *Gr. chron., iii, 130–1. Дуэли: e.g., Foed., iii, 228 (Ричард Тотешем и Йон де Гаренсьер, 1351); Chron. Bourbon, 98–100 (сеньор де Монтравель и Перро де Линьига, 1375); BN Doat 203, fols. 267–272vo (Жак Бретон и Луи де Сера, 1386). Давление со стороны сверстников: Keen (1965), 55–6; Songe du vergier, i, 293.


[Закрыть].

* * *

Средневековое отношение к ведению войны основывалось на чуждом современному мышлению подходе к сферам общественной и личной жизни. Война была поводом для личного обогащения и личных же потерь. Военная служба, обращение с пленными и заложниками, сдача крепостей – все это зависело от от заключенного контракта. В этом отношении они напоминали другие аспекты этого жестокого конфликта, которые основывались на сложных отношениях личной зависимости на относительно низком уровне. Юристы уже давно заявили, что только суверен может законно санкционировать войну, и к концу XIV века этот принцип все больше признавался на практике. За игнорирование этого принципа Мериго Марше поплатился жизнью. Однако роль государства в ведении собственных войн была ограничена по сути частными интересами тех, кто в них сражался. Власть государей была ограничена узкими финансовыми рамками, в которых они действовали даже в богатых и хорошо управляемых странах, таких как Франция и Англия, и эти ограничения, оставляли большое поле деятельности частному предпринимательству. В Европе такое положение сохранялось до тех пор, пока национальные государства не обрели устойчивые финансовые ресурсы, чтобы утвердить монополию на организованное насилие. Государственная война и частный бизнес оставались неразрывно связанными в большинстве европейских стран вплоть до XVII века, а некоторые аспекты, такие как морское каперство и покупка военных заказов, сохранились вплоть до XIX века. В Англии частные компании все еще набирались в армию во время наполеоновских войн. Современное отношение к военнопленным как к исключительной ответственности государства относится к тому же периоду. Первая, весьма ограниченная, Женевская конвенция о военнопленных была разработана только в 1863 году.

Глава XVI.
Лелингемское перемирие, 1389–1396 гг.

Трехлетнее перемирие было заключено в июне 1389 года с тем, что это время будет использовано для согласования условий окончательного мира. Однако в течение более чем года почти ничего не происходило, главным образом из-за медленного темпа принятия решений в Англии. В Вестминстере вопрос о переговорах был исключительно деликатным. Все помнили о судьбе министров, которые вели переговоры Ричарда II с Францией в 1387 году и никто не осмеливался договариваться о чем-либо без прямого одобрения Парламента. Была долгая задержка, пока Ричард II ждал возвращения Джона Гонта из Гаскони, и еще одна, пока вопросы рассматривались на Большом Совете, а затем в Парламенте. В результате английская позиция на переговорах была определена лишь в марте 1390 года. По сути, это было развитие линии, которую англичане занимали на нескольких конференциях в 1380-х годах. Ричард II и его министры хотели вернуть как можно больше территории на юго-западе, которая была уступлена им по договору в Бретиньи. Французские претензии на верховный суверенитет в Аквитании к этому времени оспаривались лишь для проформы. Англичане ожидали, что им придется уступить, и сосредоточились на ограничении политических, судебных и военных обязательств, связанных с французским суверенитетом. Фактическое принесение оммажа было для Ричарда II, как и для предыдущих английских королей, деликатным вопросом. Он не был готов лично принести оммаж королю Франции, а также не хотел нести военную службу или отстаивать свои решения перед судьями французского короля в Парижском Парламенте.

Это были сложные вопросы, как с юридической, так и с политической точки зрения. Дипломаты вернулись в церковь Лелингема в апреле 1390 года, но более чем двухмесячные переговоры не привели к согласию ни по одному из них. Решение, предложенное англичанами, заключалось в том, что Ричард II должен был сохранить Аквитанию как фьеф Франции, но чтобы оммаж и вассальные услуги, причитающиеся Карлу VI, оказывались на тщательно оговоренных условиях тем, кто владеет герцогством. Под этим Ричард II подразумевал Джона Гонта, которому герцогство было недавно пожаловано. Этого было недостаточно для французов. Инструкции их послов были предельно ясны. Они должны были настаивать на том, что любые территории, принадлежащие английскому королю во Франции, должны быть возвращены в обмен на оммаж. Сеньориальный оммаж, самые тесные узы феодальной зависимости, известные закону, подразумевал полный спектр обязательств вассала перед своим сюзереном, включая военную службу. Французские послы имели право сделать щедрые территориальные уступки в ответ, но они не должны были обсуждать их до тех пор, пока не будет решен вопрос о оммаже. Английские послы довольно бесцеремонно заявили, что это новое требование, и настаивали на том, чтобы вопрос был отложен, но французы стояли на своем. На этой неудовлетворительной ноте разбирательство было отложено в начале июля до октября, а затем снова до нового года, пока английский Парламент не будет созван для рассмотрения этого вопроса[1069]1069
  PPC, i, 19–21 (официальные инструкции), 22–4 (разрешенные уступки); BN Coll. Dupuy 306, fols. 77vo–78vo; *Moranvillé (1889), 367–9. Сроки и участники: PRO E364/24, m. 1 (Дарем); BN PO 1053, d'Erians/17, 20–22; BN Clair. 177/137–9. Парламент был созван 12 сентября 1390 года для рассмотрения (среди прочего) условий мира: CCR 1389–92, 99; Parl. Rolls, vii, 174 (1).


[Закрыть].

В Англии попытка заменить временное перемирие официальным миром породила множество сомнений и оказалась крайне противоречивой. Фруассар посетил Англию через несколько лет после этих событий и беседовал со многими участниками. Он считал, что главным источником оппозиции был герцог Глостер, и все, что известно о деятельности герцога в эти годы, подтверждает это суждение. Политическое поражение Глостера в 1389 году уменьшило его власть, но не изменило его взглядов. Он по-прежнему ненавидел французов лютой ненавистью. В отношениях с французскими принцами он чувствовал себя ущемленным из-за их величественной осанки и своего несовершенного знания французского языка. Всю историю англо-французских отношений с 1368 года он рассматривал как историю французского обмана: хитрая дипломатия, нечестные перемирия, недостойное рыцарей уклонение от сражений. Поскольку англичане не были побеждены на поле боя, он не мог признать, что они потерпели поражение в войне. Поэтому он не видел причин для того, чтобы Англия отказалась от выполнения всех условий, согласованных в Бретиньи в 1360 году[1070]1070
  Froissart, Chron. (KL), xiv, 314–15, 384–5, xv, 80–1, 110, 120–1, 154, xvi, 1–5.


[Закрыть].

Трудно сказать, насколько взгляды Глостера пользовались поддержкой среди его соотечественников. Фруассар считал, что их разделяло все политическое сообщество за пределами королевского двора. Как и многие его современники во Франции, он объяснял это врожденной жадностью, тщеславием и просто любовью к сражениям английского военного сословия. В длинной аллегории, которую Филипп де Мезьер адресовал Карлу VI в 1389 году, он изобразил королеву Истину, проповедующую добродетели мира собранию англичан. Купцы, горожане и простой народ слушали с благодарностью. Но "старики-латники и лучники", которых Филипп называл "черными кабанами", сердито переговаривались между собой, не желая соглашаться. Это было грубое упрощение, но справедливости ради следует отметить, что целое поколение английских моралистов высказывало очень похожие мнения о своих соотечественниках. В своей великой поэме на латыни Vox сlamantis (Глас вопиющего) лондонский поэт Джон Гауэр объяснил упорное продолжение войны погоней за славой и добычей и жестоко сатирически высмеял поколение профессиональных солдат, которые были равнодушны к страданиям своих жертв. "Ваши слезы – смех в моих ушах", – кричат они с его страниц. Камер-рыцарь Ричарда II сэр Джон Кланвоу, один из участников переговоров о перемирии в Лелингеме, с двадцатипятилетним опытом войны и дипломатии за плечами, согласился бы с этим. Он считал, что его современники "почитали их за великих оборотней и извергов, которые разрушили и извели многие земли"[1071]1071
  Mézières, Songe, i, 402; Gower, Vox Clamantis, Lib. V, caps. 5, 7, Lib. VII, caps. 1, 4, in Works, iv, 208–9, 214–18, 273, 279; The Two Ways, ed. V.J. Scattergood, The Works of Sir John Clanvowe (1965), 69.


[Закрыть].

Однако карьера самого Кланвоу представляет более неоднозначную картину. Глубоко духовный человек, писавший стихи и моральные трактаты, Кланвоу в конце концов выступил против войны и умер в Греции в 1391 году по пути к искуплению своих грехов в Святую землю. Он был необычной фигурой, но отнюдь не уникальной. Англичане его сословия были затронуты, хотя, возможно, и менее глубоко, тем же настроением вины, пессимизма и неуверенности, теми же опасениями за единство христианства и спасение собственной души, которые вызвали столь сильный сдвиг мнений против войны во Франции. Лоллардия, духовное движение, вдохновленное Джоном Уиклифом, имело явно пацифистский подтекст и породило некоторое количество сторонников среди военной знати, включая, по всей вероятности, самого Кланвоу. Даже сэр Роберт Ноллис, возможно, самый отъявленный вольный разбойник XIV века, совершил паломничество в Рим в 1389 году "для успокоения совести" и потратил большую часть своего огромного состояния на строительство моста, колледжа и богадельни.

Подавляющее же большинство английской военной аристократии, несомненно, относилось к войне более привычно, чем эти отщепенцы. Но правда заключалась в том, что даже это общепринятое мнение разделилось. Большая часть кадровых военных среди английского дворянства, вероятно, инстинктивно выступала против мира с Францией. В Чешире, что, безусловно, является особым случаем, военная служба была давней традицией не только среди дворянских семей, но и среди богатых крестьян и мелких землевладельцев, которые более века поставляли лучников для службы в Уэльсе, Шотландии, Ирландии и Франции. Мир был серьезной угрозой в этом густонаселенном графстве с преимущественно скотоводческой экономикой, предлагавшей мало других возможностей для трудоустройства. То же самое, вероятно, было верно и для других районов, где прочные местные связи с определенным капитаном породили традицию военной службы. Однако за пределами этих воинственных анклавов континентальное представление об Англии как о всепроникающем военном обществе было сильно преувеличено. Денежное вознаграждение за участие в боевых действиях резко сократилось. По общему опыту, военная служба не пользовалась популярностью среди дворянства графств. Маловероятно, что более четверти английских рыцарей и оруженосцев когда-либо служили во Франции, и большинство из служивших участвовали только в одной кампании. В 1387 году граф Арундел с большим трудом набрал армию "хороших, уважаемых людей", чтобы сражаться под его командованием на море без обычной примеси лондонского сброда. Джентльмены, к которым он обращался, служили с явной неохотой и являлись на сбор с опозданием, ссылаясь на то, что им нужно было попрощаться с друзьями или уладить свои дела. Некоторые из них явились с одолженным у кого-то снаряжением. Даже для тех, кто регулярно служил в армии, вопрос за или против продолжения войны был весьма неопределенным, и не было прямой зависимости между военным опытом и противодействием миру. Герцог Глостер был главным сторонником войны, но у него было гораздо меньше опыта войны во Франции, чем у Майкла Поула, Саймона Берли или Джона Гонта, все из которых были сторонниками мирной политики короля. Поэт Чосер, который сам воевал во Франции в эпоху расцвета Эдуарда III, размышлял в старости: «Есть много людей, которые кричат "Война! Война!", хотя мало понимают, что это такое»[1072]1072
  Кланвоу: Westminster Chron., 480. Лолларды: see A. Hudson, The Premature Reformation (1988), 368–70; Select English Works of John Wyclif, ed. T. Arnold, iii (1871), 137–8; Registrum Johnanis Trefnant Episcopi Herefordensis, ed. W.W. Capes (1916), 369–70, 377–9; McFarlane (1972), Part II. Ноллис: Foed., vii, 641; ODNB, xxxi, 956. Чешир: Bennett (1983), 165–8, 173–4, 180–3, 190–1; Morgan (1978); Morgan (1987), 121–78. По оценкам, в Англии насчитывалось около 10.000 семей, которых поставляли воинов-латников: C. Given-Wilson, The English Nobility in the Late Middle Ages (1987), 72. Самым большим числом, когда-либо служившим в континентальной армии в этот период, было 3.000 человек в экспедиции Джона Гонта в 1373–74 годах. Из сорока рыцарей и оруженосцев Глостершира, о которых известно, что они были активны в правление Ричарда II, девять служили во Франции, семь из них – в течение одной кампании: Saul (1981), 288–92 (единственное систематическое региональное исследование); cf. Walker (1990)[1], 42–50. Арундел: Walsingham, Chron. Maj., i, 810–12. 'War!': The Tale of Melibeus, in Works, iv, 203.


[Закрыть].

Факты свидетельствуют о том, что к 1390-м годам большая часть английского политического сообщества хотела мира с Францией. Более десяти лет Палата Общин в Парламенте возражала против крупномасштабных континентальных кампаний и отказывалась финансировать их из налоговых поступлений. Нет причин сомневаться в том, что это отражало коллективные настроения большинства представителей рыцарского сословия, которые имели тенденцию главенствовать в заседаниях Палаты Общин по вопросам такого рода. Значительная часть парламентских пэров в течение некоторого времени считала что войну невозможно выиграть, а после фиаско 1388 года их мнение, вероятно, стало мнением большинства. Главным препятствием были не корыстные интересы солдат в продолжении войны и тем более не эндемическая любовь к насилию, а политические опасения по поводу условий, на которых можно было заключить мир. Большие Советы и Парламенты, хотя среди них и были опытные юристы и дипломаты, редко понимали все сложности дипломатического торга и не осознавали, насколько ограничены области, в которых возможен компромисс. Существовало большое недоверие к Франции, даже среди тех английских политиков, которые в принципе были за мир. Существовал реальный страх перед более глубокими последствиями, в том случае если Ричард II согласится признать Аквитанию фьефом короля Франции. Все знали, что в прошлом отношения между двумя государствами были нестабильными, что приводило к конфискации герцогства при правлении всех трех Эдуардов. Также было распространено мнение, что оммаж поставит под угрозу автономию Ричарда II как суверена в Англии. Хотя Ричарду II и не предлагали принести оммаж как королю Англии, эти опасения не были иррациональными. Четкое различие, которое юристы проводили между двумя возможностями короля, на практике было трудно провести. Король олицетворял собой государство. Он не мог, например, начать войну с Францией в качестве короля Англии, в то время как в качестве герцога Аквитании он выполнял бы свой долг вассала по поддержке короля Франции. Такие вопросы, как обязанность вассала нести военную или придворную службу, были особенно деликатными.

Политика герцога Глостера заключалась в том, чтобы сочетать свой собственный энтузиазм по поводу продолжения войны, который разделяло лишь меньшинство его современников, с другими чувствами, которые были широко распространены и имели сильную эмоциональную окраску: подозрения по отношению к правительству и Джону Гонту, беспокойство по поводу самостоятельности Англии в послевоенном мире, отсутствие альтернатив. У Глостера было несколько значительных союзников среди парламентских пэров, включая его старого коллегу графа Арундела, вождя "черных кабанов", по словам Филиппа де Мезьера; возможно, графа Уорика, а также некоторых магнатов и профессиональных капитанов, которые не могли заставить себя признать окончательность поражения. Их смесь агрессивного патриотизма, ностальгии по былой славе и призывов к независимости Англии от иностранной державы нашла отклик среди широких слоев населения, особенно в Лондоне, где все еще была сильна ненависть к Франции. Глостер не оспаривал программу мира напрямую, понимая, что это безнадежно, пока ее так сильно поддерживали король и герцог Ланкастер. Но он огрызался на нее издалека и с подозрением смотрел на инструкции каждого посольства. Когда послы возвращались, он выдвигал бесчисленные подробные возражения против предложений, которые они привозили с собой. И он сплотил вокруг себя оппозицию на следующих друг за другом ассамблеях, на которых Ричард II и его министры пытались заручиться поддержкой своей внешней политики.

* * *

Тем временем отношения между двумя странами осложнились из-за внезапного возрождения старых амбиций Франции в Италии. Традиционно французская политика на полуострове определялась поддержкой претензий Анжуйской династии на Неаполитанское королевство и поддержкой авиньонского папства – двух аксиом французской внешней политики, которые были тесно связаны между собой. Во время Лелингемского перемирия оба эти фактора зависели от двенадцатилетнего мальчика, Людовика II Анжуйского. Людовику суждено было всю жизнь быть символом неосуществленной мечты Франции стать главенствующей державой в Италии. Он был старшим сыном великого герцога Анжуйского, который умер в 1384 году, пытаясь изгнать венгерского ставленника, узурпатора, Карла III Дураццо, из Неаполитанского королевства. В 1389 году ситуация в южном королевстве была сложной и деликатной. Людовик был официально признан французским королем и авиньонским Папой Климентом VII как король Неаполя, но жил в Авиньоне с малочисленным двором, где главенствовала его грозная мать Мария де Блуа. На юге Италии его сторонники удерживали большую часть Неаполя с помощью небольшой армии из немецких и гасконских наемников, финансируемой из папской казны. Карл III Дураццо, в 1386 году, в результате заговора, был смертельно ранен и умер в Вышеграде в Венгрии. Его дело продолжала его вдова Маргарита, которая правила из города Гаэта как регент другого мальчика-короля, юного Владислава Дураццо. Их сторонники по-прежнему удерживали две главные крепости столицы, Кастель-Нуово и Кастель-Сант-Эльмо, а их чиновники контролировали большую часть остальной территории королевства. В Авиньоне Климент VII и Мария Блуа отчаянно искали способ отправить Людовика II обратно в его королевство с армией, которая позволила бы ему укрепить свои позиции в Неаполе и распространить свою власть на внутренние районы страны. Для Марии это был последний шанс оправдать притязания своей семьи. Для Климента VII положение было еще более критическим. До тех пор, пока его римский соперник удерживал Италию, не было никакой перспективы сместить его с папского престола. Анжуйский дом был его единственным значимым союзником на полуострове. В течение многих лет мольбы Климента VII и Марии оставались без внимания в Париже. Дяди Карла VI довольствовались тем, что только на словах поддерживали Людовика II. Они были очень мало заинтересованы в том, чтобы посадить его на неаполитанский трон и настойчиво отклоняли призывы Марии Блуа о выделении средств.