Текст книги "Свобода от страха. Американский народ в период депрессии и войны, 1929-1945 (ЛП)"

Автор книги: Дэвид М. Кеннеди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 73 страниц)

Роммель – энергичный и решительный командир; с тех пор как он занял пост командующего, он изменил мир к лучшему. Лучше всего ему удается атака с разрушением; его сильная сторона – дезорганизация; он слишком импульсивен для боя по частям. Он приложит все усилия, чтобы «Дюнкерк» – не для того, чтобы вести бронетанковое сражение на выбранной им местности, а для того, чтобы избежать его и предотвратить высадку наших танков, используя свои собственные танки далеко вперёд.[1127]1127
  Монтгомери цитируется по Keegan, Second World War, 374, и более подробно в D’Este, Decision in Normandy, 85.


[Закрыть]

Однако при всём том, что он беспокоил Монтгомери, Роммель никогда не мог адекватно ответить на практические возражения Рундштедта против его теоретически обоснованной доктрины: куда продвигаться, к каким пляжам, в Нормандии или в Па-де-Кале? В результате был достигнут компромисс, по которому часть панцерных дивизий была передана Роммелю, а часть – Рундштедту, при этом сам Гитлер усугубил вязкость и без того неловко разделенного командования, сохранив за собой окончательное право распоряжаться выпуском резервных частей. Этот плохо разрешенный спор об оборонительной доктрине, усугубленный плохо сформулированной структурой немецкого командования на западе, Фортитюд помог развить и умело использовал.

Несмотря на проблемы, с которыми столкнулась немецкая оборона, Рундштедт и Роммель по-прежнему имели в своём распоряжении грозную боевую машину. Конечно, основной театр военных действий по-прежнему находился на востоке, где 165 немецких дивизий продолжали истекать кровью перед неумолимым наступлением Красной армии. Но зимой 1944 года Германия развернула во Франции и Низких странах около шестидесяти немецких дивизий, одиннадцать из которых были панцерными, великолепно оснащенными и во многом закаленными в боях. Большая часть этих сил была собрана к северу от реки Луары. Седьмая армия стояла в Нормандии, Пятнадцатая армия – в Кале; резервы панцеров ждали под Парижем. Все знали, что с наступлением весны война придёт на запад. По мере того как тянулись дни, они тренировались и копали, наблюдали и молились.

Тем временем за Ла-Маншем Эйзенхауэр пытался собрать свои силы вторжения. Его структура командования отражала сложности «Оверлорда», связанные с объединением вооруженных сил и союзников. Заместитель верховного главнокомандующего Эйзенхауэра, маршал авиации сэр Артур Теддер, и все три подчинённых ему командующих были британцами: Сэр Траффорд Лей-Мэллори – в воздухе, сэр Бертрам Рэмси – на море и сэр Бернард Монтгомери – на суше. На первом этапе сражения в состав Двадцать первой армейской группы Монтгомери должны были войти как британские, так и американские сухопутные войска, причём последние – под командованием генерала Омара Н. Брэдли. Когда численность американских войск достигнет достаточного уровня – в конечном итоге они будут значительно превосходить британские – Брэдли примет командование двенадцатой группой армий США и будет подчиняться непосредственно Эйзенхауэру. На более поздней стадии сражения Эйзенхауэр сам переместит свой штаб на континент и возьмет на себя непосредственное управление сухопутным сражением.

Эйзенхауэр очень доверял Теддеру и был к нему привязан. Рэмси и Ли-Мэллори, с другой стороны, особенно последнего, он считал «ритуальным» по мировоззрению. А в Монтгомери Эйзенхауэр снова оказался в тесном контакте, как это было в Африке и Италии, с одной из самых ярких и противоречивых личностей войны. Компактный человек, нервный на публике, одиночка и затворник по своей природе, Монтгомери был по поведению и темпераменту противоположностью общительного Эйзенхауэра. В Эль-Аламейне Монтгомери остановил продвижение немцев в Северной Африке, обеспечив Британии первую крупную победу в войне и заслужив для себя лавры героя. Но больше всего он хотел победы не в Африке и даже не в Италии, а во Франции. Монтгомери жаждал отомстить за унижение в Дюнкерке, куда он был эвакуирован вместе с остатками британской армии в 1940 году.

Тяжело раненный и принятый за мертвого во время Первой мировой войны, Монти до конца жизни носил с собой не только боевые шрамы на теле, но и глубокий ужас перед бесполезным, убийственным расточительством войск, свидетелем которого он стал во время окопной войны. Этот ужас разделял Черчилль, как, впрочем, и все британские лидеры. С методичностью Монтгомери посвятил себя поддержанию морального духа войск под его командованием. Он культивировал эксцентричность, включая свой фирменный берет, чтобы облегчить узнавание его людьми и их идентификацию с ним; его берет, как он однажды сказал, стоил двух дивизий в укреплении боевого духа. Монтгомери также кропотливо тренировал свои войска, доводя их до остроты ножа, и приступал к действиям только после самого тщательного обдумывания. Как и в случае с генералом Джорджем Макклелланом во время Гражданской войны в США, эти качества сделали его сказочно популярным среди солдат. Но его пресловутое нежелание двигаться, пока его армия не будет готова до последней пуговицы, также часто вызывало недовольство союзников и даже его собственного начальства. Осторожность Монтгомери на поле боя в Нормандии доставит немало головной боли и Эйзенхауэру, и Черчиллю. Однако в защиту Монтгомери в «Оверлорде» можно добавить, что никто лучше него не знал, что британские войска, которыми он руководил, были бесполезным активом. В отличие от американцев с их огромными потенциальными резервами живой силы, британская армия к 1944 году была сильно прорежена в боях. Армия, которую Британия выставила в Нормандии, была последней, которую она могла бросить на войну. Её потери не могли быть восполнены подкреплениями. Поэтому её нужно было использовать разумно и экономно.

С другой стороны, Омар Брэдли займет в «Оверлорде» командный пост, растущая ответственность которого будет отражать растущий перевес американских сил на земле, в то время как роль Монтгомери будет уменьшаться пропорционально относительной роли британской армии. Уверенный в себе, сдержанный миссуриец, Брэдли был настолько же верным подчинённым, насколько Монтгомери – отягощающим. Как и его однокашник по Вест-Пойнту Эйзенхауэр, Брэдли никогда не участвовал в боевых действиях до прибытия в Северную Африку в 1942 году. Но уже к 1944 году он приобрел репутацию «генерала солдатской армии» (GI’s general), которая отразилась в названии его послевоенных мемуаров «История солдата» (A Soldier’s Story), подпитываемая боготворимыми репортажами военного корреспондента Эрни Пайла.

К КАНУНУ ДНЯ «Д» южная Англия кишела двадцатью американскими дивизиями, четырнадцатью британскими, тремя канадскими, одной польской и одной французской. Эти цифры не соответствовали соотношению три к двум, которое традиционная военная мудрость считала минимально необходимым для успешного наступления, но план союзников надеялся улучшить эту классическую арифметику с помощью обмана, воздушной мощи и времени. Обман должен был разделить и задержать силы противника, уменьшив его эффективную численность в точке атаки. Воздушная мощь изолировала бы поле боя, лишив Роммеля и Рундштедта возможности подкрепления и пополнения запасов. Если бы первоначальная высадка смогла выиграть достаточно времени, то была бы обеспечена зона сосредоточения, в которую в конечном итоге можно было бы влить ещё миллион союзных войск, в основном американских. Тогда вся логика того, что Роммель называл «численным и материальным превосходством» американцев, проявилась бы в неустанной войне на истощение, сталкивая измученных немцев с волной за волной свежей рабочей силы и щедрой продукцией американских заводов. Таков был план «Оверлорд», сведенный к самому главному.

Однако даже у американцев были ограничения на, казалось бы, огромные запасы людей и машин – особенно машин. Впервые ознакомившись с планом COSSAC в октябре 1943 года, ещё до своего назначения на пост главы Верховного штаба экспедиционных сил союзников (SHAEF), Эйзенхауэр сразу же пришёл к выводу, что он предполагает слишком незначительные силы для первоначальной высадки. Одним из первых его решений в качестве верховного главнокомандующего союзными войсками было увеличение численности десанта в День Дня с трех атакующих пехотных дивизий до пяти, а дополнительные дивизии должны были высадиться к концу первого дня. Это решение вновь подняло до безумия знакомую проблему: откуда возьмутся десантные корабли, чтобы переправить дополнительные дивизии через Ла-Манш в День Дня? Дебаты по этому вопросу, мучительно затянувшиеся и чрезвычайно утомившие Эйзенхауэра, ещё раз проиллюстрировали формирующую роль промышленного производства в военной стратегии, а также жесткую конкуренцию между различными театрами за неизбежно ограниченные материальные ресурсы, от которых зависит ведение современной войны.

Эти уроки были усвоены президентом Рузвельтом уже через несколько часов после расставания со Сталиным в Тегеране. По возвращении в Каир после встречи «большой тройки» Рузвельт отказался от данного Чан Кайши обещания поддержать амфибийную операцию в связи с наступлением Стилуэлла в северной Бирме, которое он дал всего неделю назад. Рузвельт объяснил Чану свои доводы, ссылаясь на ограниченность американских ресурсов, но избегая упоминания о снижении стратегического значения Китая теперь, когда Сталин согласился вступить в войну против Японии. По словам Рузвельта, обязательство, взятое на себя Сталиным, начать атаку через Ла-Манш в мае, налагало «столь большую потребность в тяжелых десантных кораблях, что делало невозможным выделение достаточного их количества для амфибийной операции в Бенгальском заливе». Чан получил своеобразный утешительный приз в виде Каирской декларации, в которой повторялась формула безоговорочной капитуляции и применялась, в частности, к Японии.[1128]1128
  Sherwood, Roosevelt and Hopkins, 802.


[Закрыть]

Теперь Эйзенхауэр ещё больше усложнил логистическое уравнение, удвоив предполагаемую численность десанта в День Дня. Практический результат этого решения вскоре стал очевиден. Потребовалось 72 LCI, 47 LST и 144 LCT, причём их количество было весьма скромным, но не поддающимся конкретизации.[1129]1129
  Соответственно, Landing Craft, Infantry; Landing Ship, Tank; и Landing Craft, Tank.


[Закрыть] «Судьбы двух великих империй, – ворчал Черчилль, – похоже, завязаны на каких-то проклятых Богом штуковинах под названием LST».[1130]1130
  Harrison, Cross-Channel Attack, 64. Черчилль также написал Джорджу Маршаллу 16 апреля 1944 года: «Как получилось, что планы двух великих империй, таких как Британия и Соединенные Штаты, оказались настолько скованными и ограниченными сотней-другой этих конкретных судов, история никогда не поймет». Churchill 5:454.


[Закрыть] Эйзенхауэр решил, что половину этого дополнительного «груза», необходимого для расширенного штурма Нормандии, можно будет найти, сократив запланированную одновременную высадку на юге Франции под кодовым названием «Наковальня» и передав часть её кораблей в «Оверлорд». Оставшиеся корабли будут предоставлены за счет переноса дня «Д» на новую намеченную дату – 5 июня, чтобы обеспечить дополнительный месяц заводского производства.

Таким образом, практически с момента принятия командования Эйзенхауэр был вынужден принимать решения, которые откладывали «Оверлорд», сокращали и изменяли конфигурацию операции поддержки «Наковальня». Эти события прямо противоречили заверениям, которые Рузвельт дал Сталину относительно сроков и формы второго фронта. В то же время отсрочка наступления через Ла-Манш и уделение особого внимания южной Франции вполне устраивали британцев.

Вернувшись в Вашингтон, Маршалл с растущим беспокойством наблюдал за развитием событий. На самом деле «Наковальне» суждено было оставаться предметом разногласий между британцами и американцами в течение следующих восьми месяцев. В конце концов, это было не только испытание воли лидеров союзников, но и военно-стратегический вопрос. Британцы никогда не хотели «Анвил». Черчилль неоднократно настаивал на том, что «Анвил» и «Оверлорд» не имеют никакого стратегического отношения друг к другу, учитывая огромное расстояние (около пятисот миль) между ними. Он также, несомненно, возмущался «Анвилом», потому что он ориентировал ресурсы союзников в Средиземноморье на северо-запад, прочь из Италии и востока, регионов его собственной почти навязчивой стратегической озабоченности. С другой стороны, американцы, в частности Маршалл, рассматривали «Анвил» и «Оверлорд» как части одной операции, не конкурирующие друг с другом, а взаимодополняющие. Кроме того, американцы обещали Сталину в Тегеране, что «Анвил» станет неотъемлемой частью плана «Оверлорд».

В основе размышлений Маршалла лежали как военные, так и политические соображения. Солдата Маршалла беспокоило то, что уменьшение численности «Наковальни» не позволит охватить немецкие войска во Франции в ходе клещевого движения, о котором Сталин говорил в Тегеране, потребует от союзников обеспечить безопасность длинного и уязвимого фланга вдоль реки Луара, чтобы помешать немцам перебросить войска с юга Франции на Нормандский фронт, и задержит приобретение союзниками крайне необходимых портовых сооружений в Марселе.

Государственный деятель Маршалл, как и Рузвельт, опасался, что уменьшение размеров «Анвила» приведет к разрыву отношений со Сталиным. Не меньшее беспокойство вызывало и то, что переброска в Италию значительной части войск, ранее предназначавшихся для «Анвила», грозила вновь открыть вечно мучительный средиземноморский вопрос. Для американцев «Анвил» был профилактикой против дальнейших британских «периферийных проколов» в Италии и на востоке. Она должна была вытеснить зашедшую в тупик итальянскую кампанию и в процессе обеспечить, чтобы все усилия союзников в Средиземноморье были направлены на северо-запад, к Германии, подальше от Адриатики и Балкан – региона, к которому американцы относились со смесью невежества и ужаса. Отступление Эйзенхауэра с «Анвила» поставило под угрозу все эти преимущества. Казалось, он вернул англо-американский стратегический диалог к нерешенному состоянию дотегеранских дней. По словам биографа Маршалла, «все церковные пристрастия к общей стратегии обескровливания гитлеровского рейха путем длительного обгладывания окраин, вместо того чтобы рисковать сокращающимися британскими силами в нападении „сейчас или никогда“, которые, казалось, были похоронены в Тегеране, теперь были реанимированы».[1131]1131
  Pogue, Marshall: Organizer of Victory, 337–38.


[Закрыть] Маршалл опасался, что Эйзенхауэр, возможно, проявляет недостаточную твердость духа, поддаваясь на те самые церковные уговоры, о которых Рузвельт предупреждал его во время назначения в SHAEF. В начале февраля Маршалл предостерег Эйзенхауэра: «Убедитесь, что у вас не развивается „локалит“ и что давление на вас не исказило ваши суждения».[1132]1132
  Pogue, Marshall: Organizer of Victory, 331, 335.


[Закрыть]

События в Италии усилили тревогу Черчилля и усугубили трудности Эйзенхауэра. Высадка в Анцио, предпринятая в январе 1944 года, застопорилась, когда зима перешла в весну. Чтобы не списать плацдарм в Анцио в разряд неудачных, его, возможно, придётся укреплять второй десантной атакой. Ждет ли подобная или ещё худшая судьба высадки в Нормандии, где враг был подготовлен и бдителен? Итальянский тупик всколыхнул самые мрачные воспоминания Черчилля о Первой мировой войне. «Я не был убежден, – вспоминал позднее Черчилль, – что прямой штурм через Ла-Манш немецкого морского побережья во Франции… был единственным способом выиграть войну, и я знал, что это будет очень тяжелая и опасная авантюра. Страшная цена, которую нам пришлось заплатить человеческими жизнями и кровью за великие наступательные операции Первой мировой войны, была запечатлена в моем сознании. Воспоминания о Сомме и Пашенделе, а также о многих менее значительных фронтальных атаках на немцев не могли быть изглажены временем и размышлениями».[1133]1133
  Churchill 5:514.


[Закрыть]

Трудности в Анцио усилили давние британские опасения и привели к более непосредственным последствиям: Анвил не просто сократили, но и отложили. Десантные корабли, запланированные к отправке из Италии для высадки в Анвил, теперь должны были оставаться в резерве для дальнейших возможных операций по выходу из итальянского тупика. В связи с этим Эйзенхауэр отметил в своём дневнике 7 февраля 1944 г.: «Похоже, что „Анвил“ обречен… Я ненавижу это».[1134]1134
  Robert H. Ferrell, ed., The Eisenhower Diaries (New York: Norton, 1981), 110–11.


[Закрыть] В последующие недели Эйзенхауэр официально согласился отложить «Анвил» – до августа, как в итоге и оказалось. Хотя союзники все же приступили к переброске войск из Италии в Англию, боевые действия на Средиземноморском полуострове продолжались до Дня независимости и после него. Постепенно обещания, данные в Тегеране, оставить Средиземноморье и отдать неоспоримый приоритет «Оверлорду», сходили на нет.

ИТАЛЬЯНСКОЕ ФИАСКО, претендующее на сохранение десантных кораблей в Средиземноморье, угрожало «Анвил-Оверлорду» с моря. Другая, не менее грозная угроза нависла в воздухе. Эйзенхауэр номинально являлся верховным главнокомандующим союзных войск, однако его, казалось бы, широкие полномочия поначалу не распространялись на военно-воздушные силы. Хотя SHAEF и контролировал нечто под названием Экспедиционные ВВС союзников (AEAF), якобы предназначенные для тактической поддержки «Оверлорда», AEAF оставались недокормленной организацией, возглавляемой вызывавшим всеобщее недоверие британским офицером Лей-Мэллори. Огромные «стратегические» воздушные силы – Британское бомбардировочное командование под руководством единомышленника Артура Харриса и Стратегические воздушные силы США в Европе (USSTAF), которыми теперь командовал расчетливый Карл Шпаатц, ставший в январе 1944 года главнокомандующим стратегической авиацией США в Европе, – оставались аномально недосягаемыми для власти Эйзенхауэра. Привлечение их страшной силы к успеху «Оверлорда» оказалось одной из самых сложных задач Эйзенхауэра.

Большие бомбардировщики несли основное бремя военных усилий союзников против Германии на протяжении многих лет – с 1940 года в британском случае и с 1942 года в американском. Каковы бы ни были их национальные разногласия, летчики, как британские, так и американские, питали страстное стремление раз и навсегда доказать истинность доктрины Духэ, согласно которой стратегические бомбардировки – это главное оружие, способное выиграть войну. Они сопротивлялись любой сдаче независимой роли, необходимой для подтверждения их заманчивого и самооправдательного тезиса. С особым упорством они сопротивлялись сейчас, в первые месяцы 1944 года, когда обещание уникальной способности воздушной мощи изменить саму природу войны, казалось, витало в манящих пределах их досягаемости.

После катастрофических налетов на Швайнфурт и Регенсбург в 1943 году американцы были вынуждены свернуть миссии глубокого проникновения, которые обещали уничтожить немецкое промышленное производство и тем самым заставить вермахт подчиниться. Но, прибыв в Европу, чтобы принять командование воздушным флотом в начале 1944 года, Шпаатц верил, что новое оружие наконец-то поставило американские бомбардировочные силы на грань успеха, на захватывающую грань не что иное, как стратегической революции. Событием, вдохновившим Шпаатца, стало появление нового самолета, истребителя P–51 Mustang. Способный находиться в воздухе более семи часов, с дальностью полета восемьсот миль и более, более быстрый, маневренный и с более высоким операционным потолком, чем его немецкие аналоги, P–51 теперь мог защищать потоки бомбардировщиков, летящих в самые отдалённые районы Рейха. Подобно F6F Hellcat на Тихом океане, «Мустанг» кардинально изменил боевое уравнение в небе над Европой. Люфтваффе признало это, когда в начале 1944 года переписало правила ведения боя для своих Me–109 и Focke-Wulf 190. Отныне немецким истребителям предписывалось продолжать атаковать P–38 в любом месте, вступать в бой с P–47 на высоте ниже двадцати тысяч футов, но отрываться и пикировать при столкновении с P–51.[1135]1135
  Stephen L. McFarland and Wesley Phillips Newton, To Command the Sky: The Battle for Air Superiority over Germany, 1942–1944 (Washington: Smithsonian Institution, 1991), 56.


[Закрыть]

Ликуя от перспектив нового оружия и предчувствуя скорое подтверждение заветной стратегической доктрины авиаторов, Шпаатц, к которому присоединился Харрис, в феврале 1944 года с жаром вернулся к выполнению одной из приоритетных задач Объединенного бомбардировочного наступления: подавлению Люфтваффе путем уничтожения немецких авиастроительных предприятий. В течение «Большой недели», 19–26 февраля 1944 года, британские и американские бомбардировщики совершили более шести тысяч вылетов и сбросили около восемнадцати тысяч тонн бомб на немецкие заводы по производству планера и шарикоподшипников. Как Мидуэй отомстил за Перл-Харбор, так «Большая неделя» отомстила за швайнфуртские неудачи августа и октября 1943 года. Потери американских бомбардировщиков в ходе «Большой недели» составили менее 6 процентов. Ещё более показательно, что потери истребителей составили всего 1 процент. Люфтваффе же за эту неделю потеряли более трети своих сил. Благодаря рассредоточению и импровизации Германии удалось возобновить и даже увеличить производство самолетов ещё на несколько месяцев, но немецкие пилоты, которые падали с небес во время убийственных налетов «Большой недели», оказались незаменимыми.

Большая неделя стала поворотным пунктом, и авиаторы это знали. В то время как Люфтваффе ослабевало как боевая сила, новые P–51 и свежие, хорошо обученные американские пилоты в огромных количествах прибывали на британские аэродромы. С ещё большей внезапностью, чем поворот в морской битве в Атлантике весной 1943 года, «Большая неделя» решительно обозначила превосходство союзников в воздушной войне в Европе.

Уверенный в своём новом превосходстве, Шпаатц в конце февраля изменил тактику. Новая цель заключалась не просто в том, чтобы сокрушить Люфтваффе на земле, засыпая бомбами аэродромы и заводы, а в том, чтобы воспользоваться техническим и численным превосходством P–51 в воздухе и уничтожить вражеские самолеты в небе. Новая миссия получила наглядное определение, когда глава истребительного командования Восьмой воздушной армии сменил табличку на стене своего кабинета. Ранее она гласила: «Первая обязанность истребителей Восьмой воздушной армии – возвращать бомбардировщики живыми». Теперь она гласила: «Первая обязанность истребителей Восьмой воздушной армии – уничтожать немецкие истребители».[1136]1136
  McFarland and Newton, To Command the Sky, 160.


[Закрыть] «Маленькие друзья» в своих гладких новых P–51 должны были быть освобождены от формирования бомбардировщиков, поощряться к преследованию вражеских перехватчиков и оставить громоздких «больших друзей» на произвол судьбы. Экипажи бомбардировщиков с ужасом осознали, что дискредитированное представление о B–17 как о самообороняющихся «Летающих крепостях» возрождается – как ни странно, как раз в тот момент, когда появление P–51 обещало новый уровень безопасности для бомбардировочных соединений. Один пилот B–17 с горечью вспоминал, что «моральный дух падал» по мере того, как приходило осознание того, что «мы были расходным материалом… мы были приманкой».[1137]1137
  McFarland and Newton, To Command the Sky, 163–64, 215.


[Закрыть]

В первую неделю марта Шпаатц активно внедрял этот новый подход, приманивая немцев к атаке. Стратегия требовала выбрать настолько ценную цель, чтобы немецкие истребители были вынуждены подняться на её защиту целыми стаями. Эти размышления привели прямо в Берлин. Британское бомбардировочное командование с ноября активно нацеливалось на Берлин и умоляло Шпаатца присоединиться к атаке. Теперь Шпаатц согласился. При этом он неловко приблизился к подражанию практике Харриса по бомбардировке «площадных целей».[1138]1138
  Шпаатц использовал эту фразу в служебной записке своему начальнику, генералу Х. Х. Арнольду, от 23 января 1944 года, которая цитируется в McFarland and Newton, To Command the Sky, 194.


[Закрыть] В директиве, объясняющей, что цели бомбардировок во Франции перед Днём были выбраны с учетом минимизации потерь среди гражданского населения, Шпаатц добавил: «Это соображение не применимо в Германии».[1139]1139
  Ronald Schaffer, Wings of Judgment: American Bombing in World War II (New York: Oxford University Press, 1985), 68.


[Закрыть] Огромные воздушные флоты «Крепостей» и «Либераторов» начали сбрасывать свой смертоносный тоннаж на Берлин, причём их экипажи теперь не столько заботились о точности сброса бомб, сколько о своей способности привлечь и уничтожить истребители Люфтваффе.

Шпаатц и американские летчики теперь сузили моральные границы, которые, как они с гордостью утверждали, отделяли их от тактики неизбирательного террора британского бомбардировочного командования. Конечно, у Харриса и Шпаатца были разные мотивы: у первого – «обезвредить» рабочих и сломить моральный дух гражданского населения, у второго – заманить Люфтваффе в небо, но для умирающих гражданских лиц на земле внизу это было различие без разницы. Британская пацифистка Вера Бриттейн именно так и высказалась, опубликовав в марте 1944 года в религиозном журнале резкое осуждение бомбардировок территорий. Она вызвала интенсивный, но короткий шквал комментариев в Соединенных Штатах, где разрушение Монте-Кассино в результате бомбардировки уже вызвало аналогичную полемику. Эти разрозненные протесты стали первыми слабыми толчками американской совести по поводу ужасающего хаоса, который технологическая изобретательность янки теперь могла причинить как гражданскому населению, так и солдатам.

Загоревшись новыми амбициями после февральских и мартовских триумфов, Шпаатц и Харрис с новой силой принялись отстаивать классическую догму Дуэтиан. Громче, чем когда-либо, они утверждали, что только воздушная мощь может выиграть войну. Оверлорд, трубили они, с его огромными рисками и неизбежной бойней, был не нужен. Харрис уже утверждал, что если ему позволят продолжать насыщенные бомбардировки немецких городов, то к 1 апреля 1944 года он сможет достичь «состояния опустошения, при котором капитуляция неизбежна».[1140]1140
  Hastings, Overlord, 48.


[Закрыть] Наступил апрель, и это утверждение оказалось завышенным, как и многие другие обещания летчиков. И все же в том же месяце Шпаатц мог заявить, что «крайне важно, чтобы комбинированное бомбардировочное наступление продолжалось без перерыва… Если это будет сделано, то крайне опасная операция „Оверлорд“ может быть ликвидирована».[1141]1141
  Hastings, Overlord, 49.


[Закрыть]

Черчилль предсказуемо ухватился за этот энтузиазм как за ещё одну возможную альтернативу страшной атаке через Ла-Манш. На встрече с Эйзенхауэром, затянувшейся до ночи 28 февраля, он горячо отказался передать командование бомбардировщиков под контроль верховного главнокомандующего. Огромные «Ланкастеры», по его словам, были подобны историческому британскому «флоту внутренних войск», незаменимым символом британского престижа и независимости. Эйзенхауэр ответил, что без полного контроля над всеми воздушными вооружениями обеих стран ему, возможно, «придётся собрать вещи и отправиться домой».[1142]1142
  Отчеты о встрече Черчилля и Эйзенхауэра 28 февраля можно найти в David Eisenhower, Eisenhower, 152, and in PDDE 3:1755–60.


[Закрыть]

На фоне возобновившегося доверия среди летчиков и новой неуступчивости Черчилля Эйзенхауэр созвал 25 марта напряженное совещание в своей штаб-квартире в пригороде Лондона. «Если удовлетворительный ответ не будет достигнут, – записал Эйзенхауэр в своём дневнике накануне совещания, – я попрошу освободить меня от командования».[1143]1143
  Ferrell, Eisenhower Diaries, 115.


[Закрыть] Речь шла о предложении Шпаатца ускорить динамику недавних успехов в воздушной войне, атаковав немецкие нефтеперерабатывающие заводы, и о конкурирующей схеме использования тяжелых бомбардировщиков против французских транспортных объектов во внутренних районах Нормандии, чтобы изолировать плацдарм вторжения и позволить наращивать силы с минимальными перебоями. У обоих планов были свои сторонники.

Шпаатц утверждал, что нефть – это источник жизненной силы немецкой промышленности, а также, что не случайно, и боязливых панцерных дивизий. Лишите Германию нефти, и её экономика и армия остановятся. В качестве бонуса, добавил Шпаатц, у люфтваффе не останется выбора, кроме как поднять все оставшиеся истребители на защиту нефтеперерабатывающих заводов, что приведет к триумфальной кульминации продолжающегося уничтожения немецкой авиации как эффективной боевой силы. Какими бы ни были обещанные выгоды, «нефтяной план», по признанию Эйзенхауэра, был также схемой сохранения независимости бомбардировочных сил, чтобы они могли продолжать преследовать неуловимую мечту о победе в войне только за счет воздушной мощи. Кроме того, это оставило бы пляжи Нормандии в опасном положении из-за угрозы немецкого контрнаступления.

Заместитель верховного главнокомандующего Эйзенхауэра, главный маршал авиации сэр Артур Теддер, представил альтернативный «транспортный план». Он исходил из предположения, что наземное вторжение в Оверлорд, а не воздушная война, имеет наивысший приоритет. Соответственно, он предусматривал использование воздушной мощи главным образом для изоляции поля боя в Нормандии путем разрушения мостов вдоль реки Сены и создания «железнодорожной пустыни» во внутренних районах Франции посредством согласованных и повторяющихся атак на тщательно отобранные сортировочные станции и пункты переключения. Для достижения этих целей, утверждал Теддер, бомбардировочное командование и USSTAF должны находиться под руководством SHAEF.

Эйзенхауэр тщательно взвесил эти аргументы. Он знал, что у нефтяного плана есть достоинства, но у него был и грозный недостаток: для его реализации потребуется время. «Никто из тех, кому не приходится нести конкретную и непосредственную ответственность за принятие окончательного решения… не может понять всю тяжесть этого бремени», – жаловался он в своём дневнике несколько недель спустя. «Верховный главнокомандующий в гораздо большей степени, чем любой из его подчинённых, – размышлял он, – должен оценивать „политические вопросы“, в особенности, – подчеркивал он, – ожидаемое влияние задержки на русских».[1144]1144
  Ferrell, Eisenhower Diaries, 119–20.


[Закрыть] Принятие нефтяного плана почти наверняка означало ещё одну задержку «Оверлорда». Поэтому Эйзенхауэр высказался в пользу транспортного плана. Это должно было уладить ситуацию. Но вопрос ещё не был решен.

Черчилль предпринял ещё одну отсрочку, чтобы избежать выполнения решения от 25 марта. Проявляя заботу о жертвах среди французского гражданского населения, которая не входила в его рассуждения, когда речь шла о немцах, он обратился к Рузвельту в мае с просьбой пересмотреть, является ли план транспортировки «лучшим способом использования наших ВВС», особенно с учетом «французских убийств», которые он повлечет за собой. В очередном напоминании о том, кто теперь старший партнер в альянсе, Рузвельт грубо ответил, что решение было принято Эйзенхауэром и он не будет его пересматривать.[1145]1145
  C&R 3:122–23, 127.


[Закрыть]

Шпаатцу удалось сохранить достаточную независимость, чтобы продолжать бомбить хотя бы некоторые из своих нефтяных целей, но Эйзенхауэр выиграл свою собственную «воздушную войну» против энтузиастов стратегических бомбардировок. 14 апреля стратегические авиакрылья перешли под контроль Эйзенхауэра. Они должны были оставаться там до тех пор, пока силы вторжения не окажутся в безопасности на берегу. Теперь начались систематические атаки на переправы через Сену и железные дороги северной Франции – для поддержания обмана «Фортитуды» были намеренно нанесены удары по значительно более обширной территории, чем предполагаемая зона высадки.

Выиграв эти битвы, чтобы защитить «Оверлорд» от угроз с моря и воздуха, Эйзенхауэр весной 1944 года провел последнюю битву за «Оверлорд» на земле – или, скорее, битву за то, кто будет контролировать землю Франции после её освобождения. Эту битву он проиграл. Два соображения двигали верховным главнокомандующим. Во-первых, он хотел сотрудничества со стороны французских сил сопротивления, пусть и скромных по масштабам и влиянию, во время высадки и после неё. Во-вторых, что гораздо важнее, он хотел, чтобы освобожденной Францией управляли гражданские власти, избавив союзников от необходимости развертывать оккупационную армию для административных целей.