Текст книги "Свобода от страха. Американский народ в период депрессии и войны, 1929-1945 (ЛП)"

Автор книги: Дэвид М. Кеннеди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 73 страниц)

Ухаживая за американской публикой по радио, Черчилль также общался с Франклином Рузвельтом по телефону и телеграфу. Они встречались лишь однажды, в Лондоне в 1918 году. В первые дни «Нового курса» Черчилль отправил в Белый дом копию своей биографии, посвященной его предку Джону Черчиллю, первому герцогу Мальборо. Он приписал: «С искренними пожеланиями успеха величайшему крестовому походу современности». Оба человека больше не общались до 11 сентября 1939 года, через несколько дней после того, как Черчилль вошёл в кабинет Чемберлена в качестве первого морского лорда, когда Рузвельт отправил личную записку: «Именно потому, что мы с вами занимали схожие должности во время мировой войны [когда Черчилль был первым лордом адмиралтейства, а Рузвельт помощником министра военно-морского флота], я хочу, чтобы вы знали, как я рад, что вы снова в адмиралтействе… Я хочу, чтобы вы и премьер-министр знали, что я всегда буду рад, если вы будете лично держать меня в курсе всего, о чём вы хотите, чтобы я знал». Это короткое послание заложило основу замечательных личных и политических отношений.[732]732
  C&R 1:23, 24.


[Закрыть]

С полного одобрения Чемберлена Черчилль воспользовался возможностью открыть прямую линию связи с американским президентом. Не последнюю роль в этом сыграло желание англичан нивелировать мрачные оценки перспектив Британии, которые, как они знали, все чаще давал посол Кеннеди. Кеннеди, по словам одного британского дипломата, был «злобным и голубиным». Другой назвал американского посла «очень плохим образцом двуличного мошенника и пораженца». Учитывая пессимистические отчеты, которые, как он знал, подавал Кеннеди, Черчилль проницательно заметил, «что было бы неплохо кормить [Рузвельта] через определенные промежутки времени», причём кормить его более бодрящей пищей, чем та, которую ему подавал Кеннеди.[733]733
  Rock, Chamberlain and Roosevelt, 277; Lash, Roosevelt and Churchill, 138.


[Закрыть]

В Рузвельте Черчилль нашел родственную душу для своего собственного бескомпромиссного духа. В предыдущие полдесятилетия президент порой был раздражён британским умиротворением не меньше, чем британцы американской изоляцией. «Я бы хотел, чтобы британцы прекратили это отношение „мы, которые скоро умрем, приветствуем вас“, – с раздражением писал Рузвельт гарвардскому историку в начале 1939 года. – Что сегодня нужно британцам, так это хороший крепкий грог, вызывающий не только желание спасти цивилизацию, но и постоянную веру в то, что они могут это сделать. В таком случае они получат гораздо больше поддержки от своих американских кузенов». Черчилль вполне мог бы стать тем человеком, который сварит этот грог. Что касается Кеннеди, то Рузвельт уже давно оценил своего посла. «Джо Кеннеди……был и всегда будет умиротворителем… Он для меня просто заноза в шее», – воскликнул Рузвельт Моргентау в октябре 1939 года.[734]734
  Freidel, Rendezvous with Destiny, 312–13; John Morton Blum, From the Morgenthau Diaries: Years of Urgency, 1938–1941 (Boston: Houghton Mifflin, 1965), 102.


[Закрыть]

Однако от сообщений Кеннеди нельзя было так легко отмахнуться. Может быть, гонец и был занудой, но его послание имело отрезвляющее правдоподобие. Британия действительно могла погибнуть или, по крайней мере, покорно склониться перед властной силой Гитлера, какими бы крепчайшими ни были порции риторического грога, которые лились из ораторского колодца Черчилля. Даже Рузвельт весной 1940 года по крайней мере один раз подумал, что «англичане собираются надраться».[735]735
  Dallek, 220.


[Закрыть] Как и предполагал Кеннеди, влиятельные члены британского правительства даже в столь позднее время все ещё вынашивали идею достижения взаимопонимания с Гитлером, не в последнюю очередь потому, что продолжали отчаиваться в американской помощи. «США выглядят довольно бесполезными», – заметил во время французского краха Александр Кадоган, старший советник лорда Галифакса, который все ещё был министром иностранных дел в правительстве Черчилля, как и в правительстве Чемберлена. «Что ж, мы должны умереть без них», – заключил Кадоган.[736]736
  David Dilks, ed., The Secret Diaries of Sir Alexander Cadogan (New York: G. P. Putnam’s Sons, 1972) 299.


[Закрыть] На секретном заседании военного кабинета в составе пяти человек 28 мая 1940 года Галифакс, принц умиротворителей, призвал принять предложение Муссолини выступить посредником в урегулировании. Чемберлен, лишённый премьерства, но все ещё остававшийся политической силой, с которой нужно было считаться, согласился. Он увещевал своих коллег, что они должны быть «готовы рассмотреть достойные условия, если они будут нам предложены». Эти чувства возмутили Черчилля, чьей главной целью было вычеркнуть их и все их остатки из британского политического тела. Выступая перед полным составом кабинета несколько минут спустя, новый премьер-министр применил мощный словесный эметик: «Каждый из вас восстанет и снесет меня с моего места, если я хоть на мгновение задумаюсь о переговорах или капитуляции», – прорычал Черчилль. «Если эта наша долгая островная история должна наконец закончиться, пусть она закончится только тогда, когда каждый из нас будет лежать на земле, захлебываясь в собственной крови». Черчилль «был просто великолепен», – записал в своём дневнике один из министров. Он был «человеком, и единственным человеком, который у нас есть для этой задачи».[737]737
  Gilbert, Churchill A Life, 651.


[Закрыть]

15 мая, всего через пять дней после вступления в должность, новый премьер-министр обратился к Рузвельту с бодрящей запиской. Кокетливо назвав себя «бывшим военно-морским деятелем» – прозрачная отсылка к его предыдущей работе в адмиралтействе и нехарактерная для него попытка подчеркнуть общность взглядов с Рузвельтом, – Черчилль написал леденяще откровенный обзор британской ситуации и начал то, что станет каскадом просьб о помощи со стороны Америки. При всей бравурности Черчилля Рузвельт не мог не уловить в тоне премьер-министра отчаяния.

«Хотя я сменил кабинет, – вкрадчиво начал Черчилль, – я уверен, что вы не захотите, чтобы я прекратил нашу интимную, частную переписку». Затем он быстро перешел к делу:

Как вы, несомненно, знаете, обстановка стремительно меняется. Враг имеет заметный перевес в воздухе… Маленькие страны просто разбиваются одна за другой, как спички… Мы ожидаем, что в ближайшее время сами подвергнемся нападению как с воздуха, так и с помощью парашютных и десантных войск, и готовимся к нему. Если потребуется, мы будем продолжать войну в одиночку и не боимся этого. Но я надеюсь, вы понимаете, господин президент, что голос и сила Соединенных Штатов могут оказаться бесполезными, если их слишком долго не принимать. Вы можете получить полностью порабощенную, нацифицированную Европу, созданную с поразительной быстротой, и эта тяжесть может оказаться больше, чем мы сможем вынести… Неотложные нужды: прежде всего, одолжить сорок или пятьдесят ваших старых эсминцев… Во-вторых, нам нужно несколько сотен новейших типов самолетов… В-третьих, зенитное оборудование и боеприпасы… В-четвертых, [нам необходимо] закупать сталь в Соединенных Штатах. Это касается и других материалов. Мы будем продолжать платить доллары столько, сколько сможем, но я хотел бы быть достаточно уверенным, что когда мы не сможем больше платить, вы все равно дадите нам материал. В-пятых… …посещение ирландских портов эскадрой Соединенных Штатов, которое вполне можно продлить, было бы неоценимо. В-шестых, я надеюсь, что вы заставите японскую собаку замолчать в Тихом океане.

Это было необычное сообщение от одного главы правительства к другому. Оно граничило с самонадеянностью в своей обнаженной откровенности и почти презрительной мольбе. Вскоре Черчилль стал ещё более наглым. Всего пять дней спустя он написал Рузвельту, что, хотя лично он намерен сражаться до конца, если дела пойдут плохо, «члены нынешней администрации, скорее всего, падут [и] если с членами нынешней администрации будет покончено, а другие придут на переговоры среди руин, вы не должны быть слепы к тому факту, что единственной оставшейся козырной стороной в переговорах с Германией будет флот, и если эта страна будет оставлена Соединенными Штатами на произвол судьбы, никто не будет иметь права обвинять тех, кто будет нести ответственность, если они сделают лучшие условия, какие только смогут, для выживших жителей. Простите, господин президент, что я так прямолинейно излагаю этот кошмар. Очевидно, я не могу отвечать за своих преемников, которые в полном отчаянии и беспомощности вполне могли бы приспособиться к воле Германии». 15 июня Черчилль снова нарисовал эту мрачную перспективу: «Я хорошо знаю, господин президент, что ваш взгляд уже прошелся по этим глубинам, но я чувствую, что имею право официально заявить о жизненно важном вопросе, в котором американские интересы поставлены на карту в нашей битве». Прогерманское правительство может прийти к власти в Англии и превратить Британские острова в «вассальное государство гитлеровской империи», подарив при этом Германии британский флот. В этот момент, говорил Черчилль, «подавляющая морская мощь окажется в руках Гитлера».[738]738
  C&R 1:37–38, 40, 49.


[Закрыть]

Из-под пера другого человека или в глазах другого человека эти предчувствия могли быть приняты за шантаж. Действительно, в меморандуме британского Министерства иностранных дел того времени их так и описывали: «шантаж, причём не очень хороший шантаж».[739]739
  Lash, Roosevelt and Churchill, 135.


[Закрыть] Но Рузвельт предпочел проигнорировать неприкрытую угрозу того, что если Америка не предпримет никаких действий, то умиротворение может решить судьбу Англии с последствиями для Америки, которые не нуждаются в подробном описании. Вместо этого президент немедленно удовлетворил почти все просьбы Черчилля. На следующий день после получения списка потребностей премьер-министра от 15 мая Рузвельт ответил, что не может передать эсминцы без разрешения Конгресса (обоснование, которое вскоре исчезнет), но что он делает все возможное по другим пунктам. Поставки самолетов ускоряются; зенитное оборудование и боеприпасы будут отправлены; сталь тоже; он примет к сведению предложение о посещении флотом Ирландии; и он уже направил основную часть американского флота на Гавайи в качестве предупредительного сигнала для Японии. По вопросу о том, будут ли Соединенные Штаты «давать нам все то же самое», когда долларовые резервы союзников будут исчерпаны, президент хранил упорное молчание. «Желаю вам удачи», – искренне заключил Рузвельт.[740]740
  C&R 1:38–39.


[Закрыть]

В тот же день Рузвельт выступил перед совместным заседанием Конгресса с драматическим заявлением о выделении дополнительных ассигнований на оборону в размере почти 1,3 миллиарда долларов. Эти средства должны были пойти на строительство того, что вскоре было названо «флотом двух океанов». Не менее смело президент призвал к производству «по меньшей мере 50 000 самолетов в год» – поистине фантастический скачок, если сравнивать его со скудным выпуском военных самолетов со времен довольно неэффективного призыва Рузвельта «самолеты и много самолетов» в 1938 году. Наконец, явно подкрепляя свою короткосрочную военную стратегию, Рузвельт настаивал на том, что львиная доля этого колоссально возросшего производства самолетов должна быть поставлена зарубежным покупателям. «Для полной ясности», – заявил президент, – «я прошу Конгресс не предпринимать никаких действий, которые могли бы каким-либо образом затруднить или задержать поставку самолетов американского производства иностранным государствам». Неизвестный широкой публике, Рузвельт уже тихо распорядился, чтобы союзники получили «право первого звонка» на самолеты, которые в то время с мучительной медлительностью начали сходить с американских конвейеров. Всего несколькими неделями ранее Британия и Франция разместили первые значительные заказы на самолеты – пять тысяч планера и десять тысяч двигателей самой передовой конструкции.[741]741
  PPA (1940), 202. О решении Рузвельта предоставить союзникам «право первого звонка» на американское производство см. в Дневнике Икеса 3:84–85, где описывается разговор с генеральным почтмейстером Джимом Фарли в декабре 1939 года. Что произойдет, – спросил Фарли, – если Англия или Франция захотят самолеты и мы захотим их одновременно? «Президент сказал, что это вопрос конфиденциальной информации, но, во всяком случае, до определенного количества, мы позволим Англии и Франции сделать первый звонок».


[Закрыть]

Готовое согласие Рузвельта на просьбы Черчилля и его акцент на производстве оружия для иностранных покупателей вновь ввергли президента в ожесточенную конфронтацию с его собственными старшими дипломатическими и военными советниками. В тот самый день, когда Черчилль обратился к нему с исторической просьбой, посол Кеннеди сообщил, что выполнение британских требований «оставит Соединенные Штаты в руках войны, в которой союзники рассчитывают потерпеть поражение… Мне кажется, – заключил Кеннеди, – что если бы нам пришлось сражаться, чтобы защитить свои жизни, мы бы лучше сражались на своём собственном заднем дворе».[742]742
  L&G, Challenge, 481–82.


[Закрыть] Несколько ключевых американских военных лидеров решительно поддержали мнение Кеннеди. Их укоренившиеся в армии привычки к благоразумию в сочетании с их исключительной приверженностью американской обороне породили в их умах глубокий, опасливый скептицизм по отношению к инициативам президента. Они считали ключевое предположение Рузвельта – что Британия устоит – по меньшей мере сомнительным. Они видели свою главную обязанность в наборе, обучении и создании американских боевых сил, которых на тот момент почти не существовало и которые не могли быть созданы без оружия и снаряжения. Американское производство, утверждали они, должно идти к американским солдатам, морякам и летчикам, а не выбрасываться за море в тщетном прощальном жесте в адрес тонущих британцев. Джорджу К. Маршаллу вспомнились так называемые «споры об объединении» во время Первой мировой войны, когда генерал Першинг решительно сопротивлялся непрекращающимся требованиям союзников включить американские войска непосредственно в состав союзных частей, требованиям, которые угрожали самому существованию независимой американской армии. Маршалл не собирался уступать там, где Першинг, самый знаменитый из ныне живущих американских военных героев и его собственный почитаемый наставник, стоял твёрдо. Маршалл особенно беспокоился о том, что отправка самолетов в Англию подорвет американскую программу подготовки пилотов. Глава авиационного корпуса Хэп Арнольд подсчитал, что передача сотни самолетов союзникам заменит лишь трехдневный запас при той скорости, с которой они в то время сбивались, но отбросит график подготовки пилотов в США на шесть месяцев. «Для другой стороны это капля в море, а для нашей стороны – жизненно важная необходимость, и точка», – бодро заключил Маршалл, и 18 мая он сообщил военному министру: «Я с сожалением должен сказать вам, что не думаю, что мы можем позволить себе пойти на задержку и последствия, связанные с уступками британскому правительству».[743]743
  Morgenthau Diary, 318–19.


[Закрыть]

Рузвельт и сам мучился от шаткости своей позиции, согласно которой максимальная помощь должна быть направлена в Англию. «Я могу ошибиться, – признался он Икесу 4 июня 1940 года в редком откровении о сомнениях, которые, должно быть, осаждали его, – и это не более чем предположение. И если я ошибусь, результаты могут быть серьёзными. Если мы пошлем несколько эсминцев, они не принесут особой пользы союзникам, но могут ещё больше разозлить Гитлера. Мы не можем сказать, какой оборот примет война, и нет смысла подвергать себя опасности, если мы не сможем добиться каких-то результатов для союзников». Икес, понимая, «что президент находится в деликатном положении», согласился. «Если вы отправите помощь с плохими последствиями для нас самих, люди будут винить вас так же, как они будут винить вас, если вы не отправите помощь и союзники будут разбиты». Согласие Икеса было холодным утешением, но он с чеканной точностью описал ужасную дилемму, с которой столкнулся Рузвельт, – дилемму, недоумение и опасность которой значительно усилились после падения Франции.[744]744
  Ickes Diary 3:200.


[Закрыть]

Весь май и июнь 1940 года президент неуклонно следовал своей рискованной ставке. Иногда ему приходилось уговаривать подчинённых поддержать его рискованную авантюру. На повестке дня стояли три вопроса. Во-первых, должны ли союзники иметь предварительные права на новые американские самолеты? Во-вторых, могла ли армия США передать из своих арсеналов Британии достаточное количество вооружений, чтобы возместить потери в Дюнкерке? В-третьих, может ли американский флот предоставить эсминцы, о которых просил Черчилль? Рузвельт ответил «да» на все три вопроса и не потерпел возражений. Когда военный министр Гарри Вудринг, изоляционист из Канзаса, приверженец стратегии «Крепость Америка», заикнулся о выделении самолетов для поставок за рубеж, Рузвельт приказал ему либо согласиться с программой, либо уйти в отставку. Узнав, что Хэп Арнольд продолжает жаловаться на разрушительное воздействие приоритетов Рузвельта на армейский авиакорпус, Рузвельт грубо сказал: «Ну, если Арнольд не хочет подчиняться, возможно, нам придётся перевести его из города», возможно, в карьерный могильник на Гуаме. Арнольд вскоре подчинился воле президента. Когда секретарь военно-морского флота Чарльз Эдисон сообщил, что генеральный судья-адвокат флота считает любой перевод эсминца незаконным, Рузвельт осудил высшего юридического чиновника флота, назвав его всего лишь «морским юристом», и посоветовал Эдисону отправить проблемного подчинённого в отпуск. «Если следующий по рангу человек не знает больше законов, его тоже следует отправить в отпуск, и так далее по списку». Эдисон упорно продолжал излагать доводы генерального судьи. «Забудьте об этом и делайте то, что я вам сказал», – огрызнулся президент. В течение нескольких недель Рузвельт выдворил Вудринга и Эдисона из кабинета министров. Появился новый мощный, решительный Рузвельт, совсем не похожий на того президента, который был политически ранен и подавлен на протяжении большей части своего второго срока. Теперь он был готов играть льва, и, похоже, наслаждался этой ролью.[745]745
  Morgenthau Diary 301–32; Ickes Diary 3:202.


[Закрыть] Практически приказав своим военным начальникам объявить некоторые предметы «излишками», что является ключом к их законному освобождению, Рузвельт добился осуществления некоторых поставок оружия. Вопрос Черчилля об эсминцах все ещё оставался без ответа, но в ночь на 11 июня стивидоры из Нью-Джерси начали перегружать на британские корабли около шестисот грузовых вагонов с винтовками «Энфилд», пулеметами, 75-мм полевыми орудиями и более чем ста миллионами патронов. Военные, которые поневоле ускоряли отправку грузов, были потрясены зрелищем, разворачивавшимся в доках Нью-Джерси. «Если нам придётся проводить мобилизацию после того, как мы отпустим орудия, необходимые для этой мобилизации, и обнаружится, что у нас не хватает артиллерийского вооружения, – предупреждал один армейский офицер, – каждый, кто участвовал в сделке, может надеяться, что его найдут повешенным на фонарном столбе».[746]746
  Watson, Chief of Staff, 312.


[Закрыть]

Рузвельт не мог бесконечно продолжать впихивать свои необоснованные догадки в глотки секретарей кабинета министров и высшего военного и военно-морского командования. В поисках системы и консенсуса 13 июня 1940 года он изложил свои стратегические предположения на бумаге. Он попросил главнокомандующих армией и флотом оценить разумность его предпосылок и прокомментировать экономические, политические, военные и психологические последствия его политики помощи Британии. Этот скудный и несовершенный пророческий набросок, написанный всего через два дня после принудительных поставок оружия 11 июня и менее чем за неделю до того, как судьба Франции была окончательно решена, вызвал ещё более ожесточенные споры, которые продолжались все бешеное лето 1940 года и далее.

Заглядывая в будущее со всей уверенностью, на какую только был способен, Рузвельт изложил своё видение мира через шесть месяцев. Он сделал шесть прогнозов:

1. Время. Осень и зима 1940 года.

2. Великобритания и Британская империя по-прежнему целы.

3. Франция оккупирована, но французское правительство и остатки его войск продолжают сопротивление, возможно, в Северной Африке.

4. Уцелевшие силы британского и французского флотов совместно с флотом США удерживают Персидский залив, Красное море и Атлантику от Марокко до Гренландии. Флоты союзников, вероятно, были вытеснены из Восточного Средиземноморья, а в Западном Средиземноморье держатся неуверенно.

5. Сухопутные войска союзников сохраняют своё нынешнее положение на Ближнем Востоке. Турция сохраняет свои нынешние политические отношения с союзниками.

6. Россия и Япония бездействуют, не принимая участия в войне.

7. США активно участвуют в войне, но только с военно-морскими и военно-воздушными силами. Производство самолетов достигло своего максимума. Америка обеспечивает часть пилотов союзников. Марокко и Британия используются как базы для поставок из Западного полушария. Американское судоходство доставляет припасы союзникам. Американский флот обеспечивает большую часть сил для блокады Атлантики (от Марокко до Гренландии).[747]747
  Maurice Matloff and Edwin M. Snell, United States Army in World War II: The War Department: Strategic Planning for Coalition Warfare, 1941–1942 (Washington: Department of the Army, 1953), 14.


[Закрыть]

Начальник штаба сухопутных войск Маршалл и его коллега, начальник военноморских операций адмирал Гарольд Старк, в течение следующих нескольких дней усиленно изучали этот прогноз президента. На совещании в Белом доме 22 июня они представили Рузвельту свой собственный взвешенный ответ. В решающем вопросе – выживаемости Британии – они категорически не соглашались с предположениями президента. Они согласились с послом Кеннеди в том, что «фактическое вторжение и захват Англии немецкими вооруженными силами» представляется «в пределах возможного». Следовательно, они советовали, что «передача Великобритании дополнительных военных материалов, находящихся сейчас в руках вооруженных сил, серьёзно ослабит нашу нынешнюю оборону и не окажет существенной помощи британским силам» – мнение, которого они давно придерживались, а теперь заявили официально. Они также воспользовались случаем, чтобы раскритиковать решение Рузвельта оставить значительную часть флота в Перл-Харборе – шаг, по их мнению, слишком слабый, чтобы сдержать Японию, но достаточно воинственный, чтобы её разозлить, и любом случае развертывание, которое опасно ослабляло американские военно-морские силы на гораздо более важном Атлантическом театре. Маршалл и Старк советовали, что американская неготовность во всех видах вооружений настолько велика, что Соединенные Штаты должны тщательно беречь свои собственные ресурсы и избегать провоцирования любого из своих потенциальных противников. Тем временем администрация должна позаботиться об обороне полушария, укрепив отношения с Южной Америкой, приняв призыв в армию как шаг к «полной военной и военно-морской мобилизации» и используя все средства для ускорения производства вооружений, включая перевод рабочих на семидневные сверхурочные смены на крупных оружейных заводах.[748]748
  Matloff and Snell, Strategic Planning for Coalition Warfare, 1941–1942, 14; Watson, Chief of Staff, 111.


[Закрыть]

Рузвельт выслушал их с уважением, но отверг советы своих вождей. По последнему пункту президент решительно отказался. В условиях все ещё высокого уровня безработицы он не хотел менять стандартную пятидневную рабочую неделю. Пока продолжалась депрессия, рабочие места были важнее, чем ускоренное производство вооружений, хотя Рузвельт, конечно, понимал, что рост производства вооружений в конечном итоге означает увеличение количества рабочих мест, и немалое. Он также не согласился с рекомендацией перебросить элементы флота в Атлантику. Он согласился с необходимостью призыва в армию, хотя и понизил цель «полной» мобилизации до «постепенной». Самое главное, Рузвельт мужественно подтвердил своё обязательство продолжать оказывать помощь Великобритании.

Учитывая официально заявленную оппозицию со стороны его военных и военноморских начальников, не говоря уже о том, что в этот предвыборный год преобладало противоположное мнение американской общественности, две трети которой считали, что Британия вот-вот пойдёт ко дну, Рузвельт действовал с удивительной смелостью – или с беспричинным безрассудством. Бывший директор NRA Хью Джонсон, ныне откровенный изоляционист, но все ещё фонтанирующий ругательствами, обвинил Рузвельта в том, что он безответственно «играет в кости с судьбой».[749]749
  Dallek, 231.


[Закрыть]

Со своей стороны, британцы знали, от чего зависит их судьба. «Степень, в которой США придут к нам на помощь, а не сосредоточатся на обороне собственного полушария, – заметил один из чиновников Министерства иностранных дел, – в высшей степени зависит от нашей способности доказать, что мы энергично ведем войну». Никто не оценил эту логику более остро, чем Черчилль. Выступая 20 июня на секретном заседании Палаты общин, он подробно остановился на позиции Соединенных Штатов и на том, как Великобритания может на неё повлиять. Официальных записей на сайте не велось, но в сохранившихся записях запечатлены его темы: «Героическая борьба Англии – лучший шанс привлечь их к себе… Дань уважения Рузвельту. Это зависит от нашей решительной позиции и от того, как мы будем держаться до тех пор, пока там не будут решены вопросы выборов».

Вскоре Черчилль нашел драматическую возможность продемонстрировать британскую решимость. Элементы французского флота, номинально находившиеся под контролем Виши по условиям франко-германского перемирия, но явно уязвимые для немецкого захвата, стояли на якоре, полностью боеспособные и с французскими экипажами на борту, на военно-морской базе Мерс-эль-Кебир, недалеко от Орана во Французском Алжире. Заранее предупредив Рузвельта, Черчилль приказал оперативной группе Королевского флота направиться к Мерс-эль-Кебиру. Британцы прибыли 3 июля и потребовали от французского командующего либо сдаться, либо списать свои корабли. Когда он отказался сделать и то, и другое, артиллеристы Королевского флота открыли огонь, потопив несколько французских судов и убив 1297 французских моряков. Британские моряки получили мало удовольствия от этого нападения на своих бывших союзников. Но как бы ни были неприятны люди, совершившие его, инцидент в Мерс-эль-Кебире поставил кровавую точку в воинственных заявлениях Черчилля. Мерс-эль-Кебир стал «поворотным пунктом в нашей судьбе», – отмечал позднее Черчилль. «Благодаря ему мир понял, что мы всерьез намерены продолжать войну».[750]750
  Lash, Roosevelt and Churchill, 151, 165; Gilbert, Churchill: A Life, 667.


[Закрыть]

Мерс эль-Кебир безжалостно продемонстрировал способность Британии наносить удары. Вскоре последовало испытание гораздо более важного вопроса – её способности принимать удары. Битва за Британию, предсказанная Черчиллем во время заключения франко-германского перемирия, началась 10 июля 1940 года. Большие немецкие воздушные флотилии, волна за волной бомбардировщиков «Хейнкель» и «Юнкерс», сопровождаемые фалангами истребителей «Мессершмитт», начали бомбить британские прибрежные объекты, готовясь к вторжению через Ла-Манш. «Фюрер приказал мне сокрушить Британию с помощью моих люфтваффе», – заявил своим генералам министр авиации Германии Герман Геринг. «С помощью сильных ударов я планирую поставить этого врага… на колени в ближайшее время».[751]751
  John Keegan, The Second World War (New York: Viking, 1989), 91.


[Закрыть] Но этот враг, единственный в своём роде в гитлеровском опыте на сегодняшний день, отказался преклонить колени. Вопреки ожиданиям Королевские ВВС пытались создать над Британскими островами неровный защитный занавес из истребителей «Спитфайр» и «Харрикейн». Благодаря новой технологии радаров, которые заранее предупреждали о немецких бомбардировках, и взлому сверхсекретных немецких кодов «Энигма», которые давали дополнительные сведения о тактике и целях нападающих, британскому истребительному командованию удавалось сдерживать немцев до июля. В августе Геринг переключил своё внимание на аэродромы RAF, а затем на террористические бомбардировки Лондона в сентябре – «Блиц», как вскоре назвали эту фазу битвы лондонцы. Американцы внимательно следили за развитием событий, настраивая свои радиоприемники на смазанный никотином голос Эдварда Р. Марроу, который вел репортаж из дома Би-би-си. «Лондон горит», – начинал Мурроу своим фирменным траурным тоном, и американцы с тревогой ждали неизбежного объявления об окончательном покорении Британии.

Пока бушевала битва за Британию, Черчилль вновь обратился к Рузвельту с просьбой о помощи. 16 июля криптоаналитики «Энигмы», работавшие в академической обстановке в бакингемширской деревушке Блетчли, о бесценной ценности которых говорит кодовое название их сверхсекретного подразделения – «Ультра», передали ему копию директивы гитлеровского фюрера № 16: «Я решил подготовить десантную операцию [под кодовым названием Sealion] против Англии», – инструктировал Гитлер своих генералов. Это перехваченное сообщение подтвердило худшие опасения Черчилля. Теперь «казалось несомненным, – вспоминал он позже, – что этот человек собирается попытаться». Когда вторжение стало неминуемым, Черчилль снова обратился с просьбой предоставить ему эсминцы, о которых он впервые попросил 15 мая. «Господин президент, – писал он Рузвельту 31 июля, – с большим уважением я должен сказать вам, что в многовековой истории мира это дело, которое нужно делать сейчас… Я уверен, что с вашим пониманием морского дела вы не допустите, чтобы этот переломный момент битвы сорвался из-за отсутствия этих эсминцев».[752]752
  Churchill 2:296, 302; C&R 1:57.


[Закрыть]

Запрашиваемые эсминцы якобы должны были помочь заслонить Ла-Манш от ожидаемой немецкой амфибии. Но и Рузвельт, и Черчилль понимали, что американские корабли имеют скорее психологическую и политическую ценность, чем военно-морскую. Корабли, о которых шла речь, были четырехфюзеляжными реликвиями времен Первой мировой войны, старыми обшарпанными боевыми повозками, не приспособленными для ведения современной морской войны. Чтобы переоборудовать их для использования в Королевском флоте, потребовались бы месяцы. Если вторжение действительно так неизбежно, как считал Черчилль в июле, они никогда не будут готовы вовремя и в любом случае могут оказаться скорее обузой, чем преимуществом на линии фронта. Но оба лидера также понимали, что моральный дух и восприятие были не менее важны, чем металл и огневая мощь в этот поворотный момент. Доставка эсминцев в Британию укрепила бы британский дух, дала бы Гитлеру понять, что терпение нейтральных американцев истощается, и, что самое важное, помогла бы донести до тех же американцев их роль в борьбе с нацизмом. По этим причинам, по крайней мере, в той же мере, что и по причине своего «понимания морского дела», Рузвельт был полон решимости передать корабли.[753]753
  Некоторые из эсминцев, как оказалось, были малопригодны для плавания и едва могли совершить переход через Атлантику. См. Lash, Roosevelt and Churchill, 272.


[Закрыть]

ОДНАКО, как хорошо знал Рузвельт, даже президентская решимость не всегда является решающей. Продажей самолетов и поставками оружия в предыдущие недели Рузвельт расширил свои конституционные прерогативы до самых крайних пределов. Он также рисковал собственной политической шеей. Теперь, летом 1940 года, его шея была как никогда на волоске.

Причуда американской конституционной системы заключается в том, что президентские выборы проходят по календарю, а не по кризису. По неловкому стечению обстоятельств, четырехгодичный американский политический ритуал выдвижения, кампании и выборов пришёлся на изобилующие кризисами отчаянные летние и осенние месяцы 1940 года. Судьба Британии висела на «тонкой ниточке», которую Черчилль назвал «импровизированной нитью», сотканной из хлипких самолетов и горстки доблестных, но зелёных пилотов. Как будто упорного изоляционизма и неопределенного исхода битвы за Британию было недостаточно, чтобы нарушить его расчеты в этот мучительный момент, Рузвельту также пришлось считаться с неизбежным сезоном выборов.