Текст книги "Свобода от страха. Американский народ в период депрессии и войны, 1929-1945 (ЛП)"

Автор книги: Дэвид М. Кеннеди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 73 страниц)

Дэвид М. Кеннеди
СВОБОДА ОТ СТРАХА
Американский народ в период депрессии и войны, 1929–1945

Благодарности

При написании этой книги я опирался на богатый научный материал и полагался на доброту многих коллег, друзей и родственников. Я хочу выразить особую признательность за новаторскую работу по эпохе «Нового курса», проделанную замечательным поколением ученых, включая Джона Мортона Блума, Джеймса Макгрегора Бернса, Кеннета С. Дэвиса, Фрэнка Фрейделя, Уильяма Э. Лейхтенбурга и Артура М. Шлезингера-младшего. Хотя я иногда не согласен с их акцентами и оценками, они заложили основу, на которой строились все последующие исследования того периода, включая мои собственные. Я также много узнал о Второй мировой войне от ветеранов, с которыми я путешествовал по полям сражений в Италии, на Соломоновых островах и в Нормандии. Я благодарю их за их службу своей стране и за их щедрость по отношению ко мне.

Несколько научных сотрудников оказали мне неоценимую помощь: Лесли Берлин, Элизабет Копельман Боргвардт, Марк Бриллиант, Кайл Грэм, Том Джексон, Шон Маллой, Джон Макгриви и Джонатан Шенвальд. Их вклад и комментарии участников Стэнфордского факультета и аспирантов American History Workshop значительно улучшили эту книгу.

Стэнфордский университет предоставил мне два исследовательских отпуска, один из которых я провел в Центре перспективных исследований в области поведенческих наук, другой в Стэнфордском гуманитарном центре, оба частично финансировались Национальным фондом гуманитарных наук, что значительно облегчило мои исследования и написание. Семья Хармсвортов, факультет современной истории, а также проректор и члены колледжа Квинс в Оксфорде оказали материальную поддержку и стимулировали коллегиальность в течение года, который я провел в качестве профессора американской истории в Хармсворте в Оксфордском университете. Семинар, который я вел там совместно с Джоном Роуэтом из колледжа Брейсеноз, оказался особенно полезным для формирования моих взглядов на «Новый курс».

Я особенно обязан Джеку Битти из Atlantic Monthly, Джеймсу Т. Паттерсону из Университета Брауна и Джеймсу Дж. Шихану из Стэнфордского университета, каждый из которых прочитал всю рукопись, спас меня от бесчисленных ошибок и неточностей и побудил меня думать усерднее и писать яснее. Совместное преподавание курса о Второй мировой войне с моим коллегой из Стэнфорда Джимом Шиханом внесло существенный вклад в мою работу над этим проектом, не в последнюю очередь из-за его примера глубоко вдумчивой учености и вдохновенного преподавания. Я также хочу поблагодарить других, кто откликнулся на мои просьбы прокомментировать различные части рукописи: Бартона Дж. Бернстайна, Лизабет Коэн, Пола Дэвида, Питера Дууса, Джеймса Клоппенберга, Карен Савислак и Гэвина Райта. Генри Арчер спас меня от бесчисленных ошибок.

Шелдон Мейер из Oxford University Press первым попросил меня взяться за эту книгу, и его мудрость и советы, не говоря уже о терпении, веселье и хорошей компании, поддерживали меня на протяжении многих лет работы над ней, как и неизменно вдумчивые комментарии главного редактора Oxford History of the United States, К. Ванн Вудворда. Джоэллин Аусанка, Индия Купер и Сьюзан Дэй оказали прекрасную редакторскую поддержку, за которую Oxford Press по праву славится.

Моя жена Джуди прочитала всю рукопись, выдержала жизнь вдовы писателя и оказала неизменную поддержку. Наши трое детей, Бен, Бесс и Том, выросли с этой книгой, и я с любовью посвящаю её им, с надеждой, что эта история может оказаться полезной для их путешествия и для их поколения в будущее.

Стэнфорд, Калифорния

4 июля 1998 г.

Дэвид М. Кеннеди

Введение редактора

Короткий период с 1929 по 1945 год уникален в американской истории своей сложностью перемен и жестокостью контрастов. Люди, пережившие годы Великой депрессии, «Нового курса» и Второй мировой войны – всего лишь половину лет, которые обычно отводятся одному поколению, – испытали более обескураживающие перемены, чем несколько поколений их предшественников. Эти перемены включали в себя переход от экономического и социального паралича к беспрецедентному всплеску национальной энергии, выход от жалких лет нищеты к беспрецедентному уровню процветания и отказ от полуторавековой изоляции, когда Америка вступила во Вторую мировую войну.

События такого масштаба и глобального значения предъявляют к историку необычайные требования. К счастью, Дэвид М. Кеннеди наделен талантами и навыками, необходимыми для выполнения его сложной задачи, а также писательскими способностями. Он не из тех историков, которые зацикливаются на абстрактных «силах». Он делает акцент на людях – не только лидерах, но и последователях и противниках, а также жертвах и бенефициарах. Перед читателями «Свободы от страха» предстанут яркие портреты не только американских государственных деятелей и полководцев, но и их зарубежных коллег. Их решениям, ошибкам, просчетам и тем мерам удачи, которые определили ход истории, уделяется должное внимание, но не пренебрежение людьми, которые страдали или терпели их результаты.

Дэвид Кеннеди уделяет основное внимание именно людям, страдавшим от Великой депрессии, и их действительно было больше, и они страдали сильнее и дольше, чем принято считать. Например, у белых издольщиков Юга средний годовой денежный доход составлял 350 долларов, у чернокожих – 294 доллара. При зарплате в 1 доллар в день шахтеры жили на диете, напоминающей рацион домашних животных. Истощенные дети, никогда не пробовавшие молока, бродили по улицам, некоторые из них были без обуви зимой и слишком плохо одеты, чтобы ходить в школу. Дойные коровы засыхали от недостатка корма, а голодные лошади падали в упряжи. Более удивительным, чем отчаяние людей, была их преобладающая покорность. Во многом это объясняется их верой в индивидуализм: Если успех и процветание обусловлены заслугами и стремлением, то неудачи и бедность должны быть вызваны их отсутствием. Гораздо чаще, чем бунт, американцы тех лет испытывали чувство стыда и потери самоуважения. Год за годом проходила депрессия, а обещанное политиками восстановление экономики практически не наступало.

Франклину Д. Рузвельту и его «Новому курсу» приписывают как выход из депрессии, так и вину за провал восстановления. Дэвид Кеннеди не соглашается ни на одно из этих упрощений. Он прослеживает сложную взаимосвязь между продолжающимся экономическим застоем и замечательными программами социальных и экономических реформ Рузвельта, новые из которых появлялись почти каждый год вплоть до 1938 года. Признавая непоследовательность, противоречивость и неудачи «Нового курса», Кеннеди, тем не менее, резюмирует его «лейтмотив» одним словом: безопасность. Его программы обеспечивали безопасность не только уязвимым лицам, расам и классам, но и капиталистам и потребителям, банкирам и домовладельцам, рабочим и работодателям – столько безопасности и свободы от страха, сколько могло обеспечить демократическое правительство. Ф.Д.Р. поставил перед собой задачу, как он однажды заявил, «создать страну, в которой никто не будет обделен». Не прибегая к революции и не отказываясь от Конституции, «Новый курс» создал институциональную основу для такого общества как своего главного наследия. Что он не сделал, так это не покончил с Великой депрессией и не восстановил процветание. В конечном итоге это оказалось случайной и ироничной работой ужасной войны.

Это была война – фактически две войны, – в которых воля народа, неоднократно выраженная большинством голосов в Конгрессе, не хотела принимать никакого участия. Что касается ссорящихся европейцев, то пусть на этот раз они сами уладят свои разногласия, как это не удалось сделать американскому вмешательству в предыдущей войне. А что касается японцев, то пусть нашим щитом послужит бескрайний Тихий океан. Призывы и угрозы с обеих сторон земного шара, казалось, только усиливали рвение американских изоляционистов и упорное сопротивление вмешательству. Военная подготовка страны (а начинала она практически с нуля) должна была ограничиваться защитой национальных прав и собственности. Однако все чаще выживание Британии, а затем и Советского Союза стало рассматриваться как решающий фактор для выживания самой Америки. После долгих лет мучительного нейтралитета война в конце концов пришла в Америку с нападением японцев на Перл-Харбор.

В той части книги, которая посвящена войне, её началу и ведению, Кеннеди проявляет незаурядные таланты в обсуждении дипломатии, особенно отношений с Черчиллем и Сталиным. Он также демонстрирует необычные навыки в анализе и изображении современной войны в двух полушариях, включая морскую войну и воздушные бои. Читателя не обойдут стороной рассказы о самых жутких и жестоких зверствах, особенно в жестокой Тихоокеанской войне. Не оставляя без внимания ни одного существенного момента военной истории, включая величайшее морское сражение, разработку и применение самого мощного оружия, которое когда-либо было создано, «Свобода от страха» также дает нам превосходный отчет о том, что война сделала с сотнями миллионов людей, не участвовавших в боевых действиях на фронте. Их жизнь была изменена не меньше, чем жизнь тех, кто был в военной форме. Женщины заменили мужчин или присоединились к ним в рабочей силе; чернокожие получили работу и навыки; южане переехали на север, восточные – на запад. Все население было глубоко потрясено, и американский образ жизни претерпел глубокие изменения.

Этот том оксфордской серии охватывает несравненный период американской истории, период необычайных вызовов и требований к историку, с которыми Дэвид Кеннеди справился превосходно.

К. Ванн Вудворд

Сокращения, используемые в примечаниях

C&R

Warren F. Kimball, ed., Churchill and Roosevelt: The Complete Correspondence, 3 vols. (Princeton: Princeton University Press, 1984)

Cantril

Hadley Cantril, ed., Public Opinion, 1935–1946 (Princeton: Princeton University Press, 1951)

Churchill

Winston S. Churchill, The Second World War, 6 vols. (Boston: Houghton Mifflin, 1948–53)

Craven and Cate

Wesley Frank Craven and James Lee Cate, The Army Air Forces in World War II, 6 vols. (Chicago: University of Chicago Press, 1953)

Dallek

Robert Dallek, Franklin D. Roosevelt and American Foreign Policy, 1932–1945 (New York: Oxford University Press, 1979)

Davis

Kenneth S. Davis, FDR, 4 vols. (New York: Random House, 1985–93)

FRUS

Foreign Relations of the United States (Washington: USGPO, various years)

HSUS

Historical Statistics of the United States, 2 vols. (Washington: USGPO, 1975)

Ickes Diary

Harold L. Ickes, The Secret Diary of Harold L. Ickes, 3 vols. (New York: Simon and Schuster, 1953–54)

L&G, Challenge

William L. Langer and S. Everett Gleason, The Challenge to Isolation, 1937–1940 (New York: Harper and Brothers, 1952)

L&G, Undeclared

William L. Langer and S. Everett Gleason, The Undeclared War, 1940–1941 (New York: Harper and Brothers, 1953)

Leuchtenburg

William E. Leuchtenburg, Franklin D. Roosevelt and the New Deal (New York: Harper and Row, 1963)

Morgenthau Diary

John Morton Blum, Roosevelt and Morgenthau (Boston: Houghton Mifflin, 1972)

Morison

Samuel Eliot Morison, The Two-Ocean War (Boston: Little, Brown, 1963)

PDDE

Alfred D. Chandler Jr. et al., eds., The Papers of Dwight David Eisenhower, 19 vols. (Baltimore: Johns Hopkins Press, 1970–)

PPA

The Public Papers and Addresses of Franklin D. Roosevelt, 13 vols. (New York: Random House and Harper and Brothers, 1938–50)

Schlesinger

Arthur M. Schlesinger Jr., The Age of Roosevelt, 3 vols. (Boston: Houghton Mifflin, 1956–60)

Spector

Ronald H. Spector, Eagle Against the Sun: The American War with Japan (New York: Free Press, 1985)

Stimson Diary

Diary of Henry L. Stimson, microfilm, Green Library, Stanford University (original in Sterling Library, Yale University)

Пролог: 11 ноября 1918 года

…и звон раздался в ушах победителей, даже в час их триумфа.

– Уинстон Черчилль, 1927 г.

Великая война закончилась 11 ноября 1918 года. Она длилась 1563 дня, унесла жизни десяти миллионов солдат, ранила двадцать миллионов и поглотила более 300 миллиардов долларов мирового богатства. Она разрушила империи и свергла династии – Гогенцоллернов в Германии, Габсбургов в Австрии, Романовых в России. В последние часы войны в Вене, Варшаве, Будапеште, Праге и Дублине зарождались новые режимы, а на улицах Берлина и Петербурга гремели революционные гимны.

Странная тишина воцарилась на фронтах сражений – мрачный предвестник двух десятилетий напряженного перемирия в Тридцатилетней войне двадцатого века.

Весть об окончании войны дошла до младшего капрала Адольфа Гитлера в военном госпитале в городке Пазевальк, недалеко от Штеттина в Померании. Дважды награжденный знаками отличия, он служил в Шестнадцатом Баварском резервном пехотном полку. Ночь на 13 октября Гитлер провел на склоне холма во Фландрии, пока британцы обстреливали немецкие траншеи газовыми гранатами. Сквозь темноту газ с шипением вырывался из баллонов в сторону немецких линий. К утру глаза Гитлера стали «раскаленными углями», и он ослеп. Сжимая в руках свой последний отчет о войне, он пробирался в тыл и был посажен на поезд, идущий на восток.[2]2
  Adolf Hitler, Mein Kampf (New York: Stackpole Sons, 1939), 200–201.


[Закрыть]

И вот, четыре недели спустя, 10 ноября, рыдающий больничный капеллан сообщил Гитлеру и его выздоравливающим товарищам, что революция свергла кайзера. Гражданские лидеры новой немецкой республики потребовали мира, хотя немецкая армия все ещё находилась на поле боя. Для хорошего солдата Гитлера это было «величайшим позором этого века». Все ещё полуслепой, он вернулся к своей койке, зарылся головой в подушку и разрыдался. «Значит, все было напрасно», – горевал он. «Напрасны все жертвы и голод, напрасны голод и жажда, длившиеся месяцами без конца… напрасна смерть двух миллионов». Революция и капитуляция, заключил Гитлер, были делом рук развращенных марксистских и еврейских преступников. Их позор должен быть отомщен. Кувыркаясь на койке, он представлял себе легионы своих убитых товарищей, восставших из могил, чтобы восстановить Отечество. Его судьба – возглавить их. «Румянец негодования и стыда пылал на моих щеках, – писал он, – и в следующие несколько дней я осознал свою судьбу… Я решил стать политиком».[3]3
  Hitler, Mein Kampf, 203.


[Закрыть]

Пока в голове Гитлера крутились жуткие фантазии в Померании, Уинстон Черчилль, министр боеприпасов в военном кабинете Великобритании, стоял и размышлял у окна своего импровизированного кабинета в лондонском отеле «Метрополь». Он смотрел вверх по Нортумберленд-авеню в сторону Трафалагарской площади, ожидая первого удара Биг-Бена в 11:00 по Гринвичу, который должен был возвестить об официальном завершении войны. «Наша страна вышла из этого испытания живой и невредимой, – размышлял он, – её огромные владения целы и невредимы… её институты непоколебимы». Совсем другой была судьба Германии, «внезапно рассыпавшейся на тысячу отдельных дезинтегрирующих фрагментов… Такое зрелище ужасает человечество; и в ушах победителей, даже в час их триумфа, раздается звон».

И вот, наконец, «вдруг первый удар курантов». Сквозь стекло Черчилль увидел, как из дверей отеля на улицу вынырнула тоненькая фигурка одинокой девушки. Когда все колокола Лондона начали звонить, тротуар вокруг неё заполнился криками, воплями, торжествующими британцами. Сцена была захватывающей, но Черчилль оставался задумчивым. «Безопасность, свобода, мир, дом, родной человек у камина – и все это после пятидесяти двух месяцев изнурительного искажения. После пятидесяти двух месяцев создания тяжкого бремени и привязывания его к спинам людей, наконец, все разом, внезапно и повсеместно бремя было сброшено. По крайней мере, – размышлял Черчилль, – так казалось в данный момент».[4]4
  Winston Churchill, The World Crisis, 1916–1918 (New York: Charles Scribner’s Sons, 1927), 2:273–75.


[Закрыть]

Почти в двух тысячах миль к востоку размышлял Иосиф Сталин, народный комиссар по делам национальностей. Он просматривал обрывочные сообщения с запада в поисках подтверждений того, что хаотическое окончание войны означало предсказанную гибель капитализма в воюющих странах. Ожидая момента мировой революции, он тем временем вел жестокую борьбу за защиту революции в России, находящейся в самом зародыше под угрозой гражданской войны и иностранной интервенции. Особым заданием комиссара Сталина была оборона южного фронта, центром которого был волжский город Царицын – позже Сталинград, ещё позже Волгоград – ворота на Кавказ и его драгоценные запасы зерна. Там летом и осенью 1918 года он расправлялся с подозреваемыми в контрреволюции с помощью расчетливого террора, который стал его визитной карточкой. На большой чёрной барже, стоявшей на якоре посреди реки, он по ночам приказывал расстреливать десятки заключенных, тела которых затем выбрасывались на берег. «Смерть решает все проблемы», – говорил Сталин. «Нет человека – нет проблемы». Вернувшись в Москву в ноябре, он злорадствовал по поводу казни Романа Малиновского, информатора, предавшего его царскому Охрану в 1913 году, в результате чего Сталин был сослан в Сибирь. Там, в одиночестве и озлобленности, он в течение четырех лет планировал свой путь к власти и возмездию.[5]5
  H. Montgomery Hyde, Stalin: The History of a Dictator (New York: Farrar, Straus and Giroux, 1971), 156–64. Несколько менее яркий, но не противоречивый рассказ о роли Сталина в Царицыне приводится в Robert C. Tucker, Stalin as Revolutionary, 1879–1929 (New York: Norton, 1973), xqoff. См. также Dmitri Volkogonov, Stalin: Triumph and Tragedy (London: Weidenfeld and Nicolson, 1991), 40; and Robert Conquest, Stalin: Breaker of Nations (New York: Viking, 1991), 79.


[Закрыть]

Франклин Делано Рузвельт провел те же четыре года, наслаждаясь властью в качестве помощника министра военно-морского флота в Вашингтоне, округ Колумбия. 11 ноября 1918 года Рузвельт проснулся в Вашингтоне под буйный шум автомобильных гудков, звон колоколов, свист труб и крики людей. «Чувство облегчения и благодарности, – вспоминала его жена Элеонора, – не поддается описанию».[6]6
  Eleanor Roosevelt, This Is My Story (New York: Garden City, 1939), 272.


[Закрыть]

Однако для Франклина Рузвельта окончание войны также стало своего рода разочарованием. Импульсивный, романтичный, амбициозный, он был вынужден отсидеть всю войну, прикованный к своему столу в качестве гражданского администратора. Его магическое политическое имя, фамильная рузвельтовская энергичность, привлекательность и молодость, кажущаяся вездесущность, залпы четко сформулированных меморандумов – все это создало ему репутацию одного из самых способных и харизматичных вашингтонских деятелей военного времени. Но этого было недостаточно. Подобно своему кинетическому кузену Теодору, он жаждал борьбы, жаждал подражать своему легендарному «дяде Теду», который оставил пост, который сейчас занимал Франклин, чтобы взять в руки оружие в испано-американской войне.

Ни Франклин Рузвельт, ни весь мир ещё не усвоили страшных уроков Великой войны, и в своих военных страстях молодой помощник секретаря имел нечто общее и с Гитлером, и с Черчиллем. Гитлер, угрюмый и скупой венский студент-художник, бросил родную Австрию и бежал в Мюнхен, чтобы вступить в немецкую армию в 1914 году. В своём военном полку он нашел тепло товарищества, которое ускользало от него в томительной пустоте его гражданской жизни. Начало войны, писал он, «показалось ему избавлением от гневных чувств моей юности».[7]7
  Hitler, Mein Kampf, 163.


[Закрыть] Своей мужественностью и славой Черчилль был обязан солдатским подвигам в Индии и в англо-бурской войне. В 1914 году, будучи министром, он переплыл Ла-Манш, чтобы лично возглавить оборону Антверпена. «Вкусив крови», – язвительно заметил премьер-министр Герберт Асквит, – Черчилль «начал, как тигр, жаждать большего и умолять, чтобы… ему поручили какое-нибудь военное командование». Вскоре он получил своё желание. В январе 1916 года подполковник Черчилль, человек средних лет, привыкший к бренди и шелкам, возглавил пехотный батальон Шестого королевского шотландского фузилерного полка, отправившийся на фронт под Ипром, навстречу немцам по той же самой адской местности, куда неоднократно отправлялся Шестнадцатый баварский резервный пехотный полк Адольфа Гитлера.[8]8
  William Manchester, The Last Lion: Winston Spencer Churchill: Visions of Glory, 1874–1932 (Boston: Little, Brown, 1983), 477–651.


[Закрыть]

Рузвельт не знал такого удовлетворения. Поздно вечером 31 октября 1918 года он позвонил в Белый дом, чтобы попросить президента Вудро Вильсона о военноморской комиссии. «Слишком поздно», – ответил Вильсон; он уже получил первые предложения о перемирии от только что сформированного германского правительства, и война очень скоро закончится.[9]9
  Frank Freidel, Franklin D. Roosevelt: The Apprenticeship (Boston: Little, Brown, 1952), 370. См. также Davis 1:548 and Geoffrey C. Ward, A First-Class Temperament (New York: Harper and Row, 1989), 417.


[Закрыть]

Рузвельту пришлось довольствоваться официальной инспекционной поездкой на фронт летом 1918 года. Именно эта поездка легла в основу заявления, которое он сделал почти двадцать лет спустя: «Я познал войну». 31 июля британский эсминец высадил его на берег в Дюнкерке, в сорока милях от того места, где спустя десять недель Гитлер должен был быть отравлен газом. Нетерпеливый и безрассудный, Рузвельт носился по полям сражений, наталкиваясь на опасности, которые только мог найти. В Белло Вуд, где американские войска помогли остановить последнее немецкое наступление всего несколько недель назад, он пробирался по залитым водой ямам от снарядов и мимо бесчисленных грубых могил, отмеченных лишь деревянными крестами или воткнутыми в землю винтовками. В Марей-ан-Доле он дергал за ремешки, чтобы выпустить артиллерийские снаряды по немецкому железнодорожному узлу, расположенному в двенадцати милях от него. В Вердене он надел каску и противогаз и спустился под землю в затхлый лабиринт форта Дуамон. Он слышал приглушенный стук немецких артиллерийских снарядов, рвущихся на земляных укреплениях сверху. 7 августа, после вихревой поездки по местам боев, продолжавшейся менее недели, Рузвельт покинул фронт. В сентябре он вернулся в гавань Соединенных Штатов, где оставался на момент заключения перемирия 11 ноября. Как и подавляющее большинство его соотечественников, он не знал войны по-настоящему. «Он был скорее очарован, чем отвращен, – заключает один из биографов, – он был в восторге от патриотизма и героизма американских союзных войск, и его угнетало чувство вины и лишения из-за того, что он не разделял их бедствий».[10]10
  Freidel, Apprenticeship, 358–61. Как отмечает Фрайдель в другом месте, на этом этапе своей жизни молодой Рузвельт был «нетерпелив и далёк от размышлений». В 1936 году более взрослый и опытный Рузвельт, вспоминая о своём пребывании на фронте, знаменито заявит: «Я видел войну… Я видел, как кровь течет из раненых. Я видел, как мужчины выкашливают свои отравленные газом легкие… Я видел агонию матерей и жен. Я ненавижу войну». (Freidel, 287, 356); PPA (1937), 289.


[Закрыть]

ЧЕТЫРЕ ЧЕЛОВЕКА В НОЯБРЕ 1918 ГОДА: Каждый из них был сформирован Великой войной, каждому было суждено возглавить нацию, каждой нации было суждено быть потрясенной последствиями войны и её возобновлением. Все четверо жаждали власти, и все они в огромной степени обладали ею. Оба победителя уже испили из колодца власти и теперь жаждали ещё большей жажды. Сталин изо всех сил старался удержать власть в своих руках среди хаоса революции. Гитлер жаждал власти, достаточной для того, чтобы отомстить за унизительное поражение своей нации. Колесо времени в конце концов занесёт всех этих четырех людей в один из самых тёмных кругов истории. На самом деле история уже бросила их в жуткую близость, как физическую, так и метафорическую.[11]11
  Каждый из этих людей познал свой собственный вид тюремного заключения. Сталин уже жевал хлеб с солью, находясь в ссылке в замерзших сибирских просторах. Гитлеру, арестованному после неудачного «Пивного путча» в Мюнхене в 1923 году, предстояло провести девять месяцев в крепости Ландсберг, диктуя «Mein Kampf» («Моя борьба») Рудольфу Гессу. Черчиллю предстояло ощутить гнетущее для него заключение, связанное с лишением политических постов в 1922 и 1923 годах, когда он начал писать «The World Crisis», свою историю Великой войны. Рузвельт будет частично лишён свободы в своём обездвиженном теле после приступа полиомиелита в 1921 году.


[Закрыть] Черчилль и Рузвельт прошли в одном дне марша от окопов, где младший капрал Гитлер рыскал со своими депешами. Все трое, как мотыльки на пламя, почувствовали, что их влечет к себе волнующее очарование солдата и битвы. Британец и американец познакомились на ужине в лондонском ресторане Gray’s Inn 9 июля 1918 года, хотя в то время ни один из них не произвел на другого особого впечатления.[12]12
  Рузвельт не записал эту встречу в своём подробном дневнике, а Черчилль, по-видимому, и вовсе забыл об этом эпизоде. Freidel, Apprenticeship, 354.


[Закрыть]

Сталин, родившийся на Кавказе, на границе между Европой и Азией, мечтал о новой красной империи, которая восстанет из пепла России Романовых и распространится далеко за её старые имперские границы, точно так же как Гитлер, родившийся на границе, отделявшей Германию от Австрии, лелеял лихорадочную мечту о слиянии всех германских народов свергнутых Гогенцоллернов и Габсбургов в огромный, новый, расово чистый тевтонский рейх. Столкновение этих мечтаний однажды станет кошмаром всего мира.

НО В НОЯБРЕ 1918 ГОДА, когда боевые действия на мгновение прекратились, человечество ещё могло мимолетно мечтать о надежде. Большая часть этой надежды была вложена в личность американского президента Вудро Вильсона. «Какое место занял президент в сердцах и надеждах всего мира!» – воскликнул британский экономист Джон Мейнард Кейнс, когда 4 декабря 1918 года он поднялся на борт «Джорджа Вашингтона» и отправился на Парижскую мирную конференцию. Воодушевленный и предвкушающий, Рузвельт последовал за своим шефом в Париж на том же корабле месяц спустя. Но там, находясь на периферии мирных переговоров, он стал свидетелем безжалостного разрушения либерального урегулирования, за которое выступал Вильсон.

Именно молодой Кейнс стал самым известным автором хроники удушающих надежду недостатков договора, который был подписан 28 июня 1919 года в Зеркальном зале Версальского дворца. Вильсон представлял себе либеральный мир, мир без победы, мир, который великодушно вернёт Германии её законное место в открытом мире свободной торговли и демократии. В этом мире торговля не будет скована политическими ограничениями, политика будет основана на принципе самоопределения, а порядок будет поддерживаться новым международным органом – Лигой Наций. Но в результате мирных переговоров в Париже появился документ, который насмехался над этими идеалами.

Версальский договор, писал Кейнс в своём озлобленном и проницательном труде 1919 года «Экономические последствия мира», содержал три смертельных изъяна. Он передавал важные запасы угля, железа и стали из Германии во Францию и запрещал их использование немецкой промышленностью. «Таким образом, договор наносит удар по организации, – заявил Кейнс, – и, разрушая организацию, ещё больше снижает богатство всего общества». Договор также лишил Германию её заморских колоний, иностранных инвестиций и торгового флота и ограничил её контроль над собственными водными путями и тарифами. Самым тяжелым экономическим наказанием стало то, что державы-победительницы выставили этой резко ослабленной Германии колоссальный счет на сумму около 33 миллиардов долларов в качестве репарационных платежей. Вдобавок к этому статья 231 договора – пресловутый «пункт о вине» – вынуждала немцев признать единоличную ответственность за начало войны.[13]13
  John Maynard Keynes, The Economic Consequences of the Peace (New York: Harcourt, Brace and Howe, 1920), 100–101, 152.


[Закрыть]

Договор, заключил Кейнс, безумно увековечивал в мирное время экономические разрушения самой войны. К военной катастрофе боевых действий теперь добавилось экономическое бремя мстительного мира. Германия, пытавшаяся стать республикой, несла на себе большую часть страшного тоннажа. Но в межвоенные десятилетия все страны, как победители, так и побежденные, склонились под его сокрушительным балластом.

Кейнс был не единственным наблюдателем, почувствовавшим смертельную опасность в версальском наследии. Молодой государственный деятель, приехавший в Париж из далёкого уголка планеты, двадцатисемилетний японский принц Фумимаро Коное, также нашел основания для жалоб. В своей знаменитой статье Коное предостерег своих соотечественников «отвергнуть мир, ориентированный на англо-американцев». Почему, спрашивал он, Япония должна принять соглашение, которое отказывается признать принцип расового равенства? Отказывающееся признать законные притязания Японии в Китае? Во имя высокого идеализма оно увековечило мировой порядок, который низвел маленькую, бедную ресурсами Японию до статуса второго сорта? Подобно Германии, утверждал Коное, у Японии «не было другого выхода, кроме как разрушить статус-кво ради самосохранения». Два десятилетия спустя премьер Коное свяжет судьбу Японии с судьбой нацистской Германии и фашистской Италии в Тройственном пакте – агрессивном стремлении разрушить статус-кво как в Европе, так и в Азии, не только ради самосохранения, но и ради имперской экспансии.[14]14
  Yoshitake Oka, Konoe Fumimaro: A Political Biography (Tokyo: University of Tokyo Press, 1983), 13.


[Закрыть]

Таким образом, Версальский договор посеял ветер, который в конечном итоге обрушит на мир штормовую ярость. Советник Вудро Вильсона, полковник Эдвард Хаус, наблюдая за тем, как представители Германии ставят свои подписи на пергаменте в Зеркальном зале, размышлял: «Это не отличается от того, что делалось в старые времена, когда завоеватель тащил покоренных на колесах своей колесницы». Берлинская газета «Vorwarts» призывала своих читателей: «Не теряйте надежды. День воскресения наступит».[15]15
  Оба высказывания, приведены в Thomas A. Bailey, Woodrow Wilson and the Lost Peace (New York: Macmillan, 1944), 302–30.


[Закрыть]

Адольф Гитлер стремился стать проводником этого воскрешения. Вернувшись в Мюнхен в 1919 году, он погрузился в скрытный, бурный мир политических организаций среди недовольных ветеранов армии, которые разделяли его негодование по поводу предательства их армии гражданскими лидерами в 1918 году. К 1920 году он помог организовать Национал-социалистическую немецкую рабочую партию – нацистскую партию с её характерным символом Хакенкройц, или свастикой. К 1921 году он стал её бесспорным лидером, а её суровые бойцы в коричневых рубашках, Штурмовые отряды (SA), были готовы обеспечить выполнение его воли. Он, как виртуоз, играл на аккордах немецкого недовольства, и нацисты продвигались вперёд, в то время как демократический эксперимент в Германии отступал. Веймарская республика, с рождения опечаленная позором поражения и тяжелым экономическим и психологическим грузом Версальского соглашения, шаталась и качалась в течение 1920-х годов. Когда в 1922 году она не выплатила репарации, Франция оккупировала Рур, промышленный центр Германии, что привело к гиперинфляции, которая сделала немецкую марку практически бесполезной. Гитлер воспользовался случаем и попытался совершить переворот в Мюнхене – неудачный «Пивной путч», за который он был приговорен к тюремному заключению в крепости Ландсберг. Выйдя на свободу в конце 1924 года, он вновь направил свою демоническую энергию на создание нацистской партии, включая теперь уже элитную личную телохранителей, одетых в чёрные рубашки Schutz Staffeln (SS). К 1928 году партия насчитывала более ста тысяч членов и набрала 810 000 голосов на выборах в Рейхстаг.[16]16
  История прихода Гитлера к власти взята из Alan Bullock, Hitler: A Study in Tyranny (New York: Harper and Row, 1962) and from Joachim Fest, Hitler (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1974).


[Закрыть]

Затем наступил мировой экономический кризис, начавшийся в 1929 году, а вместе с ним и великая возможность для Гитлера. Когда в 1930 году безработица в Германии достигла трех миллионов человек, число членов нацистской партии удвоилось. Когда в сентябре 1930 года немцы пришли на избирательные участки, число голосов нацистов выросло до 6,4 миллиона. Гитлер стал второй по величине партией в рейхстаге, получив 107 мест. Два года спустя нацисты получили ещё 113 мест, и Гитлер потребовал, чтобы ему предоставили пост канцлера. 30 января 1933 года он его получил. Пять недель спустя Франклин Д. Рузвельт был инаугурирован как президент Соединенных Штатов.

Время совершает странные повороты. В то время как бывший капрал Гитлер и бывший помощник секретаря Рузвельта выходили на центральную сцену истории, другая фигура, которую Великая война вызвала на эту сцену, готовилась её покинуть: Герберт Гувер, великий гуманист, организовавший продовольственную помощь оккупированной Бельгии в 1914 году и накормивший большую часть мира в бурные месяцы, последовавшие за перемирием. Он был «единственным человеком, – сказал Джон Мейнард Кейнс, – который вышел из парижского испытания с возросшей репутацией». Кейнс считал, что если бы реализм Гувера, его «знания, великодушие и бескорыстие» нашли более широкое применение в парижских советах, мир получил бы «Хороший мир».[17]17
  Keynes, Economic Consequences of the Peace, 247.


[Закрыть]