Текст книги "Свобода от страха. Американский народ в период депрессии и войны, 1929-1945 (ЛП)"

Автор книги: Дэвид М. Кеннеди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 73 страниц)

Рузвельт бился на рогах этой дилеммы всю весну и лето 1941 года. Озадаченный противоречивыми советами и наталкиваясь на непримиримые требования, он шлепал, уклонялся, уклонялся, уклонялся и уклонялся. В начале апреля он утвердил план обороны полушария № 1. Он предусматривал перевод трех линкоров, авианосца и нескольких вспомогательных судов из Тихого океана в Атлантику и активное сопровождение конвоев, следующих в Англию. Не прошло и недели, как он отменил эти приказы, оставив корабли в Тихом океане и выбрав политику «патрулирования», а не эскортирования. Но даже эту ограниченную политику он проводил осторожно. В телеграмме Черчиллю 11 апреля он объяснил, что расширяет прибрежную американскую зону безопасности на далёкую середину Атлантики – до западной долготы двадцать пять градусов, что охватывало практически всю Гренландию и, что немаловажно, перекрывало западную треть недавно расширенной зоны боевых действий Гитлера в Германии. Но роль военноморского флота в этой новой американской зоне безопасности должна была быть не такой, как хотели Черчилль и «всесторонне развитые». «В обстановке строжайшей секретности», – объяснил Рузвельт премьер-министру, американские военно-морские суда, патрулирующие в пределах нового оборонительного пояса полушария, будут сообщать британцам о любых замеченных вражеских кораблях или самолетах. Под «патрулированием» подразумевалось, что американский флот не будет стрелять, а будет служить лишь в качестве разведывательного органа для королевского флота и ВВС. Более того, – добавил Рузвельт, «по внутриполитическим причинам важно……чтобы эти действия были предприняты нами в одностороннем порядке, а не после дипломатических переговоров между вами и нами… Я считаю целесообразным, чтобы после принятия этой новой политики здесь не было сделано никакого заявления с вашей стороны. Нет уверенности в том, что я сделаю конкретное заявление. Возможно, я решу издать необходимые приказы о военно-морских операциях, и пусть время покажет существование новой зоны патрулирования». Патрулирование было «шагом вперёд», – несколько овцеподобно объяснил Рузвельт всем собравшимся. «Что ж, я надеюсь, вы будете продолжать идти, господин президент. Продолжайте идти», – призвал Стимсон. Но на данный момент Рузвельт оставался на месте.[832]832
  C&R 1:166; Stimson Diary, April 25, 1941.


[Закрыть]

10 апреля Рузвельт объявил, что Соединенные Штаты оккупируют Гренландию, осиротевшую датскую колонию, которой грозит захват со стороны Германии, поскольку сама Дания находится под нацистской оккупацией. Кратко определив отдалённую, покрытую снегом датскую колонию как часть Западного полушария, а значит, на неё распространяется защита доктрины Монро от вмешательства европейской державы, президент отмахнулся от вопроса, который ставил в тупик целые поколения картографов. Спустя два месяца Рузвельт отправил на оккупацию Исландии «скретч-форвард» численностью около четырех тысяч морских пехотинцев, ещё больше исказив логику географов, объявив Исландию частью Нового Света, и тем самым ловко обойдя запрет Закона об избирательной службе на размещение призывников за пределами Западного полушария.

В Берлине Радер настаивал на том, что эти новые шаги американцев означают войну. Он снова умолял дать ему разрешение перенести борьбу непосредственно на американцев. Но Гитлер, собиравшийся начать «Барбароссу» против русских, не хотел отвлекаться. Он «очень хотел отложить вступление Соединенных Штатов в войну ещё на один-два месяца», – сказал он Раэдеру. Военно-морских столкновений с американцами следует избегать «насколько это возможно».[833]833
  Fuehrer Conferences, in Rear-Admiral H. G. Thursfield, ed., Brassey’s Naval Annual, 1948 (London: William Clowes and Sons, 1948), 221.


[Закрыть] Как и предполагал Рузвельт, вскоре время заставило американскую общественность обратить внимание на существование расширенных атлантических патрулей. Репортеры на пресс-конференции президента 25 апреля требовали разъяснений: «Можете ли вы объяснить нам разницу между патрулем и конвоем?» – спросил один из журналистов. Разница такая же, как между коровой и лошадью, – непрозрачно ответил Рузвельт. Может ли президент определить функции патрулей? «Защита американского полушария», – ответил Рузвельт, повторив этот ответ три раза без дальнейших пояснений. Как далеко будут простираться новые патрули? «Так далеко в водах семи морей, как это может быть необходимо для обороны американского полушария», – ответил президент. Репортеры настойчиво спрашивали: «Господин президент, если этот патруль обнаружит несколько явно агрессивных кораблей, направляющихся в Западное полушарие, что он будет делать в этом случае?» «Дайте мне знать», – пошутил Рузвельт.[834]834
  PPA (1941), 132ff.


[Закрыть]

Тем временем Гитлер добивался впечатляющих успехов в Средиземноморье. В апреле немецкие войска оттеснили британские силы через североафриканскую пустыню к границам Египта. Другие части вермахта пронеслись через Югославию и изгнали британскую армию из Греции. 3 мая Черчилль отказался от всякой сдержанности и откровенно умолял Рузвельта объявить войну Америке. Рузвельт отказался. Потери в Средиземноморье были прискорбны, сказал он, но «эта борьба будет решаться в Атлантике».[835]835
  C&R 1:184.


[Закрыть]

Однако в Атлантике американцы по-прежнему занимались не более чем разведывательным патрулированием. «Я не готов сделать первый выстрел», – сказал Рузвельт своему кабинету.[836]836
  Ickes Diary 3:523.


[Закрыть] Некоторые из сторонников «все включено» были возмущены. «Президент не хочет ввязываться в эту войну, и он скорее последует за общественным мнением, чем возглавит его, – заметил в середине мая раздосадованный Моргентау. „Если президент не хочет просить об объявлении войны, – предложил Моргентау, – как насчёт того, чтобы сначала сделать что-то внутри страны?“ Две недели спустя, воспользовавшись новостью о том, что немецкий линкор „Бисмарк“ вышел на свободу в Атлантике и потопил „Худ“, устаревшую гордость Королевского флота и самый большой линкор на плаву, Рузвельт последовал предложению Моргентау и „сделал что-то внутреннее“. Он выступил с „Беседой у камина“, которую один из её авторов назвал „рассчитанной на то, чтобы напугать всех до смерти“ – но, добавил он, „больше она ничего не дала“.[837]837
  Dallek, 266. Британцам удалось потопить «Бисмарк» через несколько дней после того, как его заметил с воздуха Тук Смит, американский пилот, прикомандированный к Британскому береговому командованию.


[Закрыть] Выступая 27 мая из Белого дома перед аудиторией в восемьдесят пять миллионов радиослушателей по всему миру, Рузвельт объявил „неограниченную национальную чрезвычайную ситуацию“. Но что это означало на практике? На пресс-конференции, состоявшейся на следующий день, президент привел в недоумение репортеров, заявив, что это мало что значит. Он не собирался требовать пересмотра нейтралитета, объяснил он. Что касается агрессивного военно-морского сопровождения, он легкомысленно заявил, что оно „устарело“. Стимсон негодовал, что пресс-конференция была „одной из его худших и почти свела на нет эффект от его речи“… Президент демонстрирует, что ждет, когда случайный выстрел какого-нибудь безответственного капитана с той или иной стороны станет поводом для вступления в войну».[838]838
  Stimson Diary, May 23, 29, 1941.


[Закрыть]

Другие сторонники всеобъемлющих действий разделяли тревогу Стимсона. «Моё собственное ощущение, – писал в своём дневнике Гарольд Икес, – что президент не пробудил страну; не дал настоящего звонка……не создал той движущей силы, которая необходима… В своей речи [27 мая] президент сказал, что мы сделаем все необходимое для защиты нашей собственной земли [и] он также оставил свободным путь для конвоирования кораблей с продовольствием, товарами и оружием в Англию… Но на самом деле мы находимся в том же статус-кво… похоже, что он все ещё ждет, когда немцы создадут „инцидент“».[839]839
  Ickes Diary 3:526–27.


[Закрыть]

Весной 1941 года по меньшей мере два инцидента уже остались неиспользованными. 11 апреля американский эсминец «Ниблак», шедший в пятистах милях к юго-западу от Исландии, засек гидролокатором контакт с лодкой, которую он принял за подводную лодку, и сбросил несколько глубинных бомб. Глубинные бомбы «Ниблака», которые иногда называют первым враждебным актом Второй мировой войны между военно-морскими силами США и стран Оси, как показало послевоенное расследование, взорвались в пустом море. В этом районе не было ни одной подводной лодки. Если бы Рузвельт воспользовался этим «инцидентом», чтобы развязать войну против Гитлера, он бы усугубил глупость, полагаясь в качестве casus belli на «случайный выстрел какого-то безответственного капитана».[840]840
  См. рассказ в Bailey and Ryan, Hitler vs. Roosevelt, 129–32.


[Закрыть]

21 мая американская лодка потопила американский грузовой корабль «Робин Мур» далеко за пределами объявленной зоны боевых действий, на полпути между Бразильским заливом и Африканской бухтой в Южной Атлантике. В нарушение международных конвенций капитан лодки бросил экипаж судна на произвол судьбы в спасательных шлюпках со скудным пайком, не сообщив по радио о своём местонахождении ближайшим кораблям, которые могли бы прийти на помощь. Когда 9 июня были подобраны первые выжившие и рассказали о незаконном потоплении «Робин Мура» и оставлении его экипажа, глава британской миссии по закупкам в США был не одинок, молясь о получении «дивидендов» от этого эпизода. Американские «всепропальщики» также призывали Рузвельта воспользоваться этим «инцидентом», куда более конкретным и возмутительным, чем теневая встреча с «Ниблаком» в предыдущем месяце, чтобы превратить разведывательные патрули в Атлантике в агрессивные конвои. Рузвельт в очередной раз разочаровал эти надежды. Он использовал этот случай только для того, чтобы закрыть оставшиеся в США немецкие консульства. Реакция Гитлера на инцидент в Робин-Муре, высказанная накануне «Барбароссы», заключалась в том, что он вновь призвал Радера «при любых обстоятельствах» «избегать любой возможности инцидентов с США», пока исход советского вторжения «не станет более ясным, то есть в течение нескольких недель».[841]841
  Хороший рассказ об эпизоде с Робином Муром содержится вBailey and Ryan, Hitler vs. Roosevelt, 138–47. Примерно в это же время в Северной Атлантике произошел ещё один инцидент, когда U–203 приняла американский линкор «Техас» за британский военный корабль и следила за ним на протяжении 140 миль, но не смогла выйти на нужную огневую позицию. См. Bailey and Ryan, Hitler vs. Roosevelt, 148–49.


[Закрыть]

Когда весна перешла в лето 1941 года, нацистский джаггернаут казался неостановимым. Ошеломляющие успехи в Средиземноморье и Атлантике и набирающая смертоносные обороты «Барбаросса» – казалось, Гитлер вот-вот сметет все перед собой. Его противники по зарождающемуся Великому союзу смотрели на это в ужасе. Сталин страдал, глядя, как вермахт катится на восток, в Россию, ежедневно поглощая километры советской территории и прокладывая путь хаоса и разрушений, не имеющий аналогов в летописи войн. Черчилль размышлял о потерях в Северной Африке и на Балканах и ещё более ужасающих потерях британских кораблей в Атлантике. Он беспокоился, удастся ли ему когда-нибудь уговорить своих американских кузенов взяться за оружие. Рузвельт переживал из-за противоречивых требований Тихоокеанского и Атлантического театров и пытался взять в свои руки мобилизацию промышленности.

Президент также столкнулся с неприятной борьбой в Конгрессе по поводу продления срока действия Закона об избирательной службе. Особенно неприятным был пункт, продлевающий срок службы призывников на восемнадцать дополнительных месяцев сверх двенадцати месяцев, предусмотренных первоначальным законом 1940 года. Новобранцы, призванные в соответствии с этим законом годом ранее, изнывающие от непривычной военной дисциплины, запутавшиеся в своей роли в войне, в которой, как настаивал президент, им никогда не придётся участвовать, писали на стенах своих лагерей надпись «Огайо». Если бы нерадивые солдаты на самом деле разбежались – либо в результате освобождения от службы по закону, либо в результате массового дезертирства, как угрожал вездесущий меловой код «За холмом в октябре», – армии пришлось бы начинать все сначала, что привело бы к катастрофическим задержкам в графике реализации программы «Победа». 12 августа Конгресс одобрил продление срока службы (при сохранении запрета на развертывание за пределами Западного полушария) с перевесом в один голос в Палате представителей. Угрозы дезертирства не возникло, и армия продолжала расти, но опасно малый перевес в голосовании в Палате представителей стал отрезвляющим напоминанием о сохраняющемся нежелании нации переходить на полную военную готовность.

Голосование в Конгрессе по избирательной службе состоялось как раз в тот момент, когда Черчилль и Рузвельт собирались на первую личную встречу в качестве премьер-министра и президента. 9 августа корабль HMS Prince of Wales, на борту которого находился Уинстон Черчилль, вошёл в бухту Плацентия, расположенную на берегу Арджентии – заброшенного поселка серебродобытчиков на Ньюфаундленде. Британский линкор подошел к американскому крейсеру «Августа», на борту которого Рузвельт ожидал прибытия Черчилля. Два корабля стояли на якоре у берегов Аргентины в течение трех дней, пока лидеры двух стран обсуждали стратегию и общались между собой.

Самым известным достижением встречи в Аргентине стал документ, получивший название Атлантической хартии. Инициированная Рузвельтом отчасти для того, чтобы развеять американские опасения, что война в союзе с Советской Россией может запятнать демократические идеалы, хартия обязывала двух западных лидеров стремиться к послевоенному миру, в котором будут соблюдаться принципы самоопределения, свободной торговли, ненападения и свободы морей. В хартии содержалось расплывчатое упоминание об «установлении более широкой и постоянной системы общей безопасности». Лидеры двух стран также направили Сталину послание, в котором обещали свою помощь и предлагали провести в ближайшее время политические и военные переговоры на высоком уровне.

Почти сразу после того, как они расположились в креслах в кают-компании отеля Augusta в первый вечер переговоров, Черчилль снова стал настаивать на объявлении Рузвельтом войны Америке. «Я бы предпочел получить американское объявление войны сейчас и отсутствие поставок в течение шести месяцев, чем удвоение поставок и отсутствие объявления», – сказал он. Рузвельт, уверенный, что Конгресс не согласится, снова отказался. В конце концов президент согласился, чтобы американский флот обеспечил вооруженное сопровождение до Исландии. Как он объявит о таком смелом шаге американской общественности и Конгрессу, оставалось проблемой. Как позже объяснил Черчилль своему военному кабинету, Рузвельт «сказал, что он будет вести войну, но не объявлять её, и что он будет становиться все более и более провокационным… Все должно было быть сделано для того, чтобы спровоцировать „инцидент“… Президент …дал понять, что будет искать „инцидент“, который оправдает его в открытии военных действий».[842]842
  Dallek, 285.


[Закрыть]

Вскоре после того, как 12 августа оба лидера отплыли от Аргентины, произошел «инцидент». Верный своему обещанию, данному Черчиллю на борту «Августы», Рузвельт быстро ухватился за него, более того, существенно исказил его, как повод для своего давно откладывавшегося объявления о вооруженном сопровождении. 4 сентября американский эсминец «Грир», следовавший в Исландию с почтой и припасами для крошечного морского гарнизона, получил сообщение от патрулирующего британского самолета о том, что в десяти милях впереди по курсу «Грира» замечена подлодка. Капитан эсминца, помня о своём постоянном приказе не стрелять, а только следить и докладывать, набрал полную скорость и зигзагами направился к подлодке, установив гидролокационный контакт на расстоянии двух тысяч ярдов. Лодка «Грир» вышла на цель и заняла узкоцелевую позицию, ориентируясь носом на субмарину. Она занимала эту позицию более трех часов, непрерывно сообщая о положении лодки британскому самолету, кружившему над головой. Когда самолет, у которого заканчивалось топливо, поинтересовался, собирается ли американский корабль атаковать, и получил отрицательный ответ, пилот выпустил четыре глубинные бомбы и улетел. Командир лодки, зная только, что его атакуют, и что профиль «Грира», насколько он мог видеть, позволяет предположить, что это один из типов кораблей, переданных Королевскому флоту в рамках сделки по эсминцам-базам, выпустил по «Гриру» две торпеды. Обе промахнулись. В ответ «Грир» выпустил восемь глубинных бомб, затем вторую серию из одиннадцати бомб. Ни один из них не был эффективным, и U–652 в конце концов ушла невредимой, как и «Грир».

Прошла неделя – достаточно времени для того, чтобы Рузвельт разобрался в фактах этого столкновения. Но 11 сентября он вышел на радио и с заученной гиперболой объявил, что американский военный корабль стал невинной жертвой бесцеремонного нападения. «Я сообщаю вам очевидный факт: немецкая подводная лодка первой открыла огонь по американскому эсминцу без предупреждения и с преднамеренным намерением потопить его», – недоброжелательно сказал президент. «Эти нацистские подводные лодки и рейдеры – гремучие змеи Атлантики», – продолжил он, а затем объявил о том, что вскоре было названо политикой «стрелять на поражение»: «Американские военные корабли и американские самолеты больше не будут ждать, пока подводные лодки Оси, скрывающиеся под водой, или рейдеры Оси на поверхности моря нанесут свой смертельный удар… Отныне, если немецкие или итальянские военные суда входят в наши воды… они делают это на свой страх и риск».[843]843
  PPA (1941), 384.


[Закрыть] Шесть дней спустя у Ньюфаундленда канадские эскорты передали конвой из пятидесяти судов, следовавший из Галифакса на восток, пяти американским эсминцам, которые благополучно провели торговые суда через Северную Атлантику и передали их в руки эскадры Королевского флота, ожидавшей их к югу от Исландии. Северная Атлантика, неумолимо превращающаяся с осенним угасанием в мрачный, холодный ад горных морей, завывающих ветров и надвигающейся опасности, начала медленно заполняться американскими эсминцами, настороженно обходящими драгоценные торговые конвои с флангов.

Длительная нерешительность Рузвельта и его конечное отклонение в реализации политики сопровождения вызывали недовольство многих поколений критиков. Что касается его нерешительности, то можно сказать, что если бы государственное управление было химией, то действия президента с марта по сентябрь 1941 года, а также в периоды до и после этих дат, можно было бы назвать титрованием – серией экспериментов с различными политическими реагентами для измерения объема и концентрации изоляционистской кислоты, которая осталась в американском организме. Многие данные опросов подтверждают, что на самом деле Рузвельт сделал неверные выводы из этих экспериментов, что большинство американского народа было готово принять сопровождение задолго до сомнительной интерпретации президентом эпизода с Гриром.[844]844
  Роберт А. Дивайн, например, делает категоричный вывод: «Рузвельт мог бы начать конвои на несколько месяцев раньше, имея солидную общественную поддержку». Divine, The Reluctant Belligerent (New York: John Wiley and Sons, 1965), 144.


[Закрыть] Но Рузвельт был скорее алхимиком, чем химиком. Его инструментами были колдовские искусства политики, а не обманчиво аккуратные алгоритмы науки. Он также был верен кредо демократического политика, когда беспокоился о политической необходимости создания консенсуса среди американского народа, когда он привел его на грань войны. Как убедительно заключает историк Роберт Даллек, «трудно обвинить Рузвельта в том, что он добился консенсуса хитроумными средствами… [Если бы] он сообщил общественности о том, что лодка U-boat открыла огонь в целях обороны и что Гитлер, похоже, не собирался нападать на атлантический трафик Америки… он рисковал бы дождаться краха России и близкой гибели Великобритании, прежде чем заручиться широкой национальной поддержкой для обращения к оружию… Это было бы нарушением его обязанностей как главнокомандующего».[845]845
  Dallek, 289.


[Закрыть] Важно также отметить, что каким бы ни было двуличие Рузвельта в отношении «Грира», он использовал этот инцидент не для того, чтобы втянуть страну в полномасштабную войну, а лишь для обеспечения гораздо более ограниченной политики вооруженного ответа на гитлеровские подводные лодки. Что касается Гитлера, то его сдержанность все это время соответствовала нерешительности Рузвельта, и длилась она дольше. Даже после речи Грира и объявления Рузвельта на сайте о состоянии виртуальной морской войны в Атлантике фюрер продолжал отвергать совет Радера атаковать американские корабли. Вместо этого он приказал своим подводникам «избегать любых инцидентов в войне с торговым судоходством примерно до середины октября» – когда, как он, очевидно, ожидал, советское вторжение будет завершено.[846]846
  Fuehrer Conferences on Matters Dealing with the German Navy (Washington: U.S. Office of Naval Intelligence, 1947), 2:33 (September 17, 1941).


[Закрыть] Тем не менее, инциденты случались. Командиры подлодок, принимавшие точечные решения в поту боя, были менее пунктуальны, чем их начальники, спокойно выверявшие политику в безопасности штаба. 17 октября U–568 всадила торпеду в кишки американского эсминца Kearny, который в сопровождении теперь уже печально известного Greer хромал в Исландию с одиннадцатью погибшими моряками – первыми американскими потерями в ещё необъявленной войне. 27 октября Рузвельт выступил с исключительно воинственным обращением. «Америка подверглась нападению», – провозгласил он. «U.S.S. Kearny – это не просто корабль военно-морского флота. Он принадлежит каждому мужчине, женщине и ребёнку в этой стране… Я говорю, что мы не собираемся смиряться с этим… Мы, американцы, очистили свои палубы и заняли боевые позиции». Чтобы оправдать свою воинственность, Рузвельт заявил, что видел документ, в котором излагается «план Гитлера по упразднению всех существующих религий – католической, протестантской, магометанской, индуистской, буддистской и иудейской». Не менее дико и ещё менее обоснованно, чем его рассказ о нападении Грира, Рузвельт утверждал, что в его распоряжении была «секретная карта», на которой был изображен нацистский план разделения всей Южной Америки на «пять вассальных государств».[847]847
  PPA (1941), 438ff. Карты и документы, на которые ссылался Рузвельт, почти наверняка были подделкой. См. Bailey and Ryan, Hitler vs. Roosevelt, 203.


[Закрыть] Но президент все равно отказался просить об объявлении войны. Вместо этого Рузвельт просто попросил предоставить ему право вооружать американские торговые суда и разрешать им входить в зоны боевых действий – фактически отменив положения о «переносе», содержащиеся в законах о нейтралитете. В начале ноября Конгресс согласился.

Всего через три дня после вопиюще подстрекательских высказываний Рузвельта 27 октября, в шестистах милях к западу от Ирландии, U–552 послала единственную торпеду в магазин боеприпасов на миделе корабля USS Reuben James. Американский эсминец разломился на две части и почти мгновенно затонул, погибли 115 моряков. Несмотря на все эти провокации с обеих сторон, Америка официально оставалась нейтральной. Немцы и американцы противостояли друг другу в Северной Атлантике через перископы и орудийные прицелы в напряженном противостоянии. Поскольку Германия была поглощена на востоке, а Америка оставалась практически безоружной, ни одна из сторон не была готова сделать следующий шаг к официальному объявлению тотальной войны. Так бы все и осталось на неопределенный срок, если бы не ещё один «инцидент», полный драматизма и последствий, который разразился не в серых просторах ветреной Атлантики, а в голубых водах тропического Тихого океана.

ЕСЛИ БЫ запутанную череду событий, которые в конечном итоге привели к войне между Японией и США, можно было бы охарактеризовать одним словом, то этим словом было бы «Китай». Начиная с 1890-х годов Япония с вожделением смотрела на Китай, особенно на плодородный, богатый ресурсами регион Маньчжурии. Там Япония жаждала осуществить свою собственную имперскую судьбу, подражая западным державам, которые уже претендовали на большую часть Азии и угрожали целостности самого Китая. После реставрации Мэйдзи в 1868 году Япония приступила к поразительной программе модернизации, пройдя путь от феодальной замкнутости до передового промышленного статуса за неполное поколение и разжигая имперский аппетит, соразмерный её растущей экономической мощи. В 1905 году Япония продемонстрировала свои экономические достижения и растущие амбиции, развязав успешную войну против царской России, главного соперника Японии за контроль над Маньчжурией и, наряду с Великобританией, за господство в Восточной Азии. Кульминационное морское сражение Русско-японской войны в Цусимском проливе также стало пророческим свидетельством того, что Япония овладеет военно-морским искусством, которое в то время было самым технологически сложным видом боевых действий. Победа над Россией сделала Японию первым незападным государством, добившимся военного успеха в борьбе с одной из традиционных европейских «великих держав», – захватывающий триумф, который ещё больше усилил имперские устремления Японии.

Однако уже в 1905 году Соединенные Штаты выступили в роли разрушителя японских мечтаний. Теодор Рузвельт принял решение об урегулировании русско-японского конфликта, которое отклонило требование Японии о выплате крупной компенсации царем и отвергло полный набор территориальных уступок в Маньчжурии, которых требовал Токио. В глазах японцев, таким образом, рано установилась модель необъяснимо беспричинного американского сопротивления справедливым заслугам Японии, а также американский отказ признать Японию в качестве законной имперской державы в Азии – такой, какой недавно стали сами Соединенные Штаты, аннексировав Филиппинские острова в 1898 году. В последующие годы Япония снова и снова наблюдала за тем, как Соединенные Штаты берут на себя роль спойлера, причём американская роль часто окрашивалась уродливым оттенком расовой снисходительности, что усугубляло недовольство японцев. Американцы перекрыли дальнейшую иммиграцию из Японии в Соединенные Штаты в так называемом Джентльменском соглашении 1908 года; В 1919 году они отказались принять предложение Японии о декларации расового равенства в Версальском мирном договоре, навязали Японии нежелательные военно-морские ограничения на Вашингтонской конференции по военно-морскому разоружению 1922 года, навсегда лишили американского гражданства крошечную общину японских иммигрантов в пресловутом законе об иммиграции «по национальному признаку» 1924 года и, что самое провокационное, отказались дипломатически признать захват японскими военными Маньчжурии в 1931 году.

Япония была очень заинтересована в Маньчжурии. Маньчжурия сулила спасение от бед Великой депрессии, которая закрыла для Японии многие традиционные рынки и усилила чувство уязвимости, вызванное отсутствием сырья и достаточного количества продуктов питания. Токио установил в Маньчжурии марионеточное правительство, переименовал территорию в государство Маньчжоу-Го и отправил туда полмиллиона японских колонистов, в том числе 250 000 фермеров, чтобы ослабить зависимость островного королевства от импорта продовольствия из-за рубежа. Ответом Америки стала «доктрина Стимсона», провозглашенная в 1932 году государственным секретарем Герберта Гувера, тем самым человеком, который в 1940 году стал военным секретарем Франклина Рузвельта. В манифесте Стимсона говорилось, что Соединенные Штаты официально не признают ни режим Маньчжоу-Го, ни любые другие соглашения, навязанные Китаю силой.

Доктрина Стимсона стала основой американской политики в отношении Китая и Японии на последующее десятилетие. Она создала политическую и идеологическую основу для разворачивающихся событий, которые в конечном итоге привели к войне. Доктрина раздражала и озадачивала японцев, как и некоторых американцев. Это было заявление о высоких принципах, но оно не опиралось на конкретную материальную долю Америки в Китае – конечно, ничего, что могло бы сравниться со значительными японскими инвестициями, и уж тем более ничего, что могло бы сравниться с масштабами торговли Америки с Японией. Ни при Гувере, ни при Рузвельте Вашингтон не решил подкрепить доктрину Стимсона экономическими или военными силами. Доктрина Стимсона представляла собой «скорее отношение, чем программу», – заключил историк Герберт Фейс. Как показали события, простое отношение было опасным руководством для внешней политики, особенно когда оно основывалось на морально заряженных и бескомпромиссных принципах, а не на материальных активах, которые можно было продать. Но к лучшему или к худшему, доктрина Стимсона осталась краеугольным камнем американской политики в Азии. И в 1940 году человек, заложивший этот камень, вновь занял своё место в высших советах американского правительства.

Возобновление нападения Японии на Китай в 1937 году показало как пустоту, так и жесткость доктрины Стимсона. «У нас есть большие эмоциональные интересы в Китае, небольшие экономические интересы и никаких жизненно важных интересов», – напомнил Рузвельту Уильям Буллит. По этим причинам Буллит призывал президента занять более примирительный тон в отношениях с японцами, особенно в свете весьма ощутимых американских интересов, которые требовали внимания в Европе, исторически главном театре американских интересов. Вместо этого Рузвельт громко осудил действия Японии, но сделал не более того. Он оказал символическую помощь Чан Кайши, главе китайского националистического правительства, или Гоминьдана, хотя Чан, похоже, не определился, кто является его главным врагом – японский захватчик или его китайские коммунистические противники. Одновременно Рузвельт продолжал разрешать американский экспорт в Японию, в том числе стали и нефтепродуктов, которые подпитывали жестокий захват японской армией прибрежных городов Китая и оккупацию долин рек Янцзы и Желтой. «Китайский инцидент», как называли японское вторжение, высветил центральный парадокс азиатской дипломатии Америки, длившийся четыре десятилетия: Соединенные Штаты хотели отстаивать суверенитет Китая и контролировать развитие событий в Азии, даже при отсутствии каких-либо существенных американских интересов на местах; в то же время Вашингтон противился направлению в этот регион каких-либо значительных экономических, дипломатических или военных ресурсов. Налицо было опасное несоответствие между американскими устремлениями и американскими средствами, разрыв между национальным желанием и национальной волей. В этом опасно манящем пространстве Япония осмелилась искать своё преимущество.[848]848
  Donald B. Schewe, ed., Franklin D. Roosevelt and Foreign Affairs (New York: Clearwater, 1969), 2d ser. 7:349.


[Закрыть]

К 1940 году Китайский инцидент длился уже три года. Его продолжение было для токийского режима тяжелым бременем и даже неудобством. Японские войска, возглавляемые квазинезависимыми маньчжурскими оккупационными силами – Квантунской армией, – причиняли китайцам ужасающие лишения. Война требовала все больших жертв и от самого японского народа, но армии пока не удавалось подавить сопротивление китайцев. Чан Кайши отошел в глубь Китая, основал новую столицу в Чункине в провинции Чечван и ждал, когда Токио устанет от своей дорогостоящей китайской авантюры. Разочарованные такой тактикой, японские военные лидеры все отчаяннее пытались раз и навсегда урегулировать инцидент. Они искали способы изолировать Китай от помощи извне. Одновременно они стремились освободить островную Японию от зависимости от иностранных источников снабжения, возможно, расширив дугу конфликта за счет сибирской России или Юго-Восточной Азии. Но американцы, все ещё несколько непонятные японскому сознанию, продолжали противодействовать японским замыслам. «В частности, после прихода Стимсона в правительство, – объяснял японский дипломат министру иностранных дел Германии в 1940 году, – Япония должна была быть очень осторожной в отношении Америки, чтобы не спровоцировать её на принятие жестких мер против Японии». К тому времени американцы уже встали на путь принятия жестких мер: в январе 1940 года они аннулировали торговый договор с Японией 1911 года, открыв, наконец, путь к возможному введению торгового эмбарго.[849]849
  Herbert Feis, The Road to Pearl Harbor (Princeton: Princeton University Press, 1950), 77.


[Закрыть]