Текст книги "Свобода от страха. Американский народ в период депрессии и войны, 1929-1945 (ЛП)"

Автор книги: Дэвид М. Кеннеди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 73 страниц)

10 июля солдаты одной канадской, четырех британских и трех американских дивизий пополнили тысячелетний список армий – от финикийцев и греков до сарацинов и норманнов, – которые пытались завоевать полиглотную Сицилию. Британский командующий Гарольд Александер, недовольный действиями американских войск в Северной Африке, назначил своего соотечественника Бернарда Монтгомери командовать наступательной операцией вдоль восточного побережья Сицилии с целью заблокировать выход с острова через Мессинский пролив на материковую Италию. Паттону отводилась меньшая роль – держать оборону, защищая левый фланг Монтгомери на западе. Заметный сбой в ветхой системе связи союзников привел к тому, что зенитчики флота вторжения открыли огонь по своим транспортным самолетам, которые буксировали планеры с американскими десантниками. Почти половина планеров была сбита или упала в море в результате неразберихи, утопив сотни десантников. Лишь 12 из 147 запущенных планеров смогли приземлиться на отведенные им посадочные площадки.[956]956
  Carlo D’Este, Bitter Victory: The Battle for Sicily, 1943 (New York: Dutton, 1988), 227–37.


[Закрыть]

Однако на пляжах крупнейшая на сегодняшний день амфибийная операция войны разворачивалась довольно гладко. Дикая уловка помогла добиться неожиданности. За три месяца до этого британские агенты подбросили на испанский пляж труп, одетый в форму офицера королевской морской пехоты. Фальсифицированные бумаги в почтовом ящике, прикованном к поясу трупа, должны были убедить страны Оси в том, что следующий удар союзников придётся на Сардинию. Немцы и итальянцы проглотили наживку и сосредоточили большую часть своих оборонительных усилий на большом острове к северу от Сицилии.

Сицилийская кампания, 10 июля – 17 августа 1943 г.

Хотя американцы столкнулись с жестким сопротивлением у Гелы, на южном побережье Сицилии, в других районах высадка прошла практически без сопротивления. Некоторые сицилийцы даже помогали разгружать десантные суда захватчиков. Внутри страны Монтгомери встретил две немецкие дивизии, которые заметно замедлили его продвижение к Мессине. После этого Паттон перехватил инициативу. Заявив, что «если я добьюсь успеха, Аттиле придётся отойти на второй план», он устроил незабываемую демонстрацию мобильности и агрессивности, которые вскоре стали его визитной карточкой. Быстро прорвав слабую итальянскую оппозицию на западе Сицилии, 22 июля он вошёл в Палермо под приветственные крики огромных толп: «Долой Муссолини!» и «Да здравствует Америка!».[957]957
  D’Este, Bitter Victory, 412, 423.


[Закрыть] Едва переведя дух, войска Паттона устремились вдоль северного побережья острова к Мессине. По этому извилистому маршруту Паттон опередил Монтгомери и 17 августа достиг берегов Мессинского пролива. Однако оба генерала прибыли слишком поздно, чтобы предотвратить успешную эвакуацию шестидесяти двух тысяч итальянских и сорока тысяч немецких войск, которые остались в живых, чтобы сражаться ещё один день. Выступление Паттона было характерно ярким и стремительным. Оно также дорого обошлось его неопытным и нерационально развернутым войскам, каждый восьмой из которых был убит.[958]958
  George F. Botjer, Sideshow War: The Italian Campaign, 1943–1945 (College Station: Texas A&M University Press, 1996), 25–26.


[Закрыть] Кампания оказалась дорогостоящей и для самого Паттона. В двух отдельных случаях солдаты под его командованием расправились с семьюдесятью тремя безоружными итальянскими и тремя немецкими военнопленными в районе аэродрома в Бискари. Паттон пытался замять дело – «это вызовет шум в прессе, а также приведет в бешенство гражданских», – сказал он подчинённому, – но факты всплыли, и сержанту и капитану были предъявлены обвинения в убийстве. Оба утверждали, что считали себя выполняющими приказ Паттона, содержавшийся в зажигательной речи перед вторжением, когда он призывал своих людей остерегаться вражеских войск, которые могут притворяться сдавшимися, чтобы заманить их в ловушку. В случае сомнений Паттон сказал: «Убивайте таких». Капитан был оправдан, а сержант приговорен к пожизненному заключению, которое позже было смягчено.

В двух других случаях Паттон словесно оскорблял и физически бил двух солдат, выздоравливающих от «боевой усталости» в полевых госпиталях. Паттон считал, что эти люди были симулянтами. «Ты желторотый сукин сын», – кричал он на одного из них, размахивая одним из своих двойных револьверов с перламутровой рукояткой. «Я не позволю, чтобы эти храбрые люди, получившие ранения, видели, как желтый ублюдок сидит здесь и плачет… Вас надо поставить к стенке и расстрелять. На самом деле, я сам должен застрелить тебя прямо сейчас, черт бы тебя побрал!» Затем Паттон нанес мужчине несколько пощечин. За эти действия Эйзенхауэр приказал Паттону публично извиниться перед своими войсками и временно отстранил Паттона от командования.[959]959
  D’Este, Bitter Victory, 317–29, 483–96. По некоторым оценкам, если бы Паттона привлекли к ответственности по стандарту, примененному после войны к немецким виновникам резни американских солдат в Мальмеди в декабре 1944 года, он получил бы пожизненное заключение за убийства в Бискари. См. I.C.B. Dear, ed., The Oxford Companion to the Second World War (New York: Oxford University Press, 1995), 132.


[Закрыть]

В разгар бурной битвы за Сицилию, король Италии Виктор Эммануил III вызвал Бенито Муссолини в королевский дворец, заставил его уйти с поста премьер-министра и приказал арестовать и заключить в тюрьму смирившегося диктатора. Преемником Муссолини стал маршал Пьетро Бадольо, бывший начальник итальянского Верховного генерального штаба и давний фашист. Хотя Бадольо и не был таким неприятным экземпляром, как зловонный Дарлан, он вскоре доказал, что его лояльность сравнительно эластична. В то время как искренне уверял Гитлера, что Италия продолжит сражаться на его стороне, Бадольо начал тайные переговоры с представителями союзников, чтобы договориться о капитуляции. Рузвельт ответил на это своим собственным проявлением дипломатической ловкости. В беседе у камина 28 июля он заявил: «Наши условия для Италии остаются теми же, что и для Германии и Японии – „безоговорочная капитуляция“. Мы не будем иметь никаких дел с фашизмом ни в каком виде, ни в какой форме, ни в какой манере. Мы не допустим, чтобы остались какие-либо остатки фашизма». В то же время он признался Черчиллю, что согласится лишь на «максимально возможное приближение к безоговорочной капитуляции» в Италии, открывая возможность того, что сомнительному Бадольо будет позволено сохранить власть.[960]960
  PPA (1943), 327; FRUS (1943) 2:332.


[Закрыть] Отделить Италию от её партнера по Оси было целью британской дипломатии на протяжении почти десятилетия. Как показала печально известная сделка между Хоаром и Лавалем в 1935 году, Лондон уже давно продемонстрировал свою готовность поступиться принципами ради достижения этой цели. После мучительно долгих переговоров с итальянцами Эйзенхауэру в конце концов было приказано принять сложную формулу капитуляции. Она не только позволяла Бадольо остаться на своём посту, но и признавала Италию совоюющей стороной в войне против Гитлера. В своём первом испытании доктрина безоговорочной капитуляции вряд ли оказалась тем страшным стремительным мечом, которым так воинственно размахивали в Касабланке. Да и условия капитуляции Италии, предполагавшие принятие в ряды соратников едва подгулявшего фашиста, не слишком успокаивали Советы. «До сих пор дело обстояло так, – писал Сталин Рузвельту: США и Великобритания договариваются между собой, а СССР информируется о соглашении между двумя державами как третья сторона, пассивно наблюдающая за происходящим. Я должен сказать, что такую ситуацию больше нельзя терпеть».[961]961
  Stalin’s Correspondence with Roosevelt and Truman, 84.


[Закрыть]

Перспектива капитуляции Италии открыла ещё один раунд все ещё тлеющих дебатов союзников о стратегии. В Касабланке неохотно согласившиеся американцы согласились только на сицилийское вторжение, надеясь, что это поставит точку в средиземноморской части войны. Но на последующей англоамериканской конференции по планированию в Вашингтоне в мае 1943 года (под кодовым названием «Трайдент») Черчилль призвал настойчиво продвигаться к материковой части Италии. Выбить Италию из войны теперь было «великим призом», который можно было получить в Средиземноморье, заявил Черчилль. Потеря Италии «вызовет холод одиночества у немецкого народа и может стать началом его гибели».[962]962
  Stoler, Politics of the Second Front, 92.


[Закрыть] Это экстравагантное заявление не произвело особого впечатления американцев, но другой аргумент Черчилля произвел. Неоднократное замедление «Болеро» к настоящему времени вынудило отложить атаку через Ла-Манш до весны 1944 года, к чему американцев нехотя подтолкнули на конференции по «Трайдент». Таким образом, единственной действующей силой, способной предпринять действия на европейском театре в течение следующих двенадцати месяцев, стало средиземноморское командование Эйзенхауэра. Войска Эйзенхауэра «не могут бездействовать» в течение года, настаивал Черчилль. «Столь длительный период бездействия, – говорил он, – серьёзно отразился бы на отношениях с Россией, на которую ложится такой непропорциональный груз».[963]963
  Dallek, 394.


[Закрыть] Рузвельт был вынужден согласиться, но с оговорками. Сначала он настоял на том, чтобы британцы обязались назначить 1 мая 1944 года в качестве даты вторжения через Ла-Манш. Это соглашение означало начало возвышения Рузвельта над Черчиллем на весах геополитического влияния и обрадовало советников президента. Наконец-то, полагал Хопкинс, его босс мог «спокойно остаться наедине с премьер-министром».[964]964
  Stoler, Politics of the Second Front, 93.


[Закрыть] Чтобы Черчилль снова не сорвал «Болеро» ещё большим количеством средиземноморских отвлекающих факторов, Рузвельт далее настоял на том, чтобы Эйзенхауэр отправился на итальянский материк только с «уже имеющимися ресурсами». Все новые войска и новая техника, поступающие из Америки, должны быть направлены на наращивание сил в Британии.[965]965
  Morison, 349.


[Закрыть]

Таким образом, итальянская кампания началась с серьёзными обязательствами. Она не была частью предыдущих мероприятий по планированию, решение было принято в кратчайшие сроки и по конъюнктурным соображениям, и её нужно было продолжать при сильно ограниченных ресурсах. Самое главное, у неё не было убедительной стратегической цели. Её тонкое обоснование, заключающееся в том, чтобы сохранить хотя бы часть западных сил, задействованных против врага до конца 1943 года, казалось правдоподобным до тех пор, пока переговоры о капитуляции Италии сулили легкую победу. Но пока двуличный Бадольо торговался об условиях капитуляции, Гитлер ввел шестнадцать дивизий на полуостров в форме сапога. В одночасье Италия превратилась из союзника Германии в оккупированную Германией страну. Теперь ей предстояло стать полем боя в изнурительной войне на истощение, затраты на которую не оправдывались никакими разумными военными или политическими целями.

Итальянская кампания, 1943–1945 гг.

8 сентября 1943 года три британские и четыре американские дивизии под командованием американского генерала Марка Кларка на десантных кораблях двинулись к берегу по стеклянным предрассветным водам Персидского залива.

Салерно. Пока лодки шли вперёд, сгрудившиеся американские солдаты указывали друг другу на зубчатый силуэт острова Капри к северу от них, в устье Неаполитанской гавани, откуда многие из их предков отплыли в Соединенные Штаты. Они могли видеть мягко покачивающиеся огоньки рыбацких лодок под террасами скал Амальфитанского побережья. Они знали, что всего несколькими днями ранее Монтгомери без сопротивления высадился на носок итальянского сапога. К их самодовольству добавилось то, что с первыми лучами солнца по радио прозвучал голос Эйзенхауэра, объявившего о предварительном перемирии в Италии.

Если десантные войска ожидали, что на пляжах Салерно их ждет туристическая идиллия, то вскоре их постигло разочарование. Игнорируя все уроки, которые преподносила война на Тихом океане о десантных атаках, Кларк, тщеславный профессиональный солдат в третьем поколении и один из немногих американских старших офицеров, побывавших в боях Первой мировой войны, решил отказаться от предварительной бомбардировки в надежде достичь тактической внезапности. Но сюрприз достался именно Кларку. На берегу его ждали те же самые немцы, которые недавно ускользнули от Паттона и Монтгомери на Сицилии. Они контратаковали с такой силой, что Кларк приготовился эвакуировать плацдарм и признать поражение 12 сентября. Его спасла только агрессивная огневая поддержка с близкого расстояния, которую оказывали на берег корабли, проходящие килем в нескольких сантиметрах от песка.

Близкая катастрофа под Салерно стала лишь прелюдией к полуторагодовому испытанию в вытянутом итальянском тупике. Немецкий фельдмаршал Альберт Кессельринг изобретательно воспользовался гористым хребтом итальянского полуострова, изрезанным реками и изрезанным узкими дефиле, чтобы зажать союзников в бутылку без необходимости перебрасывать дополнительные немецкие войска с других фронтов. После организованного отхода с узкой равнины за Салерно Кессельринг укрепил линию («Линия Густава»), которая протянулась от Тирренского моря до Адриатики к северу от Неаполя. Её западный конец был закреплен на аппенинской вершине Монте-Кассино, возвышающейся над слиянием рек Рапидо и Лири и увенчанной великолепным монастырем, основанным Бенедиктом в VI веке, одной из жемчужин европейского благочестия, образования и искусства. Неоднократно разрушенный лангобардами и арабами, восстановленный в XVII веке, Монте-Кассино вновь навлек на себя гнев богов войны, которые мало заботились о христианском боге мира, которому кроткие монахи монастыря воспевали свои ночные вечерни. Монте-Кассино доминировал над входом в долину Лири, одним из немногих водоразделов с севера на юг в Аппенинском хребте, и по этой причине был древним путем в Рим и желанной военной целью.

Неоднократные попытки многонациональных сил союзников пробиться через Кассино в долину Лири разбивались о скалы, реки и немецкую стойкость, чему способствовала ужасная погода, утопавшая в грязи по самые оси и часто закрывавшая небо для самолетов. Тридцать шестая дивизия США, подразделение Национальной гвардии из Техаса, понесла особенно ужасающие потери при неудачной попытке переправиться через разбухшую и холодную реку Рапидо в январе. В одной из самых печальных разрушительных акций войны бомбардировщики союзников разнесли древний монастырь в щепки в феврале 1944 года, лишь узнав, что в нём не было немецких войск, а руины послужили отличными оборонительными укреплениями.

Отчаянно нуждаясь в выходе из тупика, в который завела его зима в Монте-Кассино, Черчилль выступил за смелый шаг – «кошачий коготь» или «бег с конца» – вторую высадку десанта, на этот раз за линией фронта в Анцио, к югу от Рима. Предсказуемо, что американцы не проявили особого интереса к этому предложению о новой инициативе на том, что они с самого начала рассматривали как второстепенный театр военных действий. Уже в конце 1943 года они начали перебрасывать людей и материальные средства в Англию для подготовки к наступлению через Ла-Манш. «Здесь американский четкий, логичный, крупномасштабный, массовый производственный стиль мышления был грозен», – сказал Черчилль, отмечая своё разочарование все более очевидным фактом американского доминирования в советах союзников, доминирования, символизируемого накапливающимися запасами американской экономической продукции.[966]966
  Churchill 5:377.


[Закрыть] Но наконец, обратившись напрямую к Рузвельту, премьер-министр сумел убедить президента отложить переброску десантных судов в Англию из Средиземноморья, чтобы можно было начать амфибийную атаку на Анцио, получившую кодовое название «Шингл». Маршаллу, как обычно, было не по себе. «Я был в ярости, – сказал он, – что в столь позднее время премьер-министр все ещё хотел продвинуть нас дальше в Средиземноморье».[967]967
  Pogue, Marshall: Organizer of Victory, 331.


[Закрыть] Американский командующий, которому было приказано провести высадку в Анцио, генерал Джон П. Лукас, разделял опасения Маршалла. Лукас дал волю чувствам, которые, возможно, были мыслимы, но наверняка невыразимы в Касабланке годом ранее. Во время бурной встречи со своим британским начальником он сравнил Шингл с провальным детищем Черчилля в Первой мировой войне – Галлиполи, язвительно добавив: «С тем же любителем на тренерской скамейке».[968]968
  Лукас цитируется по David Eisenhower, Eisenhower at War, 1943–1945 (New York: Vintage, 1987), 124.


[Закрыть]

22 января 1944 года грузовики-амфибии, за рулем которых сидели чернокожие военнослужащие, приговоренные к небоевой службе, начали переправлять англоамериканские войска численностью пятьдесят тысяч человек на пляжи Анцио. Штурмовые отряды высадились на берег, встретив, к счастью, легкое сопротивление. Но, в очередной раз нарушив принципы амфибийной войны, Лукас не воспользовался удачей на пляжах, быстро продвинувшись вглубь страны.

Вместо этого он довольствовался тем, что стабилизировал и закрепил свою зону высадки. Вскоре Гитлер отдал приказ о мощной контратаке, решив продемонстрировать, что он все ещё способен сбросить десант в море. Как и в Салерно, он почти преуспел. Однако он запер войска Лукаса в осажденном плацдарме, где они, парализованные и подавленные, просидели следующие четыре месяца. Один солдат запечатлел агонию Анцио в стихах:

Хвала Господу за то, что этот захваченный дерн пропитан кровью; твоей и моей, как у свиней, и ад глубиной в шесть футов. О том, что смерть ждет, спорить не приходится, И триумф мы не пожнем. Кресты растут на Анцио, где ад на шесть футов глубже.[969]969
  Audie Murphy, To Hell and Back (New York: Henry Holt, 1949), 125.


[Закрыть]

Высадившись для спасения зашедших в тупик сил в Монте-Кассино, бойцы на пляжах Анцио теперь трусили под Альбанскими холмами и ждали своего спасения, пока в мае французские марокканские и польские дивизии наконец не взломали оборону Монте-Кассино и не прорвались в долину Лири. Но даже тогда Кларк упустил возможность настичь отступающие войска Кессельринга. Вместо того чтобы затянуть вокруг них петлю, соединившись с британской армией, идущей на север от Монте-Кассино, он направил свои войска к политическому призу – Риму, и этот жест мало что дал. Немцы быстро оставили город и отступили дальше на север. Проходя через великий город эпохи Возрождения Флоренцию, они взорвали все мосты через реку Арно, кроме знаменитого Понте Веккьо, который посчитали слишком хрупким, чтобы выдержать вес танков, и поэтому не представляющим военной ценности. Чуть севернее Флоренции Кессельринг создал новую оборонительную линию («Готическую линию») вдоль Аппенинского гребня между Пизой и Римини. Его войска продержались на этой линии, не давая себя отбить, практически до последних недель войны.

Итальянская кампания была неоправданно дорогостоящим побочным шоу. В ней бездумно погибло 188 000 американцев и 123 000 британцев, а Кессельринг удерживал полуостров до конца с менее чем двадцатью дивизиями, практически ни одной из которых не было переброшено с восточного фронта. Там, на востоке, даже когда Эйзенхауэр препирался с Бадольо и, а семь дивизий Кларка готовились сойти на берег в Салерно летом 1943 года, Красная Армия окончательно уничтожила наступательный потенциал вермахта в катастрофической Курской битве, колоссальном столкновении четырех тысяч самолетов, шести тысяч танков и двух миллионов человек.

Сталин все больше раздражался на своих медлительных западных партнеров. Рузвельт и Черчилль несколько дней бились над формулировкой послания, в котором советский союзник должен был сообщить о своём решении продолжать наступление в Италии и отложить атаку через Ла-Манш до 1944 года. Сталин ответил с холодной яростью. «Ваше решение создает исключительные трудности для Советского Союза», – писал Сталин Рузвельту. Эта последняя задержка, по его словам, «оставляет Советскую Армию, которая сражается не только за свою страну, но и за своих союзников, делать эту работу в одиночку, почти в одиночку». Когда же, спрашивал он, появится обещанный второй фронт? «Нужно ли говорить о том удручающе негативном впечатлении, которое произведет в Советском Союзе – как среди народа, так и в армии – эта новая отсрочка второго фронта и лишение нашей армии, пожертвовавшей столь многим, ожидаемой существенной поддержки со стороны англо-американских армий?»[970]970
  Stalin’s Correspondence with Roosevelt and Truman, 70–71.


[Закрыть]

СЕВЕРНАЯ АФРИКА не была вторым фронтом, отвечающим потребностям Сталина. Не была второй фронт и короткая экспедиция на Сицилию, и уж точно не намеренно ограниченная кампания, которая привела к столь разочаровывающему тупику в Италии. Но в Касабланке западные союзники также представили себе перспективу другого вида второго фронта – воздушного. На комбинированное бомбардировочное наступление, о котором Черчилль и Рузвельт объявили в Марокко, возлагались экстравагантные надежды. Его архитекторы лелеяли мечту о том, что новая технология летающих машин наконец-то принесла им в руки военный эквивалент Святого Грааля: совершенное оружие, которое не только выиграет эту войну, но и изменит саму природу ведения войны.

Старая пословица гласит: «Генералы всегда сражаются в последней войне», но увлечение воздушной мощью во Второй мировой войне опровергло это мнение. Стремление к крылатой победе проистекало, прежде всего, из сознательного стремления не возобновлять Первую мировую войну, кошмарную, статичную войну на истощение, уничтожавшую людей миллионами. Увлечение воздушной мощью охватило практически все страны, которые были втянуты в тот давний конфликт. Везде оно было вызвано отчаянным поиском средств, способных восстановить мощь наступления и сократить продолжительность войны. Этот же поиск побудил таких новаторов наземного боя, как Гудериан в Германии, Лиддел Харт в Британии, Де Голль во Франции и Паттон в Америке, сделать упор на механизированную, бронированную, мобильную войну, или блицкриг. Но воздушная война особенно подходила к отличительным политическим, стратегическим и экономическим условиям Соединенных Штатов. Народ, не склонный к войне, живущий на большом расстоянии от основных театров конфликтов и обладающий огромным производственным потенциалом, с радостью воспринял идею оружия, которое можно было бы развернуть вдали от американских берегов, подвергнуть опасности относительно небольшое число американцев и максимально использовать американскую промышленную мощь и технологические ноу-хау.

Главным теоретиком войны в воздухе был итальянец Джулио Дуэ. Его трактат 1921 года «Командование в воздухе» стал для зарождающейся науки о воздушных боях тем же, чем поколением ранее были работы Альфреда Тайера Мэхэна для военноморской доктрины. Духэ утверждал, что тупик на итало-австрийском фронте Первой мировой войны можно было бы наиболее эффективно преодолеть, не применяя больше сил в точках соприкосновения двух армий вдоль рек Изонцо и Пьяве, а уничтожив с воздуха источники снабжения противника – оружейные заводы в глубине чешских провинций Австро-Венгрии. Духэ без колебаний поддержал концепцию, согласно которой современная война – это не просто конфликт между бойцами в форме, а тотальная война между целыми народами, в которой «женщина, загружающая снаряды на заводе, фермер, выращивающий пшеницу, ученый, проводящий эксперименты в своей лаборатории» являются такими же законными целями, как и «солдат с автоматом». Духэ полагал, что воздушная война может быть направлена на нечто большее, чем просто физическое уничтожение экономических активов противника. Он утверждал, что с помощью воздушной мощи гораздо легче разрушить моральный дух гражданских лиц дома, чем обученных войск в поле. Таким образом, Доухет способствовал формированию концепции «тыла» – показательного неологизма, свидетельствующего о тотализирующих, всепоглощающих последствиях войны в современную эпоху. «Как может страна продолжать жить и работать, – спрашивал он, – угнетенная кошмаром неминуемого разрушения и смерти?»[971]971
  Giulio Douhet, The Command of the Air, trans. Dino Ferrari (New York: Coward-McCann, 1942), 196, 22. Дуэ более чем намекал, что «солдат с ружьем» – ещё менее законная цель, чем гражданские лица. По сравнению с «несколькими женщинами и детьми, убитыми во время воздушного налета», писал он, «солдат, крепкий молодой мужчина, должен считаться имеющим максимальную индивидуальную ценность в общей экономике человечества» (195). В последующих рассуждениях мы во многом обязаны превосходному исследованию Рональда Шаффера, Wings of Judgment (New York: Oxford University Press, 1985).


[Закрыть]

В тактической школе авиационного корпуса армии США в годы после Первой мировой войны тексты Доухета были обязательным чтением. Как и труды его американского коллеги, генерала Билли Митчелла, чья книга «Наши воздушные силы» вышла в том же году, что и «Воздушное командование». Американские энтузиасты авиации разработали свою собственную версию доктрины воздушной войны. Как и Доухет, они призывали к созданию независимой воздушной армии и отстаивали идею о том, что только воздушная мощь является ключом к военному успеху. Однако, существенно пересмотрев взгляды Дуэ, они отказались от идеи массовых нападений на гражданское население, сделав вместо этого упор на точные атаки на экономически важные цели, такие как транспортные сети, электростанции, поставки нефти и оружейные заводы. Однако с самого начала мысли Доухета о пугающем воздействии воздушных атак на моральный дух гражданского населения наложили тень на американские представления о воздушной войне. В учебном пособии 1926 года о воздушной мощи говорилось как о «методе навязывания воли путем устрашения всего населения». Руководство 1930 года признавало важность атак «на гражданское население в тыловых районах враждебной страны», хотя и предупреждало, что такие удары должны взвешиваться с «влиянием на общественное мнение», что было важным соображением в свете стремления авиаторов завоевать общественное и политическое одобрение, необходимое для создания независимой армии.[972]972
  Schaffer, Wings of Judgment, 27–28.


[Закрыть] Эти два совершенно разных представления о выборе целей воздушной войны – экономические активы или гражданское население – продолжали неуютно соседствовать в AWPD–1, составленном в контексте обсуждения Программы победы в конце 1941 года. AWPD–1, основополагающий документ, которым руководствовалась Америка в воздушной войне, провозглашал, что первой целью воздушного флота является немецкая экономика. Но «когда моральный дух Германии начнёт давать трещину», допускалось, что террористические рейды на гражданское население могут ускорить окончательный крах. В частности, AWPD–1 призывала к тому, что может быть «очень выгодно провести крупномасштабную, тотальную атаку на гражданское население Берлина».[973]973
  Schaffer, Wings of Judgment, 32–33.


[Закрыть]

В 1933 году армия США, частью которой в то время являлась и до конца войны будет являться воздушная армия, организовала конкурс на разработку технических средств, с помощью которых можно было бы реализовать большие амбиции авиаторов. Победителем стал Boeing Model 299. К 1937 году самолет Боинга был запущен в производство как B–17, первое оружие Соединенных Штатов, разработанное для выполнения «стратегической» миссии. Известный в народе как «Летающая крепость», B–17 оправдывал своё прозвище. Созданный для самообороны, он был хорошо вооружен и бронирован. Модели, выпускавшиеся к моменту вступления США в войну, оснащались тринадцатью пулеметами. Они предназначались для полетов в плотном строю из ста и более самолетов, чья совокупная огневая мощь могла извергать до тридцати тонн пулеметных пуль 50-го калибра в минуту. Эта смертоносная завеса оборонительного огня считалась достаточной для отражения атак истребителей, а тяжелая стальная обшивка и пуленепробиваемые окна из плексигласа должны были защитить от зенитного огня с земли. Хотя B–17 жертвовали местом для бомбовоза ради оборонительных возможностей, ВВС армии США (USAAF) рассчитывали, что «Форты» проникнут глубоко на вражескую территорию, точно уложат свой разрушительный груз и вернутся домой, чтобы снова бомбить в другой день.

К тому времени, когда американцы вступили в войну, грубый опыт уже научил британцев, что «точное бомбометание» чрезвычайно сложно и невыносимо дорого. Тяжелые потери в начале войны заставили Королевские ВВС бомбить только под покровом темноты, что сильно снижало точность. Исследование, проведенное летом 1941 года, показало, что лишь каждому третьему британскому бомбардировщику удается приблизиться к цели на расстояние до пяти миль, а в сильно обороняемом Руре – лишь каждому десятому. Поэтому в феврале 1942 года Имперский штаб ВВС распорядился, чтобы британское бомбардировочное командование отныне сосредоточилось на уничтожении «морального духа гражданского населения противника и, в частности, промышленных рабочих». Британцы эвфемистически назвали эту новую практику «бомбардировкой по площадям», но истина заключалась в том, что официальной политикой Британии теперь были бомбардировки террора, а не точные прицельные удары.

Когда весной 1942 года первые подразделения USAAF появились в Британии, они отвергли британский подход не столько по моральным, сколько по военным и политическим соображениям. Они считали, что скудные ресурсы лучше всего использовать против дорогостоящих целей и что в любом случае «бомбардировки по площадям» окажут пагубное влияние на американское общественное мнение и подорвут кампанию по признанию авиаторов в качестве независимой службы. Поэтому глава USAAF генерал Хэп Арнольд приветствовал принятое в Касабланке обязательство о «круглосуточных» воздушных атаках, при этом британцы продолжат ночные бомбардировки, а американцы – дневные высокоточные бомбардировки. Касабланка стала «крупной победой», – сказал Арнольд, – «поскольку мы будем бомбить в соответствии с американскими принципами, используя методы, для которых были разработаны наши самолеты».[974]974
  Schaffer, Wings of Judgment, 38.


[Закрыть]

Организованные как Восьмая воздушная армия под командованием генерала Айры К. Икера, американские тяжелые бомбардировщики совершили свой первый полет в европейской войне в августе 1942 года.[975]975
  Первой американской воздушной акцией в Европе стал совместный налет USAAF-RAF 4 июля 1942 года на вражеские аэродромы в Голландии. Однако шесть американских экипажей летали только на легких бомбардировщиках, и только двум из них удалось сбросить бомбы на цель. Налет на Руан стал первой атакой американцев на тяжелых бомбардировщиках. См. Craven and Cate 1:658.


[Закрыть] Дюжина B–17, прикрытая роем истребителей RAF Spitfire, взлетела из Англии, разбомбила железнодорожные сортировочные станции вблизи Руана во Франции и вернулась на базу, не потеряв ни одной «Крепости». В течение оставшейся части 1942 года горстка американских бомбардировщиков, имевшихся в распоряжении Икера, наносила удары по целям во Франции и Низких странах, редко выходя за пределы 175-мильного боевого радиуса защищавших их «Спитфайров». К моменту Касабланской конференции в январе 1943 года ни один бомбардировщик ВВС США так и не проник в воздушное пространство Германии. Но к тому времени у Икера было пятьсот самолетов в Англии. Ему не терпелось перенести атаку непосредственно на Рейх и продемонстрировать, что «самообороняющиеся» «Летающие крепости» могут выполнять ту работу, на которую они были рассчитаны. 27 января 1943 года, всего через несколько дней после отъезда участников конференции из субтропической теплой Касабланки, девяносто В–17 поднялись со своих аэродромов на юге Англии, чтобы нанести свой первый удар по Германии. Их целью были верфи по строительству подводных лодок в Вегесак, на реке Везер, недалеко от Бремена. Однако плохая погода заставила их переключиться на менее важную цель – североморский порт Вильгельмсхафен. Найти его удалось только пятидесяти пяти самолетам. Три не вернулись. Вряд ли это было благоприятным началом.

Теоретики воздушной войны мало учитывали человеческий фактор в своих стратегических уравнениях. Они также недооценили хитрость своих противников. Люди поднимались в воздух в громоздких летных костюмах, плохо защищавших их от температуры, которая на крейсерских высотах могла опускаться до пятидесяти градусов ниже нуля. Летчики часто страдали от обморожений, теряли сознание от гипоксии, когда влага замерзала в трубках кислородных масок или когда воздушная болезнь или страх вызывали рвоту в мундштук. Экипажи часто возвращались в форме, испачканной после длительных полетов, что исключало возможность помочиться или испражниться. Страх был спутником экипажа с момента взлета. Сложность взлета сотен самолетов в течение нескольких минут друг за другом, а затем сборка их в небе в огромные соединения – высокие, средние и низкие эскадрильи до шестнадцати самолетов в каждой, бесконечные потоки полностью загруженных бомбардировщиков, трудолюбиво круживших в течение почти трех четвертей часа над оперативной высотой, – приводили к частым столкновениям в воздухе ещё до того, как большие небесные колонны направлялись через Ла-Манш. Аварии унесли почти столько же жизней летчиков (около тридцати шести тысяч), сколько и боевые действия (около сорока девяти тысяч).[976]976
  United States Strategic Bombing Survey: Over-All Report, European War (Washington: USGPO, 1945); Michael Clodfelter, Warfare and Armed Conflicts: A Statistical Reference to Casualty and Other Figures, 1618–1991 (Jefferson, N.C.: McFarland, 1992), 960.


[Закрыть]