сообщить о нарушении
Текущая страница: 97 (всего у книги 133 страниц)
Проклятый урод был прав, и ко мне подходит Тоска? – мрачновато думала Рада, глядя в темноту перед собой и слушая, как шумит где-то совсем рядом море. Волны бились о борт, шуршали и плескались, будто пытались процарапаться к ней и выпустить ее из этого жуткого заключения, но они не могли этого сделать точно так же, как не могла она освободить собственные руки.
Гардан когда-то учил Раду выкручиваться из веревок. Этот прохвост был гибким, словно кот, и умудрялся таким образом скручивать свои здоровенные кулаки, что они пролезали даже сквозь самые тугие путы. У Рады в те времена с грехом пополам получалось лишь немного расшатать узлы, и, в конце концов, она просто бросила учиться, решив, что уж ей-то в жизни это точно не пригодится. Кто будет связывать жену Лорда Страны? Кто вообще сможет заломать ей руки? Дура самонадеянная! Если ты умеешь махать мечом, это еще не значит, что ты делаешь это лучше всех в мире! Или что нет того, кто может подкрасться со спины и лишить тебя этого меча, как и случилось, в общем-то. И теперь науку наемника приходилось вспоминать.
Целыми днями Рада, сжав зубы и глотая хриплые стоны, вращала запястьями в путах, игнорируя боль от стирающейся в кровь кожи, хруст в суставах, негнущиеся кости. Раз проклятый наемник мог выбраться из этих пут, то и она могла. Она даже пыталась поднять руки и продеть их через голову, но для этого нужно было вырвать плечи из суставов, и на это Рада уже способна не была, как ни крути. К тому же, стахи были далеко не дураки и прекрасно знали, кого повязали. Так что тот, что кормил ее, периодически грубо переворачивал ее на живот и проверял путы. И стоило Раде их чуть-чуть ослабить, как она получала увесистый удар по затылку, и пока перед глазами мелькали красные круги, а тело было ватным и мягким, как желе, стах быстро перетягивал веревки, да так туго, что они врезались в мясо. Вот только как-то надо же было выбираться, так что как только перед глазами чуть-чуть прояснялось, а чувствительность возвращалась в тело, Рада вновь начинала крутить запястья в путах, подбадривая себя тем, что от выступившей крови они становятся скользкими, и скоро она сможет вытащить руки. И раз за разом все повторялось.
Сагаир после того первого разговора, когда ей каким-то чудом удалось отвадить его, некоторое время не приходил. Рада помнила то странное состояние, овладевшее ей, могучую тишину и покой, что обожгли брата, словно огонь, и вынудили ретироваться. Только вернуть это состояние ей уже не удавалось: целыми днями она только и делала, что упрямо крутила веревки и так же упрямо звала Великую Мать, но та молчала, будто ее и не было вовсе. И вот зачем тогда было мне оказывать помощь, если сейчас тебя нигде нет? Что толку в этой силе, если она приходит не тогда, когда мне нужно, а тогда, когда нужно тебе? Внутри ворочался гнев, подпитанный болью, усталостью, жжением во всем теле, и с каждым днем он рос все больше и больше.
Иногда боль становилась такой сильной, что бороться уже сил не было. Тогда Рада просто лежала, прикрыв глаза и перебирая в памяти, словно четки, самые драгоценные моменты, что были в ее жизни. Она вспоминала глаза Лиары: яркие, как солнце, полные весеннего тепла и мягкой нежности, ее смех, растекающийся по телу перезвоном колокольчиков на ветру, ее руки, тонкие пальцы, что скользили по струнам арфы, и та пела под ними так пронзительно сладко и нежно. Эти воспоминания согревали и прогоняли боль, они хоть немного отвлекали ее от всего того, что творилось вокруг. В такие моменты в груди мягко ёкало, и теплая нежность, странная, волнующая, золотая, разливалась в груди, придавая сил. А следом за ней приходил стах, кормил ее или проверял узлы, и все улетучивалось в дым, словно его и не было.
Я не отдам тебя им. Не отдам эти воспоминания. Это единственное настоящее, что было в моей жизни, и я не позволю Тоске забрать их. Рада упрямо стискивала зубы и продолжала выкручиваться из узлов. И это хрупкое равновесие между приступами бессильной злобы и ожесточенности и тихими моментами нежности держалось до тех пор, пока Сагаир не пришел во второй раз.
Теперь уже Великой Матери не было с ней, и весь тот яд, что он лил ей в уши, змеей протиснулся-таки сквозь ребра и ужалил сердце. Гнев взметнулся алым языком костра к черному зимнему небу, и Рада попыталась ударить Сагаира, собрав все силы, что только были в ее ослабевшем, голодном, иссушенном странным жаром теле. Только из этого, естественно, так ничего и не вышло. Сагаир, казалось, только этого и ждал, чтобы отомстить за тот их первый разговор, когда ему не удалось убедить ее в своей правоте. Бил он хлестко, сухо и жестко, попадая именно в те места, что причиняют самую сильную боль, но так, чтобы не повредить ее здоровье. Продолжалось это недолго, но когда он ушел, Раде понадобилось еще как минимум четверть часа, чтобы перестать корчиться и скулить на полу, кое-как вползти обратно на топчан.
Боль подпитывала ярость, а ярость питала боль. Этому заколдованному кругу не было конца, и порой Рада впадала в какое-то лихорадочное состояние горячки, что-то среднее, между сном и явью, в котором ей мерещилось громадное огненное кольцо, вращающееся и вращающееся по кругу в абсолютной черноте. Иногда в центре этого кольца возникало лицо смеющегося Сагаира, которое ей так хотелось разбить в кровь, и она бросалась на него с бессловесным рычанием. Только достать не могла, и от этого все мышцы деревенели в бессильной ненависти.
Потом она приходила в себя, словно выныривала из кошмарного сна, и тогда наступали моменты полного изнеможения и отупения. Рада изо всех сил цеплялась за глаза Лиары, вытаскивающие ее с самого дна этой бездны мхира, отчаянно тянулась к ней всей собой, и это приносило неустойчивый, колеблющийся покой, позволяющей ей дремать какое-то время. Дальше она вновь просыпалась, и вновь была боль в теле, темнота, сухая кожа и плеск волн. А еще все чаще к ней подползали, сворачиваясь гадюками у ее ног и угрожающе шипя, все те мысли, о которых думать вовсе не надо было.
Бессмертная жизнь, та самая жизнь, что ужасала ее своим невероятным сроком и скукой там, на берегу, среди людей, солнца, под взглядом ясных глаз ее искорки. И бессмертная жизнь, что ждала ее впереди: в подвалах сырой черной крепости в качестве свиноматки, что раз в год рожает Сагаиру очередного исковеркованного ребенка, судьбой которого будет гниение во имя Сета. И лютый ужас поднимался из глубин ее существа, где что-то живое, нежное, только-только родившееся, надрывая глотку, кричало одно единственное слово: «нет!». Этот ужас перетряхивал все ее тело до самого основания, Рада покрывалась холодным потом сквозь пересохшую горячую кожу и вновь принималась крутить руки в запястьях. А следом за этим все повторялось вновь и вновь.
Когда Сагаир пришел в третий раз, Рада попыталась оставаться спокойной и не реагировать ни на одно его слово. Только в груди яростно болело и жгло, как бы она ни отбрасывала прочь от себя его лживые слова и предложения. И под конец она все-таки не сдержалась, отчего на лице брата появилось выражение искреннего удовлетворения. Следом вновь были его жесткие руки и поминутно взрывающиеся на теле красные цветки боли.
Он меня все равно не сломает. Рада сжала зубы, сразу же поморщившись: щеки были ободраны изнутри, а челюсть ныла, и невольное движение вызвало еще один приступ боли. Подышав, Рада расслабилась, позволяя боли отступить. Она знала, что справится и будет терпеть столько, сколько нужно. Она знала, что Алеор не остановится, как и Лиара, что они обязательно что-нибудь придумают, что они найдут способ вызволить ее. Это знание застряло в груди занозой, но оно куда-то девалось, почти что испарялось, пока сухие руки Сагаира били ее, методично и спокойно, как животное, которое нужно чему-то научить, чему оно учиться совершенно не хочет. Из ее раненой груди вырывался почти что крик, почти что мольба: Если ты есть, Великая Мать, почему же тогда ты позволяешь ТАКОМУ происходить в мире? Почему не прекратишь это? На память отдаленно и расплывчато приходили две огненных руки, в которых была заключена вся мощь мира. Эти руки могли сделать все: они двигали горы, они искривляли время, они заставляли солнца плясать между пальцев, словно шарики умелого жонглера. Так почему же сейчас их не было у Рады? Если твоя воля так сильна, если ты действительно правишь всем, так почему ты не помогаешь мне сейчас? Почему ты ничего не делаешь, когда так нужна мне?
Потом она приходила в себя и укоряла себя за эти слова. Искорка говорила ей, что нужно жить, нужно чувствовать, нужно открываться. Стискивая зубы, Рада упрямо открывалась, игнорируя боль, отталкивая ее прочь. Она открывалась через боль, она вынуждала свое тело стать мягким и пористым, как учила ее искорка, только там не было ничего, и ничто не отвечало ей. Что же это за сила, если я могу получить ее только на залитой звездным светом полянке посреди тихого леса? Что же за мощь, вращающая миры, что приходит только тогда, когда у меня ничего не болит, когда я выспалась и хорошо поела? Разве такая сила может быть истинной? Разве это не обман?
Ложь Сагаира мешалась с болью и ненавистью, с ядом, что был в груди Рады, вокруг нее, и с каждым днем силы, чтобы противиться ей, становилось все меньше, а моменты отдыха, когда из глубины души смотрели глаза искорки, бледнели и отступали. Теперь уже искорка смотрела иначе: не с нежностью и теплом, а с сожалением и обидой, и Рада кричала ей, звала ее, отчаянно тянулась к ней и горько плакала, когда та отворачивалась и уходила. И просыпалась от тяжелой дремоты в своих путах, жар на коже становился еще сильнее, а разбитое тело болело так, словно на нем больше не было ни одного живого места.
Он не сломает меня. Эти слова, в конце концов, стали ее собственным заклятием, скороговоркой, которую она повторяла и повторяла сквозь зубы, отрицая все остальные слова, звуки и образы, приходящие извне. Она твердила это без конца, цепляясь за это, как за свою последнюю надежду, как за глаза Лиары, твердила до тех пор, пока он не пришел в последний раз, решив осуществить то, ради чего, собственно, и захватил ее в плен.
Каким образом ей удалось вывернуться и ударить его, откуда взялись силы, Рада и сама сказать бы не смогла. Внутри не осталось ничего, кроме всепоглощающего животного ужаса, который заставил тело конвульсивно дернуться, а ее колено врезалось в самое уязвимое место. После этого на нее обрушился град ударов, но гораздо сильнее жгла не физическая боль, а лютая ненависть Сагаира, проходящая сквозь ее тело алыми жаркими волнами. После этого он ушел, так и не сделав того, зачем явился, а Рада кое-как свернулась калачиком, баюкая отбитое тело, без единой мысли, окутанная со всех сторон липким ужасом.
Вот только через этот ужас проступало что-то, раньше неведомое ей. Как росток, что проклюнулся в груди и начал быстро-быстро тянуться к солнцу, распуская лепестки во все стороны, увеличиваясь, завладевая ей. Странное чувство невыносимой, острой как лезвие ножа жизни, такое мощное, такое всеохватвающее, что от него дрожала каждая клеточка ее тела, трепыхалась как листок на штормовом ветру, заполненная этой жизнью до предела и готовая моментально лопнуть. И Рада широко открытыми глазами смотрела в темноту, глотая воздух разбитым ртом, всем своим телом глотая жизнь, интенсивную, дрожащую, мощную жизнь.
Не было больше ни страха, ни надежды, ни мыслей. Не было ее прошлого, не было Алеора, что спасет ее, не было даже Лиары, ее искорки, ее света, всегда горящего внутри реберной клетки. Была лишь эта огромная жизнь, громадный глаз с черным как ночь зрачком, всасывающий ее целиком, глядящий на нее с такой силой, что этот взгляд заставлял тело рассыпаться пылью на солнечном ветру, и каждая пылинка остро ощущала одно: свое существование. Это чувство не походило ни на что, когда-либо испытанное ею в жизни, ему не было слова, ему не было названия, но оно пронизывало насквозь, и Рада теряла себя в нем, растворяясь до капли. Истинное существование, которого она никогда не знала, жизнь без налета чего бы то ни было, жизнь обнаженная и полная, по сравнению с которой все меркло, все казалось пустым, лишь сухой оболочкой, лишенной цвета, крови и дыхания.
Рада облизнула разбитые губы, чувствуя во рту привкус собственной крови, и он сейчас показался ей самым сильным вкусом из всего, что она когда-либо пробовала. Ее тело жило, дышало, оно было настоящим и искренним, разомкнутым до последней клеточки, распахнутым настежь, словно двери громадного амбара. Оно немилосердно болело, и при этом оно наслаждалось, впитывало каждое ощущение, и в груди пульсировало одно единственное: жизнь.
Медленно-медленно, словно кто-то вытягивал нитку из густого желе, с самого дна этой полной пустоты пришли глаза.
Это были глаза цвета штормового моря, цвета туманов в серое утро, цвета зимнего ветра над набегающей на прибрежные скалы волной. Рада задохнулась, глядя в них и видя их совершенно иначе теперь, видя не своими глазами, а всем телом, каждой его клеточкой. И вслед за ними пришла Любовь, бездонная, громадная, как океан, любовь, ощущаемая как физическое прикосновение. Грандиозная нежность мягкими волнами, густыми, как патока, горячими, как смола, стекла в Раду, напитав ее тело, как поит иссушенную землю долгожданный дождь, и глаза ее раскрылись еще шире, распахнулись без слов от бесконечного удивления и древнего, глубокого узнавания. Она знала это всегда, она чувствовала это всегда, и теперь она узнала это впервые. Я поняла, Великая Мать. Теперь – поняла.
А следом за этим наверху, на палубе, послышался громкий хриплый крик. Рада бездумно перевела пустой взгляд вверх, словно могла увидеть что-то сквозь темноту своей каморки и толстые доски палубного настила. По ним загрохотали сапоги, забегали, засуетились стахи. Послышался резкий голос Сагаира, но слов она разобрать не могла. Только ей и не нужно было слышать этих слов.
Рада рассмеялась, громко и весело, как ребенок, чувствуя горячие слезы облегчения, побежавшие по щекам. Никто не оставлял ее, никто не забывал о ней, никто никуда не уходил. Лишь ее ненависть и ярость, ее боль, ее желание бороться встали стеной между ней и тем, что лилось неостановимым потоком с самого начала времен, лилось в иссушенную засухой землю, в очерствевшие от безысходности сердца, в изможденные тела, молящие о пощаде. Только теперь она наконец-то перешагнула через все то, что мешало ей увидеть любящие руки и теплые глаза, хранящие ее с первой пульсации ее собственного сердца. Теперь я знаю тебя, Великая Мать. И ты пришла за мной с ее глазами.
Нос «Блудницы» с шумом вспарывал волны, взлетая высоко вверх в пене белых брызг. Паруса надулись мощными порывами ветра до предела, мачты трещали, а снасти стонали на ветру, и матросы карабкались по ним, будто худые, иссушенные ветрами поджарые коты, следя за тем, чтобы все это не развалилось на части от напряжения.
А глаза Лиары не отрывались от горизонта, пальцы до боли стиснули край борта корабля, и море щедро плевалось ей в лицо шипящей белой пеной. Впереди, на самом горизонте, показался парус, и за одно биение сердца она уже знала, что это за корабль.
- Догоняем! – прорычал рядом Алеор, и в голосе его было столько силы, что Лиара не смогла не посмотреть на него.
Что-то бешеное было сейчас в лице эльфа: черты исказились, губы подрагивали, ощерившись и обнажив клыки, глаза горели двумя головнями в центре костра, полные жажды и невыносимого стремления. Даже когда он вот-вот должен был превратиться в Тваугебира, в его лице Лиара не видела такого напряжения. И сейчас эльф трепетал, как туго натянутая тетива, он ждал драки, которая и была единственным смыслом его жизни.
- Догоняем?! – надтреснутым голосом просипела Улыбашка. Она металась вдоль борта, словно щенок, то и дело подпрыгивая на месте и пытаясь заглянуть за край и увидеть хоть что-то впереди, но ее роста на это явно не хватало. – Далеко еще? Сколько нам осталось?
- При таком ветре максимум час, - сообщил Кай. Его голос был спокойным и собранным, а глаза черны, будто ночь. Ильтонец тоже был здесь, на носу корабля, и невидимые для всех, кроме Лиары и Алеора, толстые жгуты черной энергии тянулись от него, как щупальца, к полным ветра парусам. – Я бы мог увеличить интенсивность потоков, но тогда мачты не выдержат.
Лиара вновь бросила взгляд на слегка стонущие и потрескивающие мачты. Сейчас они тоже выглядели напряженными, почти звенящими, готовыми в любой миг лопнуть, как сухие тростинки. Но Кай знал, что делает, и никогда не допустил бы хотя бы на волос большей нагрузки на древесину, чем необходимо.
- Улыбашка, - в голосе Алеора клокотало плохо сдерживаемое рычание. – Иди, скажи Равенне, чтобы готовилась к бою. Он будет тяжелым.
