сообщить о нарушении
Текущая страница: 96 (всего у книги 133 страниц)
Кое-как проглотив мерзейшую стряпню кока, сероватое месиво из рыбы и овощей, которое все здесь называли ужином, Лиара заколебалась, не зная, возвращаться ей на нос корабля или нет. Солнце уже закатилось за горизонт, и над морем моментально почернело, словно весь свет убрали из мира, оставив лишь тусклое сияние звезд да глаз луны, далекий и холодный. Матросы тоже закончили большую часть дневной работы, а море успокоилось, и ветер над ним практически улегся, что означало, что сейчас большая часть команды отправится спать. А сама Лиара останется на носу корабля практически одна, и вряд ли Равенна упустит свой шанс вновь поговорить с ней, чего ей так не хотелось.
Только вместо того, чтобы расходиться, команда собралась на палубе и расселась прямо вокруг центральной мачты, а какой-то светловолосый мужчина со смеющимися синими глазами достал свирель. Равенна, что тоже сейчас была здесь, откашлялась и картинно провозгласила, оглядывая всех и задерживаясь своим кошачьим прищуром на Лиаре:
- А сейчас наш дорогой Белгар исполнит несколько песен для наших гостей! Будьте милостивы и не судите его талант слишком строго. В детстве он пережил сильную травму головы, к которой добавились кривые от рождения руки и отсутствие слуха, но он очень старается, и мы относимся с понимаем к его проблемам!
Матросы дружно захохотали, а вместе с ними хрипло закаркала Улыбашка, хлопая себя ладонями по коленям. Бернардинец вскинул обе руки и округлил глаза, в притворном гневе глядя на пиратку.
- Ну не всем же быть столь умными и талантливыми, как ты, капитан! Только вот, я ни разу не видел, чтобы ты играла хоть на одном музыкальном инструменте. Да и голос у тебя, что у кошки бродячей по весне!
- Мои таланты лежат в несколько иной области, мой мальчик, с музыкой никак не связанной! – отозвалась Равенна, и ее насмешливый тяжелый взгляд вновь обратился к Лиаре, только на этот раз он не был уже таким мучительным, как поначалу. Лиара просто приказала себе не замечать этого и намерено не смотрела на пиратку. Сейчас это было уже не так сложно, хоть все равно некоторый дискомфорт причиняло.
- Я в этом нисколько не сомневаюсь, капитан, но проверять на себе не намерен! – хмыкнул Белгар, поднес к губам флейту и заиграл легкую плясовую мелодию.
Играл он не так уж и плохо, во всяком случае, морякам нравилось. Они дружно хлопали в ладоши и хриплыми лужеными глотками орали на разные голоса слова, путая мотив и куплеты, однако это нисколько никому не мешало.
Лиара знала почти все песни, которые играл светловолосый бернардинец, и тоже негромко подпевала. Рядом с ней сидела Улыбашка, во тьме противоположного борта пристроился с трубкой Алеор, и его холодные глаза пристально следили за всем происходящим, а это означало, что ничего плохого Лиаре Равенна не сделает. Так что она слегка приободрилась, приказав себе не раскисать. Все равно быстрее они пока что двигаться просто не могли, да и бесконечно терзаться в одиночестве тоже смысла не имело. Все равно я думаю только о тебе в каждый миг своей жизни, и я знаю, что с тобой все хорошо. Великая Мать убережет тебя, мое самое дорогое сокровище, укроет от всех бед и невзгод.
Потом в перерыве между песнями бернардинец опустил свою флейту, картинно раскланиваясь на хлопки остальных матросов и похлопывания по плечу, и его смеющиеся глаза взглянули прямо в лицо Лиаре.
- Я обратил внимание, миледи, что у вас с собой есть чехол для арфы, - заговорил он, и моряки затихли, с интересом повернувшись к Лиаре. Теперь на нее смотрели все, и она вновь почувствовала себя неуютно. А Белгар продолжил: - Я слышал, что эльфам нет равных в мастерстве игры на музыкальных инструментах, и что арфы поют в ваших руках так, как никогда не поют в руках смертных. Не согласитесь ли вы сыграть нам что-нибудь? Думается мне, что парни уже озверели от моих неумелых завываний.
- Это уж точно! – громко хохотнул сидящий рядом с ним бородатый детина, подтолкнув бернардинца в плечо.
Лиара заробела, опуская глаза и не зная, что ответить, но тут сидящая рядом Улыбашка отняла от губ пущенную по кругу флягу с ромом, довольно причмокнула и авторитетно заявила:
- Уж поверь мне, бернардинец, тебе захочется на мачте себя вздернуть, когда она заиграет! Потому что эта девочка – не просто какой-нибудь поганый менестрель из захудалого болота, набитого томно вздыхающими, глядящими на звезды древолюбами. Она – Светозарная, и с ее песнями не сравнится ничто в твоей жизни.
Лиара ощутила, что сейчас просто сгорит со стыда и провалится сквозь палубу. Щеки моментально вспыхнули, а внутри все задрожало, как кисель. Она надеялась только, что в приглушенном свете масляной лампы этого румянца никто не заметит, и думала о том, что вот сейчас-то совершенно точно готова удавить Улыбашку собственными руками за ее вечную похвальбу.
А матросы, наоборот, оживились, начав негромко и слегка неловко гомонить, прося ее сыграть что-то, и взгляд Равенны стал еще тяжелее и еще более тянущим. Только в глазах бернардинца загорелся огонек соперничества, и как бы он ни скрывал это, а недоверие проскользнуло в его голос:
- Ну что ж, тогда я вдвойне буду рад послушать Светозарную. Не часто выдается такая возможность.
Лиара просто окаменела, совершенно не зная, что ей делать и куда деться отсюда, а Улыбашка только подтолкнула ее локтем и заговорщически шепнула:
- Давай, светозарная! Сыграй им «Ветер перемен», убей их всех!
Ее маленькие черные глазки влажно поблескивали от выпитого рома, и Лиара поняла, что лишилась своей последней защиты. Да только делать было нечего: матросы просили, с интересом и любопытством глядя на нее, и Лиара, вздохнув, открыла футляр с арфой.
Поначалу было тяжело. Она слишком устала и извелась за эти дни, чтобы сразу же поднастроить арфу правильно, услышав и почувствовав внутри себя ее голос. На все это накладывалась тревога за Раду, нежелание быть в центре внимания, неприятное ощущение взгляда Равенны. Только когда пальцы привычно подкрутили колки и сами легли на струны, принявшись тихонько перебирать их, все это медленно отошло прочь. А еще Лиара почувствовала взгляд Алеора и вскинула голову, глядя в ответ. Эльф стоял в стороне от шумного круга людей, в тени, в одиночестве, и смотрел на нее. И в его глазах была просьба, такая странная и неожиданная для этого нелюдимого, чурающегося других бессмертного, что Лиара улыбнулась ему. Наверное, мы все-таки подружимся, Тваугебир. Кажется, я наконец-то поняла тебя и хоть немного, но узнала. Ты ведь тоже тревожишься за нее и рвешь сердце, хоть и не показываешь этого. И за одно это я сыграю тебе то, что ты хочешь.
И пальцы побежали по струнам, а все остальное ушло прочь. Лиара закрыла глаза, отделяя себя от толпы матросов, от шума голосов, от этого корабля и даже от этого моря. Она зашагала туда, где рождалась музыка, туда, где в бескрайних высотах, в вечной тишине изначального, где еще не было мысли, не было жизни, не было формы, но было лишь стремление, стремление воплотиться и стать, стремление породить что-то, создать и облечь в форму. Там жила музыка, одна единственная пронзительная нота, богатая и полная, и все остальные звуки мира от песни жаворонка в рассветном небе до шума горного обвала были заключены в эту ноту, составляли ее, наполняли ее жизнью. Эта музыка плыла, величественная, мощная, огромная, плыла над миром и в нем, растекалась в каждом живом существе, наполняла его и заставляла петь вместе с собой. Эта музыка была необыкновенно простой, такой понятной, такой легкой, такой непосредственной, как белые лепестки ромашки, покачивающиеся под порывами летнего ветра посреди тонущего в солнечных лучах луга. Эта музыка заключала в себе все: и саму Лиару, и корабль, и матросов, и бескрайнее море, и Улыбашку с ее пьяными глазками, и Раду. Лиара улыбнулась, потянулась к ней навстречу всем сердцем, открывая себя нараспашку, будто окна с белыми занавесками, распахнутые первым порывом весеннего ветра. И Рада зазвенела в ней, запела, зазвучала тысячами золотых искорок, шумливыми горными реками, тихими туманами в глуши низин.
Расскажу я о том, как в старь
Собирала у моря янтарь
Синеглазая дева ветров,
Дочь скалистых пустых берегов.
Поднимая с замшелого дна,
Подносила ей в горсти волна
Россыпь рыжей сосновой смолы,
И, шипя, отступали валы.
В белой пене тонули ступни,
Шепот волн коротал ее дни,
Соль морскую в косу заплетал
Долетающий ветер со скал.
И однажды у самой воды
Углядела чужие следы:
То Богиня вышла из вод
Любоваться на солнца восход.
Дева ветра укрылась у скал,
Взгляд саму незнакомку искал.
Глядь: сидит на песке она,
И у ног ее дышит волна.
На плечах ее платье из трав,
А глаза зеленее дубрав,
Повернулась и смотрит в ответ,
А над морем пылает рассвет.
«Что же, дева ветров, дрожишь?
Али жизнью своей дорожишь?
Воровала у моря янтарь?
Беспокоила серую хмарь?
Вот теперь я пришла за тобой,
Возвратить, что похитил прибой.
Будет жизнь твоя - вечный полон
За янтарь, что ворован у волн».
Взволновалась холодная зыбь,
Царство сумерек, тиши и рыб,
И хлестнула волна на песок,
Затирая следы двух пар ног.
И с тех пор ветер плачет о том,
Как нашла его дочь новый дом
В тусклом блеске морских янтарей
У хозяйки штормов и морей.
Песня отзвучала, отзвенела, вылилась из самого сердца, и Лиара ощутила, как медленно тухнет горячий фитилек стремления в груди, а вместе с ним уходит странное ощущение громадных волн, перетекающих сквозь нее и несущихся в себе весь мир. Пальцы еще несколько раз тронули струны, нанизывая на них последние цветные камешки мелодии, такие же яркие, что тот янтарь, о котором пелось, и замерли над арфой.
А потом она открыла глаза и огляделась, словно пришла в себя после глубокого сна. Матросы, что сидели вокруг, смотрели на нее огромными глазами, и было так тихо, что можно было расслышать, как скользит по самой поверхности парусов угомонившийся к ночи ветер.
- И правда, – Светозарная, - хрипло сказал бернардинец, нарушая такую звонкую тишину и откладывая в сторону свирель, которую все время держал в руках. Взгляд его был полон едва ли не священного благоговения и не отрывался от лица Лиары. – Что мне тут сказать? Права была Дочь Камня. По сравнению с таким даром мои завывания что пыль на ветру.
Лиара потупила глаза, когда все остальные матросы один за другим тоже возвращали себе дар речи и начинали наперебой расхваливать ее голос. И Улыбашка взглянула на нее с такой счастливой гордостью, будто Лиара была ей едва ли не родной дочерью, которую она все эти годы воспитывала и растила, уча играть на арфе и петь. В глазах Равенны тоже больше не было того тяжелого пылкого огня, что так мучил Лиару, а взгляд подернулся задумчивой пеленой, туманной дымкой. Пиратка склонила голову, благодаря ее за песню, тихонько поднялась и ускользнула куда-то за грань светового круга от масляной лампы. И Лиаре подумалось, что, наверное, больше у нее с Равенной проблем не будет. Во всяком случае, на этот раз ее по-настоящему проняло, и пришедшая откуда-то из межзвездной дали песня остудила ее пыл лучше, чем безразличие самой Лиары. Может быть потому, что это – искреннее? Не желание присвоить, не мучительная потребность овладеть, а искреннее раскрытие, которого люди боятся, как огня, и бегут прочь от него, не зная как себя вести?
Но настоящей наградой для Лиары стал взгляд Алеора. Он только кивнул из тени, глубоко затягиваясь своей трубкой, кивнул так уверенно, словно ничего другого от нее не ожидал, и впервые за все это время она улыбнулась ему в ответ широко и искренне. Теперь Лиара по-настоящему знала: такой человек, как он, никогда не причинит ей ничего дурного.
Потом матросы просили ее сыграть еще, и она вновь взялась за арфу, исполняя как свои собственные песни, так и те, что любили и знали во всех городах Мелонии. Моряки подхватывали известный мотив, и хоть слова в зависимости от происхождения того или иного матроса слегка отличались, пели они все вместе, пели до тех пор, пока Лиара не почувствовала себя по-настоящему усталой. Тогда, извинившись, она убрала арфу в футляр и засобиралась на нижнюю палубу, чтобы улечься в гамаке и попытаться отдохнуть в оставшееся до рассвета время. А Белгар напоследок еще раз поблагодарил ее за песню и негромко спросил:
- Вы поиграете нам еще, Светозарная? И позволите ли мне выучить ваши песни? Я хотел бы петь их во всех городах, куда только занесет меня судьба. Потому что люди должны слышать это, они должны знать, что бывает так.
- Ну конечно поиграю, - вновь смутилась Лиара. Никогда и нигде ее еще ни разу так хорошо не принимали, и это было ей в новинку.
И это тоже подарила мне ты, женщина с глазами-искрами, полная ветра и свободная, как это море. Потому что если бы не ты, я никогда не пела бы так.
В этот вечер грезы пришли к ней легко и мягко, обхватив все тело и унеся ее в свой покой. Ей не мешали ни голоса дежуривших ночью на палубе моряков, ни храп соседей по нижней палубе, ни хриплое бормотание и проклятия Улыбашки, которая сначала никак не могла вскарабкаться в гамак, а затем принялась ворочаться в нем с боку на бок, почем зря ругая корабли, моряков и моря. Так и прошел ее первый день на корабле: странный, длинный день, полный столь многого.
А дальше потянулись однообразные дни морского путешествия, не слишком богатые на события, довольно однообразные и тревожные. Лиара так и сидела на самом носу корабля, глядя вдаль и моля Великую Мать уберечь Раду. Никто не трогал ее больше, никто не тревожил, даже Равенна лишь сдержанно улыбалась, если их взгляды встречались, но разговаривать с ней или пытаться понравиться больше не пыталась. Иногда компанию ей составляла Улыбашка, почти сразу же начавшая вновь брюзжать про качку и проклятые волны, сводящие ее с ума. Иногда подходил постоять рядом Алеор, дымя трубкой, но не произнося ни слова, просто поддерживая ее своим присутствием и не навязывая общение.
Первые три дня Кай лежал ничком в гамаке на нижней палубе, едва не вываливаясь из него, потому что гамак для его огромного роста был слегка маловат, восстанавливал силы после ремонта корабля и копил их, чтобы дать бой брату Алеора и вырвать из его лап Раду. Только на четвертый день пути ильтонец вышел на палубу, уселся на юте, свесив ноги вниз, и глаза его вновь превратились в ночь. Лиара ощутила странное изменение в воздухе: ветра на миг замерли, прислушиваясь к чему-то неведомому, и невидимая рябь побежала по воздуху, заставляя их изменить направление. В следующий миг ветер, что без конца бил в нос их корабля, вдруг с силой толкнул Лиару в спину, и она едва не охнула, подавшись вперед.
- Все, Кай оправился, - с удовлетворением в голосе произнес стоящий рядом с ней Алеор. – Сейчас он развернет для нас ветра, и мы догоним Сагаира. – В глазах его заплясало плохо сдерживаемое ожидание, когда он повернулся к Лиаре и взглянул на нее. – Готовься, Светозарная. Моли свою Великую Мать, чтобы она послала тебе сил. Бой будет трудным.
Лиара только кивнула, чувствуя, как тревога в груди превращается во что-то острое, холодное и твердое. Глаза ее вновь обратились вперед, на волны, но на этот раз внутри больше не было страха, только уверенность и стремление. Мы уже идем, Рада. Мы идем.
========== Глава 44. Разрезанный воздух ==========
Нижняя губа саднила и кровила, и Рада то и дело слизывала выступающую на ней кровь. Эту кровь, по крайней мере, она остановить могла, в отличие от сукровицы, что текла и текла из разбитого и распухшего носа, который все время ныл, мешая спать. Болело все тело, превратившееся в один сплошной отбитый синяк, и по скрученным за спиной рукам то и дело пробегали судороги из-за плохо поступающей в пальцы крови.
Она уже и не знала, какой день подряд валяется в этом полутемном, затхлом помещении. Дни сменялись ночами, но для нее никакой разницы не было: лишь плеск волн, рычание с верхней палубы, да стах, что раз в день приносил ей еду и воду. Кормили ее не ахти как, к тому же, со связанными за спиной руками не особенно-то и поешь, но еда хотя бы была не тухлой. Кусок хлеба, миску с водой и несколько полосок солонины стах просто клал на край ее кровати и уходил, закрывая за собой дверь люка. И ей приходилось изворачиваться, стоя на коленях на полу, чтобы просто поесть.
Судя по всему, кормили они ее мало специально: сила быстро уходила из ее тела, словно ручейком вытекала сквозь камни. Может, действовала и гнетущая атмосфера самого судна, может, осознание того, что ждет ее впереди. Вот только если в первые дни Рада еще вставала, чтобы размять ноги и пройтись по каюте, где ее держали, а заодно оглядеться в поисках чего-нибудь, чем можно перерезать веревки на руках, то вскоре не могла уже даже подняться с топчана. Немилосердно кружилась голова, на коже появился горячий сухой зуд, она чувствовалась натянутой до предела, так, что еще чуть-чуть и начнет трескаться. Словно старая змеиная шкура, слишком чувствительная, чтобы даже просто лежать, да и сидеть было не менее погано.
