сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 68 страниц)
Все еще пребывая во власти легкого ажиотажа, на какое-то короткое мгновение во мне вскипело возмущение: с какого такого разрешения он занимает мою столовую и почему пьет мое вино без приглашения? Но возбуждение мое мигом улетучилось, уступая место той необъяснимой и парализующей покорности, которую я не раз испытывала в присутствии постояльца. Меня хватило еще и на то, чтобы возмутиться собственному раболепию, но и это быстро исчезло. Чучело огородное, нелепое и неуклюжее, вновь вступило в свои законные права. Стало жаль моего столь скоро утерянного вдохновения.
Я бы не посмела его потревожить, но оказалась прикованной к месту хмурым взглядом. Ретироваться было поздно - он заметил меня. Я также не посмела бы его упрекнуть за очередное вторжение в мое пространство, но он сам посчитал нужным дать объяснения. Он указал на огромное количество пустых бутылок на столе и на красные пятна, растекающиеся по столешнице, будто я сама их не заметила.
— Вино закончилось, — заплетающимся языком произнес он, — пришлось искать его в вашем погребе. Вино нашлось, но подняться к себе оказалось труднее, чем я предполагал, — затем он усмехнулся. — Вам бы лестницу сменить - уж больно круты ее ступени.
Я вздохнула, опуская корзину на пол. Постоялец был мертвецки пьян.
— Не кажется ли вам, что вы злоупотребляете выпивкой, господин Атос? — спросила я, понимая, что лезу не в свое дело. Hо двигала мною искренняя забота о совсем еще молодом человеке, который так нещадно губил свою жизнь, материнская даже забота, как казалось мне.
Такого количество вина, который употребил постоялец за два месяца его проживания на улице Феру, не выпивал мой покойный супруг, царство ему небесное, и за год вместе с мэтрами Маршаном и Кандидом. А выпить-то он был не промах, хоть и хмелел быстро.
— А вам так кажется? — неожиданно спросил господин Атос. Я не могла всерьез поверить, что он интересуется моим мнением, но могла лишь говорить о том, что видела.
— Простите меня, — сказала я, — но знакомый лекарь говорил, что это вредно для печени.
— Почему вы все время извиняeтесь? — внезапно спросил мушкетер, и хоть взгляд его был несколько мутным, в нем каким-то чудом еще сохранялась неуютная пристальность. — Вы разве виноваты в чем-то? Предо мной или перед кем еще? Вы грешны? Вы не каетесь в грехах своих? Не ходите ли вы на исповедь? Почему вы думаете, что я должен вас прощать?
Я совсем растерялась. И хоть этого никоим образом быть не могло, мне померещилось, что господин Атос прознал про мои похождения в его ларце.
— Господин граф, умоляю вас, простите меня, я не хотела… я думала… — было все, что я смогла из себя выдавить. И тут же спохватилась — я выдала себя!
Весь очевидный идиотизм этих фраз раскрылся мне лишь когда на лице господина Атос обозначилась такая животная ярость, что ее не смогли скрыть ни железная выдержка, ни винные пары. Я видела, что он отчаянно борется с собой, всеми силами старается не дать волю той адской молнии, что вспыхнула в нем, но попытки его были тщетны. Он буквально позеленел, и мне даже почудилось, что он сейчас потеряет сознание.
— Милостивая госпожа, — процедил он сквозь зубы, — впредь не смейте обращаться ко мне в таком тоне. Вам нет прощения. Никогда, слышите? Никогда вы не получите его. Сам сатана пусть будет вам судией.
— Пресвятая богородица, что с вами?! — неужели такое влияние оказало на него раскрытие моего преступления?
— Вы достойны самой худшей кары, и в моей власти покарать вас. Какой же я осел, глупец, болван, олух!
Господин Атос выхватил из ножен кинжал, висевший у него на поясе, замахнулся и вонзил его в столешницу, лишь чудом минуя кисть собственной левой руки. Я не на шутку испугалась. Не за себя, за него. Но я не смела ничего сказать или сделать, боясь в очередной раз оказаться причиной опасной вспышки. Больше всего мне хотелось исчезнуть, но я боялась оставить его одного. Господин Атос стиснул рукоять кинжала так, что пальцы его побелели и продолжил говорить страшные вещи:
— Вы дьявол, исчадие ада, ехидна, мегера! Ничего ужаснее вас никогда не носила земля. Да как вы могли, господи, как можно было? А палач! А ваш брат! — господин Атос расхохотался и мне казалось, что этот дикий хохот раздирает меня на куски. — Как он, должно быть, смеялся! Воистину, никого смешнее меня нет и не было на свете! — и он захохотал еще громче.
К этому моменту я уже понимала, что говорит он вовсе не со мной, а с какими-то призраками, одному ему видимыми. Я понимала, что этот человек сейчас безумен, что он не разделяет действительность от собственного воображения, но я не знала, как утихомирить его.
— Вы совершенно не умеете пить, мальчик мой! — вдруг вырвалось у меня и я выдернула из его рук очередную бутылку, за которую он попытался схватиться, и с размаху бросила ее о каменный пол.
Стекло разлетелось вдребезги, осколки заскакали по плитам, вино, будто алая кровь, потекло по циновке извилистыми струями. Господин Атос вздрогнул всем телом и посмотрел на меня широко распахнутыми глазами, в которых читались боль и смертельный ужас. Тем не менее, похоже, он несколько пришел в себя.
— Где этот бездельник Гримо? — спросила я. — Где ваш слуга?
Он ничего не ответил, не мог, на это его не хватило.
— Вставайте! — уж не знаю, откуда нашелся у меня этот приказной тон. Должно быть, в моменты сильных переживаний в каждом человеке раскрываются некие новые возможности, о которых он и не подозревал. — Вставайте и идите к себе, я разыщу его.
Где искать Гримо я не имела ни малейшего представления. Нa город опустилась ночь, а фонарщики, как назло, вечно обделяли своим вниманием улицу Феру.
Господин Атос все же собрался встать из-за стола, но пошатнулся — ноги его не держали. Повинуясь безотчетной, но вполне понятной тревоге, я бросилась к нему, подставляя плечо.
— Оставьте меня.
В этот раз господин Атос не повысил голосa и не оттолкнул меня, но произнес это с такой бесконечной усталостью, что я отпрянула, как тогда, когда хотела снять с него плащ. Каждый раз, когда я приближалась к нему, у него был вид человека, наступившего на змею. Но я больше не стала просить прощения.
— Вы не держитесь на ногах, сударь, упадете же сейчас. Обопритесь о мое плечо и я помогу вам добраться до ваших комнат… Я не желаю вам зла, я ничего плохого вам не сделаю, — зачем-то добавила я, и тут же спохватилась, понимая, что опять отвечаю на невысказанную и уж точно не мне претензию.
Господин Атос не прислушался ко мне. Он лишь взял со стола еще одну бутылку и поплелся к лестнице. Я пошла за ним следом. На ступеньках он покрепче вцепился в перила, одновременно выронив из дрожащих рук сосуд.
— Дьявольщина! — выругался он, нагибаясь в попытке спасти содержимое бутылки, и наткнулся на меня, сделавшую то же самое. Мы столкнулись лбами, искры посыпались из глаз. — Черт вас возьми, сударыня! Почему вы всегда появляетесь так неуместно? Почему вы не можете оставить меня раз и навсегда в покое?
На этот раз он говорил со мной. Обида прожгла все мое существо. К ней примешалась боль от удара и я задохнулась. Он сел на ступеньку и закрыл лицо руками.
Королевский мушкетер исчез, как исчезли и разъяренный граф, и мечтательный юноша. На их месте появился древний старик, мрачный, обессиленный и разбитый. Как много их было в одном человеке! Слишком много. И что же он должен был прожить, чтобы настолько потерять себя, разбиваясь на осколки как порожний сосуд?
— Уйдите, исчезните, сгиньте с моих глаз и никогда больше не появляйтесь, — шептал старик. — Сударыня, эх, сударыня, когда б вы знали, как я устал, вы оказали бы милосердие, даже если не способны на него совсем.
Я была бы рада оказать ему любое милосердие, о котором он бы пожелал, но тут не знала, как ему помочь. Я развернулась и молча ушла к себе, как он просил. В спальне я прижалась спиной к двери, пытаясь унять лихорадочное биение сердца. Я не заслуживала такого отношения, и даже если он говорил со своими призраками, никто не заслуживал подобных оскорблений. Я села на кровать, потом легла, пытаясь заснуть, но сон не приходил. По полной тишине снаружи я знала, что он по прежнему сидит на ступеньках, может даже заснул там. И где, в самом деле, этот проклятый Гримо?
Полвечера прошло, а я все вертелась на кровати. Смирившись с тем, что так и не засну, стараясь ступать как можно тише, я вышла в гостиную со свечей.
Он действительно все еще сидел на ступеньках, прижавшись головой к перилам, застывший, как церковное изваяние, изображающее адскую муку. Смотреть на это было невозможно. Я знала уже, что этот человек говорит со мной и бессловесно, что я подвержена его влиянию, и что даже если не хочу того, его непонятные мне чувства проникают в меня смутными тенями и терзают потом ночами напролет. Я осенила себя крестным знамением. Естественно, он не хотел быть понятым, он больше всего на свете хотел спрятаться, скрыть себя, страсти свои и свои терзания, но пока еще не научился ими овладевать. Все же, он был еще молод, слишком молод для такого страдания, которое сейчас воплощал. «Господи», вырвалось у меня, «господи, за что ты караешь нас?»
Вся моя жизнь вдруг представилась мне в новом свете. Мое безрадостное детство на побегушках у родни и привередливых путников, останавливавшихся на нашем постоялом дворе; их хмельные приставания, попытки залезть мне под юбки, и потом, тяжелая рука отца, наказывающая меня за распутство, которое не я затевала. Мать, сухую и холодную женщину, вечно страдающую головными болями. Старших сестер, кокеток, вокруг которых вились богатые мещане, завидные женихи. Я вспомнила отнятую юность мою, отданную в руки человека, не умевшего и не желавшего ценить мою наивность и мою невинность. Я и ему была прислугой больше, чем женой. А теперь — вдова. Я могла бы выйти замуж еще раз, будучи пока еще не старой женщиной, но не имелось желающих брать меня в жены, несмотря на хозяйство, ибо отсутствие потомства у нас с Лажаром не предвещало ничего хорошего. Мне стало невыносимо грустно от осознавания того, что жизнь утекала из-под пальцев, не успев и начаться. А на смену грусти пришел незнакомый, неприсущий мне гнев.
Он вскипел и забурлил в моей груди чужеродным явлением. Я могла бы гневаться на бога, но предметом моего гнева по непонятной мне причине стал господин, оказавшийся на ступенях моего собственного дома на улице Феру, единственного места в мире, которое было моим по праву и закону.
В тот момент, забыв о своем положении, об обычaях и о приличиях, я возненавидела этого чужого человека всем сердцем такой лютой ненавистью, о которой читала только в житиях святых, преследуемых еретиками. Сам дьявол, казалось, поселился во мне и заставил думать, что это он, человек, застрявший на лестнице, как между адом и раем, между прошлым и будущем, в промежуточном месте, в своем собственном чистилище, он, и никто другой, является причиной всех моих лишений. Но не причиной он был, а невольным напоминанием. Сам того не желая, он заставил меня испытывать то, в чем я никогда не хотела и не смела себе признаваться. За это я и прогневалась на него.
Все мои прежние домыслы, сделанные на основе двух писем, показались смешными. Мне было невдомек, чем терзаем мой постоялец, но страдания, глаголящие через все его существо, заставляли задуматься об истинной трагедии, о некоем ужасном событии, которое стряслось с ним так недавно, что он не научился еще жить в его сени. Я видела, что он пытался держаться, что воля его и воспитание часто берут верх над слабостью, которой он отчаянно пытался противостоять, но те страшные моменты, в которых переживания накрывали его с головой, красноречиво повествовали о том, как далек он еще от смирения. Свежая рана не заживала в нем, и в такие моменты ни вино, ни служба, ни друзья не приносили ему облегчения.
Мне нужны были деньги и мне определенно нравился этот господин, но я не могла позволить себе попасть во власть чужого несчастья, мне хватало своих. За те считанные месяцы, в которые он пребывал под моим кровом, я перестала узнавать себя. Я решила, что должна найти подходящее время и попросить его искать другое место для проживания.
Но что же делать сейчас? Я не могла решиться оставить его на этих ступенях, но и не могла подойти к нему. Неужели мне следовало выйти одной в темную ночь и искать его слугу?
— Пресвятая богородица, — взмолилась я, держа в руках крестик, — сделай же что-нибудь!
В дверь постучались. Я бросилась к прихожей в надежде увидеть Гримо, но там оказался отец Сандро, улыбающийся во весь рот.
— Мадам Лажар! — приветствовал меня толстяк. — Простите за беспокойство, но я как раз проходил мимо и решил занести вам гекзаметры господина Гомера, переведенные лично мною. В этом чудесном повествовании о героях Троянской войны упоминается прорицательница Кассандра. Можно даже сказать, что вы послужили мне музой.
Меньше всего на свете меня сейчас интересовал господин Гомер, но я обрадовалась кюре, как явившемуся мне во плоти ангелу-хранителю.
— Отец мой! — вскричала я. — Как хорошо, что вы проходили мимо! Сами небеса послали вас сюда. Вы непременно сможете помочь. Смотрите, — я провела его к коридору и указала на скорбную фигуру на ступеньках.
Святой отец нахмурился.
— Это ваш постоялец, мушкетер Атос?
— Да, и он пьян, как Лот, или как Ной, или как древний бог Дионис, я не знаю, только сделайте с ним что-нибудь, потому что я не в силах.
Ни слова более не говоря, отец Сандро нагнулся и поднял господина Атоса на руки так легко, словно тот совсем ничего не весил. Потом он прошествовал со своей ношей наверх. Спустившись через несколько мгновений, он потребовал воды, хлеба и чистых полотенец. Я принесла все, как он просил. Священнослужитель снова ушел наверх, отсутствуя уже довольно долго.
Тем временем я убрала осколки, бутылки, и протерла пол от вина. После недавнего разгрома, дом на улице Феру снова обрел божеский вид. Я очень устала, но, зевая, все же решилась дождаться господина кюре. Я не была в состоянии больше ни о чем размышлять, а внутри ощущала лишь сухое и горькое опустошение.
Должно быть, я задремала прямо за столом, потому что очнулась от того, что господин кюре легонько тряс меня за плечо. Я вскинулась.
— Все в порядке, дочь моя, — ласково произнес святой отец.
— Как он там?
— С ним тоже все в порядке... будет, когда-нибудь.
— Когда же? — спросила я с надеждой.
— Лет десять спустя, а может и все двадцать. Но однажды наступит апрель. Порою целая жизнь должна пройти, прежде, чем человек — смешное, нелепое существо — сумеет, наконец, обрести свое имя. Но бросьте, не слушайте бредни старого дурака. Как я погляжу, в вас немало участия к этому господину, — я лишь пожала плечами, отрицать это было бессмысленным.
— Пожалуй так.
— Вы хорошая, достойная женщина, — зачем-то сказал отец Сандро. — Только постарайтесь забыть о нем. Не думайте и все. Он не из вашего стиха герой, из другого гекзаметра.
— Возможно, вы правы, — сказала я, не спросив и в этот раз, что такое гекзаметр, и снова, как и на исповеди, не совсем понимая, к чему клонит святой отец.
И все же в его лукавых и добродушных глазах мне вдруг увиделась неземная мудрость. Этакое всеведение, как у настоящих библейских пророков. Я отчетливо понимала, что усталость и потрясение, все сумбурные впечатления этого дня играют злую шутку с моим воображением, но все же не удержалась от искушения увлечься светом этой мудрости. А может быть, мне просто не хватало любящего отца. Я спросила:
— Святой отец мой, как вы думаете, что ждет этого человека?
— О, — отец Сандро засмеялся, — его ждут тяжелые испытания, впрочем, вы этo и сами видите. Но так же его несомненно ждет великая слава и многие почести, возможно даже орден Святого Духа.
— Вы смеетесь надо мной, господин кюре? — я снова была готова обидеться.
— Отнюдь, дочь моя, я просто радуюсь.
— Чему же? — подивилась я.
— Тому будущему, которое я уготовил этому человеку. Оно, несомненно, будет великим, и даже я сам, пожалуй, не в силах предугадать его размах.
— Вы уготовили?! — я окончательно перестала что-либо понимать, и решила, что точно также, как прежде заразилась чужим упоением любви, так и сейчас заражена чужим безумием.
— Идите спать, дочь моя, вы очень утомились, — толстяк достал из-за пазухи сверток бумаги и положил его на стол. Потом он по-отечески поцеловал меня в лоб. И добавил: — Вам послышалось.
========== Глава девятая, краткая, в которой хозяйка сперва болеет, а потом выздоравливает ==========
