сообщить о нарушении
Текущая страница: 66 (всего у книги 68 страниц)
Господин Атос, кажется, растерялся. Как и господа Портос и Арамис, и даже больше их, он не мог терпеть, когда ему перечили. Но именно благодаря этому он сейчас разговаривал со мной. Я снова улыбнулась. Вероятно, будь у меня перчатка, которую я бросила бы ему в лицо, или шпага, которую могла бы обнажить перед ним, нападая, он бы со мной подружился. Чем черт не шутит? Благородные господа ведут себя крайне непредсказуемо.
— Уйдите с дороги, — сказал господин Атос. И неожиданно добавил, будто оправдываясь неизвестно перед кем: — Меня ждет капитан. Я не могу не явиться. Невозможно, чтобы гнев его величества пал на голову моих друзей, покуда я отлеживаюсь, как барышня после обморока.
— Вы тяжело ранены, — сказала я. — При чем тут барышни?
— Действительно, не при чем. Поэтому посторонитесь.
— Иначе вы примените силу? — я совсем расхрабрилась.
Господин Атос несколько опешил. Он никак не ожидал, что я проявлю характер. Его можно было понять: за три с лишним года нашего знакомства мой характер, даже если он и был у меня, перед господином Атосом никак не вырисовывался. Но недоумение тут же сменилось уничижением. А если бы кто и мог описать пренебрежительность, что появилась на лице моего постояльца в данный момент, то точно не я.
— Милейшая, — сказал мушкетер его величества, — мы с вами тратим время, дорогое как мне, так и вам. Отоприте дверь, ибо жизнь коротка, а я спешу.
Вот это совсем на него было не похоже и даже напоминало откровенность.
— Я весьма рада, господин Атос, что вы наконец стали дорожить своей жизнью, но не стоит принимать таких решений, подвергая себя смертельной опасности.
— Однако я пока еще жив.
Тут господин Атос совершенно неожиданно улыбнулся. И как же он улыбнулся! Так, будто знал заранее, что в этот самый день ему суждено встретиться с тем, кто оживит его.
— Живее некуда. Неужели вы не видите?
— Вижу, — ответила я. — Вы живы. И мне вовсе не хочется, чтобы подобное положение вещей внезапно оборвалось.
Тут господин Атос на меня посмотрел, да так, будто видел впервые в жизни. То есть меня саму, вдову Лажар, а не назойливую, причитающую табуретку. Даже не знаю, чем это было вызвано. Месяц апрель всегда положительно сказывался на моем жильце, в отличие от месяцев июня и июля, в которые он становился совершенно несносным и был не похож не только на рассудительного человека, но и на человека вообще. Апрель был хорошим месяцем, я сама его любила, ибо он был месяцем Воскресения.
Я вдруг поняла, что на улице солнечно, птицы поют, церкви убраны в честь Пасхи, зацветают сады, и даже в доме на улице Феру из отворенных окон пахнет цветами. Возможно, господин Нерваль, тот лекарь, ничего не понимал во врачевании. Возможно, господину Атосу не следует отлеживаться в постели, а лучше выйти на улицу и слушать пение птиц. Раз он желает идти по улицам навстречу своей судьбе, пускай идет. Зачем, в самом деле, его останавливать? Кто знает, как повлияет на здоровье больного человека весна? Вовсе не обязательно, что пагубно.
Я достала ключ и вручила его господину Атосу.
— Ладно уж, идите, я вам не хозяйка.
Он опять посмотрел на меня зрячими глазами.
— Вы не станете более возражать?
— Нет, — обещала я, обращая на него нежный взор. — Не стану. Я уверена, что вы не умрете.
— Почему вы в этом уверены? — внезапно спросил он.
— Бог вас хранит, — ответила я.
— Или дьявол, — пробормотал он.
— Не богохульствуйте, господин Атос, — я перекрестилась.
— Я не отблагодарил вас.
— За что? — изумилась я.
— Вы спасли мне жизнь.
— Ничего подобного, это не я, а господин кюре и его ученик. Если бы не они, вы бы так и остались лежать под фонарем.
— Вы увидели меня и позвали их.
Я пожала плечами.
— Таков мой христианский долг. Не оставлять же ближнего своего погибать.
— Вы добрая самаритянка и благородная женщина, — сказал господин Атос и еле заметно кивнул головой, будто поклонился. Но, скорее всего, мне показалось.
Он сдвинул засов, повернул ключ в замке и нетвердой походкой вышел в апрель.
Тем самым вечером я и познакомилась с господином дʼАртаньяном. Шумная компания ворвалась в дом на улице Феру, и это было похоже на триумфальное шествие.
Хором вспоминали они драку между мушкетерами короля и гвардейцами кардинала, и на этот раз их было не трое, а четверо. Опять они чуть не погибли, но какое это имело значение, если в итоге все оказались живы? Вероятно, в беспрерывной игре с костлявой старухой существование приобретает гораздо большую ценность, чем обычно. Четверо молодых людей выглядели настолько счастливыми и упоенными жизнью, что во имя этой самой жизни я накормила и напоила их, вовсе не испытывая укоров совести из-за прервавшихся существований гвардейцев кардинала и пошатнувшегося здоровья мушкетеров короля. Они были молоды, радостны, полны веселья и сил. Они были преисполнены будущим, и весь мир принадлежал им. Даже господину Атосу, который, слушая хвалебные песни мушкетерскому полку, приправленные гасконским акцентом, наконец позволил себе рассмеяться. Вo весь голос. Он был живым и человечным, и даже странно было представить, что совсем недавно я сравнивала его с горой. Сейчас он был похож на обычного молодого человека, которым и должен был быть, если бы не… Впрочем, я не знаю что, в самом деле, может превратить молодого человека в неприступную гору. Это выше моего понимания. Но, как бы то ни было, от всей этой радости слезы выступили у меня на глазах.
Признаюсь вам: я влюбилась в господина Атоса в этот самый момент. Я вдруг поняла, что никогда прежде не видела его и ничего о нем не знала, хоть он и прожил под моей крышей три с лишним года, за которые я успела превратиться из женщины молодой в женщину, еще не старую.
Вероятно, весна играет с нами в странные шутки. Но влияние ее непреложно, как не сопротивляйся. Господин дʼАртаньян заставил меня полюбить господина Атоса. Не удивительно ли это? Нет. Дело в том, что иногда мы влюбляемся в кого-то, глядя на него восторженными глазами другого человека. Взгляд многое значит. Иногда единственно он решает все на свете. И больше ничего.
Но недолго продолжалась радость. То есть, не много и не мало, все зависит от того, как посмотреть и с какой стороны, а, главное, с чьей. С того апрельского дня я много смотрела на господина Атоса, бывало, что и долго. Я бросала на него нежные взоры, но в нем-то ничего не изменилось по отношению ко мне. Нникто не смотрел на меня так, как смотрел на господина Атоса его юный друг. Все было напрасно.
С появлением господина дʼАртаньяна беспокойная жизнь господина Атоса стала еще беспокойней, как я уже рассказывала. Но сам он стал более живым, хоть и не менее бездушным. Как это возможно? Так бывает, даю вам слово. Сама видела.
В общем, куда только не носило этих мушкетеров! Однажды в начале осени они якобы направились на воды в Форж, чтобы поправить здоровье господина Атоса, а на самом деле ускакали в Лондон. Собственными ушами слышала, ибо имела уши, а господин Портос так кричал про этот самый Лондон и про то, что у него не хватит денег туда добраться, что даже до глухого бы дошло. А глухой я уж точно не была. Услышав про Лондон, где жили враги французской короны, я, понимая, что добром это не кончится, направилась прямиком на третий этаж и как раз подоспела к реплике господина Атоса: «Я отправляюсь к морю — ведь я свободен в выборе».
Потом я опять исповедовалась господину кюре в грехе подслушивания и рассказала ему обо всем, что узнала.
— Свободен в выборе? — грустно усмехнулся отец Сандро. — Ну-ну.
Он отпустил мне грехи и больше ничего не сказал.
Из Лондона четверо друзей очень долго не возвращались, целую вечность.
Долгожданный покой наконец наступил. Тишина опустилась на улицу Феру. Никто не орал, не шептался по углам, не бросал кинжалы в стены, не выпрыгивал из окон, и не дрался под ними. В наступившем беззвучие я могла спокойно предаваться молитве, но в мольбах своих к Богородице неизбежно возвращалась к четырем молодым людям. «Матерь божья, — обращалась я к ней, — пусть же воротятся они из Лондона живыми и невредимыми».
Но они все не возвращались. Мне стало скучно, потом тоскливо, потом грустно, потом тревожно, потом страшно; и никакого покоя не видать, хоть были они, хоть не было их рядом.
Однажды впустив их под свою крышу, вам никогда от них не избавиться, вот что я скажу.
Надо признаться — я очень истосковалась по шуму.
И по моему постояльцу тоже. Ведь за те пару лет, которые он водил знакомство с господином дʼАртаньяном я наконец смогла его понять. Да что там, «понять»! Слабо сказано. Я познала его. Я приросла к нему так же, как прирос он к моему дому. И несмотря на то, что он по-прежнему не замечал меня, и все мои попытки сблизиться с ним были напрасны, я слышала шаги задолго до того, как ботфорты его ступали по улице Феру, я слышала его голос, глубокий и бархатистый, даже когда он молчал, я слышала его страшную историю, никогда мне не рассказанную, слышала, как бьются в силках крылья его встревоженной памяти и слышала гулкий стук его сердца и шум крови в его висках. Господин Атос, несмотря на свою неразговорчивость, был очень шумным человеком. Он шумел у меня внутри.
Обо всем этом я рассказывала кюре, отцу Сандро. Я сказала ему: «Мой постоялец — хороший человек. И хоть его друзья думают, что он полубог какой-нибудь, они обманываются, ведь на самом деле он слаб и ограничен, а они этого совсем не видят и не понимают. Жаль, что он никогда не найдет покоя. Господь за что-то гневается на него».
Отец Сандро задумался и, даже, кажется взгрустнул, а потом ответил: «Думаете, это господь гневается? Нет, сдается мне, господь тут ни при чем. Каждый человек сам решает, как строить свою жизнь. А покой? Что вы, милая вдовушка, кому интересен покой? Скучно это. Увы, дочь моя, я не советую вам искать покой; в моем гекзаметре вы его точно не найдете. Впрочем и вы решайте сами, что искать и с чем смиряться. Не надо больше со мной советоваться. Вы уже взрослая женщина, делайте, что хотите.».
Гекзаметр — это такая форма поэзии, объяснил отец Сандро. Она может быть устной или письменной. Как Библия, только про множество богов, а не про одного. Гекзаметр придумал господин Орфей. Он спускался в ад за своей женой Эвридикой, но та не послушалась его и проявила характер. Поэтому он разочаровался во всех женщинах на свете и научил жителей Фракии мужской любви. То есть дружбе, надо понимать.
Мужская дружба — это когда дерешься за компанию на дуэлях, даже если твоя честь не оскорблена, но задета честь друга, а это то же самое, что твоя собственная; скачешь в Лондон, не зная зачем, и берешь ответственность за жизнь друга, как за свою личную, даже если это угрожает твоей голове. Впрочем, голова — последнее, что интересовало господ мушкетеров. Своя или чужая — головы они и так потеряли давно, вот уж впрямь не о чем жалеть.
Должно быть, с несчастным господином Атосом приключилось то же, что и с господином Орфеем. Жена господина Атоса проявила характер, и он за это бросил ее гореть в аду. Боги все же выпустили его на свободу, но ад остался гореть в нем самом. Впрочем, такой злой рок всяко лучше, чем судьба господина Орфея, потому что фракийского поэта в конце концов растерзали обезумевшие женщины, чьи нежные взоры он отказывался замечать. А господину Атосу это вовсе не грозило. С другой стороны, кто может ответить, что лучше: быть растерзанным вражескими полчищами или самим собой?
Не раз по ночам я пыталась подняться в мой собственный ад на третьем этаже. Я зажигала светильник и, преисполненная решимости, шла наверх в логово людоеда, каждый раз обещая себе, что в этот раз постучусь в дверь и, подобно жене Потифара, скажу: «Ложись со мной!» Но каждый раз, стоило мне расслышать дыхание по ту сторону двери, руки опускались сами собой, словно не принадлежали мне, будто не было у меня собственной воли, а подчинялась я негласному требованию творца. В беззвучие слышалось: «Он оставит одежду свою в руках твоих, побежит и выбежит вон». Мне вовсе не хотелось, чтобы постоялец бежал вон из моего дома без одежды, поэтому я всякий раз поворачивалась обратно и неслышно спускалась вниз, так и не достигнув цели. Характер проявить у меня никак не получалось, хоть ты тресни, и ничего тут не попишешь.
Я и об этом докладывала отцу Сандро, чего уж от него скрывать? Он и так знал меня, как облупленную. Но он не прописывал мне постов и сорок пять патерностеров по утрам и вечерам, а говорил: «Как часто нас спасала слепота, где дальновидность только подводила!». Должно быть, он имел в виду слепоту господина Атоса на мой счет. Впрочем, я соглашалась: ничего хорошего я не могла госпоину Атосу подарить, а страсти мои по нему были совершенно корыстными, ведь я почти каждую ночь грезила, как прохаживаюсь со своим постояльцем под руку по поляне Сен-Дени или по Сен-Жерменской ярмарке, а все мои товарки смотрят на нас пожелтевшими от зависти глазами. Сплошное греховное самолюбие и ничего похожего на любовь к ближнему своему. В ту пору королевские мушкетеры еще были в моде.
В октябре они приехали из Лондона. В конце концов они всегда возвращались. Все четверо казались еще более счастливыми и воодушевленными, чем обычно. Такой у них был надутый вид, что можно было подумать, они совершили дело государственной важности, за которое их отблагодарила сама прекрасная королева Анна и кардинал де Ришелье в придачу. Ветряная мельница жизни, набирая скорость, снова завертелась, рассекая время привычными лопастями из долгов, дуэлей, интриг, поисков снаряжения, бесчисленных бутылок вина и пустого погреба.
Так прошли еще два года. Я старела, а они молодели. Я молилась за них, а они не помнили о моем существовании. Но кто же осудит их за это? Им принадлежал целый мир, а мне — лишь старый дом на улице Феру.
Потом они ускакали осаждать Ла-Рошель и опять надолго пропали. Я более не представляла свою жизнь без них и не могла поверить, что однажды все закончится и наступит покой.
Но «однажды» всегда неизбежно наступает, скажу я вам, чтобы вы не питали никаких иллюзий на этот счет. Однажды все закончилось.
Завершилась осада Ла-Рошели. Капитуляция гугенотов была подписана в декабре 1628 года, и король с войсками совершил торжественный въезд в столицу. И хоть четыре мушкетера возвратились в город, они вернулись другими. Такое было впечатление, что пора их молодости безвозвратно пропала на бастионах морского города, в котором я никогда не бывала. Что произошло в Ла-Рошели, я знать не могла. Должно быть, слишком долгое лицезрение крови и трупов в одном и том же месте все же влияет каким-то образом нa человеческие души, даже если это души отчаянных головорезов. Что-то там в этой проклятой Ла-Рошели их и разлучило.
Я ни о чем не спрашивала, но и больше не у кого было. Все реже появлялись друзья у господина Атоса, а господин Атос все больше пил, особенно по вечерам, просиживая в своих комнатах за бутылкой испанского вина.
Однажды я все же постучалась к нему, потому что он два дня из своих комнат не выходил, а Гримо куда-то исчез. Может быть, его опять проиграли, заложили или же он просто попросился в отпуск, хоть последнее и было самым невероятным.
Постоялец посмотрел на меня мутным взглядом. Еще два-три таких года, и от него ничего не останется, ни образа, ни подобия.
— Вам что-нибудь нужно, господин Атос?
— Осталась ли в погребе еще малага? — спросил он, рассматривая на свет свечи последний стакан.
— К счастью, вы всю ее прикончили, — ответила я.
— В таком случае, мне ничего не нужно.
— Не может быть! — удивилась я.
— Разве? — господин Атос лениво поднял брови.
— Что-нибудь вам обязательно должно понадобиться.
Он сложил руки на груди, откинулся на спинку стула и взгляд его стал несколько более сосредоточенным.
— Мне кажется, что нечто нужно вам от меня. Но чем бы это могло быть — решительно не могу себе представить, поскольку заплатил вам позавчера. Следовательно, дело в другом.
Да, господин Атос обладал блестящими качествами ума, ничего уж тут не попишешь.
— Мне нужно… мне нужно… — я не могла придумать, что назвать ему, я этого не знала сама. — Подарите мне розу.
— Что?! — от неожиданности с господина Атоса слетeло мрачное оцепенение.
