сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 68 страниц)
Дальше все было просто. Достаточно было привлечь на улице Вожирар внимание случайного кавалера именно в тот час, когда герцог и герцогиня, по своему обыкновению, возвращались в четверг с вечернего туалета короля. Кавалер как раз собирался поцеловать меня, когда карета герцогов Неверских въезжала в ворота особняка. Я истошно завопила. "Помогите! Помогите!" Герцог трус, но перед женой своей обожает разыгрывать грозного убийцу. На это я и рассчитывала. С помощью своего слуги герцог разделался с грубияном, а я упала Шарлю на руки. Оставив разгневанную супругу дома, герцог сопроводил меня в мою квартиру, чтобы удостовериться, что покушение на честь дамы прошло без последствий. Мы мило беседовали, и я рассказала ему... Впрочем, какая разница, что я рассказала ему, если он поверил? Вот с тех пор он и содержит меня под видом своей племянницы.
Анна перевела дух, устав от длинного рассказа.
Но если Анна устала от длинного рассказа, то вдова Лажар была настолько выпотрошена, словно из нее выкачали всю кровь, содрали кожу, вынули все кости, и оставили ей лишь оголенные нервы, по которым водили смычком.
Анна была довольна произведенным эффектом. Ей даже показалось, что таинственная незнакомка увидела в ней соперницу, равную ей во лжи и хитроумию. Более того, быть может, в первый и в последний раз в жизни она почувствовала, что ее поняли, а не осудили. Анна готова была ликовать. Но демонстрации своих способностей не было достаточно, осталось пожать долгожданные плоды.
Таинственная женщина, оказавшаяся волею случая и доверчивости герцога Неверского ее пленницей, должна была пасть ниц перед ней, и способствовать продвижению ее в обществе, а также помочь ей, если случай представится, отомстить за себя супругу. Анне хотелось, чтобы месть эта была особенно жестокой. Ведь она могла, в самом деле, если ей так сильно хотелось, приложить усилия, выяснить, где находится ее муж, жив он или мертв, и послать к нему наемных убийц, отравленное вино или какого-нибудь сумасшедшего влюбленного, который возжелал бы отомстить за нее, смыв кровью ее оскорбление. Но все это казалось Анне способами непривлекательными.
Гораздо изощренее было бы послать к нему женщину, столь же удивительную и талантливую, как она сама. И именно эта женщина заставила бы сердце ее влюбчивого супруга дрогнуть еще один раз, хоть Анна и считала, что после встречи с ней это почти невозможно. Но ее новая знакомая, так умело изображавшая добродетель, благочестивость, скромность и религиозность, все, что так нравились ее мужу, женщина красоты которой была неброской, и потому неопасной, но того редкого типа, который раскрывается взору не с первого раза, а лишь с третьего или с четвертого, ведь это красота не статуи, а красота пластичная - в грации, в движении, в манере стыдливо улыбаться, прятать глаза и неожиданно смеяться, - именно эта женщина могла бы лишить его рассудка еще один раз, чтобы затем уничтожить окончательно.
Черты лица этой женщины, хоть и были несиметричными, являли собой удивительную гармонию, когда приходили в движение, и гармония эта завораживала. Анне с некоторой завистью приходилось признать, что ее таинственная знакомая обладала тем единственным типом красоты, который может одурманить любого, будь то дьявол или святой: это была красота, не сознающая саму себя. Точнее, эта женщина умело притворялась, что не понимала силы собственной внешности, и это умение с видом наивности скрывать свои чары пугало и восхищало Анну еще пуще. Эта женщина, чье понимание и всепрощение казались такими искренними, и самое главное, которая сумела обвести вокруг пальца саму Анну, несомненно, могла бы совершить невозможное и покорить дух, плоть и сердце ее врага, того, кто целиком был завоеван самой Анной. А победив, она бы повергла его в пучины отчаяния, предала бы его, изменила, надругавшись над его любовью и преданностью, оскорбила его и унизила, и на этот раз по-настоящему.
Анна поделилась бы с этой женщиной секретами и рассказала бы, как это сделать половчее. На что падок он, что мешает ему в любви, а что воспламеняет, - все это она могла бы рассказать. Она рассказала бы, как сделать полуоборот плечом в такой манере, будто ускользаешь; как неловко пошатнуться, чтобы тут быть же подхваченной сильной рукой; как приоткрыть шею, но спрятать грудь, а приоткрывая верхнюю часть груди, как прикрыть ее тут же волосами. Она рассказала бы, какие полутона в шепоте предпочитал он, какие гортанные звуки и какую тишину после какого протяжного стона. Она могла бы научить ее, как зажечь свечи, чтобы нечаянно обжечься, а потом поднести палец к языку. Палец этот немедленно будeт перехвачен и приложен к прохладным губам.
И руки его, ох уж эти руки, Анна могла бы рассказать этой женщине, как держаться за них, как хвататься за них, как слегка касаться их веером, и как отстранять их, борясь с самой собой, и побеждать в этой схватке саму себя, потому что нельзя, никогда нельзя отвечать на все желания, даже если они обоюдны. Она могла бы поведать этой женщине, какова сила этого человека и какова его мягкость; что ласка его могла сравниться только с его властностью. Наслаждение человека, ни в чем не знающего отказа, рождается в сопротивлении и в борьбе, могла бы она сказать, и чем сильнее отпор, тем яростнее страсть. И про ярость его она могла рассказать, которую смиряли лишь хорошие манеры, вбитыми в его существо, как гвозди в гроб. И еще она могла бы рассказать про эти хорошие манеры, про бесконечную предупредительность, про нежную заботу, про безупречное уважение, про тихий голос, про попытки сдерживать себя, не выходить из себя, владеть собой, которые всегда ему удавались, кроме лишь тех разов, когда отблеск лампы падал на ее оголенную спину и она тут же распускала волосы и гасила фитиль.
Не бывает человека хладнокровнее того, кто снедаем собственным пылом. Лишь по уровню сдержанности можно опознать истинную мощь хорошо запрятанных страстей - клетка тигра всегда соответствует величине зверя. Она могла бы рассказать, что воспитанием своим, образованностью и этикетом он тщательно оберегал свои страсти, но однажды не уберег. Дважды не уберег.
Любовь и смерть рука об руку проходят в человеческом существе, и чем сильнее любовь, тем сильнее и тяга к разрушению. Про любовь Анна знала немного, ей достаточно было страсти; про смерть ей было известно немало. Но он не понял этого, и ошибочно принял желание за любовь, смешав их потом сам в одну кучу, и подбавив к ним немного смерти. Слава богу, что лишь немного. В порыве чувств он и убить как следует не смог. Хладнокровие и сдержанность покинули его в самый важный момент. Она могла бы рассказать, что она и таким приняла бы его, как положено законным супругам, и в смерти, и что влечение его к разрушительству не пугало ее, а совсем наоборот - отзывалось в ней знакомым чувством. Ее даже не оскорбила его попытка убить ее, наоборот, это свидетельствовало о той силе страсти, что она узнавала в нем, о той силе, что откликалась в ней самой.
Она готова была простить ему и это. Она не простила только, что он никогда с тех пор не пытался разыскать ее. Вот в чем заключалось наибольшее оскорбление, втайне сжигающее ее.
Но ничего из этого Анна не рассказала вдове, ибо была совершенно уверена: эта удивительная женщина, покорившая самого епископа Люсонского, и так все поймет.
Однако при взгляде на собеседницу, а, точнее, на слушательницу, Анне показалось, что она либо увлеклась своим рассказом, либо последовавшей за рассказом паузой, ибо пассия Ришелье обрела вид апатичный, даже бесчувственный, а это означало, что эффект, вызванный драматической историей, сходил на нет. Неужели Анна была неубедительна в своем рассказе? Неужели истины не было достаточно? Неужели существовала на свете история, которая была бы изощреннее этой, и при этом оставалась правдивой? Не может быть, чтобы она в чем-то просчиталась. Впрочем, с женщинами всегда было гораздо сложнее управиться, чем с мужчинами.
А Мадам Лажар просто впала в одно из тех состояний ступора, знакомых не всем, но некоторым, и ей самой уже известных, которые приключаются в минуты сильных потрясений, сложно переносимых для ума и сердца. Тогда душа словно на время расстается с телом и взмывает под потолок, наблюдая издалека за своей обителью. И все, что случается с нами в эти моменты, кажется нереальным, будто происходит не с нами, а с кем-то посторонним, которого мы разглядываем издалека, не в силах ничего ни поделать, ни почувствовать.
- Вы мне не верите! - в священном ужасе прошептала Анна.
Вдова молчала.
- Послушайте, но я раскрыла вам всю правду, клянусь... - Анна пыталась подобрать клятву поубедительней, но не нашла ничего соответствующего значимости момента. - Вы мне не верите, - произнесла она с отчаянием, граничащим со смирением.
Автор этой истории, кем бы он ни был, изъявляет желание предупредить читателя: подобное состояние, известное будущим эпохам как "диссоциативное", являются именно тем положением души по отношению к телу, в котором зарождается творческий процесс.
- Я вам верю, сударыня, - ответила вдова ничего не выражающим голосом. - Я всего лишь пытаюсь осмыслить то, что только что услышала. Для этого нужно время.
- Нет! - вскричала Анна, чувствуя, что шанс, а, точнее, жертва, или и то и другое уплывают из ее рук. Она и сама уже не осознавала толком, для чего это делает, почему ей так необходимо убедить эту женщину в истине собственных слов и зачем ей так важно добиться ее понимания. - Нет! Не лгите мне! Вы мне не верите! Вы осуждаете меня вместо того, чтобы попытаться понять то, о чем я вам рассказала, обнажив душу свою и тело!
- Я вас не осуждаю, - бесцветно ответила вдова, продолжая демонстрировать полное отсутствие лжи.
- Вам мало доказательств!
Казалось, Анна разговаривает с самой собой, напрочь отказываясь замечать человека, что сидел напротив. Но ее трудно обвинить и в этом грехе, ведь она была далеко не единственной, и уж конечно не первой. Часто в общении со вдовой почившего Лажара люди вместо того, чтобы говорить с ней, вели диалог со своими собственными призраками.
Автор этой истории, кем бы он ни был, изъявляет неудержимое желание заявить: Хозяйка с улицы Феру родилась в неподходящее ей время. Родись она на триста лет позже, и сделала бы блестящую карьеру на том поприще,
где люди платят деньги тем, кто остается для них безликим, являясь зеркальным отражением их собственных душ. Чтобы говорить с собственными призраками, они платят подороже именно тем, кто лишен каких-либо ярких черт характера или внешности, и представляет собою чистый экран для тех лучей, что направлены на него, никоим образом не искажая их собственной личностью.
Впрочем, даже в далеком семнадцатом веке, осознай вдова свой единственный талант, и будь она женщиной гораздо менее совестливой, и гораздо более заинтересованной в собственном благе, она смогла бы сделать блестящую карьеру на любом поприще, какое бы ни избрала, но особенно в области интриг, заговоров и шпионажа. Верующие видели в ней благочестие, а нечестивцы - порок, влюбленные узнавали в ней лювовь, а убийцы угадывали в ней подлые намерения. Умные отдавали должное ее уму, а глупцы держали за простофилю. Среди белошвеек она была как своя, а герцогини не подозревали в ней белошвейку. Вдова Лажар могла войти к кому угодно в доверие, и в ком угодно вызвать ненависть - все зависело от настроения того, к кому обратится.
Используй хозяйка с улицы Феру свой главный талант в корыстных целях, она смогла бы выпытать у любого его подноготную, разворошить его душу, вытряхнуть все содержимое и вернуть обратно пустой, придав ей при этом ту форму, которую ей бы захотелось придать. Она могла бы стать наперсницей всех герцогинь и королев, епископов и кардиналов. Будь она мужчиной, мадам Лажар бы стала превосходным духовником. Оставшись женщиной, она бы стала аббатисой.
Но мадам Лажар не была корыстным человеком, о благе своем не пеклась, и любила ближнего больше, чем самого себя. Быть может, именно поэтому Творец и покарал ее, сделав слепой и глухой к выигрышному умению, которым сам же ее и наделил. Таким образом, вдова Лажар оказалась обладательницей обоюдоострого оружия, которое, вместо того чтобы принести ей счастье, обращалось из раза в раз против нее самой. Она просто не умела им пользоваться.
Автор этой истории, кем бы он ни был, изъявляет неудержимое желание раскрыть свой главный козырь, о котором, несомненно, уже догадался внимательный читатель: вдова Лажар не подозревала о себе главного, и дело было не в уме, не в воображении, не в ее несомненной добродетели, и уж конечно же не в ее красоте. Красота ее была небесспорной, как и ум, как и незаурядность ее личности. Главный талант, которым наделил ее творец, она так и не сумела распознать в себе даже стоя на пороге своих тридцати лет.
Вдова почившего Лажара была гением мимикрирования.
Лишь только святые отцы сумели по достоинству оценить потенциал мадам Лажар. Именно поэтому они осмелились нарушить все мыслимые законы классической литературы и доверить сюжет неумелому ее воображению: только истинный хамелеон способен незаметно прокрасться в души протагонистов. Лишь истинный хамелеон способен распознать члена своего семейства. Вдова Лажар стала их шпионкой.
Полностью сливаясь с душой того, кто находился перед нею в данный момент, мадам Лажар становилась тем, кого бессознательно желал увидеть ее собеседник. Этому исключительному таланту оставалось в самом деле лишь позавидовать, чему Анна несомненно бы предалась, сумей она расопознать в хамелеоне хамелеона. Но там, где герцоги Гонзага видели графиню, мещанки - товарку, портной - искусную и отважную портниху, Портос - веселую вдову, Арамис – интересанткy, а Атос - змею, Анна видела лишь львицу.
- Вам мало доказательств! - вскричала Анна. - Вы хотите унизить и оскорбить меня! Ведь я доверилась вам, как никому другому! Как вы жестоки! Насколько же подлой и коварной можете вы быть, если моя злосчастная судьба не вызвала в вас никакого отклика?
- Но ваша судьба не безразлична мне и вы не безразличны мне, поверьте, я говорю правду, - все тем же отстраненным голосом отвечала вдова, пытаясь сберечь свою собственную размытую личность от натиска чужих эмоций.
Отрешенность и отключенность - единственное оружие мимикрирующих людей против невольной смены окраски - часто воспринимается голодными до сопереживания просителями утешений как бесчувственность. Автор этой истории, кем бы он ни был, сгорает от желания заставить читателя прозреть и увидеть наконец этот невозможный парадокс: вот таким образом лекари душ и превращаются в зеркала.
Бесчувственность была главной чертой характера Анны.
Именно бесчувственность она узнала в опустошенном взгляде вдовы,
Kоторую сама же довела до апатии.
На сем месте автор этой истории, кем бы он ни был, остается удовлетворенным и готов завершить свое повествование, ибо главную идею, которую он, преследуемый собственной гордыней, вознамерился донести до читателя, используя наглым образом в своих корыстных целях чужой сюжет, автор в этот момент донес.
Но тем не менее, ответственность, лежащая на его плечах, велика, а автор, кем бы он ни был, является, подобно самой вдове Лажар, человеком совестливым и бескорыстным - естественно, по мере объемов его собственного кошелька и долготерпения членов его семьи. И поэтому автору, кем бы он ни был, необходимо отказаться от точки на этом месте, а последовать далee за сюжетом и не останавливаться на достигнутом.
Взбешенная таинственной женщиной, на чьем лице она, словно в запечатнном письме, не смогла прочесть ничего, кроме собственного бессилия, Анна решила прибегнуть к тяжелой артилерии, которую ее войска пока что придерживали за фронтовой линией.
- Вам мало услышанного. Я же говорила: правды никогда не достаточно и никакой пользы от нее нет. Вы хотите знать, кто он таков, тот человек, который оставил на мне еще один неизгладимый след, будто клейма не хватало?
Выверенным движением руки, Анна содрала с горла воротник.
- Вы хотели правду? Вот она!
На тонкой белой шее розовел след, еще свежий, от веревки палача.
- Я готова раскрыть вам имя человека, который чуть не убил меня, человека, который надругался над моей любовью, который оказался таким же, как и все те мужчины, что превращают женщин в рабынь своей безграничной силы; имя человека, который совершил надо мною самосуд. Я открою вам его имя, если вы поклянетесь, что поможете мне отомстить.
- Говорите, - сказала хозяйка с улицы Феру, которая никогда ни в чем не клялась, кроме как перед алтарем.
Задыхаясь и стискивая горло, Анна выдавила, как проклятие, как приговор суда, как свист, с которым падает меч палача на шею жертвы, имя этого человека.
Оно уже давно известно читателю. И все же автор этой истории, кем бы он ни был, не откажет себе в том упоительном эффекте, который много столетей спустя опишет аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес в своем рассказе "Пьер Менар, автор "Дон Кихота".
Wenn ich in seinem Geiste handeln kann.
Так уж и быть, вздыхает автор этой истории, кем бы он ни был, и готов перевести это мудрое изречение на понятный читателю язык:
"Если бы мог я в его духе..."
И на этом месте, автор этой истории, кем бы он ни был, был бы готов отстраниться от своего повествования, ибо второстепенную идею, ради которой садился он за сей тяжкий труд, он данным изречением донес до своего читателя.
