сообщить о нарушении
Текущая страница: 56 (всего у книги 68 страниц)
Я не знаю, отдаете ли вы себе отчет в том, что натворили, но клянусь честью, кем бы ни был, этот отец Сандро, он осудит вас и накажет. Он накажет вас за то, что вы преждевременно казнили графиню де Ла Фер; за то, что Арамис, вернувшись из Ла Рошели — а в этом я совершенно уверен — направится прямиком в монастырь принимать обеты. Он осудит вас за то, что Портос поверил в привидения. Он осудит вас за дʼАртаньяна, с которым я никогда не встречусь. И, в конце концов, он не простит вам меня.
Да, особенно меня, сударыня. Он не простит вам, что граф де Ла Фер, а не мушкетер Атос говорит сейчас с вами. Я слишком выигрышная фигура, черт меня подери, хоть и понять не могу, почему он так восхищается мною, будто кроме резни с гвардейцами кардинала, я совершил или совершу в этой проклятой жизни хоть что-либо стоящее.
Клянусь богом, я предвижу, чем он накажет вас — он пошлет на вашу несчастную голову худшую кару из всех возможных; милая моя, благородная женщина, он наделит вас забвением! А я не могу этого допустить, сударыня, покуда я жив.
Но я и не в силах, подобно Иакову, побороть Tворца. Мне не сразить его шпагой. Я всего лишь человек из плоти и крови, слабый и ограниченный мужчина, и уж конечно, не полубог. И все же против воли Создателя я приберег одно верное оружие. Единственное оружие, которое чего-то стоит на свете — моя собственная воля. Именно поэтому я никуда отсюда не уйду.
Пока я здесь, сударыня, я знаю вас и помню. Я смотрю на вас. Я вижу вас, и я волен сообщить: даю слово чести, слово дворянина, если оно для вас чего-то еще стоит — в глазах моих прекраснее вас, восхитительнее вас, красивее вас нет и не было никого на страницах этого повествования.
Глаз мадам Лажар наполнился слезами. Она не могла позволить себе поверить в то, что только что услышала. Этого быть не могло, и она попыталась вообразить себе галлюцинацию, сон, бред и горячку, вызванную ранениями. Хозяйка снова попыталась заговорить, но Атос припал устами к ее руке. Ее собственные уста запечатались, и она обо всем забыла.
— Вы допустили еще одну ошибку, — продолжил он, выпрямляясь. — Вы поторопились звать его. Я понимаю, почему вы так поступили — вы не доверяете мне. Никогда не доверяли, хотя утверждали противоположное. Что-ж, и тут мне не в чем упрекнуть вас. Я не был достоин вашего доверия, ни разу не доказав в вашем присутствии ни силу свою, ни прочность, ни волю к жизни. Чаша вашего терпения преисполнилась, а она и так вместила в себя больше возможного. Поймите меня правильно: мне жаль, что вы позвали его так поспешно не потому, что я страшусь его. Нет, никоим образом — отец Сандро великий Творец и благородный человек, хотя бывает и сумасбродным и нахальным. Я не боюсь его, потому что чем-то заслужил его уважение, и за это он одарил меня неприкосновенностью, хоть и покарал безразличием. Мне жаль, что вы позвали его лишь оттого, что нам не хватит времени. Сударыня, сейчас я восхищен вами, через три дня я буду вас боготворить, через неделю я влюбился бы в вас, теряя голову, но через месяц я полюбил бы вас без памяти. Мы оба забыли бы обо всем, и забвение стало бы нам подарком, а не карой.
Забвения бывают разными, друг мой. Нет ничего желаннее, чем забываться, теряясь в памяти другого, но нет ничего ужаснее, чем быть забытым. Я мог бы не помнить себя, теряясь в вас, и вы забыли бы себя во мне, но мы оба помнили бы друг друга.
Моя госпожа, этому не суждено теперь случиться. Через несколько дней здесь сюда прибудут Арамис и наш общий Cоздатель — а это последнее, на что он согласится.
— Что же вы предлагаете? — хозяйка не могла больше сохранять тишину, потому что счастье не терпит молчания, и даже если губы иссечены стилетом, это не сбережет их от улыбки.
— Иногда перо и бумага значат больше, чем шпага и кинжал, — сказал граф с таким видом, будто целыми днями только и занимался тем, что строчил рукописи. — Не станем же терять ни минуты. Где ваши письменные принадлежности?
Ополоумевшая от счастья хозяйка кивнула в сторону. Граф придвинул столик к кровати, достал из ящика чистые листы, чернильницу и перья.
— Диктуйте, — сказал он.
— Что? — удивилась хозяйка
— Вы расскажете мне все о себе; о том, кем вы были до июля 1622 года и кем стали после него. Вы сообщите мне обо всем, что увидели, что узнали, что поняли, что совершили сами, и в чем вам помогли эти святые отцы, творцы чужих судеб, любители повлиять даже друг на друга. Вы будете говорить от первого лица, а я буду записывать, следуя за вашими словами, как преданный оруженосец по стопам рыцаря. Я сберегу ваши слова и голос. Станем уповать на милость… нет, не Cоздателя — случая. Сдается мне, что ни один Tворец, даже самый скрупулезный, сударыня, не способен проследить за всеми случайностями, которые внезапно и своевольно прокрадываются в повесть, когда он зазевался — а особенно такой Tворец, как отец Сандро.
Позвольте же мне поделиться с вами еще одним предположением. Я полагаю, что наш отец Сандро, Tворец великого ума и огромного размаха, все же обладает одним отрицательным качеством — он небрежен к деталям и вполне способен некоторые пропустить. Я снимаю у вас комнаты на втором этаже, а он утверждает, что на третьем. Я познакомился с Арамисом и Портосом в один и тот же день — а он пишет, что сперва я встретил Портоса, а Арамис присоединился к нам позже. Из этого я делаю вывод, что некоторые детали вполне могут скрыться от его цепкого взгляда. И как бы там ни было, он нe в силах отобрать у меня надежду.
У аббатства Святой Женевьевы есть лавка книгочея, тайно торгующего апокрифами. Арамис вчера (кажется, это было вчера) случайно упомянул его в разговоре. Этому книготорговцу мы передадим вашу рукопись в надежде, что она каким-то чудом останется незамеченной отцом Сандро. Как рукопись, так и моя надежда. Мы спрячем ее в надежных руках еретика затем, что я надеюсь, я верю, я уповаю: однажды, десять, двадцать, четыреста лет спустя, кто-нибудь отыщет ваши слова и ваш голос. А значит, донесет и до других. Этот кто-то, кем бы он ни был, избавит вас от забвения. А пока я сделаю все, что зависит от меня, не пропустив не единого слова из вашего повествования.
И граф де Ла Фер с видом писателя обмакнул в чернильницу гусиное перо.
— Я. Cлушаю. Bас.
Зазвонили колокола. Грянул гром. Сверкнула молния. Треснули, разверзаясь, небеса, и, купаясь в розовых лучах апрельского рассвета, возвестили архангелы о Высшем Суде.
— При одном условии, — остановила хозяйка Творца.
Граф де Ла Фер сдержал свое слово и поспешно поднял на нее глаза. Несмотря на глубокий рубец и прочие изъяны во внешности, хозяйка светилась той красотой, которой наделяет человека зрячий взор другого, кто видит его во всех измерениях. Взгляд графа сделал хозяйку графиней, чтобы не сказать, королевой, подобно тому, как взгляд хозяйки возвратил ему титул и личность. Не постояльца видела хозяйка в глазах напротив, а себя саму. Не хозяйку видел постоялец в устремленном на него взоре, а себя самого, полностью, без границ. Отражение зеркала в зеркале создает бесконечность. Это и есть любовь.
— Авторство будет совместным, — заявила хозяйка. — История принадлежит не только мне, но и вам, господин…
— Атос, зовите меня Атосом. Я выбрал это имя.
— История принадлежит и вам, Атос.
— Соавторство? — задумался он. — Но мне еще слишком рано писать мемуары — я молод и не собираюсь умирать. Я доживу до глубоких седин, я видел свою старость. Я угоден Cоздателю, потому что чем-то полюбился ему.
— Вас невозможно не полюбить, — сказала хозяйка, улыбаясь. — Вы сами не понимаете, насколько.
Атос мог бы покраснеть, но этим свойством характера и кожи творец полностью обделил его, все отдав Арамису, поэтому он лишь гневно сверкнул глазами.
— Этими словами вы обижаете меня, сударыня, пусть даже вы хотите мне сделать приятно. Я вовсе не желаю быть объектом любви.
— Но это не в вашей власти, — сказала хозяйка. — Таким он создал вас и от этого никуда не деться. Вы обречены нести на себе ношу чужой любви, хоть сами ей сопротивляетесь. Такова ваша судьба. Но и вам выпал случай показать себя с другой стороны, неугодной Создателю. Воспользуйтесь же им, и тот человек, кем бы он ни был, который четыреста лет спустя найдет нашу рукопись в каком-нибудь старом архиве, донесет и ваш голос до других. Возможно, его услышат. Соавторство — на меньшее я не согласна.
Атос улыбнулся. Воля хозяйки отныне стала для него законом, ведь он самовольно принял ее, без всяких усилий с ее стороны.
— Я согласен, — сказал Атос. — Я готов открыть свою душу, раз она интересна вам. Но и вы, сударыня, ничего не утаивайте.
Хозяйка с благодарностью кивнула. В этот момент она решила быть честной, говорить одну только правду, и, несмотря на смущение, которое причиняет откровенность, она заговорила.
— Муж мой преставился несколько лет назад, — начала она, — погиб от рук грабителей. Его, жестоко зарезанного у моста Ла Турнель, нашел ночной патруль…
Повествование хозяйки лишь отдаленно напоминало то другое повествование, с которым Атос недавно ознакомился; тон его был иным, а акценты — другими. И все же он узнал Портоса, Арамиса, Гримо и остальных слуг. Он прекрасно узнал свою жену, ведь даже за ней хозяйка оставила право голоса. Более того, он узнал самого себя. Ему не понравилось то, что он услышал — правда отнюдь не всегда приятна — и все же взгляд этой женщины был взглядом любящим, а под таким соусом и отчаявшийся от жизни бездельник, забияка и пьяница вырисовывается трагическим героем и даже благородным человеком.
По ходу повествования Атос бледнел, морщился, закрывал глаза, улыбался, ухмылялся, даже рассмеялся несколько раз. Он задумчиво потирал лоб, поднимал взгляд к потолку, вздрагивал и содрогался, но ни разу не выпустил перо из пальцев. Хотя рука Атоса дрожала, когда он обращал взор свой на хозяйку.
Некоторые моменты вызывали у него сомнения, и он испрашивал разрешения добавить одно, другое убавить и заполнить пробелы собственными размышлениями. Хозяйка с радостью принимала поправки. Они ни разу не поспорили.
То, чем они занимались, было наиболее близко к тому акту любви, которому им не суждено было отдаться в объятиях друг друга.
Когда все было закончено, снова забрезжил рассвет.
— Три момента из этой истории остались для меня загадкой, — сказал Атос. — Первое: зачем отец Сандро оставил вам его собственную рукопись про гасконца дʼАртаньяна? Неужели Творец захотел наделить вас даром провидения?
Мушкетер указал на двадцать шесть глав романа, прочитанных им прежде, с которыми хозяйка так и не познакомилась, отдав и их постояльцу. Она пожала плечами.
— По небрежности и по рассеянности, надо полагать. Должно быть, он перепутал бумаги. Он ведь хотел познакомить меня с переводом господина де Гомера. Случай.
Атос рассмеялся, но тут же снова сделался серьезным.
— Второе. Святые отце Оноре и Альфред утверждали, что вы автор, они говорили, что сюжет принадлежал вам и требовали взять за него ответственность. При этом, клянусь честью, я действовал по собственной воле. Как такое возможно?
Хозяйка уже знала, как ответить на этот вопрос. Да и сам Атос знал на него ответ.
— Истинный Творец, благосклонный Творец, лишь обладает всезнанием, но предоставляет детищам своим полную свободу действия, согласно тому, какими сотворил их. Он создает канву их судеб, но выбор отдает им. Все мы ограничены своей физической природой, но внутри у нас безграничное воображение. Ограниченные смертью, мы свободны жить. Так мне кажется.
Именно так казалось и Атосу.
— И все же, кто подлинный Творец этого повествования? Отец Сандро, Оноре или Альфред? Отец Виктор? Быть может, брат Огюст? Или вы, моя госпожа, все это создали, нарушив указания рассеянного нашего Создателя, за что понесете непомерную цену?
С неизбежной грустью Атос посмотрел на нее.
— Что вы! — запротестовала хозяйка. — Я готова платить и должна это сделать, потому что так я поклялась перед алтарем четырех евангелистов, временно взяв ответственность там, где некому было ее принять. Но все мы сотворили это вместе, включая вас самого, Арамиса, Портоса и даже Гримо. Создатель никогда не бывает одинок. Господу нашему необходим дьявол, и даже отцу Сандро необходим брат Огюст. Каждый отвечает перед ближними своими, как перед самим собой. Ни один человек не остров.
(Автор, кем бы он ни был, обязан доложить, что разбуженный этими словами преподобный Джон недовольно нахмурился, ошибочно вообразив плагиат там, где ему всего лишь был отвешен нижайший поклон).
— Вы никогда не использовали свою волю против моей, — признался Атос. — Вы ни разу не принудили меня…
— Вы не позволяли. Вас невозможно к чему-либо принудить, сударь. Неужели вы до сих пор не поняли?
— Но это уму непостижимо! — изумился Атос. — Как можно одновременно быть и творцом повествования, и его же персонажем?
— Такова жизнь, — уверенно ответила умудренная опытом хозяйка. — Все мы узники своих судеб и ломаем темницы историями, которые рассказываем о самих себе. Нам повезет, если мы будем услышаны.
Атос остался доволен ответами, но третий вопрос не давал ему покоя.
— Вы ведь не открыли главного, — сказал мушкетер, утомленно откинувшись на спинку стула и потирая глаза. В самом деле, это фехтование пером было гораздо утомительнее стычки с двадцатью головорезами.
— Я ничего не утаила, — удивилась хозяйка.
— Кроме собственного имени.
— Что в имени тебе моем? — спросила хозяйка, никогда не читавшая архимандрита Сандро, тезки ее создателя.
— Имя есть память, — ответил Атос, — сердце, где вы живете. Я не позволю, чтобы в этом повествовании вы, подобно жене Потифара, остались безымянным персонажем. Как звать вас, сударыня?
Теперь рассмеялась хозяйка. Весь дом на улице Феру отозвался на ее смех. Зазвенели окна, дверные замки, затворы ставень, утварь в кухонных шкафах, гвозди в стенах, забытые впопыхах четки Арамиса, завернутые в платок, перевязь Портоса, кинжал и шпага Атоса.
— Маргарита, — ответила она.
— Королева Марго, — произнес граф, склоняясь в низком поклоне.
Атос верно предвидел будущее: к этому моменту он уже ее боготворил.
========== Глава сорок третья. Суд ==========
«И встал он, поел и напился, и, подкрепившись тою пищею, шел сорок дней и сорок ночей до горы Божией Хорива».
***
Оставалось еще несколько суток, дней, ночей или часов до тех пор, пока Создатель не разведет своих персонажей, как мосты, чтобы расчистить путь огромному величественному кораблю в твердом переплете под названием «Три мушкетера».
Название рукописи несколько озадачивало Атоса, потому что мушкетеров было трое, а неразлучных должно было стать четверо. Атос не мог понять, почему Творец лишил их апрельского знакомого, по сути, главного персонажа этого повествования, места в заглавии. Неужели и тут все дело было в его рассеянности? Приходилось признать, что у этого Творца были странные отношения не только с названиями, но и с именами. Впрочем, как говорил преподобный Вильям, что значит имя? В любом случае, автор, кем бы он ни был, готов освободить Атоса от этих пространных рассуждений, ибо обо всем этом любопытный читатель может поинтересоваться у падре Умберто, Создателя другого романа о розе.
Роз в прошлом абзаце, как, несомненно, заметил внимательный читатель, указано не две, а целых три. Истинное ремесло современного романиста заключается в том, чтобы в каждую строку вместить больше отсылок и аллюзий, чем кажется на первый взгляд. Сюжеты в нашу эпоху перестали быть кому-либо интересными, и лишь заумные интертекстуальные головоломки способны привлечь внимание пресыщенного читателя. Автор, кем бы он ни был, именно этот навык и собирался осваивать, садясь за сей многостраничный труд.
Но вернемся к нашим персонажам. Им было хорошо вместе. Хозяйка выздоравливала и набиралась сил. Рана на лице затягивалась, превращаясь в отвратительный рубец, но под взглядом постояльца хозяйка не испытывала смущения. Она могла быть самой собой, а красива она была или уродлива — в глазах Атоса это не имело никакого значения.
Постоялец ухаживал за хозяйкой лучше любой сиделки, а поскольку данное повествование отчаянно пытается держаться в рамках условностей авантюрного романа девятнадцатого столетия, автор, кем бы он ни был, потребует у читателя отложить на время свои недоверие и сомнения, касающиеся тех, порою низменных и нелитературных, функций, которые исполняет сиделка при больном. Одухотворенность текста должна помочь в этом читателю, надеется автор, кем бы он ни был.
