сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 68 страниц)
- Теперь я понимаю, - сказала Анна, вновь превратившись в кроткого ангела. - Этот человек и заставил вас стать жертвой его обстоятельств. О нем, и ни о ком другом, вы печетесь, рискуя собственной жизнью. Его тайны вы бережете.
- Отчасти вы правы, - вздохнула вдова, не решаясь вновь посмотреть в глаза собеседницы. - Но я никакая не жертва, да будет вам известно. Любовь не превращает женщин в жертв, а наоборот даже, придает им мужества и решительности, пусть она и безответна.
Анна расхохоталась, и звонкий смех ее показался вдове зловещим. Похоже было, что ангельская маска упала с лица девушки, открыв ее настоящий облик: лицо взрослое, умное, опытное, как будто она познала много невзгод и немало побед, слишком ранних для ее возраста. Лицо это было не менее прекрасным, но гораздо более устрашающим. Вдова попыталась подобрать сравнение из Библии, которое подошло бы к этому перевоплощению, но вдруг поняла, что кроме безымянной жены Потифара, изуверки Иезавель и Иаили и Далилы,которых она в тайне от кюре грешно считала подлыми обманщицами, она не могла вспомнить ни одной сильной и грозной женщины, описанной на страницах священного писания.
И все же, завидев новое лицо своей тюремщицы, мадам Лажар восхитилась им и посчитала упавшую маску кротости очередным знаком доверия, проявленного племянницей герцога к ее персоне. Эта сильная женщина, так много страдавшая и страдающая по сей день, вынуждена была найти в себе силы, чтобы противостоять тем козням, что плелись вокруг нее. Ах, если вдова покойного Лажара могла быть такой же отважной и уверенной в себе! Тогда, быть может, она однажды нашла бы в себе мужество, поднявшись по бесконечной лестнице, постучать в дверь своего постояльца.
Анна вновь заговорила:
- Вы хотите казаться наивной, мой друг. Но и в этом вам не провести меня. О, нет! Не притворяйтесь! Прожив несколько месяцев в Париже, даже я, жительница глухой деревни, пребывая вдали от двора, успела понять, что и самые опытные заговорщицы теряют бдительность, когда речь заходит о предмете их любви. Стоит стреле Амура попасть в них, и из блестящих интриганок они превращаются в глупых овечек, хоть им самим продолжает казаться, будто ими не манипулируют. Они думают, будто следуют велению собственной воли, а сами, словно марионетки, пляшут на нитях своих кавалеров. Но вы не из таких, даю вам слово.
- Почему вы так думаете?
- Да потому что вы так опытно разыгрываете простолюдинку, что даже я готова вам поверить.
Услышав эти слова, вдова Лажар прыснула.
- Вы смеетесь надо мной? - должно быть, Анна приняла ее реакцию за издевку. На ее бледном лице проступили красные пятна. - Однако вы имеете полное право. Да, вы старше меня, и мне есть, чему от вас поучиться. Честное слово, я никогда бы не додумалась изображать простолюдинку, прикидывающуюся испанской графиней, анонимно прибывшeй в Париж. Подобная конспирация является наивысшим мастерством интриги, и неудивительно, что вам удалось обвести герцога вокруг пальца. Впрочем, герцог не так уж умен, как вы сами убедились. Вчера вы слушали меня с таким искренним сочувствием, так прониклись моей историей, так убедительно внушали мне, что монастырь может быть благом для меня, а не только наказанием, что я поверила вам. Я! А я так подозрительна! Жизнь научила меня не доверять людям, а вам я поверила. Скажу вам честно, мне показалось, я убедила вас в своих добрых намерениях. Я была уверена, что взамен на откровенность вы поделитесь со мной и вашей историей, но вы продолжали играть. Так мастерски! Так профессионально! Как и подобает настоящей шпионке. Вы вызываете мое восхищение, сударыня, а нет женщины на свете, что способна была бы вызвать мое восхищение. Знайте же, что я преклоняюсь перед вами. Но кое что я все же угадала. И теперь я, а не вы, вынуждена просить вас о помощи. Признайтесь, моя милая, вы ведь человек епископа Люсонского? - последняя фраза юной Анны была сопровождена таким горделивым упоением собственной проницательностью, что вдова Лажар не выдержала.
На этот раз вдова расхохоталась в полный голос. Она смеялась громко и от всей души, заполняя смехом гостиную. Смех ее вырвался из приоткрытого окна, вылетел на площадь и, сливаясь с легким ветерком и с взмахами крыльев голубей, пролетел над кровлями города Парижа, зацепив две башни собора Парижской Богоматери, так что даже сам отец Виктор, корпевший над многостраничным трудом, на миг оторвался от бумаг и прислушался к потревожившему его звуку. "Человек, который смеется", - подумал святой отец и вернулся к работе.
- Что же мне еще делать? - содрогаясь от смеха, ответила хозяйка с улицы Феру. - Вы так юны и еще ничего не знаете о жизни, хоть, несомненно, много страдали.
- Научите же меня, - попросила Анна. - Научите меня, и я помогу вам.
- Чему же вы желаете поучиться?
- Игре.
- Игре? Но я не играю. Я живу так, как живу..
- Я ведь и сама блестящая актриса - заверила ее Анна, - но вашего уровня пока не достигла. Вы и сейчас гораздо убедительнее меня.
В исступлении, которое может вызвать лишь только любознательность, Анна прижала руки к груди, ожидая услышать откровение. Мадам Лажар поняла: с людьми, движимыми гордыней, можно справиться лишь только убедив их в собственном превосходстве над ними. Явись им могущество, сильнее их собственного, хитрость, сложнее их понимания, ложь, запутаннее той, что они умеют соткать, и они перестают лгать и покорно склоняют голову. Но самое главное оружие в схватке с лгуном, открылось вдове, является правда. Ибо лгуну по природе своей не доступно понимание того, что правда иногда бывает наивной, не преследующей никаких корыстных целей. Сама того не зная, собственной непрозорливостью хозяйка с улицы Феру покорила ту, которую даже не считала своим врагом.
Девушка эта была симпатична ей, и несмотря на то, что Анна только что призналась в собственном лицемерии, вдова не смела ее осуждать. Ведь и ей самой пришлось лгать. Да и сейчас приходится. Так кто же из нас без греха? Не судите, да не судимы будете, ибо какою мерою мерите, такою же отмерится и вам.
- Этому невозможно научиться, - ответила вдова, на миг почувствовав себя полновластной хозяйкой ситуации, и от этого мимолетного, но пьянящего ощущения собственной силы, голос ее стал властным и убедительным. - Либо вы верите тому, что говорите, либо лжете и делаете вид, что верите. Вы верите, что я простая мещанка, потому что я именно ею и являюсь. Вот что значит жить, а не играть.
- Вы правы, - призналась Анна. – Но и вы поверили мне.
- Да, - в свою очередь призналась вдова. - Я поверила вам, потому что даже если вы солгали, выдумав историю, которую рассказали мне, вы не скрыли вашей внутренней правды. Вам действительно сделали больно и вы до сих пор страдаете.
На этот раз Анна побледнела всерьез, и никакого притворства в этой перемене красок не было.
- Я хочу отомстить, - сказала она. - Вы можете помочь мне отомстить. Я знаю, я уверена, это в ваших силах. Вы способны на все.
- Неужели я настолько убедительна? - улыбнулась вдова.
- Вы не нуждаетесь в убеждении. Не прилагая никаких усилий, вы не позволяете упрекнуть вас в лицемерии. Вы вошли в доверие к Ришелье. А епископ Люсонский набирает силу и однажды он станет всемогущим, вы и сами это знаете, сударыня. Иначе вы не поступили бы к нему на службу.
- Не стану отрицать.
- Я солгала вам вчера: я узнала его почерк. Однажды я уже его видела, когда копалась в герцогском камзоле, - Анна улыбнулась. - Я ведь тоже не лыком шита.
- Ваш дядя очень доверчив.
- Не стану отрицать, - парировала Анна.
- Так и быть, - согласилась вдова. - Кому вы хотите отомстить?
- Этому человеку, который поступил со мной так подло, так низко, так жестоко! - кулаки Анны сжались, будто она собственными руками собралась задушить ненавистного вельможу.
- В таком случае, скажите правду: назовите его имя.
- Правду? Вы в самом деле хотите услышать правду?
- Почему вас это удивляет?
- Люди никогда не желают слышать правды - лишь ту ложь, с которой им удобнее всего ужиться.
- А вы попробуйте, - снова ласково улыбнулась вдова. - Мне кажется, вы никогда не утруждали себя попыткой проверить, ибо сами привыкли лгать. Что ж, вас можно понять: с вами обошлись жестоко и оболгали вас саму.
Встретив на пути своем женщину, которая показалсь ей могущественнее, чем она сама, Анна разумно решила сперва попробовать превратить ее в орудие собственных интересов или, на худой конец, в союзницу, вместо того, чтобы враждовать с ней, выдавая герцогу сведения, которые ей удалось узнать.
Любовница герцога метила выше, и хотя пока она была довольна положением, достигнутым благодаря красоте ee и хитроумию, удовлетворение ее было временным, пока она не нашла нового способа продвинуться дальше. Зависеть от капризов своего любовника, пусть даже он страстно желал ее, все же являлось делом не прочным и даже в какой-то мере оскорбительным для ее достоинства. Анна мечтала стать хозяйкой самой себе, независимой от мужской воли, и в этом она не лгала.
- Опять вы правы, - согласилась Анна, пытаясь извлечь из ситуации наибольшую для себя выгоду. - Сударыня, клянусь вам, если вы пообещаете походатайствовать за меня перед епископом Люсонским, я помогу вам с герцогом.
- Обещать этого я не могу, сударыня, ибо епископ Люсонский - человек подозрительный и своенравный, но никто не помешает мне замолвить за вас слово.
Pаз уж ей суждено было лгать, пусть эта ложь пойдет во спасение близких ее сердцу людей. Вдова нашла оправдание для собственной совести. Анна не нуждалась в нем.
- Этого будет достаточно. Я совершенно уверена, что епископ мудрый человек. Не разбирайся он в людях, он не достиг бы таких высот. Он прислушается к слову той, кому доверил тайную переписку.
Вдова неопределенно качнула головой. Анна продолжила:
- Точно так же я уверена и в том, что в ваших силах помочь мне уничтожить моего врага. Он думает, что я мертва, и я не могу…Нет, я не хочу показываться ему на глаза, хоть предпочла бы растерзать его собственными руками. Но вы, вы можете.
Будь вдова чуть менее ошарашена очередной несостыковкой в драматическом сюжете, она бы заметила, что, кроме ненависти, в позе и во взгляде Анны проступил плохо скрываемый страх.
- Мертва? Но почему? Разве он не знал, что вас собирались заточить в монастырь? - удивилась вдова.
Анна тряхнула волосами, решительно встала, закрыла окно, задернула занавески, будто голуби или ветер могли их подслушать, взяла со стола серебряный нож, и, играя им, начала тоном столь холодным и бесстрастным, что невозможно было представить, будто эта женщина способна на все те эмоции, которые явила вдове за время из знакомства.
Холодность была правдивой, эмоции - дутыми.
- Я расскажу вам все. Между нами более не должно быть недомолвок. Отныне я в ваших руках, а вы - в моих. Честная игра между двумя женщинами. Кроме нас, здесь никого больше нет и мне незачем больше лгать, раз мы раскрыли карты друг перед другом. Я рассказала вам правду про монастырь. Но не сказала, что уже была монахиней. Тамплемарского монастыря бенедиктинок. Это принадлежит прошлому. Но мне удалось оттуда бежать. Я признаюсь вам во всем, чтобы вы поняли, на что я способна, когда будете докладывать обо мне епископу.
И это тоже было правдой.
Докладывать епископу, что...
- Вы бежали из монастыря?! - волосы на голове вдовы поднялись дыбом, но Анна приняла вскрик за возглас восхищения, и продолжила, воодушевленная надлежащей реакцией.
- Не мне вам рассказывать, что женские чары порою могут совершать чудеса. Я обольстила молодого священника. Он помог мне бежать, но сам попался на краже. Надо сказать, что этот человек был мне приятен.
Автор этой истории, кем бы он ни был, уполномочен заявить: длинный рассказ, услышанный вдовой Лажар из уст Анны, он не станет приводить здесь, дабы читатель не обвинил автора в искажении источников. Автор заметит лишь, что история эта была правдивой. Автор осмелится положиться на догадливость читателя, который, несомненно, слышал уже эту историю и не один раз, ибо по прошествии лет она превратилась в миф, такой же, как миф о жене Потифара. Но следует так же и проявить справедливость к рассказчице: о главном герое этой истории она отзывалась не только с ненавистью, но и с некоторым оттенком сожаления, весьма смутным, но заметным уху внимательного слушателя. Каким ни в коем случае не являлась вдова Лажар, ибо кровь в ее жилах стыла все больше с каждым поворотом сюжета, и в какой-то момент от ужаса она принялась грызть собственные ногти - привычка, в которой она прежде никогда не была замечена.
Дойдя, наконец, до сцены на охоте, когда нервы и ногти вдовы истончились безвозвратно, Анна сказала:
- Чтобы вы знали, что я говорю правду, я покажу вам, - она развязала тесемки халата и обнажила плечо. На белом плече красовалась королевская лилия, которую ни с чем невозможно было спутать. Вечная, несмываемаялилия. - Вы женщина, вы должны понять, что это значит. Я уже заплатила однажды за то, что хотела обрести свободу. Но клеймо ставится не однажды, оно напоминает о себе ежедневно, ежечасно, ежеминутно. И каждый день и каждый час я плачу за то, что возжелала стать хозяйкой своей судьбы. Что ж, раз такова цена, я и из нее научусь однажды извлекать выгоду.
Он ни о чем не спросил меня. Он не узнал, что клеймо было следствием произвола и самосуда палача, актом мщения, а не справедливости закона. Его любви хватило ровно на одну ошибку и на один промах. Он оказался таким же, как и тот первый, что меня оклеветал. Собственная честь была ему всего дороже. Он не смог снести оскробления. Слабак. У него не хватило сил вынести и одной секунды того, что я несу на себе каждый день, каждый час и буду нести до самой смерти.
Он разорвал на мне платье и повесил на дереве. Что стало с ним дальше, я не знаю, и мне остается лишь надеяться, что у него хватило смелости покончить с собой. Но он воспитанный человек и вряд ли совершил бы столь пошлый поступок. Поэтому я знаю, я чувствую, что он жив. Смерть была бы слишком легким исходом для этого человека.
Я не помню, как меня сняли с дерева. Но очнулась я в хижине пастуха. Он не узнал во мне жену его хозяина. Лишь одежда делает женщину достойной внимания, даже самую красивую. И даже андалусский скакун без седла вряд ли будет полезен. Я не помню, воспользовался ли пастух моим обмороком. Возможно - да, а возможно, он оказался благородным человеком. Странно, но простые люди более склонны к сдержанности, чем благородные господа.
Моих драгоценностей он не отобрал. На мне было три кольца. Мой супруг в порыве безумия не затруднил себя возвратом фамильных драгоценностей. Когда я выздоровела, одно из колец я отдала этому пастуху. Он продал его, купил мне одежду и заплатил за проезд в Париж с обозом из Санкуэна, куда он сопроводил меня. Должно быть, остаток от выручки он оставил себе.
В дороге, от возницы, что вез скот в предместье, я узнала что на улице Командрес ищут услуги горничных. Побеседовав с местным людом, я выяснила, что горничную ищет одна известная всем графиня, фрейлина королевы. Горничная из меня настолько же убедительна, как и жена вельможи, но, все же, менее убедительная, чем вы. Тем не менее, моих познаний в господском обиходе хватило, чтобы войти в доверие к дворецкому графини, и он предпочел меня всем остальным ищущим заработка женщинам. В конце концов, ни одна из них не ела с хозяйского стола, и знаниями об этикете они обладали лишь со стороны.
Мне было достаточно месяца, чтобы узнать весь свет, часто собиравшийся у графини на балах и обедах, не только в лицо и по именам, но и понять, какие связи установлены между этими людьми в их гостиных, будуарах, нишах и спальнях. Фаворит короля, герцог Неверский был падок на женщин и очень любил поиграть со своей женой в сцены ревности. Поэтому я отказалсь от места у графини под предлогом болезни, продала второе кольцо, купила на выручку приличную наконец одежду и сняла небольшую квартиру возле Люксембургского дворца.
