сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 68 страниц)
— Запретили? — с иронией произнес брат Огюст. — Кто? Господин кюре? А вы настолько послушны? Делайте, что хотите, только потом не обвиняйте себя, пытаясь вымолить искупление, а несите ответственность как свой крест. Выбор за вами. Теперь вставайте и поедем дальше.
В этом человеке не было ни капли жалости, ни самой малой доли сочувствия. Он был холоден и сух как осенняя земля. При этом его рассудительность и прямота действовали отрезвляюще. Я не захотела бы назвать его своим другом, но на роль дельного советчика он идеально подходил. Устало я поднялась с земли, a он даже руки мне не подал и посмотрел как на врага.
— Трогайте, господин семинарист, трогайте, я больше не побеспокою вас, обещаю.
Я сдержала свое слово, но спустя еще некоторое время экипаж опять совершил остановку. Мы находились на окраине маленькой захолустной деревушки с покосившимися деревянными домишками и невысоким церковным шпилем, на фоне лунного неба. Рядом виднелась мельница.
— Я подыщу нам места для ночлега, — все же счел нужным оповестить меня брат Огюст.
Под крышу нас впустили мельник с женой, которая при виде меня всплеснула руками, зажгла лучину и бросилась наливать вино в кружку. Должно быть, я выглядела плачевно. Брат Огюст поведал и им байку о том, что мы направляемся в монастырь, принимать обеты. Люди эти оказались очень добрыми, лишних вопросов не задавали, поверив в наше благочестие. Наверное, гости в этом селении были редкими, и каждый путник казался жителям диковинкой. Услышав, что мы держим путь из Парижа, мельничиха мечтательно прижала руки к груди и сообщила, что всегда мечтала увидеть воочию короля Генриха.
— Король Генрих четвертый умер десять лет назад, — сказал брат Огюст. И добавил в усы: — Да здравствует король.
Мельничиха покраснела, а муж отвесил ей легкий подзатыльник.
— Вести поздно доходят до нас, — извиняющимся тоном сказала она и поспешила поправить свою репутацию. — Зато я знаю одну историю со времен царствования короля Франциска. Наложница великого короля, прекрасная Диана, была из наших краев. — Она произнесла это с такой гордостью, словно сама представила прекрасную Диану королю Франциску.
Я заслушалась душераздирающим рассказом о любви незаконной дочери короля и его любовницы, прекрасной Дианы, к юноше Габриэлю, которого она считала своим кровным братом. Дочь тоже звали Дианой, и поэтому за рассказом было не просто уследить. Им не суждено было быть вместе из-за козней Дианы-старшей, и в конце-концов юноша убил на турнире короля Франциска, попав ему копьем в глаз.
— Это был король Генрих второй, — лениво поправил брат Огюст. — Но история примечательная.
— Нет кары ужасней, чем влюбиться в собственного брата, — сказала я.
— Есть вещи и похуже, — не согласился брат Огюст. — Вот например роман Абеляра и Элоизы гораздо плачевнее.
И брат Огюст принялся рассказывать эту любовную историю, делая акценты на церковных нравах прошедших веков и на описания монастырских строений, что несколько утяжеляло повествование. К концу его рассказа мельничиха проливала слезы, а мельник прикрывал руками причинное место.
Чтобы не упасть лицом в грязь, я тоже решила внести свою лепту в сокровищницу любовных историй.
— На мой взгляд, милостивые господа, — сказала я, — нет ничего плачевнее любви супруги Потифара к прекрасному Иосифу. Эта дама жила в достатке и имела все, что могла пожелать, но жила она в золотой клетке с нелюбимым и нелюбящим мужем, и поэтому никакие мирские блага не радовали ее. Когда под крышей ее дома появился Иосиф, она не смогла укротить свою страсть, потому что перед прекрасным Иосифом никакое сердце не могло устоять, тем более сердце женщины одинокой и нелюбимой. Она возлюбила его так пламенно, что готова была всем поступиться ради юноши, но тот не обращал на нее никакого внимания. Его благочестие, разумеется, достойно всяких похвал, но, согласитесь: отвергнутая любовь есть пытка каленым железом. Находиться рядом с тем, кого любишь, когда он дразнит вас своим присутствием, настолько близкий, что можно дотянутся рукой, и настолько далекий, что будто вас с ним разделяют реки и горы, и натыкаться каждый раз на стену его безразличия — что может быть хуже? Супруге Потифара Священное Писание назначило незавидную роль искусительницы, но на самом деле она была очень несчастной женщиной, не выдержавшей натиска любви. Да, ее любовь перетекла в ненависть, но разве не заслуживает она хотя бы понимания?
Мельник с мельничихой перекрестились, а во взоре брата Огюста сквозило холодное порицание. Он подвел итог:
— Все это учит нас тому, что любовь это такая лотерея, в которой все игроки остаются в проигрыше, а приз достается тому, кто отказывается участвовать в дурацкой игре. Не любите, милейшие, не влюбляйтесь и не теряйте головы. Жизнь и так полна воодушевляющего и вдохновляющего. Отправлюсь-ка я на покой.
Брат Огюст преспокойно ушел на сеновал, указав мне на место в углу общей комнаты, где расстелила тюфяк мельничиха.
Сморенная усталостью я проснулась позже всех. Мельник уже трудился на мельнице, его жена мела пол комнаты, а брат Огюст, свежий и опрятный, с приглаженными волосами, выглядел так, будто спал не на сеновале, а на королевской перине. Он вернулся из очередной разведки. По его лицу невозможно было понять, что за вести он принес, но ясно было, что он никуда не спешит. Он дождался, пока мельничиха выйдет во двор, и сказал:
— Этой ночью граф останавливался у нас под боком, в доме священника, — он кивнул на шпиль церкви, что виднелся через открытую дверь. — Он легко ранен, а слуга — тяжелее. Обработав рану вином, граф продолжил путь на рассвете, а слуга остался долечиваться.
— Пресвятая Богородица! — интонация брата Огюста была столь обыденной, что прошло несколько мгновений пока смысл слов дошел до меня. — Он ранен! Я так и знала!
— Похвально, что вы знали, но это обстоятельство облегчает нам задачу — граф будет медленнее перемещаться по местности.
— Брат Огюст, — я порывисто схватила его за рукав, осененная страшной мыслью, — какова наша истинная задача? Шпионить? Удостовериться, что господин Атос довезет письмо? Уж не являетесь ли вы с отцом Сандро пособниками герцогини Неверской?!
Семинарист расхохотался, но смех его был искусственным.
— Вы с ума сошли, вдова Лажар! Что вы такое придумали? Вы с вашим воспаленным воображением! Не беспокойтесь, раз граф сумел сесть в седло, ему не грозит ужасающая смерть, которая вам кругом мерещится.
— Тогда зачем мы здесь? — настаивала я.
— Как же вы надоедливы, милейшая! Мы здесь, потому что вы возжелали отправиться за графом, чувствуя непреодолимую потребность сопровождать его в миссии, которую он взвалил на себя по чистой случайности или по чистому сумасбродству.
Я отказывалась в это верить, ибо помнила последние напутственные слова господина кюре.
— Отец Сандро не отправил бы вас со мной, не преследуй он своих корыстных целей.
— Послушайте, чего вы от меня хотите? — брат Огюст с раздражением встал.
— Правды!
— Хорошо. Я скажу вам правду. Отец Сандро — человек обстоятельный и весьма ответственный, хоть многие не считают его таковым. За личиной простака, добряка и любителя покутить прячется натура серьезная и философский склад ума, характер истинного мастера. Он никогда не стал бы полагаться на единственный источник, даже самый достоверный. Два источника всегда лучше одного, тем более, если один из источников — современник интересующего его субъекта. При этом, второй источник не объективен и вовлечен, а первый — на его взгляд, слишком рационален и отстранен, — тут брат Огюст прервал свою научную тираду, недовольно скривившись. — Две памяти полезнее одной.
— Неужели я опять сплю? — спросила я беспомощно, чувствуя, что брат Огюст заговаривает мне зубы, нарочно уходя от ответа.
— Не думаю, но утверждать не стану, — ответил семинарист. — Можете позавтракать, не торопясь, нам некуда спешить.
— Я пойду поговорю с Гримо, — сказала я.
— Нет, — отрезал брат Огюст, — не велено.
— Глупости, — бросила я, тоже вставая. — Я никому ничего дурного не сделала и мне не зачем скрываться. Я до сих пор с ним разговаривала, и, надеюсь, и впредь стану говорить.
— Говорить? С этим слугой?
— Да, и вы мне не указ. Это моя ответственность.
Брат Огюст укоризненно покачал головой.
— Вот к чему приводят свобода и равенство в руках глупцов! — произнес он в пространство. — Помните, что я запретил вам разговаривать с этим слугой.
— Уж запомню, не беспокойтесь, — обещала я и вышла.
Осеннее солнце уже светило и я шла по единственной улице деревни в сторону церкви. Местный люд, занятый своими делами, грязная детвора, и даже бродячие собаки оборачивались и смотрели на меня с нескрываемым любопытством. Я постучалась в пристройку возле церкви. Дверь открыл тощий лысеющий священник. Представившись, я тут же перешла к делу, спросив о двух путниках. Священник несколько подозрительно оглядел меня, обронив, что я не первая, у кого его вчерашние гости вызывают интерес. Я заверила священника, что брат Огюст и я преследуем ту же цель, а именно помочь дворянину в его благородной цели. Несколько ливров, пожертвованных приходу, поспособствовало доверчивости священника.
Гримо лежал на скамье в единственной комнате в хибарке. Он был укрыт собственным плащом, под которым проглядывала повязка на левом плече. Раненный был в сознании и отрешенно рассматривал щели в стене.
— Гримо, — позвала я тихо, не желая его пугать.
Слуга господина Атоса повернул голову в мою сторону. На его лице проступило сильное изумление, но он тут же заставил себя упрятать эмоцию поглубже и водворил на физиономии постное выражение.
Все эти мужчины, столько сил тратящие на показное безразличие, играющие в прятки со своими истинными чувствами, вызывали у меня огромное недоумение, если не сказать больше. Смеющийся лик господина Портоса возник в моей памяти и я с удивлением поняла, что соскучилась по нему.
— Гримо, — повторила я, приближаясь, — как вы себя чувствуете? Как ваш господин?
— Уехал. Трус, подлец, — сказал Гримо.
— Кто?! Господин Атос?!
— Я.
— Вы трус и подлец? Но почему?
Гримо окинул себя взглядом, всем своим видом показывая, что он лежачий больной.
— Да, да, я поняла. Господин ускакал, оставив вас здесь, и запретил вам вставать?
Гримо кивнул. Потом посмотрел на меня вопросительно.
— Вы хотите знать, что я здесь делаю? — слуга снова кивнул. Вопрос был хорошим. Но поскольку слуга позволял себе ничего не говорить, я тоже решила сохранять за собой право безмолвствовать. — Послушайте, вам очень худо?
Гримо сдвинул голову из стороны в сторону.
— Вы можете встать?
— Да, — сказал он, и в его тоне мне послышалась тоска.
— Так почему же вы продолжаете валяться? — не выдержала я.
— Господин, — красноречиво объяснил Гримо. — Много крови потерял.
— Господин Атос потерял много крови?
— Я.
— Гримо, — силилась я понять, — господин Атос приказал вам не вставать, потому что вы потеряли много крови, и вы не встаете, потому что не хотите нарушить его приказ?
Гримо кивнул.
— Но как же вам станет известно, когда вам можно вставать?
Гримо задумался.
— Вы собираетесь лежать тут, пока господин не вернется и не перерешит?
— Да.
— Отлично! — Сказала я. — Восхитительно! Вот к чему приводит отсутствие свободы и равенства у глупцов!
Гримо молчал, сохраняя задумчивость.
— Ваш господин самодур, вот что.
— Нет, — вдруг сказал Гримо. — Мудр и справедлив.
— Вот и оставайтесь отлеживаться, это наилучший способ лишиться мудрого и справедливого господина.
Гримо жалостливо посмотрел на меня.
— Вашего господина преследуют головорезы, которые хотят перехватить письмо. Кто знает, сколько их и где? Неужели вы думаете, что он справится один?
— Да, — отвечал слуга.
— Зря, — возразила я.
— Нет, — парировал раненный.
— Боже мой, Гримо, да вы переоцениваете возможности вашего мудрого господина! Вы думаете, что он бог какой-нибудь, а не человек, а он такой же человек, как и все люди, и тоже подвержен опасности.
— Да, — согласился наконец Гримо, и я атаковала брешь, появившуюся в его безоговорочном подчинении.
— Ваш господин подумал о вас, а не о себе. Он вообще о себе не думает, знает себя скакать в пекло где погорячее. А вы бессовестно отлеживаетесь под предлогом повиновения. Берите ответственность в свои руки, чтобы потом не мучиться от чувства вины! — заявила я.
На лице Гримо что-то неуловимо сдвинулось: не то челюсть, не то бровь. Потом он стал медленно подниматься с кровати. Несмотря на бледность и повисшую левую руку, мне показалось, что он вполне твердо держится на ногах. Одной действующей рукой он тщетно пытался застегнуть крючки рубашки и я решилась ему помочь.
— Благодарю, — произнес Гримо слово, которое вовсе не было необходимым, и подумалось, что благодарит он меня вовсе не за крючки.
Проводив взглядом удаляющегося всадника, я с легким сердцем вернулась к мельнице. Брат Огюст, ничего не спросив, направился к экипажу.
========== Глава девятнадцатая: О смерти и любви ==========
На четвертый день нашего путешествия брат Огюст пожелал остановится в селении Сен-Бенуа, дабы понаблюдать за процессом производства сыра. И это после того как молочница сообщила ему о полумертвом всаднике, который едва держался в седле. От очередного проявления бесчувственности семинариста у меня волосы встали на голове дыбом.
— Не полумертвый, а еле живой, — поправил меня он, нехотя возвращая сосуд с жирным молоком приветливой розовощекой молочнице. Подлинные намерения брата Огюста касательно молочницы не укрылись от меня, но он еще смел меня упрекать: — Вы плохо запоминаете факты, окрашивая их своими сантиментами.
Все же он прислушался к доводам разума и стегнул лошадей. Всадник в скором времени показался на склоне холма приблизительно в полулье от экипажа. Конь в самом деле ступал довольно медленно. У меня защемило сердце. Он был один, а из этого следовало, что Гримо его еще не догнал, если, конечно, сам удержался в седле. Я снова почувствовала укол вины. Как не вертись, а в положительном свете из этой истории мне выйти не удавалось.
Брат Огюст вел лошадей, следуя темпу всадника, который то ускорял своего скакуна, то придерживал его, что превращало езду в полную рывков тряску. При этом, всадник ни разу не оглянулся, несмотря на то, что несомненно знал, что его могут преследовать. Все это свидетельствовало о серьезности его ранения.
— Или о серьезности его бесшабашности, — донеслось до меня снаружи.
— Господин Огюст! — понимая, что до Ангулема осталось недолго и что господин Атос никуда от нас не денется, я снова застучала в перегородку.
Позволив мне промучиться некоторое время и, наверное, не без жестокого умысла, брат Огюст, а, точнее, его голова, появилась в окошке.
— Чего изволите на этот раз? — со злой иронией поинтересовался он.
— Неужели вы не видите? Он не доедет до Ангулема! Нам нужно немедленно остановить его!
— Кто же довезет письмо? Неужели вы постучитесь в покои королевы-матери и скажете: «Здравствуйте, ваше величество, я от герцогини Неверской, принесла вам записочку»?
— Письмо может подождать покуда господин Атос оправится.
Брат Огюст сжал кулаки так крепко, что суставы его пальцев издали хруст.
— В сотый раз повторяю вам: делайте, что хотите, но мы не должны вмешиваться в ход событий.
— Знаете что, — не менее злобно заявила я, — такое впечатление, что вы хотите смерти этого человека.
— Вы ошибаетесь, приписывая мне какие бы то ни было желания касательно его персоны. Мне просто абсолютно все равно, суждено ему жить или умереть.
— Но как вы можете! — недоумевала я. — Неужели у вас совсем нет сердца? Неужели, на ваш взгляд, этот человек не достаточно настрадался?
— Достаточно или нет — не мне решать и не вам. Вы и так попортили мне немало крови, и если не прекратите причитания, то, даю вам слово, однажды я вам отомщу. И, поверьте, тогда сожалеть о содеянном действительно будет поздно.
Наглость трех мушкетеров вместе взятых была не в силах перещеголять бессовестность почтенного семинариста. Я совершенно онемела.
— Вот и хорошо, сидите тихо и впредь.
