сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 68 страниц)
Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me
========== Часть первая. То, что могло бы быть. Глава первая, в которой хозяйка знакомится с постояльцем ==========
«Тот, кто празднословил, будто Менар посвятил жизнь созданию современного Дон Кихота, осквернял его светлую память. Oн хотел сотворить не другого Дон Кихота — это нетрудно, а Дон Кихота… Его достойным восхищения намерением было создать страницы, совпадающие — слово в слово, строчка в строчку — со страницами Мигеля Сервантеса».
«Пьер Менар, автор Дон Кихота». Хорхе Луис Борхес
*****
"Автору следовало бы умереть, закончив книгу. Чтобы не становиться на пути текста".
«Заметки на полях „Имени розы“». Умберто Эко.
*****
Муж мой преставился несколько лет назад, погиб от рук грабителей. Его, жестоко зарезанного у моста Ла Турнель, нашел ночной патруль. Он успел сообщить свое имя и место проживания. Я не успела с ним проститься — господь прибрал его душу до того, как стражники внесли его за порог.
Лажар был порядочным горожанином, добродетельным, но не особо ласковым. Родители, давно почившие хозяева постоялого двора близ Руана, обручили меня, младшую дочь, со старшим сыном винодела. Брак посчитался выгодным. Наследство и приданое супруг использовал для осуществления давней мечты своей: покупки хозяйства в городе. Детей у нас не было и со смертью Лажарa дом на улице Феру перешел в мое владение. Вышивка приносила скудные доходы, и, чтобы прокормить себя, мне ничего не оставалось, кроме как найти постояльца, который платил бы за пропитание и проживание в комнатах на втором этаже.
Спустя некоторое мне стало известно, что он постучался в мои двери по наводке товарки, кожевницы с улицы Дофина; но, все же, думается, что ее устами управлял сам сатана. Лучше бы он никогда не появлялся ни на пороге дома моего, ни в злополучной судьбе. Для него так было бы, несомненно, предпочтительнее.
Знатного господина дворянского происхождения можно было угадать по вымуштрованному слуге, по великолепному вороному скакуну, по перчаткам из мягкой кожи и по эфесу шпаги, инкрустированному самоцветами. Не трехдневная щетина, не потрепанный камзол, не даже потерянный, рассредоточенный взгляд, присущий пропойце, не в силах были скрыть человека, привыкшего к обслуге и смиренному почитанию.
В тот июльский вечер буря бушевала в городе. Порывы отнюдь не летнего ветра и холодного дождя взметали плащи прохожих и прибивали кроны деревьев к кровлям. Cтолбы пыли вихрились по мостовой. Господин и слуга, придерживающий взволнованных лошадей, продрогли и ежились под натиском стихии, кутаясь в плащи. Господин молчал, говорил слуга. Если можно было назвать разговором односложные фразы.
— Комнаты? — не то спрашивал, не то утверждал слуга. Я кивнула, все еще настороженно оставляя дверь полуоткрытой. — Конюшня?
— Ближайшая конюшня на улице Пти-Огюстен, — отвечала я.
— Сколько? — продолжал вопрошать слуга.
— Сколько стоит оставить лошадей на конюшне? — переспросила я.
— Довольно, — отрезал господин. — Двадцати пистолей будет достаточно?
Я опешила. Человек этот, судя по всему, не имел ни малейшего представления о местных расценках и денег считать не привык. Но дверь отворила пошире.
— Прошу вас, проходите, сударь.
Господин снял перчатки, обнажив белые кисти, и переступил порог. Слуга поклонился и удалился с лошадьми. Вместе с господином сквозняк ворвался в прихожую, и кувшин с молоком, стоявший на столе, с грохотом опрокинулся и покатился по полу. Где-то далеко залаяли собаки. Я захлопнула дверь.
Он застыл посреди прихожей. Мне представилась возможность получше разглядеть его. Такие господа изредка встречались на улицах Парижа, уж во всяком случае пешими и столь близко. Чаще их можно было лицезреть вблизи королевской резиденции, где мне не часто доводилось оказываться. На улицах они, не замечая, смотрели на нас, мелких буржуа, как на досадные помехи, исключительно с высоты седла, и приходилось переходить на другую сторону мостовой, чтобы не оказаться раздавленными копытами. Господин отсутствующим взглядом смотрел куда-то мимо меня. В замешательстве я потупилась, совершенно не представляя, как с ним говорить. Потом до меня дошло, что не мешало бы забрать у него мокрый плащ.
Нерешительно я протянула руки в сторону завязок, что, в моем представлении, непременно сделал бы опережающий мысли господина слуга.
— Ваш плащ, сударь?
Человек резко отшатнулся от меня, словно дьявола увидел. Я тоже отступила на шаг, невольно задрожав.
— Где комнаты, мадам…? — глухим голосом спросил он, развязывая тесемки плаща и бросая его мне.
— Лажар, вдова Лажар, сударь.
— Теплую постель, ужин и две бутылки вина, — уже не спрашивал, а требовал господин.
— Да, да, непременно, — поспешила я, приходя в себя, — позвольте мне показать вам комнаты.
Он последовал за мной по деревянной лестнице на второй этаж, так и не назвав своего имени. В ином случае я ни за что не пустила бы к себе безымянного мужчину без рекомендаций, но сейчас мне казалось, что отказать не смогла бы, даже призвав на помощь всю силу духа. Такие люди не привыкли к отказам и умели подчинять своей бессловесной воле волю других.
Наверху господин оглядел помещения без особого интереса, бросил перчатки на столик с зеркалом, подошел к окну и посмотрел на улицу. Судя по всему, он остался доволен, или, по крайней мере, недовольства не испытал, сложно было утверждать.
— Это добротный старый дом, — зачем-то мне захотелось уверить господина в правильном выборе, — построенный во времена короля Франциска, царство ему небесное. Стены из камня, сударь. Дрова входят в оплату. Я прямо сейчас разведу огонь — вам, должно быть, холодно.
— Будьте так любезны, — обронил он, бросая взгляд на очаг и садясь в кресло. Точнее будет сказать: падая в кресло. Должно быть, его сморила усталость с дороги. Сколько лиг проскакал он, оставалось лишь гадать по грязи, налипшей на его ботфорты. Подумалось, что не мешало бы помочь ему стянуть их, но помня его недавнюю реакцию, я не осмелилась предложить. Зато, чувствуя, что усталость несколько смягчает опасность, исходящую от него, осмелилась спросить:
— Не будете ли вы так добры назвать ваше имя, сударь?
И тут же поняла, что допустила ошибку, хоть и не совсем понимала в чем она. Мне не доводилось общаться со знатными вельможами, и, возможно, следовало знать, что хорошие манеры запрещают простолюдинам интересоваться такими вещами самовольно. Господин посмотрел на меня, словно впервые заметив, но в его взоре было недоброе предзнаменование. Меня постигло ощущение, что я совершила нечто запретное, равносильное лицезрению наготы чужого человека. Эта внезапная нагота открылась в потерянном взоре господина. Словно дело было не в нарушении этикета, не в грубости даже моей, а в том, что он в самом деле не знал, как ответить на мой вопрос.
— Простите, сударь, — поспешила я исправить свою оплошность. — Простите, ради бога, — и попятилась к двери, опуская голову.
— Отчего же, — он ухмыльнулся чему-то своему, — как и у всех порядочных католиков, у меня должно быть имя, и мне не пристало его скрывать, так ведь, любезная хозяйка?
Я смотрела на него в парализующем испуге. Умом я понимала, что он не должен причинить мне зла, но в душе никак не могло улечься ощущение безотчетной тревоги. Не зная толком, что ответить, я сказала:
— Ваше имя — не мое дело, сударь. Платите исправно, первым понедельником каждого месяца, и я буду называть вас так, как вы пожелаете. Могу и не называть вовсе, только отзываться.
Мне опять показалось, что, не подумав, я сморозила глупость. Tем не менее, я говорила правду. Я могла бы отзываться, безмолвно и беспрекословно, так, как бывало с моим покойным супругом. И уж всяко благородный дворянин имеет на то не меньшее право.
— Атос, — человек в кресле тяжело поднялся, произнося странное слово так, словно оно впервые слетело с его уст и он пытается приноровится к нему, пробуя на языке, — Атос, — повторил он, слегка качая головой, будто отвечая не мне, а голосу, звучащему в нем самом. И столько грусти было в произнесенном слове, словно он смирялся с ним нехотя, оплакивая непонятную мне утрату.
О чем печалился этот господин? Кому вторил, произнося чужеродное слово? С кем спорил и кого винил? Он молчал, и, несомненно, не имел никакого намерения делиться со мной своими мыслями и чувствами, а я слышала их, так отчетливо, будто он описывал свою судьбу дословно и предельно ясно. Мне представилось, что я явилась свидетельницей непроизвольной слабости, которую господин не собирался приоткрывать ни мне, ни кому-либо другому. Нечестно было злоупотреблять подобным. Я содрогнулась, желая отделаться от наваждения.
Глухо отзывалось бессмысленное слово, тупиком отзывалось и одиночеством. Должно быть, это и было его именем. Странно и непривычно звучало оно, будто из иного языка, мне не знакомого. А может, за этим наречением, он хотел скрыть свое истинное имя? Новое чувство проснулось во мне, и оно было любопытством. Я поспешила запрятать подальше греховное искушение задавать вопросы. Мне оставалось лишь проверить, действительно ли человек открыл мне свое имя.
— Вы оказываете мне честь, господин Атос, выбирая мое скромное жилище своим местом жительства в славном городе Париже, — осторожно сказала я. — Надеюсь, этот город оправдает ваши ожидания.
— У меня нет никаких ожиданий от города Парижа, — произнес человек, и мне почудилось, что у него давно не оказывалось собеседника. — Воистину, этот город ничем не привлекателен, кроме как винными подвалами.
— Если вас интересуют хорошие вина, а не то разбавленное пойло из Шампани, что разливают в каждом втором кабаке, вы не откажетесь посетить трактир «Сосновая шишка». К выдержанному бургундскому там подают превосходную баранину с чесноком. А хозяин трактира — само благодушие.
Не знаю, откуда возникла у меня смелость давать рекомендации этому человеку, но взамен он одарил меня полуулыбкой. В это мгновение мне увиделась двойственность господина Атоса. Словно в нем сосуществовали двое разных людей, один из которых, мягкий и восприимчивый, был далеко упрятан за личиной властной и меланхоличной.
— Благодарю вас, мадам Лажар, — удивительно, но он не только расслышал, но и запомнил мое имя.
В это самое мгновение мне довелось быть свидетельницей мимолетного пробуждения того, другого. Но он тут же скрылся в тени, уступая место ледяной вежливости.
— А теперь, будьте любезны оставить меня одного, я очень устал с дороги и мне не мешало бы отдохнуть, — человек отвернулся к окну, всем видом показывая, что разговор окончен.
— А как же огонь и ужин?
K этому моменту я начала осознавать, что, по непонятной мне причине, несмотря на опасения и тревогу, а, может, именно благодаря им, в присутствии этого человека у меня неприлично развязывался язык. Что в свою очередь причиняло мне удушающий стыд. Ибо абсолютно ничего в нем не могло, в самом деле, располагать к беседам. Значит, дело было во мне. Раздражение, хоть и хорошо сдерживаемое, не преминуло сказаться в его следующих словах, от которых веяло льдом:
— Любезнейшая, я благодарен вам за приют и кров. Весьма нелегко приезжему в первый же день в столице найти столь опрятную и радушную обитель. Вы оказали мне милость, впустив чужака под вашу кровлю. Понимая всю деликатность положения, в которое вас невольно поставил, могу лишь заверить вас: я не беглый каторжник и уж подавно не бесчестный человек, слово дворянина. С вашего позволения, я намерен остаться здесь на неограниченное время. Я ваш должник, и клянусь, вашей доброты не забуду.
Oн достал кошелек и бросил на стол два пистоля. Но вместо благодарности, я испытала унижение, понимая, что это плата за желание избавиться от меня как можно скорее. Он, в самом деле, не должен был уверять меня в своей честности — oна была мне очевидна.
Теперь я оказалась перед ним виноватой. В очередной раз подивившись тому, сколько разных и противоречивых чувств вызвало во мне десятиминутное присутствие незнакомого человека, я поклонилась и направилась к двери, оставив монеты лежать на столе.
— Постойте, — господин окликнул меня, видимо что-то внезапно вспомнив, — будьте любезны, просветите меня: где находится особняк господина де Тревиля?
========== Глава вторая, в которой постоялец поступает на службу и знакомится с двумя молодыми людьми ==========
Весь первый день после прибытия господин Атос, видимо, проспал. Лишь угрюмый слуга, назвавшийся тождественно «Гримо», просил еды, вина и дров, категоричными жестами отказываясь от помощи моей служанки. На второй день господина тоже не было видно, как и на третий. «Оплачено будет», бросал слуга, поднимаясь наверх с очередной порцией бутылок, отдавая мне порожнюю посуду. На третий день Гримо потребовал горячей воды. На четвертый я ушла относить заказ вышивки, а когда вернулась, поняла, что ни слуги ни господина дома нет.
Погода успокоилась и подобающий июлю сезон, казалось, вернулся в город. Под вечер, когда я сидела с кружевом у свечи, дверь отворилась и в проеме появился незнакомый господин, чисто выбритый, с изящными усами и эспаньолкой, в серой шляпе с перьями, в белой накрахмаленной рубашке, черном камзоле и блестящих ботфортах. Знатный вельможа осенил гостинную невиданным здесь никогда прежде присутствием. Ему было не место здесь. Я вскочила со стула, стыдясь и стесняясь простого убранства комнаты, грубой меблировки, жестяной посуды, собственного полотняного платья и передника. Себя, оказавшейся внезапно чужой и лишней в собственном доме. Я едва узнала его.
— Господин Атос, — пробормотала я. Он лишь слегка кивнул головой и прошел наверх, не удостоив меня ни единым словом.
На следующий день, рано утром я слышала шаги — мой постоялец уходил. Сама себе не признаваясь, я и после заката не ложилась спать, весь день ожидая его, мечтая хоть мельком еще раз взглянуть на то великолепие, что открылось мне вчера.
Я ждала не зря. Бряцанье шпаги о шпоры оповестило о его прибытии еще до того, как он вошел в дом. Господин Атос вернулся, и на этот раз на нем был голубой плащ, расшитый крестами и королевскими лилиями. Дыхание остановилось. Передо мной стоял королевский мушкетер, представитель блистательного гвардейского полка, охранявшего французскую корону и ее носителей. Моему удивлению, смешанному с почтением, не было предела. Плохо представляя себе, как получают должность в этом полку, я тем не менее понимала, что вступить в него возможно лишь человеку необыкновенному, проявившему себя всячески на разных военных поприщах. Господин Атос же умудрился получить плащ мушкетера в первую же неделю пребывания в Париже и это само по себе являлось событием неслыханным. Должно быть, я все же недооценила его истинное происхождение.
— Господин Атос! — воскликнула я, вскакивая со стула и роняя вышивку, тем самым проявляя свое восхищение.
Мало того, что у меня проживал знатный дворянин, так теперь еще и мушкетер его величества. Казалось, толика роскоши королевского дворца, славы и доблести невзначай попали в мой скромный приют, одаривая и меня своим сказочным волшебством, о котором я и мечтать не смела. Купаться в лучах чужой добродетели — мне было и этого достаточно, чтобы окрасить непримечательную жизнь яркими красками. Я глупо улыбалась, нервно отряхивая подол передника, во все глаза уставившись на новоявленного мушкетера. Я поняла вдруг, что он довольно молод и невероятно хорош собой, и дело было вовсе не в его экипировкe. Он был хорош сам по себе своим сложением, своими изящными кистями, тонкими, будто выточенными чертами своего лица, пронзительными, все подмечающими ясными глазами. В этом человеке не было ничего общего с тем, что совсем недавно впервые постучал ко мне в дверь. Мрачная тоска и пьяный взгляд словно улетучились. Невольно я залюбовалась им, вероятно, даже приоткрыв рот, забывая о всяческих приличиях.
Но мушкетеру Атосу не было до моего восторга никакого дела.
— Как видите, у вас нет причин для беспокойства, — произнес он деловым тоном, бегло указав дланью на плащ и словно продолжая давно начатый диалог, — к концу месяца я начну получать жалование.
— Позвольте мне принести вам мои скромные поздравления, сударь — пролепетала я, — и — раз такое событие — ужин за счет… заведения.
— Благодарю вас, — сухо ответил он. — Но нет такой надобности, сегодня я отужинаю в «Сосновой шишке».
