сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 68 страниц)
— Да выслушайте же меня на конец! — господин Арамис слегка повысил голос и тут же насторожился. Убедившись, что никто не собирается застукивать его со мной на кухне, он продолжил. — Вы невольно оказались участницей чужой драмы, но в ваших силах ее разрешить, и поэтому я смею обращаться именно к вам. Дело в том, что кроме вас, как вы понимаете, ни одна живая душа не посвящена в тайну, касающуюся благородной особы. Я же имел честь убедиться в вашем прямодушии, в вашем благоразумии и в вашем умении хранить чужие тайны. Атос был прав, вы — воплощение добродетели, — и добавил, скорее для себя, — Атос всегда оказывается правым.
Казалось он готов наговорить мне какие угодно комплименты, лишь бы я согласилась. Только вот на что? Господин Арамис не заставил меня ждать, заговорив быстро.
— Будучи посвященной в действо, только вы, как третье лицо, можете помочь. Дама, как вы помните, замужняя женщина. Она страшится, и не без причин, что супруг станет подозревать ее в связи неподлежащей, не достойной герцогини.
— Герцогини?! — Я подивилась: неужели не только господин Портос, но и господин Арамис имеет связи с герцогинями? Не так просты эти мушкетеры, какими хотят казаться.
— Да, да, только тише, тише, прошу вас, — господин Арамис снова огляделся по сторонам и на всякий случай плотнее притворил кухонную дверь.— Будьте уверены, с герцогиней нас связывают лишь платонические узы дружбы.
— Я в этом уверена, я же помню про правку стихов, — безропотно согласилась я.
— Вот-вот, вы все понимаете, блестящего ума женщина, добрая женщина! Итак, герцогиня донесла до моего сведения, что она подозреваема мужем своим в связи с неким мушкетером. По этой причине она не может более видится со мной ни при каких обстоятельствах. Ее жизнь и честь в опасности.
— Ваши стихи… как можно оставить их без опытного взгляда? — господин Арамис улыбнулся одобряюще, что мне слегка польстило.
— И вот на сцену выходите вы, спасительница! — неожиданно господин Арамис опустился на колени, беря мои руки в свои.
— Встаньте, что вы делаете?
Он вовсе не должен был кружить мне голову, я готова была помочь ему, потому что он попросил, и этого было бы достаточно. Но он посчитал иначе и с колен не поднялся. Заговорщицкий шепот превратился в исступленную мольбу.
— Святая женщина, если бы вы только согласились быть посредницей в нашей переписке, вы нашли бы во мне вечного должника и защитника.
Должно быть, порядочные женщины от защитников не отказываются, как и от должников, но не поэтому я сказала:
— Меня не затруднит исполнить вашу просьбу, господин Арамис.
— О, прекрасная заступница искусства! Вы делаете меня счастливейшим из всех людей! — мушкетер вскочил с колен, схватил меня в охапку и закружил по кухне.
— Прекратите! Довольно! Да поставьте же вы меня на место! — я пыталась протестовать тихо, но не уверена, что это удавалось. Господин Арамис все же внял моим увещеваниям.
— Слушайте. В особняке вы представитесь новой белошвейкой герцогини и станете относить ей заказы. Вместе с заказами вы будете уносить и приносить те письма, которыми мы станем обмениваться, благодаря вашей доброте. Лишь вы, лишь вы одна способны сохранить нить, протянувшуюся между двух сердец, повязанных одной… музой. Ни один, даже самый ревнивый и бдительный супруг, не способен заподозрить вас в чем-либо, ибо ваше одухотворенное лицо навевает лишь самые благочестивые мысли, — почему-то эти слова отозвались во мне оскорблением. — Вы готовы на это? — снова спросил мушкетер, видимо не до конца веря своей удаче.
— Да, разумеется, — заверила я его. — Однако вы не сказали, куда нести заказы и письма?
Господин Арамис склонился к моему уху и жарко зашептал, от чего кожа моя покрылась мурашками.
— В особняк дʼЭгильон, герцогине Неверской, Марии Гонзагa.
— Пресвятая Богородица! — я схватилась за сердце.
========== Глава седьмая, в которой хозяйка познает силу красноречия, но снова отказывается от долгожданной выручки ==========
Вот таким образом я оказалась в особняке дʼЭгильон, в малом Люксембургском дворце. У служебного входа меня встретила миловидная субретка, которая, разглядев кружева в моей корзине, лишь спросила:
— Вы, стало быть, та самая вдова? — Та самая или не та, я уж не знала, но кивнула. Субретка осталась удовлетворенной и сказала: — Пройдемте в покои госпожи.
Я было стала отнекиваться, но горничная взяла меня под руку:
— Моей госпоже необходимо самолично осмотреть вашу работу, она со всей серьезностью подходит к вопросам вышивки и бисера.
Я впервые оказалась в резиденции столь влиятельных господ. Особняк своими масштабами и высоченными сводами напоминал собор. Под натиском стен и взглядов вельмож, строго взиравших на меня из портретных рам, я сжалась, физически ощущая свою мелкоту и никчемность. Ступала я осторожно, чуть ли не цыпочках, боясь нарушить величественную тишину герцогской обители. Ковры, гобелены, резные деревянные панели, скульптуры, рыцарские доспехи, оружие, перламутровые покрытия мебели, слоновая кость, фарфор, хрусталь, блестящий паркет — все это великолепие ослепляло и оглушало. Я невольно задалась вопросом, к чему особям человеческого рода столько вещей, всем своим существом желая немедленно же оказаться в простоте и скромности собственного дома. Но мы с горничной все продолжали пробираться через галереи, анфилады и лестницы, пока не оказались у позолоченной двери, по всей видимости, ведущей в покои самой герцогини. Лакей, вытянувшийся у двери, посторонился, не глядя на нас, и растворил одну створку.
Покои герцогини были выдержаны в темно-синих тонах, видимо, призванных напоминать бархатные сумерки. И действительно, все в них располагало к уюту и отдыху. Полукругом было расположено бесчисленное количество диванов, кресел, пуфов и оттоманок, обитых бархатом и парчой. Сама герцогиня в картинной позе возлежала на одной из кушеток полубоком, лениво закинув руки за голову. На ней был белый утренний пеньюар, а черные тяжелые волосы рассыпались по груди. Вероятно, она еще не приступила к утреннему туалету. С нее, и впрямь, впору было писать портрет. Если и существовал на свете исконный типаж итальянки, то в моем представлении он должен был выглядеть именно так.
«Лишь, ты, лишь ты, супруга Потифара…» навязчиво вертелись в голове фразы нараспев. «Господи», подумала я, «я ничего не смыслю в стихах, но неужели мадригалы господина Арамиса настолько хороши?».
Звезда Египта бегло оглядела меня и поманила рукой, одновременно указывая субретке на дверь.
Я встала столбом рядом с кушеткой, неуклюже приседая в реверансе, и не зная куда девать руки, туловище, голову, да и всю себя. Перед лицом божественного существа, столь великолепно гармонирующего с интерьером, мне казалось, что я разваливаюсь на куски, подобно плохо сбитому чучелу огородному.
К тому же я поняла, что вовсе не знаю, как к ней обращаться. «Ваше высочество», вроде бы, титул, соответствующий принцессе. Но герцогини, по всей видимости, находятся рангом ниже принцесс. Стало быть — «Ваша светлость»? Я вспомнила переписку из ларца. К графу там, вроде бы, обращались как к «его сиятельству». Ежели так, то, следовательно, это обращение не подходит особам, обладающим титулом выше графского. Быть может правильным будет «ваша светлость?». Интересно, что блестит ярче — светлость или сиятельство? Какая оплошность, что я не подумала об этом раньше, не удосужившись выяснить. На помощь пришел урок, который я недавно усвоила: к благородным господам не обращаются, пока они сам не соизволят обратиться к тебе.
Герцогиня не преминула соизволить.
— Вы от него! От него, не так ли? — спросила она без тени сомнения.
Я кивнула, надеясь, что ни от кого другого я быть не могла.
— Садитесь, милейшая, — тепло улыбнулось светило дам, являя моему взору великолепие ровных жемчужных зубов. В ее выговоре мне послышался легкий певучий акцент, присущий южанам.
Куда же садиться? Очередной непростой вопрос завладел моими думами и глаза забегали в нерешительности от одного кресла к иному дивану. В итоге метаний мой выбор пал на самый непритязательный стул и я присела на самый его край.
— Как же я рада вам! Наконец! Я сгораю от нетерпения! Скажите, как он?
— Господин Арамис пребывает в добром здравии, — поспешила сообщить на всякий случай, осторожно добавив: — ваша светлость.
Видимо, не столь обращение вызвало тревогу герцогини, как упоминание прозвища мушкетера. Несмотря на плавность форм, она поднялась довольно стремительно, принимая сидячее положение, и проговорила отрывистым шепотом:
— Умоляю вас, не называйте имен. У этих стен есть уши. Кругом слуги герцога и все они хранят ему истовую верность. Ах, я никогда не перестану быть чужестранкой, даже в собственном доме! — герцогиня Неверская горестно прижала руки к груди. Мне стало немного жаль ее. Не хотелось бы мне оказаться чужой в доме на улице Феру. — Итак, вы говорите, что он здоров? Давеча до меня доходили слухи о дуэли. Правда ли это?
— Правда, ваша светлость, — отвечала я.
— Говорите же, не томите! — герцогиня испуганно воззрилась на меня блестящими черными глазами слегка на выкате.
— Господин Ар… — я осеклась, — трое королевских мушкетеров и один прапорщик затеяли… то есть оказались в ситуации, в которой им было не избежать дуэли. Это случилось на набережной у Нового Моста. Но у дуэли был благополучный исход, если не считать смерти всех противников и царапины на плече господина По… одного из мушкетеров.
— А он? — ясно было, что ничто кроме «него» ее не интересовало.
— Говорят, что он убил двоих.
— Ах! — снова вздохнула герцогиня, крепче стискивая руки у груди. — Ах, как он опрометчив, как неосторожен. А я… А он… Он же обещал мне, что будет беречь себя. Скажите, а не слугами ли герцога были люди, столь зверски напавшие на этих мушкетеров?
— Думаю, что нет, ваша светлость.
— Вы уверены?
— Да, ваша светлость.
— Я так боюсь за него! Передайте ему, как я тревожусь. Хоть и нет никакой возможности, что герцог узнает в нем… я все же… Ах, если герцог узнает, он во что бы то ни стало сотрет его с лица земли!
— Ваша светлость, но господин… этот мушкетер, по слухам, прекрасно владеет шпагой. Вам не о чем беспокоиться, он умеет за себя постоять.
— Вы не знаете Карло, — произнесла герцогиня на итальянский манер имя герцога Неверского, — дуэлью он не обойдется. Карло слишком дорожит своей жизнью, чтобы драться. Да и с кем ему драться? С простым солдатом? О, нет, он пошлет наемников. Или напишет поклеп королю. И тогда его ничто не спасет. Вспомните участь графа де Ла Моля, и вы поймете, какая горькая судьба ожидает его Марго.
Кто такой граф де Ла Моль и кто такая Марго я не имела ни малейшего представления, но тревога герцогини передалась мне. С прекрасной дамы будто слетел весь ореол божественной недосягаемости, и передо мной была обыкновенная влюбленная женщина, страшащаяся потерять любимого. Не стану утверждать, что мне были знакомы подобные сильные чувства, как не буду уверять, что их проявление было искренним, но я вполне могла их понять. Мне захотелось успокоить герцогиню.
— Все будет хорошо, ваша светлость, поверьте. Я передам ему вашу просьбу не драться по пустякам.
Oбодреннaя герцогиня закивала, глядя на меня так, как смотрит утопающий на торчащий посреди реки сук.
— Скажите, что он передал мне?
— Вот, — я выудила из корзины лист бумаги.
Герцогиня поспешно развернула письмо и принялась читать.
— И это все? — с разочарованием произнесла она.
— Все, что от меня требовалось передать.
— Но… — замешкалась дама, потерянно глядя не меня, — это всего лишь стихи!
Я не смогла сдержать улыбку. Как и предположение:
— Про жену Потифара?
Герцогиня сглотнула. Я угадала.
— Вы посмели прочесть чужое письмо? — в ее глазах промелькнула ярость.
— Нет, что вы, ваша светлость! Господин… он повелел мне передать вам, что посылает вам стихи, посвященные лично вам. Мадригал, воспевающий вашу неземную красоту, сказал он. Он сказал, что это стихи о женщине, которую послал ему сам рок. Эта прекрасная дама может послужить как причиной бесконечной радости, так и безмерных горестей, и что в одних ее руках сделать его счастливым или повергнуть в пучины отчаяния.
— Так он сказал? — с новым приливом надежды спросила герцогиня.
— Так точно. Разве его стихи плохи? — осмелев, поинтересовалась я.
— Нет, нет, это хорошие стихи. Только они странны немного.
— Чем же? — мне стало любопытно.
— Дело в том, что супруга Потифара была дурной женщиной. Она изменила своему супругу, пыталась совратить молодого Иосифа… — герцогиня вдруг залилась краской. — Неужели он желает оскорбить меня?
— Что вы! Что вы! — поспешила я ее разубедить. — Супруга Потифара сыграла ключевую роль в жизнеописании прекрасного Иосифа. Не будь ее, он так бы и остался рабом министра фараона. Именно она послужила его вознесению на престол египетский. И именно на это и намекал поэт.
— Вы думаете? — с надеждой спросила герцогиня.
— Я совершенно в этом уверена, — подтвердила я, диву даваясь, откуда во мне возникло такое красноречие.
— Вы возвращаете меня к жизни, — промолвила герцогиня, вставая. — Ждите, я вернусь с ответом.
Ожидая, я задумалась о том, что перед лицом страсти все равны, и герцогини и прачки, что никакие фарфоры и хрустали не способны заполнить в сердце женщины ту дыру, которая выжигается в ней тем, к кому она воспылала. А этим кем-то может быть даже простой мушкетер, мечтающий о сутане аббата, или потомственный вельможа… Мне вспомнились холодные глазa и я тут же запретила себе об этом думать.
Герцогиня воротилась с надушенной бумагой и толстым кошельком. Бумагу я спрятала в кружевах, а от кошелька отказалась. Лучше бы она заказала у меня вышивку.
— Я не стану брать денег у вашей светлости, — с некоторым сожалением сказала я.
— Но почему? — искренне изумилась герцогиня. Я не знала, как ответить на этот вопрос, и медлила. — Неужели этого мало?
Я уже выяснила, что высокородные господа почему-то всегда подозревают простых смертных в самых низменных мотивах.
— Да, ваша светлость, — честно призналась я, — мало. Для любви не названа цена.
— Что ж, вам, вероятно, виднее, — в тоне герцогини прозвучала надменность, но я понимала, что на самом деле это способ скрыть смущение.
Прекрасная дама дернула за шнурок сонетки. Появившаяся в тот же миг субретка проводила меня к выходу.
По дороге домой я думала о том, что высокородные дамы склоняют головы не перед громкими титулами, а пред теми, у кого рифмы складнее.
========== Глава восьмая, тоже фантасмагорическая, в которой хозяйка становится участницей прискорбного умопопрачения и сама в некоторой степени теряет рассудок ==========
Похоже, толика страстей герцогини по господину Арамису передалась и мне, заражая бодростью и радостью. Трудно сказать, что именно со мной произошло, но по улице я не шла, а порхала. К тому же, я от чего-то перестала воображать себя чучелом огородным, и когда на улице Могильщиков торговец сырами помахал мне, приглашая зайти в лавку, я не нахмурилась, как делала обычно, а ласково улыбнулась ему.
Осенняя свежесть ничуть не тяготила, а наоборот, воодушевляла еще более. Я вспомнила, что за осенью и зимой непременно приходит весна, и так было и будет всегда, покуда я жива. А я была на тот момент живой и намеревалась оставаться таковой еще довольно долго.
«Лишь ты, лишь ты, супруга Потифара!», отдавалось в моих ушах музыкой первой пылкой любви.
Я решила, что мне некуда спешить, ибо мое время принадлежит мне; и что никто не будет против, если я немного погуляю. Запахнувшись поплотнее в накидку, дабы не продрогнуть от ветра, я принялась бродить по улицам города, который давно стал мне родным, и чьи примелькавшиеся улицы я так привыкла не замечать.
Улица Вожирар и тенистые дорожки Люксембургского сада, укромные площади, перекресток с улицей Алого Креста, а вот и улица Старой Голубятни и собор Сен-Сюльпис. Обойдя родной квартал, я наугад пошла дальше, пока не добралась до реки. Я постояла у моста Ла Турнель, на том самом месте, где испустил дух господин Лажар. Потом я смотрела на мутные воды Сены, укачиваемая равномерным движением волн, и восхищалась величественным зданием на острове Сите. Оно было похоже на огромный корабль, готовый отчалить в свободное плавание, если бы не якоря мостов, навеки приковавших его к суше.
А после, испытывая приятную усталость и слегка проголодавшись, я спешила к себе домой, где ждала меня моя удобная незатейливая мебель, моя постель, мой стол, моя кухня. Я стремилась туда, где я была хозяйкой, где не было коварных слуг и супруга-тирана, где никто не вправе был отобрать у меня мой добрый уют.
Не заметив, как стемнело, я чуть ли не вприпрыжку переступила порог дома. В моей собственной столовой, за горой бутылок, глядящий невидящим взором в одну ему изведанную даль, сидел постоялец.
